Август 2011 г. О блокнотиках и принудительном эскапизме

 

Вообще-то, я не спирит, не буддист и не ролевик.

 

Я не верю в переселение душ, не верчу столики и ни разу в жизни не была на Эгладоре. Если честно, я всё это почему-то не люблю.

 

А ещё я почему-то терпеть не могу русский модерн и вообще – весь этот перелом веков в отечественном исполнении. Никакого серебра я там не вижу, хоть убейте, – одна аляповатая бижутерия. Всё холодно, вычурно, тоскливо, тяжеловесно и пахнет бутафорским склепом. Поэтому я, наверное, и Акунина не очень люблю.

 

А люблю я – знаете, что? Когда мне дарят красивые блокнотики для записи всяких хороших Мыслей. И мне их довольно-таки часто дарят. Правда, ни в одном из них мне так до сих пор и не удалось ничего написать. Но это абсолютно не моя вина – так уж получилось.

 

Сначала мне подарили роскошнейший бархатный том, весь в гербах, штандартах и королевских лилиях. Увидав такое дело, Мысли застеснялись, затоптались сконфуженно возле переплёта и так и не отважились поднять руку, чтобы постучаться. Когда же я попыталась их приободрить, они стали кашлять, шаркать калошами и прятаться друг у друга за спинами. А потом самая смелая из них призналась, что они не смогут там жить – им неловко. Это всё равно, что жить в музее. Я их поняла и не стала настаивать, а вместо этого попросила у друзей, чтобы они мне подарили ещё какой-нибудь блокнотик. Притворилась, как будто я их коллекционирую.

 

И мне подарили ещё один блокнотик, не такой бархатный, зато весь в виньетках, розетках, амурчиках и до того галантных сценках, что я радостно запунцовела и уже совсем было занесла над ним игриво подрагивающее перо, как вдруг это самое перо вздохнуло, сморщилось и заметило с укоризной: «Староваты вы, сударыня моя, для ТАКИХ мыслей». Я, конечно, возмутилась, но руку придержала. А Мысли тут же непотребно захихикали, стекли с пера на скатерть и, пощипывая и подталкивая друг друга, умчались в открытое окно. С тех пор они бесконтрольно шастают где-то по окрестностям, и мне уже рассказали про их похождения много нехорошего. Но этим сплетням я не поверила, а вместо этого попросила у друзей, чтобы они мне подарили ещё один блокнотик. Ну, типа, я же их коллекционирую.

 

И вот тогда-то мне и подарили блокнотик в стиле модерн. Честно признаться, в одном из худших образцов этого и без того безотрадного стиля.

 

И вот я села перед ним и поняла, что в такой блокнот могла бы писать только какая-нибудь, к примеру, Христина Францевна Вербицкая, урождённая Вандерфогель, дочка провизора, работавшего у Феррейна, и вдова виноторговца Петра Фаддеевича Вербицкого, - толстая обрусевшая немка с врождённым тевтонским тугодумием и благоприобретённой московской ленью и несобранностью. Вот ей было бы не стыдно записывать в такую книжицу свои скудные немецкие мыслишки… о хозяйстве там, о домашних покупках, о детях, наконец… Ах, да! Детей-то у неё и нету, вот ведь жалость. Пётр Фаддеич умер рано, она и опомниться не успела, даже и замужем-то себя толком не почувствовала, как – на тебе, уж и вдова! И вот уже лет пятнадцать, как вдовствует, и замуж не выходит, и детей нет, и дела никакого нет, - бедняжка, скука, должно быть, смертная.... Но Бог с нею, она всё равно непременно найдёт, что туда написать. А я, пожалуй, схожу покуда к Корину в писчебумажную лавку и сама присмотрю себе какой-нибудь блокнот по СОБСТВЕННОМУ вкусу.

 

И я тяжеловато спустилась по лестнице, подбирая юбки. Вышла из парадного и услышала, притворяя за собой дверь:

— Доброго здоровьичка, Христина Францевна!

 

….Вот так оно всё и случилось, господа хорошие.

 

И я теперь сижу и гадаю, что бы всё это значило?

 

Я ведь не спирит, не душевный переселенец и отнюдь не любитель погружаться в иные миры и иные эпохи. И уж в любом случае, если бы мне вдруг приспичило заняться эскапизмом, я бы точно выбрала что-нибудь ДРУГОЕ. Но оказаться в России за десять лет до первой мировой войны и немецких погромов! – а там ведь (Господи, пронеси!) – и до революции рукой подать… Вот это называется вляпаться, так вляпаться!

 

Хотя ведь могло быть и хуже, конечно. Куда как хуже. Так что мне, считай, почти что повезло.

 

Ах, и зачем я вчера прочитала в каком-то журнале про кухарку, которая, прежде чем поставить пирог печься, вынимала из головы гребёнку и проводила ею полосы по сырому тесту – для красоты? Вот, теперь буду думать, что и моя так делает! Надо будет ей сказать: даже если и не делала – пусть не вздумает!

 

…. Скажите мне, Бога ради, а у вас когда-нибудь бывало такое? Чтобы вы против собственной воли то и дело оказывались в каком-то строго определённом несуществующем месте, однако же, совсем не там, где вам на самом деле хотелось бы быть? И чтобы эта иллюзия преследовала вас, не отвязываясь, иногда вплоть до визуального и тактильного самообмана?

 

Или мне уже пора нанести визит Куда Следует?

 

 

29 сентябрь 2011 г. Завершая тему "американского" Шерлока Холмса

 

Пишу это главным образом для МакКуроскэ, поскольку обещала.

 

Из всех четырнадцати «Шерлоков Холмсов» с Рэтбоуном с чистой совестью могу НЕ порекомендовать только два. «Голос ужаса», возможно, в своё время был прекрасен как антифашистская агитка, но сегодня он вызывает желание завернуться с головой в одеяло и повторять сквозь всхлипы истерического хохота: «Черчилль, Черчилль, выключи радио, чёрный гроб со свастикой едет на Даунинг Стрит». Что же до «Собаки Баскервилей» тридцать шестого года, то она, даже при всех скидках на возраст, откровенно слабовата. То есть, собственно, слабовата не сама Собака, она-то как раз очень даже ого-го – без всякого фосфора на морде и прочих дурацких ухищрений держит в страхе всю округу, а бедного сэра Генри просто размётывает в клочки, так что Холмсу и Ватсону потом с трудом удаётся их собрать и склеить. Но всё прочее производит впечатление старательно-неуклюжей самодеятельной инсценировки в воскресном театре – типа того, в котором блистал Юрий Деточкин. Поэтому от просмотра именно этих фильмов я аккуратно рекомендую воздержаться. Что же до прочих, то, наверное, их всё-таки можно смотреть. По крайней мере, мне так сгоряча показалось. Возможно, когда горячка пройдёт, я буду придерживаться иного мнения, но пока…

 

…Пока могу сказать, что все эти четырнадцать вечеров мне было хорошо, как в детстве, когда нас всем классом водили в кино на что-нибудь понятное и героическое. После напряжённой эксцентричности Холмса-Бретта дивная железобетонная нормальность Холмса-Рэтбоуна очень благотворно действует на нервы. Пожалуй, все странности этого Холма в итоге сводятся к его маниакальному пристрастию использовать себя в качестве приманки для всех разновидностей злодеев и отправляться в самое злодейское логово в полном одиночестве и без оружия, чтобы сполна насладиться максимально сильными ощущениями. Но, если не считать этой маленькой слабости, во всём остальном он на диво нормален и убедителен, и его отстранённая, чуть меланхоличная и безумно изящная самоуверенность настолько хороша и настолько близка к «канону», что заставляет забыть и о неизбежных сценарных нестыковках, и о старомодной наивности режиссёрских решений. Этот Холмс нимало не погружён в окружающую суету, но при этом великолепно себя чувствует, находясь в самом её эпицентре. Он ни в ком не нуждается и никем не гнушается. Даже Мориарти вызывает у него не враждебность, а почти восторженный исследовательский интерес. Если Холмс-Бретт довольно грубо отрывает от себя девушку, бросившуюся в порыве благодарности его обнимать, то Холмс-Рэтбоун при сходных обстоятельствах расцветает, как майский шест, и по-мальчишески хвастается перед Ватсоном. В нём нет ни надломов, ни комплексов, ни подтекстов – впрочем, даже если и есть, он благородно воздерживается от того, чтобы делиться ими со зрителем. Вообще – очень, очень благородный Холмс.

 

Ватсон, как я уже говорила, в этой версии представлен фольклорным, почти карнавальным дурачком, который благодаря актёрскому мастерству Брюса временами превращается в какой-то совершенно диккенсовский персонаж. Он всё делает невпопад, без умолку болтает какую-то очаровательную ерунду, всё теряет, всё забывает, всю дорогу путается у Холмса под ногами и предпринимает максимум усилий, чтобы провалить ему всё дело. Зачем Холмс всё время таскает его с собой – непонятно, тем более, что этот Ватсон всё равно не пишет никаких записок да и не может этого делать в силу своих умственных особенностей. Вероятно, он служит Холмсу чем-то вроде талисмана, - а может быть, тот просто боится оставить его без присмотра, трудно сказать. Впрочем, когда слышишь, как этот Ватсон, узнав о том, что секретные документы переведены на микрофильм размером с коробку со спичками, без малейшего удивления, только с преданным восторгом спрашивает у Холмса: «значит, мы едем в Америку искать спичечный коробок?» - становится понятно, что ТАКОГО Ватсона просто невозможно не взять с собой. Что бы их там впереди ни ожидало.

 

Одним словом, дорогая МакКуроскэ, когда разделаетесь с Гранадовским сериалом, Вам ещё будет, чем заняться. Впрочем, если что, - не ругайте меня. Я честно обо всём предупредила.

 

 

19 сентябрь 2011 г. И снова про Киру и её Бабушек

 

После долгого перерыва я вновь навестила Киру и Её Бабушек.

Все трое так бурно и убедительно мне обрадовались, что от неожиданности я возгордилась и украдкой высморкалась в бумажный платочек. И тут зазвонил телефон.

— Кира, это тебя! – сообщила Главная Бабушка, снявшая трубку.

 

Кира нахмурилась, приняла трубку из её рук, некоторое время молча слушала, а потом разомкнула губы и сказала – без особого выражения, но очень отчётливо:

— Лавров, ты что, не понял, что я с тобой ВООБЩЕ не разговариваю?

 

Помолчала, послушала – и опять так же чётко и увесисто:

— Потому что ты подлец, Лавров. Всё. Не звони сюда больше, понял?

— Кто это был? – неделикатно спросила я, когда она аккуратно повесила трубку на место и вернулась к столу. Спросила – и прикусила язык. Вечно я лезу, куда не просят.

— Один мальчик из нашего класса, - как ни в чём не бывало ответила Кира. – Расписание на завтра спрашивал.

— А… что, он действительно подлец?

— Конечно. Они все подлецы, вся эта компания.

— Мммм… Знаешь, мне кажется, «подлец» - это всё-таки очень сильное определение. Ты уверена, что этот мальчик его заслуживает?

— У нас полкласса его заслуживает. Или больше даже. Вы ведь их не знаете, а я знаю… Я с ними не дерусь, вы не думаете. Просто если люди заслуживают только презрения и негодования, то с такими я не разговариваю. Вот и всё.

— И ты их всех вот так вот, в лицо, называешь подлецами?

— Да. – Как всегда, от волнения она начинает прерывисто дышать и косить одним глазом. Но спина у неё на этот раз прямая, как струна, и голос по-прежнему твёрдый и невыразительный. – Вы не думайте, они не обижаются. Это раньше, если кто-то такие слова… то сразу к барьеру… а теперь они не обижаются. Потому что сами знают, что подлецы.

— Кир… Ну, всё-таки – что они такого сделали? Ведь о людях судят в первую очередь по поступкам, так?

— А у них все поступки – подлые. У подлецов все поступки такие… Они все гады и кровососы, мы для них – никто, просто грязь какая-то…даже хуже…. Они вырастут и всех нас уничтожат. Знаете, почему? Потому что мы им будем не нужны.

— «Мы» - это кто?

— Мы – это простые трудящиеся люди. – Дыхание выравнивается, голос наливается каким-то очень узнаваемым металлом. – Раньше такие, как они, всё равно не могли без нас… потому что кто-то же должен был на них работать. А теперь они обойдутся. Потому что работать на них будут компьютеры и таджики. А МЫ им низачем не нужны, они же книжек не читают, ничего НОРМАЛЬНОЕ им не интересно, у них только деньги на уме и гадость всякая… Ну, Татьяна Викторовна! Вы что, сами не видите, что ли?

— Кира… Это тебе бабушки сказали? – Я кошусь в сторону кухни, где за неплотно прикрытой дверью бабушки готовят ужин.

— Бабушки говорят, что они – коллектив, а с коллективом надо дружить и не отделяться… А какой они коллектив? Они – банда! А с бандитами я ничего общего иметь не желаю.

— Весь класс – сплошные бандиты?

— Нет. Есть бандиты и есть их приспешники. А кто не с ними, того они зовут быдлом. Только мне на это наплевать. Пусть говорят, что угодно, мне всё равно. Они думают, что я боюсь смерти! А я не боюсь смерти – НИ КАПЕЛЬКИ. Я уже два разу умирала, даже больше, даже, наверное, три – и ни разу не боялась! А кто не боится смерти, тот ничего не боится. А подлецов и мерзавцев – тем более…

 

…- Что, Киру сильно обижают в классе? – рискнула я спросить у Главной Бабушки, пробравшись к ней на кухню, когда Киру засадили за уроки. – Видимо, там у них скверная атмосфера…

— Что вы, Танечка, абсолютно нормальный класс! Дети как дети, совершенно обыкновенные… Думаете, мы не беспокоились? И с учительницей разговаривали, и с родителями Кирочкиных одноклассников. Никто Киру не травит и не оскорбляет. Она сама первая нарывается на конфликт, и в чём тут причина, мы не понимаем. Видимо, всё-таки дурная наследственность…

— Послушайте, а что касается Кириной одежды… Помните, мы уже об этом разговаривали. Вы не пробовали всё-таки иначе её одевать? Более броско, более современно… как сейчас принято..

— Во-первых, я всё-таки настаиваю на том, что одежда – не главное. А во-вторых.. да, мы пробовали ей предложить что-то более.. современное… Но она не хочет это одевать! Начинает кричать, скандалить, руки себе кусать… С ней ведь ОЧЕНЬ трудно справиться, Танечка. Она ведь такой ребёнок… Ничего не боится и никого ни во что не ставит. Просто ужас, а не ребёнок. Откровенно говоря, мы измучились. И главное, непонятно, почему она такая! Мы никогда её не баловали, никакого эгоизма не поощряли, капризам не потакали – и вот, пожалуйста, всё равно никакого сладу… И это не переходный возраст, вы мне поверьте. Она всегда была такая, с самого младенчества…

 

За полуприкрытой дверью я слышу Кирин разговор с Другой Бабушкой:

— Кира, это невозможно… Ну, сколько раз тебе объяснять: английский необходим! Почему ты не можешь один раз сесть и всё как следует сделать? Опять хочешь тройку в четверти?

— У нас не четверти, а треместры.

— И тем не менее…

— Я не понимаю, зачем мне учить английский, если англичане нам – враги?

— Вот именно за этим и нужно. И потом, почему обязательно враги? Там же не только враги. Там и Шекспир, и Киплинг, и Байрон… Всякий порядочный культурный человек обязан уметь читать их в подлиннике. Ты что, хочешь быть как всё это быдло в твоём классе?

— Вот именно! – кричит Главная Бабушка, которая, оказывается, тоже прислушивалась к тому, что происходит за дверью…

 

… Люди, я опять ничего не понимаю. С кем я имею дело – с Чучелом или с Железной Кнопкой, которая по воле обстоятельств осталась в меньшинстве? Я вижу, что для неё ДЕЙСТВИТЕЛЬНО важно всё, что я ей говорю, более того – я слышу, как она впрямую цитирует меня в разговоре с Бабушками. Но ЧТО я должна говорить, когда слышу такое?

 

Честно говоря, понятия не имею.

 

PS На комментарии, наверное, смогу ответить не раньше, чем послезавтра - мне обещают какие-то затяжные сетевые проблемы. Но отвечу обязательно!

И ещё одна просьба. Пожалуйста, прежде чем комментировать, сходите по метк "Кира". Там многое объясняется о её семейной ситуации. Конечно, я не могу настаивать - это только просьба. Но эта девочка - не литературный вымысел, она настоящая... потому я так и дёргаюсь. Простите ещё раз..

 

 

Сентябрь 2011 г.

 

 

На конференции по проблемам электронного библиографирования изоизданий мне приснился страшный сон.

 

Мне приснился призрак молодого библиографа, умершего от скуки на одной из предыдущих конференций. И теперь он убивает всех докладчиков, случайно вышедших за пределы регламента. Просто заставляет подавиться фразой, за которой уже начинается пресловутое нарушение регламента. И на самом деле это очень страшно, потому что часов в конференц-зале нет, и у докладчиков их тоже почему-то нет, а сами они остановиться не могут – видимо, у них речевой аппарат так устроен. В общем, я проснулась от собственного зловещего хохота и вдобавок перебудила им добрую половину всех присутствующих. Очень было неудобно.

 

Интересно, этот сюжет уже где-нибудь был? Наверняка был. Всё уже было.