«Внося бестящие дополнения по всем этим направлениям, Мид не наметил теоретической схемы общества. Она будет создана развитием центральных тем его анализа»
(Г. Блюмер)
Символический интеракционизм — наименее разработанная теория из всех, рассматриваемых в данной части. Пол Рок называет ее «умышленно неопределенной конструкцией», ' включающей множество различных вариантов и основывающейся скорее на неформальной, «устной» традиции, нежели на фундаментальных монографиях. Этот подход можно определить как чисто американский вариант социальной теории (формирование ее началось в 20-е годы в Чикаго и связывается обычно с именами Р. Парка и В. Томаса), в отличие, скажем, от гарвардской традиции, испытавшей на себе сильное западноевропейское и русское влияние (П. А. Сорокин). Эта школа сочетает в себе уникальные черты американского прагматизма и социологической интерпретации экологических (отношения человек — окружение) и антропологических методов, ныне известных в социологии под наименованием «методов включенного наблюдения». Американизм проявляется и в оптимизме относительно социального прогресса и демократии, и в близости к основополагающим ценностям американского общества эгалитаризму, автономности личности, социальной мобильности. Она изначально была направлена на эмпирические исследования (в которых до сих пор остается сильнее, чем в теории) социального поведения в различных ситуациях.
Основателем теоретических построений символического интер-акционизма обычно считается Джордж Герберт Мид (1863—1931), чья центральная работа «Разум, Я и Общество» как нельзя лучше отражает отмеченные нами выше черты чикагской школы. (Эта книга была создана на основании студенческих записей его лекций уже после смерти Дж. Мида).2
Также как и при обсуждении объективистского взгляда на социальную структуру, будем рассматривать символический интеракционизм в его сопоставлении с теорией Т. Парсонса и его идеей «единого акта», включающей совокупность предположений о поведении индивида в обществе. Как уже говорилось, в зависимости от угла зрения внимание может быть сфокусировано либо на ролевой структуре и социальных системах (структурный функционализм), либо на ролевом поведении и социальной практике (теория конфликта). Символический интеракционизм остается в рамках понятий «единого акта», не пытаясь изменить их. Он также видит социальную структуру как «сеть ролевых позиций», социальное действие — как сознательный выбор индивида, и в этом смысле он может быть тоже рассмотрен как фрагмент парсонианской теоретической системы, углубленно разрабатывающий проблемы самого действия и индивидуального выбора.
Остановимся на «Чикагской школе» символического интерак-ционизма по нескольким причинам: во-первых, к ней принадлежал крупнейший теоретик второго поколения интеракционистов — Герберт Блюмер(1900—1987); во-вторых, она создала наиболее четко выраженные теоретические конструкции, в наибольшей степени отличающиеся от построений структурного функционализма, несмотря на общность исходных положений.
К данной теории более всего приложима аналогия общения: социальный мир демонстрирует такие же качества плавного течения, развития, творчества, какие мы находим в общении за обеденным столом. Фактически этот мир и состоит из «внутреннего» и «внешнего» общения (на том, что это такое, мы остановимся ниже) — такой взгляд на социум разделяют все теоретики интеракционизма, рассматривающие историческое развитие как детерминированное индивидуальным творчеством и, в свою очередь, детерминирующее его.
В наиболее краткой и четкой форме основные предположения этой теории изложены в работе Герберта Блюмера «Символический интеракционизм: Перспективы и метод»:3
1. Человеческая деятельность осуществляется в отношении объектов на основании тех значений, которые они им придают.
2. Сами значения есть продукт социального взаимодействия (интеракции) между индивидами.
3. Значения изменяются и применяются посредством интерпретации — процесса, используемого каждым индивидом в отношении знаков (символов), его окружающих.
Все представленные положения являются следствием обобщения основных черт, которыми человеческое бытие отличается от существования животных. Сравнивая две этих сферы, интеракци-онисты останавливаются на языке как факторе, придающем решающее отличие человеческому взаимодействию. Они указывают на символическую природу языка, на его способность порождать одинаковые реакции на языковые 'конструкции при общении с любым индивидом, способность при обмене символами как бы ставить меня на место другого.
В то же время любой языковой символ (слово) является частным значением, возникшим в результате частного взаимодействия и имеющим договорную (контрактную) природу. Он считается следствием человеческого стремления к достижению практических результатов в кооперации друг с другом. Дж. Мид описывает процесс развития языка как интимный процесс, уподобляя его созданию собственного языка двух влюбленных в ходе ежедневного совместного общения. Такой же тонкий, внутренний процесс создания значений в ходе постоянного взаимодействия и составляет основной путь происхождения и развития социального мира. Мы создаем наш мир, определяя, обозначая его, придавая ему смысл: кусок дерева — всегда кусок дерева, в нашей деятельности он становится столом, стулом, прикладом ружья и т. д. Означая его, мы тем самым задаем роль, которую он будет играть во взаимодействии — за ним можно есть, читать, работать. Мы развиваем и изменяем значения, и с ними изменяется наш мир.
Знаки-символы способствуют отделению человека от мира физических вещей, помогают ему «сохранять дистанцию» по отношению к предметам, позволяя оперировать ими без прикосновения. Логические, да и просто мыслительные операции — действия с идеальными объектами (значениями, символами) предваряют любую практику. Существование языка позволяет нам отстраняться, обдумывать, выбирать. Все это вплотную приводит нас к понятию процесса интерпретации как основной движущей силы социального развития. До этого мы говорили о «внешнем» общении, в ходе которого мы все вместе создаем наш мир. Интерпретация — это «внутреннее» общение, общение между двумя частями (Дж. Мид называл их «фазами») нашего «Я». Наша сущность, душа, «самость» состоит из «Мое», что означает видение себя глазами других людей и которое возникает на основании способности языковых символов вызывать во мне ту же реакцию, что и в других людях; вторая сторона «Я» — то, как я воспринимаю себя сам — рассматривается Дж. Мидом как источник творчества, оригинальности и непосредственности. «Внутреннее» общение создает канал, через который проходят все образцы взаимодействия и все «внешнее» общение. На основании этих представлений символические интеракционисты создают оригинальную концепцию человеческой личности, называемую концепцией «обобщенного другого». Дж. Мид так объясняет суть этой концепции:
«Ребенок, играющий в игру, должен быть готов занять место любого другого участника... разные игровые роли участников должны иметь определенные взаимоотношения друг с другом... Если он участвует в игре с мячом, он должен соотносить себя с каждой позицией, связанной с его собственной. Он должен знать, что собирается делать любой другой участник для выполнения своих игровых задач. Он должен знать и использовать все роли. Конечно, не все они одновременно представлены в сознании...
Роли других игроков, которые участник обобщает в себе, организуются в определенную совокупность, и эта совокупность контролирует соотнесение индивида...Каждый из его актов детерминируется его обобщением в себе других, участвующих в игре... и по-другому игра не может состояться».4
В игре ребенок учится играть роль «отдельного другого», затем в играх с ровесниками — координировать свои действия с другими и видеть себя глазами группы. Посредством этого он привыкает рассматривать себя в более широком контексте, до тех пор, пока не научится играть роль «обобщенного другого», то есть видеть себя глазами общества.
Различные течения символического интеракционизма акцентируют свое внимание на различных частях этой теории. Чикагская школа сосредотачивается на самом течении взаимодействия.и процесса интерпретации, раскрывая пути, которыми изменяются и раскрываются значения; школа университета Айовы, возглавляемая Манфредом Куном, пытается формализовать исследования и их результаты, разрабатывая измерительные процедуры и шкалы оценок, полагая, что человеческое «Я» стабильно и относительно неизменно. Идеи Дж.Мида при этом используются не как теория (для объяснения того, что наблюдается), а как простое описание — что же именно наблюдается.
Еще одно направление символического интеракционизма, называемое обычно «ролевой теорией», рассматривает связь «внутреннего общения» с представлением себя в структуре ролей. В рамках его выделяются три вида ролей: «подражания», «исполнения» и «выбора». Первые являются следствием примеривания на себя позиций и экспектаций, особенно характерного для раннего возраста. Вторые есть результат взаимодействия социального «Я» и ролевых экспектаций. Третьи являются рассмотрением «себя» с позиции значимого другого (сравни с референтными группами). В рамках символического интеракционизма осуществляются масштабные исследования поведения в общественных местах, слухов, паники, механизмов поведения толпы и больших масс людей.5
В последнее время наиболее крупные разработки в теории интеракционизма связываются с именем Эрвина Гоффмана(1922— 1982), чьи построения занимают промежуточное положение между чикагской школой и «ролевой» теорией.6 Свою концепцию он часто называет «драматургическим подходом», что выражается в следующей аналогии: роли — экспектаций, которые другие имеют относительно нашего поведения в определенных ситуациях, рассматриваются им как пьесы, которые мы разыгрываем; он уделяет большое внимание тому, как мы их исполняем и какими способами мы осуществляем руководство нашим «представлением». Все аспекты жизни — от глубоко личных до общественных — описываются в театральных терминах: пьеса, сцена, актер, кулисы, менеджер и т. д. «Руководство представлением» осуществляется постоянно, как если бы человек был одновременно продюсером, ангажирующим себя на роль, актером, ее исполняющим, и режиссером, следящим за исполнением. Мы используем предметное окружение как реквизит и тщательно охраняем места наших «частных кулис», где мы можем расслабиться после представления..
Э. Гоффман описывает процесс интерпретации, «представления своего «Я» другим», исходя из мидовских построений о «Я» и «Мое», правда, он, так же как и Дж. Мид, нигде не определяет, что же такое это самое «Я». Оно не имеет сущности, о нем вообще ничего нельзя сказать, кроме того, что мы представляем его в различных ситуациях, и это представление есть наша жизнь. В результате мы имеем столько «Я», сколько различных ситуаций подготавливает наше окружение.
Работы Э. Гоффмана по своей сути дескриптивны, они — классификация техник и стратегий общения. Теоретический уровень его работ, как и работ символических интеракционистов, вообще крайне низок. Они не предпринимают почти никаких попыток создания даже эмпирических обобщений. У них есть набор основных идей, используемых для описания объектов, и это они считают вполне достаточным.
Э. Гоффман, по крайней мере, рассматривает все действия в единых понятиях, — иные представители направления не признают и этого. Каждое описание, элементарное объяснение при-ложимо для них только к конкретной ситуации и не может быть распространено ни на какую другую. Общество, понимаемое как общение, находится в постоянном движении и не может быть потому абстрагировано.
Уход интеракционистов от обсуждения вопросов общества, его структур, институтов и организаций зачастую облекается в 'теоретико-философскую оболочку, проявлясь в создании методологических деклараций. Изучение форм и способов межличностного взаимодействия представляется им единственно возможным видом социологического исследования, а предложенные инструментально-описательные обобщения — единственным видом теории. Это довольно стройная система представлений о сущности, роли и функциях социологической науки.
Да, символические интеракционисты не обсуждают вопросов государства, власти, конфликтов, изменений и т. д. «Но с чего вы взяли, что все это существует в реальности, — говорят они, — ведь все это не более, чем абстрактные предположения, и вы сами признаете, что они имеют целью упорядочение ваших собственных представлений о действительности, имеющей хаотичный и случайный характер».
Теоретические представления символического интеракционизма должны быть частными и «сенситивными», ' имеющими достаточную степень неопределенности, в противном случае от нашего внимания просто ускользнут многие аспекты реальности, которую мы изучаем. Мы совершаем «насилие» над предметом исследования, пытаясь уложить его в «прокрустово ложе» заранее подготовленных, ясных и логически стройных концепций.
Пол Рок так описывает отношение интеракционистов к теоретическим построениям: «Характер общества настолько туманен, что научные попытки объяснить его просто абсурдны. И хотя мы можем использовать некоторые обобщения для руководства нашим анализом, не следует полагать, что большие общественные системы могут быть даже намечены. Нет никаких оснований утверждать, что общество и его «структуры» организованны. Если это даже так, то оно может быть постигнуто либо априорными аналитическими умозаключениями, которые всегда неопределенны, либо синтетическим априорным пониманием, которое всегда ненаучно...»8
Приведенное высказывание достаточно полно иллюстрирует интеракционистскиё представления и их обоснование. Эмпирицизм данного направления привел к сосредоточению всех сил на разработке методов и инструментария конкретных исследований. Неудивительно, что в вопросах социального диагностирования, уровне его точности ему нет равных. Символический интеракци-онизм, как уже отмечалось ранее, не разрабатывает теорию общества, считая это бессмысленным, но он и не создает интерпретационную теорию личности (хотя одна из наиболее глубоких концепций индивидуального поведения—этнометодология—возникла на его основе). Его представители просто «работают» с повседневной жизнью, частенько забываемой другими теоретическими школами.
