Утопия, обретенная заново [207]
Кэрри Джекобс
Первым делом пал коммунизм. После этого последовала рекламная кампания по продвижению напитка «Fruitopia»[208]. Теперь заводилы ки-берпространства, так называемыедигерати50, рекламируют виртуальное пространство, где вы можете находиться как в terra incognita, где можно начать жизнь заново.
Однако очевидно, что утопические концепции сильно деградировали и стали объектом коммерциализации. Слово ответственному редактору журнала Wired Кевину Келли:
Причина, по которой хиппи и людей вроде меня интересуют компьютеры, состоит в том, что они позволяют моделировать миры, миниатюрные вселенные. Они позволяют создать новую цивилизацию. Мы постоянно задаем вопросы: что такое жизнь? Что такое человек? Что такое цивилизация? Мы задаем эти вопросы совсем не так, как это делали старые философы, сидя в своих креслах, мы пытаемся ответить на них практически. Давайте попробуем и создадим жизни. Давайте попробуем и создадим общество (Л/ew York Times Magazine).
Дуглас Рашкофф:
Когда программисты и психоделические воины осознали, что «все суть одно», возникло распространенное мнение, что вся эволюция человечества направлена на создание Киберии — нового дома для сознания («Киберия»).
Редактор Wired Луис Россетто:
Читатели Wired связываются с нами, чтобы связаться со своими друзьями, чтобы связаться с сообществом, чтобы стать частью умонастроения и потока группового сознания, которое преодолевает границы старых медиа. И, участвуя в этом процессе, они начинают строить новое общество, новую культуру, новый способ мышления об обществе (New York Times).
Соучредитель Фонда электронного фронтира Джон Перри Барлоу:
Все властные отношения на планете подверглись дизассемблированию, новые тенденции носятся в воздухе. Все идет к тому, что центр в значительной степени теряет свою роль и произойдет перераспределение власти (New Perspectives Quarterly).
Какое еще перераспределение власти? Я не верю, что Келли, Рашкофф, Россетто и Барлоу знают это лучше меня. Я не могу поверить, что будто они не понимают, что электронная культура, в которой они варятся, до сих пор по большей части творение белого человека (и пишет о ней он же; см. статью «Сценарии: будущее будущего», опубликованную в Wired в октябре 1995 года) и заправляют в ней такие корпоративные гиганты, как ATT, Microsoft и Sony.
Внутри этого нового мира, дорога в который начинается, когда наши пальцы дотрагиваются до клавиатуры, и заканчивается, когда мы попадаем на веб-сайт, рекламирующий новейшую модель «Крайслера», или на электронную доску объявлений с обсуждением фильма «Детки»[209], мы находим ту же жизнь и тех же людей, что и снаружи. Когда люди надевают электронные маски, — «изменяя» свой пол, расу, физические параметры, — чаще всего они продолжают играть самих себя. Когда корпорации появляются в Сети и приглашают нас к взаимодействию с ними в режиме реального времени, они продаютте же самые продукты, которые они продают посредством рекламных щитов, телерекламы и купонов в газетах.
Мир по ту сторону монитора — это, в действительности, продолжение мира по эту его сторону, причем до такой степени, что в Сети присутствует даже Секретная служба[210]. В сентябре они устроили охоту на шестерых «хакеров», обвиненных в сбыте краденых паролей к сотовым телефонам. Любопытно, что арестованные не испытывали никаких угрызений совести, обсуждая свою деятельность на одной из электронных досок объявлений, посвященной мошенничествам с телефонами и кредитными карточками, которая специально была создана Секретной службой для отлова подобных деятелей. Вероятно «хакеры» на самом деле верили в то, что Сеть — это территория безудержной анархии, и федералы не осмелятся туда залезть.
Я согласен с мнением одного из самых суровых критиков компьютерной культуры, Джерри Мандера, который считает, что «проблемы, решаемые при помощи компьютеров, — это проблемы корпораций. Никаких других проблем они не решают».
Кибернетические рекламщики представляют часть многолетней традиции. Они и в цифровой вселенной продолжают делать то, что делают все коммивояжеры. Они продают нам новые технологии, будто клочок земли на золотом прииске, и мы связываем с этими технологиями все наши надежды и голубые мечты. Мы отрываемся от хорошо знакомого родного мира и отправляемся вперед, надеясь на лучшее. Так поступали наши деды, путешествуя в Новый Свет третьим классом. Так поступали и наши отцы, оправляясь на Всемирную выставку и возвращаясь оттуда в полной уверенности, что они воочию узрели будущее на стендах General Motors. А мы с блаженной улыбкой вслушиваемся в треск наших модемов и думаем, что слышим музыкальную тему нового общества.
И все же я готов признать, что Сеть обладает, по крайней мере, одним из свойств настоящей утопии — стандартизацией.
Оригинальный вариант утопии был описан сэром Томасом Мором в одноименной книге в 1516 году. Это был остров, расположенный где-то в южном полушарии, тогда в еще практически не исследованном Новом Свете. Утопийцы, как мужчины, так и женщины, работали шесть часов в день на добровольно выбранной работе, жили в больших семьях, не имели денег и бесплатно приобретали все необходимые вещи на эквиваленте Wal-Mart XVI века. Золото и серебро сохранялись только для того, чтобы оплачивать военные действия (война в «Утопии» велась по преимуществу иностранными наемниками), а когда в них не было необходимости, их плавили и делали из них ночные горшки или кандалы для рабов, которые и производили всю грязную работу вместо утопийцев.
Что поражает меня больше всего на острове Мора и что так хорошо знакомо всем нам — это то, что утопийцы не могут выйти за границы своей привычной жизни, потому что любое место на острове похоже на любое другое: «На острове есть 54 города, все огромные и величественные, и во всех них принят один язык, одинаковые обычаи, учреждения и законы, — пишет Мор. — Насколько позволяют условия местности, все они построены по одному и тому же плану и имеют одинаковый вид».
Можно подумать, что это написано об американских торговых центрах или системе мотелей Holiday Inn. Надругой стороне планеты могут подумать, что Мор предвидел города, возведенные советскими архитекторами спустя 450 лет после его смерти, с одинаковой поквартальной застройкой, угрюмыми площадями, магазинами продуктов, кафе и серыми ДК.
Влияние «Утопии» (это слово, кстати, буквально значит «нигде») может быть прослежено и в том, как программисты упаковывают мир. Вы можете пойти куда угодно в Сети при помощи Netscape, и все же вы останетесь в привычных границах окна вашего «навигатора». Как и «Утопия» Мора, Сеть — это место, где, «если вы знаете один город, вы знаете все». Перескакиваете ли вы с одного веб-сайта на другой или получаете деньги через банкомат, электронный мир — это место с ограниченным набором действий.
Бесспорно, успех кинематографа и телевидения связан с тем же свойством — упаковывать наши фантазии в знакомый формат. Но в онлайн все аспекты нашей жизни: покупки, религия, секс — становятся предметом форматирования. Они распадаются на прямоугольники текста и графики. Мы набиваем текст. Мы кликаем мышкой. Мы выбираем между «да», «нет» и «отмена». Сеть превращает бескрайность планетарных просторов во что-то оформленное и управляемое.
«Куда бы они ни отправились, они не нуждаются ни в чем, хотя и не берут с собой ничего, — писал сэр Томас Мор о первых утопийцах, — потому что всюду они дома».
«Это мой дом», — сказал много путешествовавший по свету Джон Перри Барлоу на прошлогодней конференции в Амстердаме, подняв над головой свой PowerBook. Он также сказал, что киберпространство превратится в «глобальное коллективное сознание, достаточно умное для того, чтобы составить кампанию Богу, грандиозную экосистему ноосферы».
Подобно утопийцам в один прекрасный день мы можем обнаружить, что из нашей повседневности нет выхода. Утопия старых времен была островом. Новая утопия - это мир, заключенный в ящик.
Бог «дигерати»
Джедедия Перди [211]
«Никакая амбиция, пусть даже и самая экстравагантная, никакая фан тазия, даже и самая причудливейшая, не может более считаться бе зумной или невероятной. Наступил век, когда вы, наконец, можете все... Вы можете стать чем хотите». Это дерзкое воззвание напечатано на первых страницах октябрьского выпуска журнала Wired зг 1994 год. На его обложке красуется сгенерированный компьютерок/ ландшафт в духе Сальвадора Дали, населенный полупрозрачными человеческими телами, внутри которых мозг, мускулы и внутренности переплетаются с кремниевыми чипами и оптоволоконными кабелями. Фраза напоминает любимый лозунг редактора Wired Кевина Кел-ли: «Мы стали как боги, и мы могли бы стать такими же». Означают ли эти два обещания одно и то же? Должны ли мы поверить им? И какими окажутся последствия для нашей культуры и политики, если мы сделаем это?
Эти вопросы вовсе не предмет праздного любопытства. Wired — это журнал определенного образа жизни par excellence — сборник пристрастий, табу и надежд авангарда информационной экономики. Более 300 тысяч читателей зарабатывают свои 80 тысяч долларов в год, занимаясь разработкой, продажей и взломом компьютерных систем, которые все больше определяют вид наших рабочих мест, дома и гражданскую жизнь. Более чем для каких-либо других групп их работа означает работу над будущим. Wired также определяет это будущее, объявляя одни идеи и продукты «wired», а другие «tired»[212]; следит за обновлением жаргона, так что читатели знают, что надо заняться очередной «перезагрузкой образа жизни», а не «замыкаться в силовом поле»; указывает на товары и манеры, прошедшие «стрит-крид»[213], новый знак качества и доверия; и устремляется к «фетишам» — супервещам для суперпродвинутых.
Среди наиболее заметных фетишей журнала — сама новая идеология, современное ответвление либертарианства, старой политической точки зрения, согласно которой правительство только и делает, что создает неудобства, преграды между частными лицами, а во всех иных случаях уклоняется от пути прогресса. Wired просто меняет старое шерстяное одеяние конвенционального, экономически ориентированного либертарианства на блестящие цвета и романтическую риторику дополненного технологией Фридриха Ницше. Журнал провозглашает рождение новой политической культуры, ницшеанского либертарианства.
Ницшеанское племя
Ницше, немецкий философ и иконоборец, окончивший свой земной путь в 1900 году, в течение всего XX века являлся неистощимым источником, питавшем усилия по слому цепей прошлого и созданию совершенно новой интеллектуальной и моральной вселенной. Он считал, что все старые религиозные, национальные и философские мифы потерпели крах и что человек впервые оказался в мире, в котором нет ни божества, ни магических сил. Несмотря на отчаянную болезненность, такая ситуация предоставляет человеку и новые возможности. Христианская мораль и ее светское воплощение — либеральная демократия — подавляли индивидуумов, наделенных самой сильной волей и харизмой, вовлекая их в культ смирения и сея среди них презрение к самим себе, насаждая доктрину о первородном грехе человечества. Когда эта ноша спадет окончательно, сильнейшие смогут создать новые мифы и объединиться в новые сообщества равных по силе единомышленников. Они станут, если употребить, к несчастью, столь популярное слово, суперменами — сверхлюдьми. Wired представляет своих читателей как племя потенциальных суперменов. В первом же номере журнала провозглашалось: «Wired — это журнал о самых могущественных людях на планете на сегодняшний день — о Цифровом Поколении». Луи Россетто, издатель, предпочитает употреблять словечко дигерати, видоизме-неннное литерати, называя им представителей новой экономической и (во все возрастающей степени) культурной элиты. Эта элита не просто наслаждается обычными преимуществами своего положения, но и предвкушает тот день, когда биологический и электронный прорыв предоставит им возможность переделать себя на новый, невиданный ранее лад.
Цитата, которая предпослана этой статье, принадлежит лидеру экстропианцев, любимцев редактора Wired, Кевина Келли. Экст-ропианцы собираются «превратить человечество в нечто более высшее» посредством технологии и поддерживают «философию свободы от любых ограничений». Те, кто может позволить себе это, в конечном итоге победят саму смерть, «сгружая» сознание в компьютеры, где оно будет существовать вечно в развоплощенном состоянии, вероятно, взаимодействуя со вспомогательными средствами вроде робототехники или виртуальной реальности. Экстропианцы также заинтересованы в фармацевтических, хирургических и иных способах концентрации и расширения сознания. Они также «ненавидят правительство» и предпочитают жить в полностью добровольных объединениях, где царит «спонтанность».
Экстропианцы по-настоящему одержимы. В манифесте «Рождение цифровой нации», тексте, автор которого Йон Катц, стремится уловить пульс нового поколения, написано, что дух настоящего времени требует «рассчитывать только на собственные силы, быть капитаном собственного корабля и прокладывать свой собственный курс». Почти каждый выпуск Wired включает портрет такого одинокого человека-метеора, о котором рассказывается в тоне, которого бы постыдилась сама Айн Рэнд[214]. Да и во всем журнале преобладает убеждение, что мы можем делать себя и свое окружение такими, какими мы захотим.
Эти добровольные объединения, в описании которых дигерати превзошли всех прочих, выдержаны в духе строгого техноязычества, племенного либертарианства. Примерно год назад Wired опубликовал рассказ «Горящий человек», о фестивале, проходящем в пустынях Невады, где технология и контркультура объединяются, чтобы создавать боди-арт, производить барабанный грохот и организовывать высокотехнологичные военные игры. Кульминацией празднества является поджигание огромной человеческой фигуры (подобный обычай практиковался древними кельтами в Европе). В этой статье, между прочим, можно обнаружить восхитительное интервью с канадским исследователем в сфере медиа Дерриком де Керкховом, полагающим, что пользователи Интернета заново создали «мир первобытного племени, космос которого наделен жизнью. Он живет. Все члены племени разделяют одну громадную, органическую реальность». В этом смысле такие разделы журнала, как Tired/Wired и Fetish, призваны следить за символикой этих племенных взаимоотношений, которая требует постоянного обновления. Это племя только тем и занимается, что передвигается с места на место и постоянно что-то покупает.
Боги и их миры
Каков облик новых странников? Из чего они состоят? Ответ таится где-то в паутине Wired. В своей книге «Вне контроля» редактор журнала Кевин Келли заявляет, что граница между «рожденным и сотворенным» уже непоправимо размылась. Биотехнологии, особенно генная инженерия, рассматривают организм как технический объект. В то же время самовоспроизводящиеся компьютерные программы, которые, непредсказуемо развиваясь и изменяясь, по сути, подражают эволюционным процессам, а ранние стадии «искусственного интеллекта» привносят в машинерию динамизм живых систем.
По Келли, эти изменения позволяют нам увидеть истину, которая до сего дня была сокрыта. «Жизнь» — это не организмы на основе соединений углерода, а любая самоуправляющаяся, самовоспроизводящаяся система. Такие системы Келли называет vivisystems. Мы — это вивисистемы, но «вивисистемами» являются и компьютерные сети, рыночная экономика, и «соединения нервной системы с кремниевыми схемами». Более того, рассуждает Келли, жизнь демонстрирует тенденцию проникать в доселе инертную материю, сражаться против энтропии (отсюда и самоназвание группы — экстропианцы) и отодвигать час смерти Вселенной. Переходя от нас к компьютерам, «жизнь завоевывает углерод» и движется дальше, оставляя человечеству «готовую станцию переброски в пространство гипержизни».
И снова мы видим следы Ницше в Wired. Последний труд Ниц-ще, подвергнутый многократной авторской правке и написанный в период умопомрачения, когда он уже был всецело охвачен душевной болезнью, посвящен «воле к власти», которая наполняет вселенную, выковывая порядок из хаоса. Мы среди главных агентов этого порядка. В этом свете Wired обязан своему появлению не одному лишь Ницше, но и всей предшествующей традиции романтического витализма, который воздерживается от разрешения политических и этических вопросов в пользу прославления «жизни», чем бы она ни была.
Только человек может создать компьютер, именно поэтому наша задача состоит в прокладке дороги для жизни, в том, чтобы создавать следующую «вивисистему». Для этого мы разрабатываем компьютерные программы, способные к самовоспроизводству, и, кроме того, расширяем себя непредставимыми ранее способами, включаясь в «постдарвиновскую эволюцию». Лучший пример этому, согласно Келли, программы для создания виртуальной реальности, в которой творцы могут стать их виртуальными обитателями. И это время вовсе не так далеко от нас, как кажется. Некоторые люди уже проводят значительное время в «виртуальных сообществах», многопользовательских версиях компьютеризированных ролевых игр, которые появились в 1980-е годы. Там игроки взаимодействуют друг с другом и с «ботами» (программы, имитирующие людей) на фоне ландшафта, словесное описание которого появляется на экране. Эта технология может быть напрямую объединена с недетерминированными эволюционирующими самовоспроизводящимися программами и с техникой для создания виртуальной реальности, которая рождает у пользователя впечатление присутствия и непосредственного участия в созданных ландшафтах.
Некоторые люди, в основном студенты колледжей, почти потеряны для жизни в своих собственных телах и живут почти исключительно в виртуальных сообществах. Келли хочет, чтобы эта практика зашла гораздо дальше. Он хочет видеть множество людей, населяющих специализированные онлайновые сообщества, часто созданные ими самими. Создание этих миров расширяет область «жизни», и «любой творческий акт не более и не менее как повторение заново акта творения». Программисты, творящие эти миры, воспроизводят «старую тему бога, сходящего в созданный им самим мир». Келли отождествляет эту тему с темой Иисуса, но можно спросить себя, не будет ли образ Нарцисса более уместным для описания столь амбициозного замысла.
Боги и наш мир
Эти странные идеи дают нам ключ к феномену дигерати и отчасти объясняют приписываемое им отношение к различным проявлениям современной жизни. Возьмем, к примеру, свободный рынок, который Wired просто боготворит. Рынок идеален с точки зрения «спонтанного порядка» и уже сам по себе близок к живым системам. Именно этот аспект прославляется журналом, когда заходит речь об экономическом сдвиге, в ходе которого индустриальная экономика замещается информационной. В прошлом году Келли писал: «Говоря поэтическим языком, первичная задача сетевой экономики — разрушать индустриальную экономику, компанию за компанией, отрасль за отраслью». Знание того, что Келли видит в этом экономическом скачке триумфальную победу одной «вивисистемы» над другой, когда люди оказываются лишь «перебросочной станцией», проливает свет на восторженный тон его анализа.
Ирония такой точки зрения состоит в том, что этой «сети для всех даром», которой восхищаются в Wired, угрожает не столько правительство, сколько перспектива попасть под власть мегакорпора-ций. Меньше чем год назад, когда проект создания онлайновой версии Wired провалился, Microsoft объявила о планах потратить добрую часть своего девятимиллиардного оборота на доминирование в этой области[215]. Любимый журналом символ информационной обратной связи — змея, кусающая свой собственный хвост, — может стать символом вечного либертарианского парадокса: монополия, переходящая в феодализм, возникает из нерегулируемого состязания и закусывает свой либертарианский хвост.
Вдобавок к сказанному техноромантизм Келли приводит к тому, что Wired упрямо закрывает глаза, соприкасаясь с экологическими аспектами проблемы. Грегори Сток из Калифорнийский университета в Лос-Анджелесе, который верит, что «генная инженерия — это следующая ступень природной эволюции», заявил на страницах журнала следующее: «...планета переживает процесс массового вымирания [видов]... Мы находимся в его эпицентре». Но нас, тем не менее, это волновать не должно, ибо «современная технология позволяет нам совершить эволюционный переход... Будет удивительно, если этот скачок случится без разрушительного влияния на существующие ныне формы жизни». В другом номере журнала Пол Левинсон успокаивал читателей, говоря, что, поскольку сегодня ДНК может быть сохранена для возможного в будущем воссоздания ее носителя, «угроза вымирания отошла навсегда». По большому счету, если посмотреть глубже, массовое вымирание и глобальное потепление могут рассматриваться как «эволюционный переход», триумф человека и индустриальных вивисистем. Точно так же, если даже от видов останется только генетический материал, мы можем не беспокоиться по поводу гибели экосистемы, которую они сейчас населяют. Конечно, читатель прав, когда думает, что что-то, может быть даже самое важное, теряется при таком повороте событий. Причудливые биологические идеи Келли скрывают подсобой легкомысленное безразличие к публичной политике.
Такое самодовольство — это искус, свойственный подобному отношению к вещам. Когда любая трансформация воспринимается как плод борьбы против энтропии, обсуждение социальных и экономических изменений выглядит бессмысленным. Любые тенденции неизбежны и приводят к неизбежному благу. Любая доктрина, прославляющая грубую силу природных процессов и их влияние на общество, завершается принесением демократических условностей в жертву удовольствиям виталистского энтузиазма.
