К представлению о высшей цели примыкает стоическое учение о добродетельных действиях и добродетелях. Добродетельными действиями назывались действия, проистекающие из разумных решений и согласующиеся с природой как человека, так и космоса в целом. Вообще говоря, стоики различали три вида действий: действия добродетельные (κατορθώματα), действия неверные, или ошибочные (αμαρτήματα), и действия промежуточные, или «надле-жащие» (μέαα καθήκοντα). Последние свойственны большинству людей, они обычпо согласуются с природой человека, но, поскольку у них отсутствует разумная осознанность, их нельзя считать добродетельными в собственном смысле слова. Добродетельные действия могут по внешности не отличаться от «надлежащих» действий; различия между теми и другими имеют не внешний, а внутренний характер, поскольку добродетельные действия проистекают из правильного образа мыслей, который не всегда бывает очевиден. Строго говоря, добродетельные действия присущи лишь людям, обладающим добродетелью, т. е. мудрецам.
Что же такое добродетель сама по себе? Исходя из определения добродетельных действий, мы ужо можем сказать, что добродетель ость свойство души, состоящее в осознанной согласованности помыслов и поступков с природой человека и космоса в целом. Это свойство никому не присуще от рождения: оно приобретается на основе теоретических и практических упражнений под руководством разума (в качестве представителя которого может выступать учитель). Руководители стоической школы по-разному классифицировали добродетели, но в основном они исходили из традиционного представления о четырех основных добродетелях: рассудительности, умеренности, справедливости и мужестве. Этим четырем добродетелям противостоят четыре главных порока: неразумие, невоздержанность, несправедливость и трусость. От пороков можно освободиться только путем приобретения соответствующих добродетелей с помощью длительных упражнений.
Отдельный раздел стоической этики составляет учение о благе и зле. Благом (иначе говоря — хорошим) будет все то, что способствует достижению высшей цели человеческой жизни — разумной согласованности с природой человека и космоса, злом же (дурным) — то, что противоречит этой цели. Но наряду с хорошими и дурными существуют вещи, которые занимают как бы нейтральное, промежуточное положение, хотя они могут казаться в одних случаях хорошими, а в других — дурными. К ним относятся, например, с одной стороны, богатство, слава, здоровье, сила, а с другой — бедность, изгнание, болезнь, немощь. Эти вещи не находятся в нашей власти: они результат внешних обстоятельств, лишь в малой степени определяемых нашей волей. В качестве природных существ мы зависим от них, и они могут вызывать у нас чувства наслаждения или страдания. Но, с точки зрения мудрых людей, к ним следует относиться безразлично. Ведь они не могут повлиять на нашу внутреннюю сущность, на логос, в котором мудрец находит высшее и наиболее полное удовлетворение.
Надо еще сказать об отношении стоиков к страстям. Страсти определялись ими как единичные, неразумные и не согласованные с природой движения души. Вред Страстей для человеческой души едва ли может быть переоценен: страсти следует считать главным злом, препятствующим людям жить счастливо, т. е. находиться в постоянном и осознанном соответствии с природой. Существует четыре главные страсти — это скорбь, страх, вожделение и наслаждение. В свою очередь, каждая из этих страстей делится на более узкие виды, детально исследовавшиеся стоиками. Многие возникшие при этом вопросы решались различными представителями школы по-разному; одним из таких вопросов было отношение страстей к заблуждениям, а именно; следует ли считать страсть следствием заблуждения (ложного суждения), или, наоборот, заблуждение — возникающим под воздействием страстей. Мы не будем останавливать внимание читателей на этих деталях. Длительные страсти приводят к привычным душевным состояниям, которые нельзя назвать иначе как душевными болезнями. В качестве примеров подобных болезней назовем тщеславие, сластолюбие, негостеприимство и т. д, а также указанные выше пороки — робость, невоздержанность и другие. Таким образом, страсти следует считать причиной большинства бед и всего дурного, что имеется в человеческой душе. Отсюда следует, что со страстями следует бороться самым непримиримым образом. Частичное укрощение и сдерживание страстей оказывается при этом недостаточным, а порой совершенно неэффективным. Страсти подлежат полному и радикальному искоренению. Прежде всего следует изжить скорбь: ни печаль, ни уныние, ни чувство сострадания не должны иметь доступа и душу мудрого человека. Что касается трех других страстей — страха, вожделения и наслаждения, то они должны быть заменены тем, что стоики называли «первичными добрыми страстями», т. е. такими контролируемыми разумом душенными состояниями, как осторожность (вместо страха). добрая воля (вместо вожделения) и спокойная радость (вместо наслаждения). При этом к осторожности они также относили совестливость и скромность, к доброй воле — доброжелательство, добросердечие, любезность, к спокойной радости — веселость, благодушие. Мудрым следует прежде всего считать такого человека, который избавился от всех дурных страстей и которому присущи только перечисленные «добрые» страсти.
Неподверженность страстям стоики обозначали термином «апатия» (απάθεια). Было бы, однако, неверно понимать под апатией полное безразличие ко всему окружающему. Среди четырех основных добродетелей стоицизма имеется одна, которая требовала выхода за рамки рационалистического эгоизма, каковым на первый взгляд было этическое мировоззрение стоиков. Эта добродетель — справедливость, не позволяющая человеку замкнуться в сфере узкого индивидуализма и ставящая его лицом к лицу с другими людьми. Мы видели, что уже первичное влечение выводит человека за пределы собственного самосохранения и заставляет его заботиться о своих детях, любить их, стремиться к их благополучию. Но этим природное влечение не ограничивается. Оно вовлекает в свой круг любовь к родителям, заботу о братьях и сестрах, о родственниках и друзьях. Возникающее при этом чувство связи с ближними распространяется затем на более широкие круги людей. Ведь логос имеется не только в нас одних; в той или иной степени развития он присущ всем людям. А логос любого человека тождествен мировому логосу, который есть не что иное, как первоогонь, как закон, управляющий миром. Поскольку логос един, мы должны любить его во всех наших ближних. Таким образом чувство связи и заботы в нашей душе распространяется на членов общины, к которой мы принадлежим, на всех живущих в нашем государстве и в конечном счете на все человечество. При этом стоики не делали никаких исключений ни для людей других национальностей и рас, ни для женщин, ни для рабов. Все они — граждане единого великого государства, ими которому — космос. Термин «космополит», впервые введенный в употребление Диогеном Синопским, был заимствован стоиками и стал как бы их политическим девизом. Такое мировоззрение не могло сложиться в эпоху классической Греции — Греции самостоятельных, разрозненных полисов, той Греции, которая противопоставляла свой мир и свою культуру миру «варваров». Для того чтобы полисный партикуляризм и традиционное высокомерие эллинов по отношению ко всем, говорившим на других языках, рухнули в самом основании, требовались грандиозные исторические потрясения. Таким беспримерным по своей силе потрясением были походы Александра Македонского и последовавшее за ними рождение великой многонациональной державы. Политическое мировоззрение стоиков явилось в конечном счете идеологией всемирного государства, подобного империи Александра. Не случайно молодость Зенона, основателя стоицизма, пришлась как раз на эпоху македонских завоеваний.
Правда, империя Александра Македонского распалась вскоре после смерти ее основателя. На ее развалинах образовались крупные эллинистические монархии. Каково было отношение стоиков к новым государственным образованиям? Руководители стоической школы требовали от своих адептов активного сотрудничества с новыми властителями, отнюдь не считая, что такое сотрудничество противоречит их космополитической установке. Ведь если мы воспользуемся схемой концентрических кругов и в центр ее поставим философа-стоика, то в первом круге окажутся дети философа, во втором — его родители, родственники и ближайшие друзья, затем — граждане полиса, в котором живет философ, еще дальше — государство во главе с монархом, и, наконец, самый внешний круг будет обнимать человечество в целом. Каждый из этих кругов должен быть предметом заботы, внимания и поддержки со стороны философа. В сочинениях о государстве, о форме правления, о том, каким должен быть справедливый монарх, стоики проявляли заботу о предпоследнем из указанных кругов. Как относились к стоической школе сами монархи? Мы знаем, что из эпигонов начала III в. по крайней мере один — Антигон Гонат — явно покровительствовал Зенону и даже предлагал ему переселиться в Македонию[78]. Однако и Зенон, и все его преемники по руководству школой вплоть до Панэтия и Посидония предпочитали иметь своим местопребыванием столицу греческой философии Афины. Заметим при этом, что ни один из них не был афинянином по рождению.
Широкую популярность приобрела стоическая философия в Риме в эпоху становления и расцвета империи. Помимо прочего, этому способствовали и космополитизм стоиков, и поощрение ими политической активности на службе государства (в последнем пункте они резко отличались от эпикурейцев, отгораживавшихся в своих «садах» от житейских и политических бурь). Не случайно многие государственные деятели и даже верховные правители империи (Марк Аврелий) причисляли себя к адептам стоической школы. Несомненно далее, что идеи стоического космополитизма оказали большое влияние на формирование христианских представлений о всемирном братство людей в лоне церкви. Но это — тема, которая выходит за рамки настоящей книги.
Скептики
Прежде чем перейти к рассмотрению третьего важнейшего философского направления эпохи эллинизма — скептического, небесполезно будет сделать некоторые предварительные замечания.
Следует проводить четкое различение между философской школой скептиков, основоположником которой был Пиррон, и скептицизмом как мироощущением в широком смысле слова, которое было свойственно грекам начиная с древнейших времен. Это мироощущение проявлялось в недоверчивом отношении к любого рода притязаниям на абсолютную истину, в утверждении относительности человеческого знания, с одной стороны, неустойчивости и текучести мира вещей — с другой, и, наконец, в ненадежности человеческого счастья и благополучия. Посвящая характеристике этого мироощущения пространный абзац в своей главе о Пирроне, Диоген Лаэртий называет его основоположником Гомера, а его сторонниками Архилоха, Эврипида, Ксенофана, Гераклита, Зенона Элейского, Эмпедокла, Демокрита и Гиппократа. Еще до него Цицерон называл скептиками Ксенофана, Парменида, Эмпедокла, Анаксагора, Демокрита, Сократа и Платона. Появление в этих перечнях таких имен, как Демокрит, Анаксагор и Платон, может нас удивить; этих философов зачислили в скептики, по-видимому, лишь по причине их недоверия к данным чувственных восприятий. Мы на звали бы их не скептиками, а рационалистами; рационализм же отнюдь не тождествен скептицизму. И все же нельзя отрицать того, что на всем протяжении существования греческой философии в ней можно проследить скеп тическую тенденцию, которая, не будучи вначале очень заметной, постепенно усиливается и расцветает пышным цветом у софистов и в таких сократических школах, как киренаики и киники. А в эпоху эллинизма и Римской империи скептицизм становится едва ли не господствующим мироощущением — особенно в образованных слоях общества. Весь ход развития событий, приведших к кризису полисной идеологии, к ослаблению традиционных религиозных верований, к возникновению монархий, лишенных сколько-нибудь отчетливой идейной основы, толкал людей античного мира к скептицизму.
В этом разделе, однако, речь пойдет не о скептицизме в этом расширенном смысле, а о конкретной философской школе. Ее основатель, Пиррон из Элиды (конце IV — начало III в.), был в молодости живописцем, но затем увлекся философией. Его главным учителем был последователь Демокрита Анаксарх, которого Пиррон сопровождал в восточном походе Александра. В Индии на Пиррона большое впечатление произвели аскеты (так называемые «гимнософисты»), с которыми он много беседовал и которые, согласно общепринятому в древности мнению, содействовали выработке его собственной философской позиции. В чем же эта позиция заключалась?
Исходное положение Пиррона — утверждение недостоверности человеческого знания. Ни чувственное восприятие, ни логическое мышление не могут служить основанием для утверждений об истинности каких бы то ни было высказываний, если только эти высказывания не сводятся к простой констатации явлений. Повседневный опыт показывает, что каждому чувственному восприятию можно противопоставить противоречащее ему чувственное восприятие. Точно так же, высказав какое-либо суждение, мы всегда можем сформулировать другое суждение, противоположное по смыслу первому. Из двух противоречащих друг другу чувственных восприятий, равно как из двух противоположных по смыслу суждений, одно должно быть верным, а другое ошибочным. Для того чтобы установить, какое из них верно, а какое ошибочно, необходим критерий истины, который был бы вполне достоверным. Но такого критерия истины не существует. Отрицание критерия истины — важнейшая особенность концепции Пиррона, резко отличающая ее от эпистемологических построений эпикурейцев и стоиков, создававшихся примерно в это же время.
Итак, ни чувственные восприятия, ни логические суждения не могут претендовать на истинность. А раз так, познание сущности вещей оказывается принципиально невозможным. Мы должны ограничиться лишь констатацией явлений, воздерживаясь от любых утверждений, относящихся к природе вещей самих по себе. В ответ на упрек, что подобная точка зрения приводит к отрицанию жизни, так как она отвергает все, из чего жизнь состоит, сторонники Пиррона говорили: «Это неверно. Мы ведь не отрицаем, что мы видим, а только не знаем, как мы видим. Мы признаем явления, но по признаем, что они таковы и есть, каковы кажутся (και γαρ το φαινόμενα τιθέμενα, ούχ ώς και τοιοδτον ον). Мы чувствуем, что огонь жжет, но жгучая ли у пего природа, от такого суждения мы воздерживаемся»[79]. Воздержание от суждений — εποχή — основной принцип жизненной философии Пиррона.
Особо важное значение скептики придавали воздержанию от суждений, касающихся таких понятий, как прекрасное и безобразное, хорошее и дурное, справедливое и несправедливое. Именно они оказываются основным источником противоречивых мнений, споров и раздоров между людьми. Поэтому мудрый человек никогда не будет высказываться по поводу этих понятий, полагая, что по природе никакая вещь но может считаться прекрасной, хорошей, справедливой или, наоборот, безобразной, дурной и несправедливой. Только такая позиция может доставить человеку невозмутимость, «атараксию» (αταραξία), которая, по Пиррону является высшей целью человеческой жизни.
Строго говоря, сказанным исчерпывается все, что мы знаем о философии Пиррона. Сам Пиррон никаких сочинений не писал (в этом отношении он был подобен Сократу и Диогену Синопскому) и философской школы, в том смысле, в котором мы говорим о школе стоиков или Академии, не создал. Вторую половину своей жизни он провел в своем родном городе, в Элиде, где, по свидетельству Диогена Лаэртия, снискал уважение своих сограждан и даже был избран на должность верховного жреца. Диоген называет также несколько имен его учеников, из которых наиболее известен Тимон из Флиунта, автор ряда поэм, трагедий, сатирических драм, элегий, а также мелких сатирических стихотворений, получивших наименование «силл» (σίλλοι). Многие силлы Тимона, в которых он едко высмеивал как современных ему, так и более древних философов, цитировались Диогеном и другими авторами поздней античности и потому дошли до нас.
После этого, однако, скептицизм как самостоятельное философское направление временно прекращает свое существование. Эстафету скептицизма подхватывает Средняя Академия, о важнейших представителях которой — Аркесилае и Карнеаде — мы говорили выше. В I в. Энесидем из Кносса возрождает скептическую школу, которая после этого продолжает непрерывно существовать, по крайней мере, до III в. н. э. Это поздний античный скептицизм, бесценным памятником которого остаются дошедшие до нас книги Секста Эмпирика «Пирроновы положения» и «Против ученых», написанные в конце Π в. н. э. Во многом опираясь на аргументацию представителей Средней Академии, Энесидем, однако, отказался от «вероятностного» подхода Карнеада и вернулся к крайнему скептицизму в духе Пиррона. Согласно точке зрения Энесидема, мы должны воздерживаться не только от любого рода утверждений о природе вещей, но даже от констатации собственного незнания. Эту позицию Энесидем обосновал с помощью десяти аргументов, или «тропов» (ΙΙυρόώνειοι τρόποι), из которых первые пять говорят о свойствах воспринимающего субъекта, а остальные относятся к особенностям воспринимаемой действительности. Эти «тропы» излагаются Диогеном Лаэртием в его главе о Пир-роне[80], а более подробно — Секстом Эмпириком[81].
Характерной особенностью скептицизма римского периода было то, что большое число адептов этого направления составляли врачи, принадлежавшие к медицинской школе эмпириков. Таким врачом был, по-видимому, и Секст Эмпирик (отсюда его прозвище). В эту эпоху — до Галена — эмпирики были наиболее влиятельной медицинской школой. Их принципиальная позиция состояла в отказе от всякого теоретизирования, в том числе от любых попыток установления истинных причин (или «природы») болезни. В своей врачебной практике они ограничивались констатацией видимых симптомов заболевания, на основе которых они предписывали те или иные терапевтические средства. При атом они руководствовались как собственным опытом, так и опытом своих предшественников. Изучение анатомии и физиологии ими начисто отрицалось как занятие пустое и бесполезное. Подобная установка объясняет тяготение этой школы к скептической философии.
Надо, впрочем, заметить, что, несмотря на явную антинаучность такой установки, среди эмпириков встречались врачи, обладавшие высокой квалификацией и пользовавшиеся заслуженной популярностью среди своей клиентуры.
* * *
Итак, на предыдущих страницах был дан краткий очерк важнейших философских школ, возникших в эпоху эллинизма, — эпикурейцев, стоиков и скептиков. При всем различии этих школ (к ним можно добавить также киренаиков и киников) у них имеется нечто общее. Все они в конечном счете заняты проблемой поведения отдельного индивидуума, — проблемой, которая мыслителям до сократовский эпохи казалась самоочевидной. Как вести себя человеку в бурное и неспокойное время, когда прежние социально-этические нормы оказались несостоятельными, когда отдельный индивидуум почувствовал себя одиноким, предоставленным самому себе, перед лицом сил, от него никак не зависевших, но которые всецело определяли его судьбу? Поскольку воздействовать на эти силы он не был в состоянии, ему оставалось искать в самом себе ключ к своему счастью и благополучию, к тому, что у греков обозначалось емким словом ευδαιμονία. Эпикурейская ηδονή, плюс свобода от страха смерти, стоическая άπαίϑα, скептическая αταραξία давали каждая по-своему такой ключ.
Естественно, что именно в этих условиях, в условиях роста индивидуалистических тенденций, начала выкристаллизовываться идея личности, которая отсутствовала в эпоху классической античности и которая получит полное развитие позднее, в христианской этике.
