| «Когда Заратустре исполнилось тридцать лет, покинул он свою родину и озеро своей родины и пошел в горы. Здесь наслаждался он своим духом и своим одиночеством и в течение десяти лет не утомлялся счастьем своим.» Фридрих Ницше «Так говорил Заратустра» |
Великим холостяком есть человек, ставший одиноким ради великой цели. Он выбирает служение этой цели и предпочитает его суетному общению с женщиной и женщинами. Непосредственное общение с женщинами он заменяет постижением абсолютной женственности, недостижимой в телесности нашего мира.
Выше я соединил Канта и Ницше в бытии великого холостяка и в переживании кризиса этого бытия. Но одиночество Ницше принципиально отличается от одиночества Кантз. Кант упивается своим холостым бытием, он погружен в него, не испытывая необходимости в соборности и Музе. Божественная мудрость — вот та единственная женственность, которой он полнокровно обладает и которая заменяет ему бытие с женщиной. Кант наполнен одиночеством-наслаждением, Ницше мучительно тяготится одиночеством.
Ницше недостаточно обладания мудростью. Такое обладание перестает быть для него ценностью. Он жаждет присвоения бытия, лежащего за пределами знания и веры. Это бытие, находящееся для прежних поколений европейских философов в Божественном Бытии, Ницше пытается найти в самом человеке. Он пытается найти его в общности однодумцев и разочаровывается в такой общности.
Ницше отталкивает обыденность человека. И тогда он поворачивает вспять эволюцию человека. Он смотрит вверх. Так рождается Сверхчеловек.
Его рождение знаменует новую эпоху одиночества Ницше — одиночество вдвоем с призраком Сверхчеловека. Для того, чтобы спастись от ужаса этого одиночества, необходим посредник, третье мшр между Ницше и Великим Неизвестным. Таким лицом становится Заратустра.
Ницше передает Заратустре свое одиночество и свое презрение к женщине и человечеству. Заратустра становится тенью одиночества Ницше.
Он становится символом одиночества Ницше и его мифом.
Но одиночество пророка Заратустры передается Ницше и усиливает его одиночество. После этого метафизический образ женского все больше меркнет в его глазах. И вместе с этим тускнеют глаза Ницше. Его ожидает бездна.
Заратустра есть образ, отнимающий у Ницше способность любить.
Любить что-либо, кроме одиночества...
Заратустра близок Ницше, он выражает Ницше, но он нс одно и то же с Ницше. В нем одиночество Ницше очищается до максимальной красоты и трагичности. Это эс-тетизированное и озвученное одиночество Нищие. Заратустра — это идеальный великий холостяк, лишенный драматизма обыденного, замутняющего чистоту одиночества Ницше.
И вместе с тем одиночество Заратустры не есть одиночество Сверхчеловека. Ибо сам Заратустра отнюдь не Сверхчеловек. Замкнутый в своем одиночестве, Ницше отчуждается не только от человечества, но и от последующей эволюционной ступени человека, ибо такая эволюционная ступень может быть только андрогинной, соединяя мужское и женское в новом единстве.
Сверхчеловек для Ницше подобен Богу-отцу. В его образе сливаются бесчисленные пантеоны языческих богов и образ Единого Бога. Сверхчеловек раздувается до удивительной абстрактности бытия, принимая в себя их власть и волю.
Заратустра для Ницше подобен Христу. Он есть распятый непониманием людей Пред-Сверхчеловек, выходец из иного мира, лежащего вне и по ту сторону пространства и времени земной истории.
Но такая подобность слишком слаба, чтобы побороть бесконечное одиночество, рожденное отсутствием Бога, находящегося над пределами эволюции «гомо сапиенс», Необоримое и властное это одиночество увлекает Ницше в бездну.
И в этой бездне Сверхчеловек обращается в дьявола, а Заратустра — в Антихриста-
Ницше гораздо глубже Канта заглянул в Бездну. Он экзистенциально наполнил доказательство кантовской антиномии о бытии Бога.
Из двух дорог кантовской антиномии о бытии Бога он выбрал ведущую в бездну одиночества.
И прошел ее до конца.
Ницше владеет стихией одиночества и наслаждается ею до тех пор, пока она не становится бездной. Это происходит с потерей образа женственности. Теряя образ женственности, Ницше выхолащивает творческое начало и становится абсолютным холостяком. Бытие абсолютного холостяка приводит его к творческому безумию и эстетическому затишью. Это не позволяет Ницше понять, что единственным выходом из сверхчеловеческого одиночества есть Богочеловек.
Противовесом одиночеству Ницше есть одиночество Владимира Соловьева. Его жизнь также протекает вдали от женщин, но с идеей и образом Вечной Женственности. Вечная Женственность выступает для Владимира Соловьева ипостасью андрогинного Божества: соединение с ней приводит к преодолению одиночества. Трагический аристократизм одинокого переходит в видение Богочеловечества.
Образ Заратустры удивительно переплавляется в образ капитана Ларсена — главного героя романа Джека Лондона «Морской волк»» Ларсен соединяет черты пророка ницшеанского Сверхчеловека с реальными его чертами — артистической жестокостью, насмешкой над бессмертием и Богом и безумной волей к подавлению и властвованию. Но он платит за такое соединение нечеловеческим одиночеством; его воля к власти замыкается в пределах его корабля и, наконец, только тела, ставших тюрьмой его духа…
Глава 4 СТАРАЯ ДЕВА
| «Старая дева есть именно та женщина, которая не встретила мужчину, способного дать ей бытие.» Отто Вейнингер |
Одиночество старой девы вызывается к жизни теми же причинами, что и одиночество абсолютного холостяка. В бытии старых дев мы найдем те же типы, что и у мужчин-холостяков. Однако сознательно пришедших к этому бытию среди женщин всегда будет гораздо меньше. Безусловно, неразделенная любовь и привязанность-жалость к матери превращают девушек в старых дев, безусловно, старая дева может стать таковой в результате творческих достижений в области искусства и науки, но женщины, сознательно пришедшие к такой участи, будут скорей исключением, чем правилом, Добавим, что в нашем эссе, мы — как и при исследовании бытия холостяка — не рассматриваем типы старых дев, порожденные психофизиологическими и социальными причинами — доминантой мужских гормонов в крови, болезнью, недостатком мужского населения в регионе и т.д. Как и в случае с холостяком, нас будут интересовать экзистенциальные причины одиночества старой девы, пограничные ситауции существования, превращающие нормальную женщину из нормальной среды в отрицание женственности, замкнувшееся в коконе одиночества.
Большинство женщин, оценивая старых дев убеждены, что они стали таковыми, просто засидевшись в девках. Это утверждение отражает ощущение принципиального положения женщины в мире людей — над ней больше, чем над мужчиной, довлеет судьба и предопределение. Женщины не выбирают, выбирают их. Точнее женщины выбирают выбравших. Возможности такого ви его свобода значительно ограничены. Часто женщина не выбирает, а перебирает мужчин, дарованных ей судьбой, не в силах выбрать лучшее из худшего. Она перебирает их как струны чуждого инструмента, и под звуки странной мелодии с тоской смотрит за пределы магического круга, определенного ей судьбой. От этой мелодии нужно вовремя отказаться. Иначе она усыпляет способность выбора меньшего зла, меланхолия разливается вокруг, женщина засыпает… и просыпается старой девой.
Конечно, в этом сне выбирающей женщины возможно зачатие и рождение ребенка. Тогда все решается автоматически — брак, семейная лямка, угасание романтических иллюзий... Здесь за женщину выбирает природа. Она освобождает ее от бремени выбора через беременность и роды.
С другой стороны, женщина может быть награждена выходом за пределы магического круга благодаря появлению ожидаемого Единственного мужчины. Тогда она просыпается» пусть на время, к новому бытию романтического. В ее душе вновь оживают девичьи мечты, они заменяют сонные иллюзии и превращаются в реальность.
Каждая женщина ждет этого момента, но у очень немногих жажда любви становится сильнее ужаса перед одиночеством старой девы. После определенного возраста практически все женщины жертвуют одиночеством выбора перед лицом одиночества-бытия.
Воля к одиночеству у женщины всегда ослаблена. Женщина подчинена роду, который предписывает ей выбирать в определенном возрасте и в определенном же возрасте лишиться этого выбора.
Возможность выбора для женщины глубинно раздражает род. Женская свобода выбора мужчины, которая кажется нам столь естественной, есть результат всего лишь полутора последних столетий. Прежние эпохи знали брак по предписанию, когда выбирал только мужчина и родители. Свободный выбор женщины поэтому был всегда трагичен — вспомним историю Ромео и Джульетты.
В более древние эпохи — эпохи зарождения имущественного неравенства и торжества группового брака — женщина была абсолютно лишена выбора — как коллективная собственность мужчин рода. Она выступала де-торождающей силой, увеличивающей численность-могущество рода, а потому была бессильна в своем выборе. Женщина могла выбрать мужчину, соблазняя его, но этот выбор был выбором на одну ночь и растворялся в общеродовой оргиастической стихии. Такой выбор-соблазнение переходит во времена привычной нам моногамной семьи и называется изменой, караясь сначала законами, а затем моралью рода.
Ясно, что во все эти эпохи бытие старой девы ограничивается лишь физическим уродством или однозначными психическими отклонениями, делающими ее ритуальной девственницей. Впоследствии католическая и православная культура христианства создают женский монастырь, где одиночество старой девы может реализоваться более полно. Но это одиночество есть результат полного запрещения выбора в мире мужчин-
Итак, жизнь старой девы до середины XIX века весьма сильно регламентируется родом.
Все это коренится в коллективном бессознательном современного нам общества и поднимается в каждом из нас, когда мы встречаем старую деву. Нынешнее общество дало женщине право на одиночество, но при этом сделало ее изгоем, окружая водоворотами психологических дискомфортов — прежде всего в виде насмешки и саркастической жестокой иронии»
Феномен холостяка значительно более древен, чем феномен старой девы — в силу изначально большей свободы мужчины в распоряжении своим одиночеством...
На первый взгляд кажется, что в современную эпоху с ее легкостью разводов женщина и в браке сохраняет возможность выбора. Поэтому ей незачем оставаться старой девой, чтобы сохранить право выбора. Однако это далеко не так. Замужняя женщина опутывается привычками и боязнью потерять то малое, что она получила от жизни. Если к этому добавляется появление детей, ситуация с выбором становится почти безнадежной в земной жизни женщины.
Одиночество старой девы — всегда протест против такого положения дел. Старая дева есть отрицание женственности и протест против заключения женственности в клетке семейной жизни с нелюбимым человеком. Но такой протест обречен, ибо это протест против мужского вообще. В этом — корень трагедии старой девы. Она стремится освободить женщину от мужчины, а не мир мужчин и женщин. Ей нет дела до идеального мира мужчин и женщин. И за это земные и несовершенные женщины и мужчины отвечают ей презрением и насмешкой. Старая дева пытается ответить тем же, но ее насмешки смешны окружающим, они не достигают цели.
Остается презрение.
И для усиления его старая дева концентрирует его в злость.
Весь мир представляется старой деве потоком эротических обид, направленных против нее. И она отвечает на них иногда неуклюже и потешно, а иногда расчетливо и жестоко. Пространство и время ее экзистенции замыкаются внутри Эротической Обиды, которая окружает ее, словно мыльный пузырь, не желающий лопнуть. За дрожащими стенками этого пузыря искажены черты старой девы, искажена вся ее жизнь.
Секс отчуждает старую деву от всех остальных женщин. Он отделяет ее и от свободной женщины. В наибольшей степени старая дева ненавидит именно свободную женщину, покоряющую мужчин в рамках одного с нею незамужнего статуса. Сексуальная наполненность одиночества свободной женщины пронзает ее. И если эротическая обида — оболочка старой девы, то сексуальная обида — ее рана. Эротическая обида может быть- надумана, сексуальная обида всегда вещественна и зрима. Все вещество сексуальных отношений мира давит на старую деву и переживается ею как личная, мировая тяжесть. И злость старой девы кажется абсолютной…
Возможно ли избавление от этой злости? Да.
Над старой девой всегда витает образ мужчины. Это или утерянный возлюбленный, 4<ли идеал, который так и не воплотился в реальность. Этот образ — самая глубокая травма и корень бессознательного старой девы. Более того, это корень всей ее жизни. Он творит и определяет ее.
В пограничной ситуации этот образ врывается в сознание, и в такой момент происходит выбор: дальнейшее и окончательное озлобление на мир мужчин и женщин или ощущение себя частицей этого мира, которой тоже дарована надежда на спасение от пребывания без Единственного мужчины, — пусть даже за чертой земной жизни. Это прекрасно выразил Отто Вейнингер:
«Старая женщина тем злее, чем больше она старая дева. Если мужчина и созданная им женщина снова встречаются во зле, то оба должны погибнуть; если же они встречаются в добре, — тогда совершается чудо» 3.
Поиск Единственного мужчины, который даст полноту бытия, для старой девы есть прежде всего поиск надежды в себе»
Мы можем смеяться и шутить над старой девой. Мы можем жалеть ее. Но она — признак эротического недуга всего человечества. Эмансипация старой девы от ее одиночества означает эротическое освобождение человечества — исчезновение мира без любви.
