Балет - зразок видовищного мистецтва ( 2 год). 9 страница

 

Этот документ дает основание говорить о некоторых изменениях самого принципа организации постановки мистерии. Валансьенская мистерия разыгрывалась уже не силами городских цехов, а группой любителей, временно объединившихся в своеобразную театральную артель. Во главе этой артели стоял выборный совет. Исполнители главных ролей вносили на предварительные расходы одно золотое экю и получали право участвовать в делении доходов. В случае же неуспеха дела этот сбор должен был покрыть собой убытки.

 

В валансьенском документе детально был разработан финансовый вопрос. Было строго установлено, что «ни один мужчина и ни одна женщина не могут ходить на представление бесплатно». Сумма выручки за двадцать пять дней представления составляла 4 680 ливров 14 су 6 денье. К этой сумме добавились еще деньги от продажи костюмов и сценических орудий - 728 ливров 12 су 6 денье. А так как израсходована была «на помосты, костюмы исполнителей и все приспособления, служившие для сценических эффектов и надлежащих дел», сумма в 4 179 ливров 4 су 9 денье, то чистая прибыль от постановки выразилась в сумме 1 230 ливров 2 су 3 денье. Эти деньги были распределены среди участников мистерии следующим образом: половину суммы в равных долях роздали лицам, внесшим вступительные экю, а половину руководители распределили Среди всех участников «согласно их заслугам».

 

Договор участников валансьенской мистерии указывает, что артель эта имела временный характер и распалась сейчас же после окончания представления. Но со временем возникли и постоянные театральные организации. Наиболее знаменитым было французское Братство Страстей господних (Confrerie de la Passion), волей случая оказавшееся под покровительством самого короля. Сперва эта группа любителей-комедиантов выступала в окрестностях Парижа и не раз навлекала на себя гнев парижского епископа, который в 1398г. был даже вынужден издать специальный ордонанс, запрещавший актерам выступать без его специального разрешения. Но комедианты не сдавались. В течение четырех лет длилась борьба между ними и епископом и неожиданно кончилась их полной победой. Назвавишись Братством страстей господних, комедианты наняли зал странноприимного дома св. Троицы и пригласили на свой спектакль короля Карла VI. Король был большим любителем развлечений, представление ему очень понравилось, и он выдал актерам патент на монопольное право играть мистерии в Париже и его окрестностях «devant nostre commun» («перед нашим простым народом»). Документ этот датирован 4 декабря 1402 г.; с этих пор Братство страстей господних стало единственной театральной организацией, которой дозволялось показывать в столице «мистерии, миракли и прочие религиозные моральные пьесы». Шли годы, сменялись поколения, а дела Братства процветали. В 1539 г. актеры наняли Фландрский отель. Их часто посещал сам король Франциск. Мистерии Братства пользовались огромным успехом, особенно удачным был 1541 г., в течение которого представления показывались восемь месяцев, с пасхи до праздников всех святых. Но злая судьба уже подстерегала актеров. Генеральный прокурор написал парижскому парламенту петицию, направленную против Братства страстей господних. И все же актеры не унывали, они настолько верили в свои силы и в свое будущее, что приобрели новое помещение - Бургундский отель, а через три месяца, 17ноября 1548г., парижский парламент издал приказ, запрещавший Братству играть мистерии. Так внезапно заканчивается история мистериального театра во Франции.

 

Более естественной была смерть мистерии в других странах. Италия, рано вступившая на путь капиталистического развития, скорее всех избавилась от феодальной опеки дворянства и церкви; поэтому в Италии так называемые sacre reppresantazioni еще на заре своего развития заключали и себе черты светсого античного влияния.

 

В протестантской Англии мистерию запретил сперва в 1672 г. епископ Честера, а через три года запрещение было повторено архиепископом Йорка. Зато в католической Испании мистериальные представления продолжались очень долго: autos писали и Лопе де Вега, и Тирсо де Молина, и Кальдерон; официально они были запрещены указом Карла III только и 1756 г.

 

Какие же причины определили собой гибель мистерии? Укрепление буржуазии с ее практическим взглядом на мир, естественно, вытесняло из жизненного обихода элементы мистической идеологии. Мир становился прозаичнее, а людское мировоззрение реальней. Поэтому естественно, что, метафизическая по своему внутреннему складу, мистерия становилась чуждой практическому буржуазному мировоззрению. В мистерии была одна неизменная идея - самоотверженное служение богу, и одна неизменная действительность - современный быт. Но вечное и временное находились тут в состоянии полного отчуждения. «Разум» мистерии не получал фактического обоснования, а ее «действительность», лишенная идейной осмысленности, была лишь аморфным и поверхностным выражением непосредственных впечатлений.

 

Новым запросам жизни мистерия уже явно не удовлетворяла. Перестала она удовлетворять и запросам религии. Обвиняя католицизм в моральном падении, протестанты постоянно указывали на богохульство, творимое в мистерии. Лютер, возмущаясь безнравственностью площадных спектаклей, все же предлагал использовать мистерию для благочестивых целей. Что же касается женевского патриарха Кальвина, то он вовсе изгонял театральные представления из своего города. Католическая церковь, защищаясь от реформации, должна была уничтожить все поводы к нападкам. И поэтому духовенство единым хором требовало запрещения «бесовских игрищ», в которых еще так недавно само принимало деятельное участие. К тому же мистерия потеряла и свою организационную базу. Королевская власть после победы над феодалами принялась энергично искоренять буржуазные вольности - городские самоуправления и самостоятельные цеховые организации. Устраивать мистериалъные представления оказалось просто некому.

 

Окончательный удар мистериальному театру нанесло гуманистическое движение, объявившее мистерию грубым порождением варварства, лишенным всяких черт искусства.

 

Но в отмирающей мистерии было два жизнедеятельных начала - аллегорические сценки и бытовые интермедии. Они определили собой последний период развития театра ранного средневековья.

Моралитэ

 

Отличительный признак моралитэ заключается в условно-аллегорическом характере персонажей. Истоки нового жанра ведут к мистерии. В мистерии «Новый завет» (1452) в раю рядом с богом и ангелами постелили по одну сторону Мир и Милосердие, а по другую - Правосудие и Истину. В мистерии Гренгуара о Людовике Святом наряду с историческими персонажами фигурировали аллегории - Рыцарство, Советник короля и Простой народ. В отличие от бытовых персонажей, аллегорические фигуры попадали и мистерии не стихийно, а были результатом сознательного творчества поэтов, нововведением, в котором органическая морализирующая тенденция мистерии осуществлялась в своем чистом виде.

 

Как уже указывалось, христианская мифология по своей природе была аллегорична. Если образы Христа, Марии, ангелов и апостолов представляли в сознании верующих известную то и этих же образах были заключены для и всеобщие духовные сущности, всеобщие моральные идеалы. Xpистос был богочеловеком, и человеческий облик не скрывал его символического божественного смысла. Ангелы в мистерии были не только конкретными существами, небожителями, но и олицетворяли собой божественное добро.

 

Моралитэ преодолевало типичное для мистерии противоречив между конкретным и всеобщим за счет исключения конкретного. Этой ценой моралитэ добивалось большей внутренней цельности. Более последовательным моралитэ было и в дидактическом отношении. Мистерия всегда ставила перед собой дидактические цели, но дидактика мистерий была заключена в форму религиозных историй и к тому же часто теряла свой смысл из-за соседства бытовых комических сцен. Моралитэ освободило морализацию как от религиозных сюжетов, так и от бытовых отступлений и, обособившись, обрело полное стилевое иди потно и большую дидактичеескую целенаправленность.

 

Действующие лица моралитэ выражали собою в персонифицированной форме явления природы, религии и действительности. Времена года, война, мир, голод; церковные обряды - причастия, покаяния, пост: человеческие страсти и добродетели - скупость, развращенность, храбрость, смирение и т. д., - все это получало в моралитэ человеческий облик и, сохраняя спой объективный смысл, существовало в субъективной форме. Но субъективность эта, по глубокому замечанию Гегеля, была «пустой субъективностью».«Аллегорическое существо, сколько бы ни хотели придать ему человеческий образ, - писал Гегель, - не достигает конкретной индивидуальности ни греческого бога, ни святого или какого-нибудь действительного субъекта, и это потому, что, для того чтобы сделать абстракцию, совпадающую со своим значением, аллегория должна так выпотрошить субъективность, что из нее исчезает всякая определенная индивидуальность».

 

Если бы субъективность была не пустой, а содержательной, то аллегория потеряла бы свой смысл и абстрактные обобщения потускнели бы под толстым слоем бытовой конкретности. Поэтому характеры аллегорических персонажей были только условными номенклатурами, по которым зритель с первого взгляда по какой-нибудь одной детали мог угадать в действующем лице его идею, его аллегорическое значение.

 

Туманная масса хаоса изображалась человеком, окутанным в широкий серый плащ. Природа, чтоб изобразить ненастье, покрывалась черной шалью, а затем надевала накидку о золотыми кистями, что обозначало уже просветление погоды. Скупость, одетая в отрепья, прижимала к себе мешок с золотом. Себялюбие носило перед собой зеркало и поминутно гляделось в него. Лесть держала в руке лисий хвост и гладила им Глупость, украшенную ослиными ушами. Наслаждение ходило с апельсином, Вера с крестом, Надежда с якорем, Любовь с сердцем...

 

Все эти предметы в руках аллегорических фигур теряли свое конкретное значение и становились внешними знаками той или другой абстрагированной моральной категории. Извлеченная из действительности, абстракция снабжалась типовым вещественным признаком, Таким способом рождались аллегорические персонажи - эти худосочные дети анализирующего рассудка, ограждающего себя от непосредственных ощущений жизни. Оттого, что персонажи моралитэ были лишены собственной характерности, пьеса в целом теряла естественный стимул для развития действия. Рационалистически созданные герои вступали друг с другом в конфликт не по внутреннему побуждению, а по велению догмы о вечной борьбе двух начал - добра и зла, тела и духа.

 

Этот конфликт мог изображаться или в виде притпивпоставления двух фигур, выражающих собою противоположности доброго и злого начала, или в виде добрых и злых сил, стремящихся подчинить своему влиянию человека. Приведем примеры первого и второго типа.

 

В раннем французском моралитэ «Хорошо вразумленный и дурно вразумленный» (1439) выступают два главных персонажа. Каждый из них выбирает собственный жизненный путь. Первый доверяется Разуму, а второй берет себе в товарищи Непослушание. Разум ведет Хорошо вразумленного к Вере, затем поочередно к Раскаянью, Исповеди и Смирению, а Дурно вразумленный в ото время сходится с Мятежом, Безумием и Распутством, пьянствует в таверне и проигрывает все свои деньги. Хорошо вразумленный продолжает свой путь, он посещает Покаяние, которое вручает ему бич для самоистязаний, и Искупление, заставляющее добродетельного человека снять с себя одежду, полученную из чужих рук. В дальнейшем Хорошо вразумленный встречается по пути к Блаженству с Милостыней, Постом, Молитвой, Целомудрием, Воздержанием, Послушанием, Прилежанием, Терпением и Благоразумием. Зато Дурно вразумленного сопровождают такие спутники, как Отчаяние, Бедность, Неудача, Кража, и приводят несчастного человека к Дурному концу. Заканчивается путешествие двух персонажей тем, что Дурно вразумленный, живший для своего удовольствия, горит в аду, а Хорошо вразумленный, проведший все дни свои в благочестивых хлопотах, вознесен ангелами в райскую обитель.

 

Ко второму типу аллегорий относится английское моралитэ «Замок стойкости», в котором внутренние противоречия между добродетельными и греховными побуждениями человека представлены в виде борьбы добрых и злых ангелов за человеческую душу.

 

Часто в моралитэ в драматизированной форме давалось решение моральных проблем. Очень популярным было моралитэ о человеке, к которому является смерть. Человек старался сперва откупиться от смерти, а когда ему это не удавалось, он обращался поочередно к друзьям - Богатству, Силе, Знаниям, Красоте, - но никто не хотел ему помочь, и только Добрые дела утешали человека, и он умирал просветленным. Подобный сюжет был в английском моралитэ «Всякий человек» (Every man), в швейцарском «Бедный человек» (Le pauvre commun), в итальянском «Представление о душе» (Gommedia spirituale dell'anima).

 

Наряду с нравоучительными моралитэ существовали и политические аллегории, прославлявшие величие и силу страны и ее правителей. Так, например, в 1530 г. во время въезда Элеоноры Австрийской в Париж было устроено мимическое моралитэ в виде живых картин. Тут были и Честь Франции, и Великая слава, и Сердечное усердие, и Любовь народа, и Мир, окруженный Дворянством, Церковью, Купечеством и Трудом. В политические аллегории часто просачивались народные сатирические тенденции. Во французском моралитэ 1442 г. выступают Торговля, Ремесло, Пастух и жалуются, что жить стало очень трудно. Появляется Время; оно одето сперва в красное платье, что должно означать мятеж, затем выходит в полном вооружении, олицетворяя собой войну, и, наконец, в повязках и в изорванном плаще. На вопрос, кто так его разукрасил, Время отвечает:

Клянуся телом, вы слыхали,

 

Какого сорта люди стали.

 

Меня так сильно избивали,

 

Что Время вам узнать едва ли.

 

На сцену выходит персонаж Люди. Он отвратителен. Время говорит, что оно изменится только тогда, когда улучшатся Люди. Время и Люди скрываются, и через мгновение появляются обновленные. Они сажают себе на плечи Торговлю, Ремесло и Пастухи, пляшут и поют:

 

Вы слишком долго прозябали,

 

Теперь вам надо процветать.

 

Особенно бесцеремонной была сатира богословских моралитэ. Жанр, рожденный схоластическим фантазированием, не мог не участвовать в спорах между католицизмом и реформацией. Аллегорические пьесы и большом количестве писались и католиками и протестантами, но у тех и других моралитэ являлись лишь удобной формой религиозных словопрений и язвительной брани и не имели никакого отношения к искусству.

 

Образность изредка встречалась лишь в тех пьесах, в которых аллегорический элемент смешивался с бытовыми чертами. В своем последующем развитии аллегорические персонажи обрастали порой бытовыми деталями до такой степени, что какая-нибудь абстрактная Стоустая молва могла превратиться в обыденную базарную сплетницу и Дурной совет обретал внешность заурядного пьяницы-ремесленника. Во французском моралитэ «Современные дети» отец решает определить своих двух сыновей Негодного и Хитрого к Учению. Дети и школе учатся плохо и слушаются не Учения, а соблазняющего их дурака Дурное похождение. Они предаются карточной игре, которая отдает их и руки Отчаяния и Гибели, Гибель вешает Хитрого. Негодный, перепуганный смертью своего брата, возвращается к Учению. В этом моралитэ бытовые и психологические черты ясно проступают и в сюжете и в фигурах аллегорических персонажей: и двое братьев, и Учение, и дурак это уже но столько абстракции, сколько житейские персонажи морализирующей пьесы. Моралитэ было самым интеллектуальным жанром средневекового театра, и поэтому наиболее радикальная буржуазия Европы XVI века, в Англии и в Нидерландах, конструируя свои политические и моральные воззрения, часто прибегала к помощи аллегорических пьес.

 

Популярные в Нидерландах камеры риторов чаще всего играли моралитэ, в которых в очень острой форме трактовались современные злободневные проблемы. Зародившись в виде религиозных братств, камеры в XV веке порвали свои связи с духовенством и превратились в вольные городские союзы, активно участвовавшие в освободительной борьбе нидерландского народа с испанскими поработителями. Художественные самодеятельные союзы были распространены по всей стране, их было более двухсот пятидесяти. В в Генте, Брюсселе, Антверпене, Лувене, Брюгге и во многих других городах Нидерландов существовали камеры риторов, в которых количество членов доходило до шестисот человек. Руководили камерами выборные лица - старшина и «фактор», совмещавший в себе роль режиссера и драматурга.

 

Свои спектакли риторы разыгрывали обычно на базарных площадях. Для этого сооружались подмостки, на которые водружали флаг или щит с изображением знака камеры; декорации отсутствовали, обстановка и бутафория были сведены до минимума.

 

Наряду с примитивным сценическим устройством истории моралитэ известен и более совершенный тип театральных подмостков, созданный не без влияния античной сцены. Вместо традиционного занавеса устанавливались четыре колонны, обраэующие три двери. Над первым этажом возвышался второй, имевший три окна, которые использовались очень своеобразно: оттуда по ходу действия демонстрировали живые картины. Например, в одном из моралитэ ремарка указывает: «Здесь отрывают занавес и показывают роскошный трон со святым духом в облаках, излучающим светлые лучи». В других случаях в окнах появлялись ангел, младенец со свитком и прочие религиозно-аллегорические персонажи. Со временем живые картины были заменены писанными и из окон стали показывать живописные рисунки, пояснявшие сокровенный смысл эпизодов, происходивших на сцене.

 

Исполнители моралитэ тоже выступали с пояснительными атрибутами, но иногда дело совсем упрощалось и актер надевал на шею табличку с соответствующей надписью, указывавшей на характер персонажа. Так, на картине П. Брейгеля, зарисовавшего исполнение моралитэ «Умеренность», изображены мужчина и женщина. У кавалера на груди надпись с Надежда», а у дамы - «Доверие». Бывали случаи, когда изменение душевного состояния персонажа обозначалось сменой надписей: табличка «Верующее сердце» была сменена табличкой «Покорное сердце».

 

В моралитэ выступало одновременно немного действующих лиц (пять-шесть человек), но это не лишало организации риторов массового характера. Камеры риторов были тесно связаны между собой, периодически они съезжались на состязания. Первая олимпиада была устроена в 1496 г. в Антверпене, куда собралось двадцать восемь камер. На таких олимпиадах камеры получали какой-нибудь общий морально-риторический вопрос, и каждая организация отвечала на него специально сочиненной и разыгранной пьесой. Эти ответы резко расходилисъ с католическим вероучением и часто навлекали на риторов гнев испанских властителей. Так, одной из причин разгрома испанцами Гента (1539) было крамольное выступление камер. Современник писал: «Игры риторов стоили жизни многим тысячам людей». Герцог Альба среди прочих революционных деятелей казнил и главарей театральных организаций.

 

Долгие годы войны ухудшают положение камер. В южных Нидерландах испанцы преследуют риторов, в северной части страны военная обстановка не дает возможности камерам планомерно работать. И все же с 1500 по 1565 г. устраивалось шестьдесят три празднества, в которых принимали участие десятки городов. Но как только закончилось народное освободительное движение и во главе вновь организованных «соединенных провинций» стала буржуазная аристократия, камеры риторов прекратили, свое существование. Крупная буржуазия отбирала у народа его гражданские права. Указ о запрещении представлений риторов был опубликован в 1606 г. Уничтожить камеры было тем легче, что моралитэ уже потеряли былую популярность и к началу XVII века приобрели черты неорганические и даже враждебные самой сущности жанра.

 

Дальнейшее развитие моралитэ идет по пути дидактической бытовой драматургии, которой будет на первых порах свойственно соединение реалистических персонажей с персонифицированными моральными категориями, что особенно характерно для английских моралитэ. В этих пьесах смешанного типа, так же как и в мираклях, в бытовые житейские конфликты вмешиваются высшие силы, но уже не дева Мария или дьявол, а, например, Братская любовь или Зависть. Во французском моралитэ «Современные братья» изображена семья - отец и три его сына. Братская любовь живет в добродетельном доме, но вот появляется злобная Зависть и нашептывает старшим братьям мысль убить младшего, которого отец любит больше, чем их. Братья убивают его и бросают труп в яму; тогда выходит на сцену Угрызение совести и заставляет братьев сознаться в убийстве.

 

В смешанных моралитэ аллегории чаще всего выступают не как обособленные абстракции, а как персонифицированные душевные состояния человека; поэтому легко представить себе полное исчезновение таких фигур, как Угрызение совести, Зависть или Ревность. Бытовые персонажи просто переживают эти чувства сами, обходясь без посторонней помощи. Аллегории исчезают из пьесы, и назидательную функцию берут на себя обыденные герои, создаваемые авторами с тем же расчетом, что и аллегорические персонажи. Но, несмотря на свой внешний бытовой колорит, дидактические пьесы оставались проповедями в лицах. Поэтому они еще долго будут держаться в духовных школах, в то время как театральное искусство начнет развиваться под знаком реализма Ренессанса.

 

Сбросив с себя опеку церкви, театр освобождался и от опеки христианской морали.Но моралитэ у ходило с театральных с подмостков не бесследно. Этот аллегорический жанр принес драматическому искусству большую пользу - он обучил тайне типизирования. Пусть типы моралитэ были чистой абстракцией; но все же принцип всеобщности искусством был уловлен. После хаотичности мистерии моралитз было бесспорным шагом вперед и в отношении идейной цельности произведения в отношении его композиционной компактности. Для драматургов следующего поколения опыт моралитэ не пропадет даром.

Предыдущая страница Сод

Фарс

 

В отличие от мистерий и моралитэ, создаваемых усилиями отдельных лиц, фарс образовался совершенно стихийно, как бы ним по себе, лишь в силу естественного тяготения народного вкуса к изображению жизни.

 

Само слово «фарс» означает искаженное латинское слово «farta» (начинка), превращенное в вульгарной речи в farsa. Свое наименование фарс получил по той причине, что входил, точно фарш, в пресное тесто мистериальных представлении. В текстах мистерий часто писали: «су interpose une farrsse («здесь расположить фарс»). Но неверно было бы полагать, что фарс зародился в мистерии. Истоки фарса уходят в более отдаленные периоды средневекового театра - в представления гистрионов и в масленичные игры. В мистерии же эти реалистические тенденции получают лишь более устойчивый и определенный характер.

 

Слои веселые истории гистрионы часто рассказывали вдвоем, и, таким образом, сами собой возникали маленькие драматические сценки. В английском и французском вариантах известен рассказ «О собаке, которая плачет». Целомудренная девица отказывает в любви клирику. Тот обращается за помощью к хитрой своднице. Сводница берет собаку, обмазывает ей глаза горчицей, приходит к девушке и говорит ей, что собака плачет потому, что это заколдованная принцесса, обращенная в собаку за свою жестокость к духовному лицу. Простодушная девица, опасаясь подобной судьбы, тут же соглашается им предложение клирика. Еще более выразительна драматическая ситуация диалога между двумя нищими - хромым и слепым. Оба боятся повстречаться с гробом св. Мартина - эта встреча может их чудодейственно исцелить, и тогда нельзя будет беспечно побираться. Необходимо от процессии удрать подальше. Хромой взбирается на плечи к слепому, и они бегут. Но уже поздно, процессия их настигает, и инвалиды, помимо своего желания, исцелены.

 

В рассказы гистрионов попадали самые разнообразные факты из городской жизни, сплетни и анекдоты, которые легко становились сюжетным стержнем комических сцен.

 

Таким образом, можно установить, что источником фарса, определившим в общих чертах его тематический материал и структурный принцип, были диалогизированные рассказы гистрионов. Другим источником фарса, определившим его действенную, игровую природу и общенародность, являются городские карнавальные игры.

 

Сельские обрядовые действа в XIV - XV веках начинают сильно распространяться в городах. Городские жители еще помнят свое деревенское прошлое и охотно развлекаются теми же играми, что и их предки крестьяне. Карнавальные процессии устраиваются обычно в масленичную неделю. Основным масленичного гулянья была сцена боя между Масленицей и Постом. Сохранилась картина фламандского художника Брейгеля, изображающая один из моментов этого боя. разделены на две партии. Первая окружает Масленицу, вторая - Пост. Масленицу изображает толстый бюргер. Он сидит верхом на огромной пивной бочке; ноги его, точно в стремена, вдеты в печные горшки; в руке он держит вертел, на который насажен жареный поросенок. Тощий, унылый Пост сидит на деревянном кресле, установленном на подвижной площадке, которую тащат монах и монашенка. На голове Поста красуется пчелиный улей, у ног лежат просфоры и крендельки, вооружен он длинной лопатой, на которую положены две селедки.

 

Особенно оживленно проходили масленичные игры в Нюрнберге. К основному эпизоду боя добавлялась целая серия самых разнообразных сцен. Тут были и свадебные игры, занесенные из сельского быта, и сатирически изображаемые случаи городской жизни, и антиклерикальные пьески. Все эти разнообразные сцены носили название «фастнахтшпиль», что дословно означало - масленичная игра. Иногда фастнахтшпиль достигал значительных размеров с большим количеством действующих лиц и множеством всевозможных эпизодов (например, «Игра о Нейтгарте», заключающая в себе 2 100 стихов). В своем дальнейшем развитии фастнахтшпиль из масленичной игры превращается в определенный литературный жанр, создателями которого являются немецкие писатели-ремесленники Розенплют, Фольц и в особенности Ганс Закс, глава нюрнбергских мейстерзингеров.

 

Но маскарадные действа подготовили внутри себя не только зерна нового драматургического жанра, в них зародился и принцип пародийной комической игры, столь характерной для зрелищ раннего средневековья. Только влиянием масленичных представлений можно объяснить появление всевозможных «дурацких обществ», пародирующих церковные обряды. Ряжение и комическое притворство, перешедшие из сельских ритуалов в городские масленичные представления, проникают и под мрачные своды церкви. Эти маскарады, если судить по «Посланию Сорбонны ко всем епископам Франции», бывали совершенно непристойными. «Можно видеть священников и клириков, во время службы носящих маски и чудовищные личины, - читаем в этом «Послании». - Они танцуют в хоре, переодетые женщинами, сводниками и менестрелями. Они поют непристойные песни. Они кадят вонючим дымом, исходящим от подошв старых башмаков. Они прыгают, бегают по церкви, нисколько не стыдясь. А затем они разъезжают по городу в грязных повозках и тележках, вызывая смех своих спутников и сотоварищей, проделывая непристойные жесты и произнося постыдные, грязные слова».

 

Конечно, за такие бесчинства церковное начальство жестоко наказывало беспутных клириков. Но, изгнанные из церкви, религиозные маскарады продолжали развиваться с еще большим успехом. Были организованы особые «дурацкие корпорации», которые своим внутренним устройством в точности копировали церковную иерархию. Во главе корпорации стояли выбранные «дураками» папа или мать-дура, у которых были свои епископы, казначеи и церемониймейстеры. На собраниях «дураков» читались проповеди, так называемые sermon joyeux, в которых традиционная форма литургии заполнялась шутливыми и скабрезными стишками. Наиболее древнее общество дураков было организовано в Клеве в 1381 г. и имело наименование «Narrenorden» (орден дураков). В XV веке шутовские общества распространились по всей Европе. Лозунгом дурацких корпораций был латинский афоризм "Stultorum numerus est infinitus" ("число дураков бесконечно") Вступая в члены общества, новичок давал присягу, которая начиналась такими стихами:

Дурак ошалелый, Дурак лунатический,

 

Дурак царедворец, Дурак фанатический,

 

Дурак развеселый, дурак химерический,

 

Дурак грациозный, дурак лирический.

 

В дурацких шутках было свое глубокомыслие: все глупы - и придворные, и попы, и влюбленные, и поэты. Весь мир управляется дураками, значит стоит вступить в общество дураков и восхвалить глупость. Эразм Роттердамский писал в «Похвале глупости»: «Глупость создает государство, поддерживает власть, религию, управление и суд. Да и что такое вся жизнь человеческая, как не забава Глупости?» Здравый смысл вольнодумцев из дурацких корпораций подсказывал им,что ни религия, ни современное общественное устройство не могут существовать, если люди увидят вещи такими, какие они есть в действительности, иными словами, если из жизни исчезнет Глупость. Но все стояло на своем месте, глупость торжествовала и дурацкие общества распространялись повсюду. Во Франции популярны были союзы дураков - Дижонская инфантерия, Эврское братство, Рогачи и особенно парижские союзы дураков судейских клерков «Базоши» и «Беззаботные ребята». Члены общества дураков одевались в желто-зеленые полосатые костюмы, а на голове у них красовались длинные ослиные уши. Уши символизировали глупость, желтый цвет означал веселье, а зеленый - юность и надежду.