Глава 2 одиночество и секс

 

Нам.часто кажется, что одиночество в сексе есть результат отсутствия или потери партнера. Это действительно так. Однако это лишь первая ипостась сексуального одиночества, приводящая нас к фантазиям о Партнере. Подобные фантазии почти всегда связаны с мастурбацией. Мужчина приходит к ней на заре сексуальных переживаний, женщина часто завершает ею свою сексуалшую жизнь. Мастурбация есть лишь физическое продолжение фантазирования, направленного на снятие одиючества. Сексуальные фантазии — главное в мастурбации. Мужчина хочет видеть себя в них безгранично повелевающим, женщина — безгранично желанной. Сексуальные фантазии уносят одинокого человека, лишенюго партнера и его ласки, в мир идеального Партнера и Идеальных Ласк.

Второй ипостасью сексуального одиночества может быть одиночество-тайна.

Представьте себя летом на берегу моря Вечер, знакомство с женщиной (мужчиной), приятные встречи, полнота обладания». Вам хорошо, как никогда ранге. Новые ощущения раскрываются, словно бутоны, и <реди них главное — ощущение единства.

И вдруг ваш партнер неожиданно исчезает, не оставив ничего о себе. Одиночество вонзается в создание и бессознательное. Некоторое время вы не можете найти себе места. И успокоитесь лишь со временем, унеся в себе шрам:

«Почему?..». Это одиночество-вопрос бесконечно обостряется тайной. И оно обостряет чувство Я. Отвечая на вопрос: «Почему меня оставили», я невольно вопрошаю: «Кто Я?…»

Но истинные размышления о сексуальном одиночестве приходят к нам лишь тогда, когда тело партнера находится рядом, и мы вдруг ощущаем пропасть, поглощающую полноту эротического общения. Это — третья ипостась сексуального одиночества.

Наиболее ярко это проявляется в свете оргастического переживания. Партнеры могут быть близки, ритмически входя и выходя друг из друга, но именно оргазм становится взрывом, разбрасывающим их по обе стороны пропасти. Чувство одиночества и равнодушие к партнеру, которое приходит после оргазма, — самый печальный результат сексуального общения. С возвращением и нарастанием силы влечения эти чувства притупляются, но каждый раз вспыхивают вновь. Высшее наслаждение сливается с высшим несчастьем. Оргазм становится иллюзией райского блаженства, приводящей к падению в ад.

Особенно это касается мужчин. Женщины почти неспособны испытать оргазм с нелюбимым партнером и в большинстве своем лишены трагизма мгновенного перехода высшей близости в отчуждение.

Возможны смягченные формы оргастического одиночества, когда партнеры, продолжая ощущать единство после сексуального акта, переживают оргазм независимо друг от друга. Они получают своеобразное усиление наслаждения в одиночестве своего наслаждения, но это усиление рано или поздно приводит к общему ослаблению отношений...

Сексуальная революция XX века превращает такое положение вещей в правило. Взаимный оргазм она делает необязательным, ей достаточно одновременного оргазма. Но одновременность не всегда есть взаимность. Достигаемая при помощи технических приемов, она превращает влюбленную пару в автомат из двух частей, которые должны одновременно окончить свою работу.

Сугубо физически это и есть абсолютная завершенность сексуального бытия мужчины и женщины. Но всегда остается метафизическое беспокойство, которое грозит вылиться в тоску…

Сексуальное одиночество мужчины и женщины почти всегда завершается тоской. Смутная или осознанная, застывшая или кричащая она проникает во все поры бытия мужчины и женщины. Означает ли все сказанное выше, что сексуальное одиночество и вытекающая из него метафизическая тоска неизбежны?

Попытаемся ответить на этот вопрос. Сексуальное одиночество притупляется процессом фантазирования. Мастурбация почти всегда, а обычный половой акт — очень часто расцвечены фантазиями. Нельзя ли предположить, что фантазирование, дошедшее до определенной степени яркости, может стать универсальным лекарством от сексуального одиночества?» Возможно, да, если допустить при этом, что оно становится совместным фантазированием мужчины и женщины, превращается в игру. И если на этом пути фантазм как случайная игра прихотей, нравственно безжизненное нечто становится мифом — частью более богатого целого, устои одиночества начинают колебаться...

К подобному выводу мы пришли в конце предыдущей части. Однако данное рассуждение вновь выходит за Рамки этой главы. Его время все еще не пришло. Мы вернемся к нему в конце книги. Сейчас же стоит спросить себя, все ли ипостаси сексуального одиночества раскрыты нами? Нет, есть еще одна. Это одиночество человека, связанного с тем или иным извращением.

Современная сексопатологическан наука относится к извращениям значительно мягче, чем на заре нашего века и бесконечно мягче» чем в предшествующие ему века. Границы нормы и патологии стали очень гибкими и относительными. Норма есть все то, что не приносит партнеру страдания и не разрушает его здоровье. С другой стороны, любая необычная сексуальная фантазия есть потенциальная патология. Два этих представления очерчивают границы современного понимания извращения. Его хотят вывести из-под влияния морали, объявив в лучшем случае эстетическим (антиэстетическим) явлением. Отношение к сексуальному извращению фаталистично. Его пытаются увидеть как тайное начало в толще бессознательного, которое можно и нужно заранее уловить и обезвредить. Этим занимаются психоаналитики всех народов и стран, пытаясь за деньги пациента сделать его более обычным^ а потому менее одиноким человеком. Но в отличие от инквизитора психоаналитик менее последователен в своем стремлении. Фантазия» укоренившаяся и реализованная в бытии, воспринимается им как нечто данное и неизменное. Психоаналитик выступает против бытия пациента, если ему предлагают деньги для его трансформации; но подобная трансформация не является его внутренним мотивом, ему больше хочется познать, чем изменить. С завидной толерантностью готов он склониться перед ужасами чужого бытия и порождаемым ими одиночеством.

В эпоху, именуемую Возрождением, сексуально извращенный человек мог угодить на костер инквизиции. В Новое время ему дается большая свобода, но он по-прежнему воспринимается получудовищем-полуживотным. Таков образ маркиза де Сада, который преодолевает свое одиночество лишь в пределах своих произведений среди воображаемых друзей и последователей...

В XIX веке сексуально извращенный человек по-прежнему чувствует себя изгоем и все так же носит внутреннее клеймо одиночества.

И лишь в XX веке возникло и открыто расширилось явление сексуального меньшинства — общества, объединяющего людей данной патологии. В нем снимается одиночество каждого из них. Более того, они попадают в микрокосм, который позволяет им чувствовать себя выше обычных людей. Это суперкомпенсация за века одиночества и гонения. Однако карающий меч СПИДа проникает сюда и, отделяя зерна от плевел, грозит оставить лишь одно сексуальное меньшинство — здоровых людей …

В известном смысле сам психоанализ есть форма сексуального удовлетворения» открытая и освоенная для XX века Фрейдом. Это удовлетворение достигается благодаря процессу волрошания о сокровенном (психоаналитик) и рассказу о нем (пациент). При этом психоаналитик и пациент могут меняться ролями. Роль сокровенного играют, как правило, первые эротические переживания детства и связанная с ними Травма. В целом психоанализ может быть определен как учение о Детской Травме, которая строит лабиринт психической жизни и, осознанная» становится объяснением практически всех ее мотиваций.

Постижение этой Травмы травм, проникновение в нее через слои бессознательного аналогично половому акту и во многом носит садистический характер. Роль пациента мазохистична. Акт психоанализа как садо-мазохистичес-кое действо-переживание есть бегство от одиночества благодаря приобщению к «психике нормального человека». Но возвращение в норму и обыденность рано или поздно может привести к новому срыву.

С другой стороны, процесс психоанализа как познание глубин другого и себя может стать и сублимацией ненормального в сверхнормальное. Это возвышение чувств, которое очищает акт тайного наслаждения травмой пациента через свое и его творчество. Психоанализ в этом случае становится искусством и нравственно наполняется. Лишь творчество выводит психоаналитика и его пациента из сексуального меньшинства психоаналитиков и их пациентов на просторы истинно человеческой жизни» Солнечный свет и свежий ветер врываются в сумрачный кабинет психоаналитика, освещая рождение нового бытия.

Психоанализ становится психосинтезом. Он перестает быть разложением на части человеческого Я, которые вращаются в странном космосе вокруг Травмы. Психоанализ теряет свой фаталистический характер. Теперь речь может идти не только о детской Травме, приводящей к одиночеству-ненормальности, но и о Травме любого возраста. Излечение от Травмы становится не просто возвращением заблудшего ягненка в стадо нормальных людей, умеющих более искусно скрывать свои травмы. Психоаналитик и пациент создают совместный миф, который возвышает Травму до Уникальности.

Проанализированный человек складывается в новую целостность, и именно направленность на это очищает садомазохическую сексуальность психоаналитического акта.