Август 2011 г. Вдогонку к предыдущему

 

Почти все мои подруги – замужем за разными Блаженными Иностранцами. И уровень их собственного блаженства всё время мечется от прямой до обратной пропорциональности к степени блаженности их супругов.

 

Самого блаженного из всех зовут Клаус. Он уже фактически готов к беатификации, хотя и притворяется атеистом. А жену его зовут, допустим, Инга. Хвастаясь ею перед друзьями, он всегда уточняет, что она не просто из России, а из СИБИРИ. И друзья восхищённо вздыхают и поднимают воротники пальто.

 

Инга, на самом деле, во всём совершенно под стать своему Блаженному Клаусу. Они вместе – как Святой Франциск и Святая Клара: ходят в паломничества, питаются зелёным салатом, могут запросто поцеловаться с крысой и вот уже не первый год живут в покосившихся фамильных развалинах, не ремонтировавшихся со времён короля Людвига Баварского. Клаус, хоть и немец, а всё-таки режиссёр, поэтому другие немцы его за всё это прощают. А Инге вообще прощают всё, что угодно, потому что она – жена режиссёра. Такая вот у них там, в Германии, жизнь.

 

Когда они останавливаются у меня, у меня тоже начинается Жизнь. Бурная и душеспасительная. Потому что за Блаженными Людьми вечно увязывается толпа Желающих Приобщиться, и как-то так само собой оказывается, что все они оказываются под одной крышей. В смысле, под моей. Но не в этом суть. Об ЭТОМ я вам, в принципе, всё уже рассказала.

 

Я – о другом, на самом-то деле.

 

В этот раз Клаус не должен был приезжать – только Инга и Последователи. А Клаус в это время там, у себя, в Баварии, ставил какой-то свой спектакль, не спал, не ел и только изредка присылал Инге рваные эсемески, которые мы с Иногй расшифровывали и переводили вдвоём, как радистки Штирлица. Разумеется, у Штирлица всё было плохо, и на горизонте маячил Грандиозный Провал. И, разумеется, выплыв из-за горизонта, этот самый Провал обернулся Грандиозным Успехом, и невменяемый от счастья Клаус всё-таки примчался к нам на пару дней, чтобы этой радостью поделиться.

 

И вот он сидел у меня на кухне, рыжий, страшный и прекрасный, как Фридрих Шиллер, и весь светился изнутри, как кусок горного хрусталя на подсвеченной витрине Минералогического музея. Я даже не думала, что у человека могут быть ТАКИЕ ГЛАЗА. Я не могла оторвать глаз от этих глаз. Это было что-то неописуемое. А он тем временем тихо прижимал к себе распечатки интернет-рецензий, потом тихо протягивал их мне и улыбался ясной потусторонней улыбкой, даже не пытаясь поискать где-нибудь столь счастливо утерянный дар речи. И я трогала его руку и, заразившись его свечением, сама начинала тихо светиться и плавиться, и в наивности своей пыталась прочитать присутствующим вслух из этих рецензий… Хоть немножечко. Хоть пару строчек.

 

А вокруг стоял Невообразимый Галдёж.

 

Все эти Друзья орали, прыгали по столам и стульям, размахивали руками и повисали у меня на плечах, выкрикивая мне в уши каждый свой текст и нимало не интересуясь ни Клаусом, ни его Успехом. А когда мне всё-таки удалось привлечь внимание, по крайней мере, одного из них, я немедленно в этом раскаялась. Потому что он завопил, как ярмарочный Петрушка, и принялся скакать вокруг Клауса, и кривляться, и дразнить его, мешая русские, английские и немецкие слова, и смесь у него получалась какая-то особенно едкая и противная. Такая, что Клаус под её потоками стал потихоньку угасать, горбиться и прятаться за свой шиллеровский нос, кое-как выдавливая из-под него растерянную улыбку.

 

И тут я поняла свою ошибку. Этому Весёлому Другу всегда нравилась Инга, и он не смог вынести, что её собственный, родной муж сидит тут и пытается похвастаться своим Успехом.

 

А когда человек понимает свою ошибку, он тут же совершает новую. Это закон. Тут уж ничего не поделаешь.

— Лёша, - сказала ему я, - ну, хватит уже паясничать.

 

Лёша надулся и сник, навалившись спиной на стиральную машину. И до конца вечера не сказал больше никому ни одной гадости.

 

— Что ты наделала?! – сказала мне убитая этим фактом Инга. – Он же ОБИДЕЛСЯ!

— Да, но Клаус… Зачем он так с Клаусом? Ты же видела, как он расстроился.

— Скажите, пожалуйста! Расстроился! Ничего. Как-нибудь переживёт. А Лёша – ДРУГ. Друзей нельзя обижать, ни в коем случае. Я вообще не понимаю – как ты ему могла ТАКОЕ сказать?!

 

Уезжая, она едва со мной попрощалась.

Не обернулась, когда я окликнула её из окна.

Не написала, как доехала.

Не ответила на моё письмо.

 

Дура я, дура.