Устойчивость к неудачам и однообразию

К вершинам величия ведет трудная дорога. Сенека...Но как раз в этом дрянном старом сарае протекли лучшие исчастливейшие годы нашей жизни, всецело посвященные работе. Нередко яготовила какую-нибудь пищу тут же, чтобы не прерывать ход особо важнойоперации. Иногда весь день я перемешивала кипящую массу железным прутомдлиной почти в мой рост. Вечером я валилась с ног от усталости. Мария Склодовская-Кюри В общем и целом оригинальные мыслители особенно чувствительны коднообразию. Одаренный воображением ум стремится лететь от открытия коткрытию и возмущаете, когда его постоянно "приземляет" необходимостьпроверять свой маршрут посредством скрупулезных измерений. Считается, чтоодной из характернейших черт исключительной одаренности является редкоесочетание яркого воображения с щепетильным вниманием к деталям приобъективной проверке идей. Трудно, особенно в молодости, устоять перед искушением почувствоватьсебя усталым от пожирающих массу времени сложных проблем и не переключитьсяна многообещающую новую тематику, если ты наткнулся на легкодоступные, но необладающие большой значимостью факты. Чтобы не сбиться с пути, требуетсямного веры и мужества, ибо чем дальше мы удаляемся от привычного вневедомое, тем менее достижимой выглядит наша цель и тем меньше понимания иподдержки можем мы ожидать от других. В моей собственной ограниченной области исследования мне пришлосьучиться этому на горьком опыте. После того как мои первые наблюдения -появление стереотипного синдрома под воздействием различных факторов -привели меня к формулированию концепции стресса, очень немногие встретили содобрением мое упорное стремление работать в данном направлении. Я вспоминаюреакцию одного солидного и очень уважаемого ученого, чье мнение весьма многодля меня значило. Он был моим истинным другом, всерьез желавшим мне помочь.Однажды он пригласил меня в свой кабинет для "разговора по душам". Оннапомнил мне, что вот уже не один месяц пытается убедить меня броситьбесполезные исследования этого так называемого "стресса". Он заверил меня,что, по его мнению, я обладаю всеми необходимыми качествами исследователя и,несомненно, могу внести вклад даже в общепризнанную область эндокринологии,которой я ранее занимался. Так зачем же мучиться над этой сумасброднойидеей? С молодым энтузиазмом моих двадцати восьми лет я встретил этизамечания водопадом доводов в пользу новой точки зрения. Я вновь обрисовал,как уже много раз до этого, огромные возможности, таящиеся в изучениистресса, который должен сопутствовать всем видам заболевания, лечения инапряжения, разве что кроме самых незначительных. Когда он увидел, что я пустился в очередное восторженное описание того,что я наблюдал у животных, приведенных в состояние.стресса тем или инымзагрязненным, токсичным материалом, он взглянул на меня безнадежно грустнымиглазами и сказал с очевидным отчаянием: "Но, Селье, постарайтесь, пока непоздно, осознать, чем вы занимаетесь! Вы же решили посвятить всю свою жизньизучению фармакологии грязи!" Конечно же, он был прав. Никто не смог бы выразить это резче. Вотпочему мне все еще так больно вспоминать эту фразу сегодня, через двадцатьсемь лет. Фармакология - это наука, изучающая действие определенных лекарствили ядов; я же собирался изучать не что иное, как их нежелательные,случайные, неспецифические, побочные действия, присущие также любому видугрязи. Но для меня "фармакология грязи" представлялась наиболеемногообещающим предметом изучения в медицине. Сейчас, спустя годы, я оцениваю свою любимую тему, возможно, несколькоболее объективно и беспристрастно, чем тогда, но я не сожалею о своейпривязанности к ней. Даже моя теперешняя тема - кальцифилаксия{6} - не чтоиное, как развитие первоначальной идеи о том, что неспецифические реакциисоединительных тканей на повреждения в значительной степени обусловленыгуморальными факторами, которые можно анализировать, идентифицировать и накоторые в известных пределах можно даже влиять. Разумеется, вполне возможно, что те же самые факты, к которым меняпривела концепция стресса, могли бы быть обнаружены кем-нибудь другим врамках совершенно иной теории. В великой картине Природы все частивзаимосвязаны и в один и тот же пункт можно прийти самыми разными путями.Если вы смотрите на человека сквозь красные очки, вы в состоянии увидеть иузнать его, хотя видите его красным; кто-то другой, смотрящий на него сквозьзеленые очки, видит его точно так же хотя и в другом цвете. Но какой смыслменять все время очки? Мы преуспеем гораздо больше, если наши глаз;привыкнут к тем очкам, которые мы уже носим. Целая жизнь требуется для того,чтобы научиться смотреть сквозь широкоугольные линзы обширной теоретическойконцепции. Вот почему ни временные неудачи, ни однообразие скрупулезныхпроверок не должны сломить нашего упорства, если конечная цель, на нашвзгляд, стоит того. Здесь уместно сказать несколько слов об очень важнойпроблеме - проблеме преодоления чувства угнетенности и неполноценности,нередко возникающего в самом начале научной карьеры, которое имеет своимпоследствием отсев студентов из вузов. Некоторые студенты просто отказываются мириться с тем, что вызывает ихпрезрение. Из вузов часто уходят весьма талантливые и оригинальныемыслители, не желающие или не умеющие приспособиться к устоявшейся рутинеучебного заведения. Даже в лучших вузах толковый студент не может незаметить, что некоторые курсы разработаны из рук вон плохо, ряд лабораторныхработ просто не нужны, а экзаменационные вопросы глупы. В студенческие годы в моей альма-матер студенты говаривали не безнекоторого злорадства, что в целом преподаватели могут быть разделены на трикатегории в зависимости от вопросов, которые они задают на экзаменах: 1) "самолюбователи"; задающие вопросы, чтобы показать, какие они умные; 2) "злыдни": стремящиеся показать, какие студенты тупые; 3) "добряки": стремящиеся показать, какие студенты умные. И только очень немногие преподаватели экзаменуют просто с цельювыяснить знания студентов. Быть может, такая картина слегка преувеличена, нов любом случае студент, если он достаточно сильная личность, можетприспособиться к своим преподавателям в той мере, в какой это необходимо, ине тратить время на роптания по поводу неизбежного. Другая трудность,которая ведет к отсеву студентов,- это страх перед необходимостью показыватьсвои знания каждый раз, когда это требуется. Говоря конкретнее, студентотказывается мириться с унизительными условиями конкуренции, когда егоспособности постоянно сравниваются со способностями его сокурсников. Вполневозможно, что он не признает профессионального спорта, хотя любит заниматьсяспортом для себя и преуспевает в этом. Порой этот факт пытаются объяснитьленостью студента, но типичный "кандидат на отсев" не ленив, он просто негибок, чужд чувства коллективизма или избегает принимать на себя полнуюОтветственность за сложную работу. В науке человек такого типа будет удовлетворяться тем, что просто"околачивается" в лаборатории: он никогда не способен полностью освоить своюобласть за счет плановой систематической работы, особенно если это требуетруководства группой или по крайней мере участия в работе группы. Он можетписать превосходные небольшие статьи, но никогда - обширный обзор илимонографию. В области литературы он может стать первоклассным критиком, нооригинальный роман или даже короткий рассказ, который он вечно собираетсянаписать, так никогда и не материализуется. Он может даже уговорить самогосебя, что в высшем образовании нет смысла, так как вообще все это можноизучить самостоятельно. Правда же заключается в том, что он просто необладает достаточной самодисциплиной для преодоления той ужаснойзаторможенности, которую испытывает каждый пишущий человек, когда приходитвремя прекратить просто говорить и мечтать о своей работе, а надо садиться иписать вполне определенный текст, огрехи которого уныло уставятся на своеготворца, заставляя любого, не обладающего железной волей, пятиться назад, ккомфорту досужей посредственности. Существуют также студенты, предпочитающие думать, что они бросают вузиз-за недостатка способностей. Мои опыт всецело ограничен аспирантами, нотех из них, кому, увы, недостает таланта, не удается убедить в этом; и в тоже время я потерял многих действительно одаренных учеников из-за ихнепреодолимого чувства неполноценности.

Устойчивость к успеху

Из всех великих ученых, которых я знал, одна только мадам Кюри осталасьсовершенно неиспорченной успехом. А. Эйнштейн Гораздо больше людей могут противостоять неудаче, нежели успеху.Бедствия могут даже облагородить человека, мобилизовав все лучшее в нем, вто время как слава низводит всех, кроме самых великих, до такого состояния,когда человек превращается в символ самодовольного авторитета или в лучшемслучае становится добрым покровителем тех, кто славы лишен. Как работа ведет талант к славе, так слава уводит его от работы,используя для этого множество способов. Во-первых, чувство опустошенности,когда наконец окончена трудная работа, или, по выражению Ницше, "меланхолиязавершения". Когда разум исследователя, его ассистенты и инструментарий,объединенные воедино, приспосабливаются к определенному типу работы, она,независимо от степени оригинальности, становится рутинной. По достижениицели привычный ежедневный порядок внезапно ломается. В период последующегомрачного затишья увлекавшая ранее цель работы отсутствует. Ученыйоказывается перед лицом угнетающей задачи - проанализировать цельныйвысокосовершенный механизм специализированных средств и приемов мышления,очистить как ум, так и лабораторию для дальнейших исследований. Но какихпроблем? Ученый был настолько увлечен решением предыдущей задачи, что его умеще плохо подготовлен для восприятия чего-либо нового. Раз уж работа привелаего к выдающемуся достижению, то в сравнении с этим ничто не кажется емузаслуживающим внимания. Многие ученые - я бы сказал большинство - фактически увязают в побочныхрезультатах своего собственного успеха. Под их началом создаются большиеинституты, которыми надо управлять. Они получают огромную корреспонденцию,приглашения на чтение лекций, участие в церемонии открытия новых лабораторийили больниц, на издание монографий и составление обзоров. К ним приходят всебольше и больше посетителей, бесконечное количество бывших студентов просятдать рекомендации при переходе с одной работы на другую и т. д. Времени нанаучную работу остается все меньше, и. хотя некоторые из этих предложений имдаже приятны, в результате у них не остается ничего, кроме такого родадеятельности, не имеющей никакого отношения к научной. Успех вреден также и порождаемой им лестью. Слава делает действующуюличность действующим лицом. Хочет он или не хочет, но ученый должен сдостоинством относиться порой к чрезмерным восхвалениям со стороны прессы,телевидения, научной общественности, иначе его скромность будетвосприниматься с обидой. Затем знаменитость превращается в оракула. Дажеесли его профессиональные интересы ограничены областью биохимии, его мнениетребуется по самым различным политическим, философским и даже религиознымвопросам. Если же он считает се.бя недостаточно компетентным, его обвиняют вчванстве и безразличии. И наконец, Великий Человек должен "одалживать своеимя" по каждому случаю: сюда относится написание статей, публичныевыступления или как минимум многочасовые сидения в президиуме с единственнойзаботой - иметь внушительный вид. Так слава безжалостно губит живую личность, превращая человека впамятник его собственным достижениям. Это не то признание, в которомнуждается ученый, но противодействие последствиям этого признания можетпотребовать столько же усилий, сколько отняла та самая работа, которая ипривела его к славе.

Мужество

Древний мореплаватель так обращался к Нептуну, попав в жестокую бурю:"О боже! Ты можешь спасти меня, коли пожелаешь, а можешь погубить. Но каковабы ни была твоя воля, рулем своим я буду править по моему разумению". М. де Монтень Наша молодежь должна понять, что в Век Фундаментальных Исследованийчеловек будет вести свои величайшие войны не силой юных мускулов, будетвыигрывать свои битвы не отвагой штыковой атаки и готовностью погибнуть воимя дела. Теперь в мирное время, как и на войне, великие сражениячеловечества будут выигрывать герои другого склада: люди, обладающие сильныминтеллектом и редкой разновидностью мужества - трезвой решимостью посвятитьсвою жизнь тому, что они считают достойной целью существования. Наши детидолжны осознать, что гораздо труднее жить ради дела, чем умереть за него. Мало кто считает мужество важным качеством научной деятельности. Оно ине является таковым в привычном смысле этого слова. Случается, конечно, чтобактериолог заражается смертоносным микробом, что исследователирентгеновских лучей (в том числе У. Кеннон) на первых порах подвергалисьопасности, так как необходимые защитные меры еще не были известны, чтотоксиколог может пасть жертвой одного из изучаемых им смертельных ядов.Однако люди склонны излишне драматизировать подобные несчастные случаи, ибов науке они происходят не чаще, чем в других областях деятельности. Несмотряна все эти опасности, для того чтобы стать исследователем, великой отваги нетребуется. Иногда врач ставит на себе те или иные эксперименты. но они редкобывают опасными. Готовность подвергать себя риску производит на публику ещебольшее впечатление, чем несчастные случаи. И все же, на мой взгляд, делатьвклад в науку, выступая в качестве морской свинки, просто глупо, заисключением очень редких случаев, когда никакая другая форма эксперимента неможет привести к решению действительно важной проблемы. Каждый человекдолжен реализовывать свои лучшие способности, так что давайте оставимдоблесть и физическую отвагу представителям вооруженных сил. Ученому нужнаменее эффектная, но более устойчивая разновидность мужества, с тем чтобывыбрать деятельность, которая наверняка лишит его многих радостей, в томчисле в семейной жизни и в достижении благосостояния. Молодым начинающимврачом он должен стремиться к низкооплачиваемой работе в лаборатории, а не кболее привлекательной работе в медицинских учреждениях. По мере ростапрофессионального уровня ему нужна немалая смелость, чтобы отказаться отпредложения занять высокооплачиваемую и влиятельную административнуюдолжность. Еще большее мужество потребуется для продолжения оригинальнойнаучно-исследовательской работы, не получающей ни моральной, ни материальнойподдержки. Молодой человек, желающий пойти в науку, должен быть способен кпереоценке ценностей и к отказу от общепринятых символов успеха, вособенности от культа "красивой жизни". Для этого нужны незаурядное мужествои вера - прежде всего в свои собственные еще не испытанные возможности.

Здоровье и энергия

Упоминание здоровья и энергии в числе полезных для занятия наукойкачеств может показаться излишним. Эти качества так или иначе важны длялюбой деятельности; сидячий образ жизни ученого, быть может, предполагает ихне в меньшей степени, чем занятия другими профессиями.Ученому-"фундаментальщику", безусловно, не нужна мощная мускулатура, нослабое, подверженное болезням, чересчур изнеженное тело неспособнопротивостоять тяжелым нагрузкам, с которыми сопряжены высшие достижения влюбой области. Ученый, который стоя проводит в лаборатории долгие часы илинапрягает все свои умственные силы, погружаясь в многочасовые абстрактныеразмышления, нуждается в дисциплинированном, мужественном и, я бы сказал,спартанском образе жизни. Он должен находить способы поддерживать своюфизическую форму, несмотря на искусственно созданные работой в лабораториижизненные привычки. Верно, что иногда физический или психический дефектможет послужить движущей силой для совершенствования человеком своихтворческих и интеллектуальных способностей, но наличие такого дефектатребует еще большего внимания к своей физической форме.

ОРИГИНАЛЬНОСТЬ

Сила оригинальной, творческой мысли состоит в способности по-новомувзглянуть на вещи. Под независимостью мышления я в первую очередь имею ввиду инициативность и способность сделать первый шаг. А эта способность всвою очередь зависит от воображения, умения сформировать осознанноепредставление о чем-либо новом, ранее не встречавшемся в действительности. Адля этого нужны острота взгляда, проницательность, способность выделитьнаиболее важные характеристики, еще не заметные для непосвященного.

Независимость мышления

Гений на самом деле - это лишь немногим более чем способность кнестандартному восприятию. У. Джеймс{7} Безнадежная непригодность слова как средства передачи информацииощущается особенно болезненно, когда мы хотим объяснить природуоригинальности. Слова служат символами вещей, известных нам из предыдущегоопыта; сама же суть оригинальности в том и состоит, что она не похожа ни начто другое, ранее встречавшееся. Ограничиваясь одной фразой, я бы сказал,что наиболее обычное свойство всех проявлений оригинальности - это ихнеобычность. Но это, конечно, не все. Разум сумасшедшего необычен, но ондоводит независимость мышления до такой степени, когда утрачивается контактс действительностью. Он не похож ни на один другой разум, воспринимая вещинестандартным образом. Слишком углубившись в область воображаемого, он не всостоянии вернуться оттуда с плодами своего нового видения мира. У гения могут возникать почти столь же фантастические видения. Тем неменее он способен включить сознание, чтобы скрупулезно и объективно сверитьсвои фантазии с действительностью. Именно эта способность сохранять контактсамого фантастического полета мысли с окружающим миром и различать значимыедля человечества ценности характерна для оригинальности и независимоститворческого мышления. Гений способен не только уноситься в неизведанное, нои возвращаться назад на землю. Начинающий художник Латинского квартала в Париже, который носитзабавный берет, ярко-красный шарф и отращивает "вандейковскую" бородку,необычен, но он совсем не обязательно Ван Дейк. Он путает бросающуюся вглаза необычность внешнего облика старых мастеров с той глубокойоригинальностью, которая и сделала их великими. Он похож на Фамулуса изгетевского "Фауста", который пытался походить на своего выдающегося учителя,прочищая глотку и сплевывая так же, как он. Научная изобретательность, независимость от традиционного образа мыслейна самом начальном этапе исследования - это особого рода оппортунизм{8}.Обычный оппортунист, или "охотник за шансами", не думает о перспективах, немыслит оригинально; напротив, он стремится извлечь из предоставляющихся емувозможностей немедленную выгоду в ущерб высшим целям, не дающимнезамедлительных результатов. Изобретательность - ценное свойство даже на начальных стадиях научнойдеятельности, но устоявшаяся независимость мышления является также основойвоображения и интуиции - самых важных атрибутов научной одаренности.

Непредубежденность

Существуют, с одной стороны, убедительные доводы в пользу того, чтоистинный ученый должен быть способен избавляться от предубежденности ипривычного хода мыслей, ибо только это обеспечивает восприимчивость,способность обнаружить нечто новое, сформулировать полностью новаторскуюмысль. С другой стороны, действительно непредубежденный мыслитель знает, чтоон не может и не должен быть свободен от предубежденности, иначе он потерялбы все преимущества опыта, приобретенного не только за время его жизни, но ив ходе исторической эволюции. Абсолютно непредубежденный индивид,относящийся к каждой возможной ситуации с равным доверием, непригоден нетолько для науки, но и просто для выживания. В действительности творческимыслящий ученый полон ранее воспринятых идей и пристрастий. Одни результатыон считает благоприятными, другие нежелательными; он хочет доказать своюизлюбленную теорию и бывает очень раздосадован, если ему это не удается. Такпочему же ученому нс следует быть предубежденным? Предубежденность, какизвестно, сохраняет наиболее ценные плоды опыта. Без нее он никогда не смогбы сделать выбор из бесчисленного количества возможных путей. Что мы действительно разумеем под "непредубежденным мышлением" ученого,так это такой склад ума, который предусматривает осуществление контроля надмногочисленными предубеждениями и проявляет готовность пересмотреть их передлицом опровергающих свидетельств. Хотя разум ученого преимущественноориентирован на логику, он должен уметь принять факт, даже если тот ипротиворечит ей. Вот почему творческое исследование не можетруководствоваться формальной логикой. И впрямь, коль скоро ученый признаетпримат факта (независимо от того, выглядит этот факт рациональным или нет),высший тип научной деятельности является, как это ни парадоксально,"анти-логичным" или по крайней мере "не-логичным".

Воображение

Воображение настолько сильно зависит от независимости мышления, чтоздесь можно добавить совсем немного. Именно посредством независимого иоригинального мышления разум формирует осознанные представления о чем бы тони было, воображает нечто, ранее в реальности не наблюдавшееся. Чтобы приносить пользу науке, воображение должно сочетаться с острымощущением того, что является важным и значимым. Такого рода оценка понеобходимости должна производиться инстинктивно и основываться на неполныхданных в тот момент, когда их важность и значимость еще не стали очевидными!При этом ученому приходится - вероятно, в большей степени, чем в каком-либоином случае,- полагаться на свои способности. Научить воображениюневозможно, разве что восприятие важности и значимости может быть обостренов процессе приобретения опыта методом проб и ошибок. Эта независимостьспособности к критическому суждению от опыта объясняет, почему в течениежизни для развития способностей к оценке требуется гораздо больше времени,чем для проявления преимущественно врожденной способности к воображению.Чутье на потенциальную практическую или теоретическую значимостьвоображаемых нами вещей само по себе не есть воображение; это необходимоеусловие для выбора из бесчисленного количества рожденных воображением картинтех из них, которые значимо соответствуют реальности. Сочетание воображенияс последующим проецированием значимых аспектов воображаемой картины наосознаваемую реальность представляет собой основу творческого мышления -самой облагораживающей и приносящей удовлетворение деятельности, к которойтолько способен человеческий мозг. Акт научного и художественного творения,наподобие акта творения биологического{9}, приносит наслаждение снятиемнапряжения, вызванного острой потребностью, которая, будучи утолена,оставляет все наше существо в состоянии приятной расслабленности иудовлетворенности. Многие из открытий, которые обычно считают случайными, на самом делеродились благодаря огромной силе воображения, мгновенно рисующейразнообразные приложения случайного наблюдения. Вот несколько классических инаиболее часто упоминаемых примеров таких "случайных" открытий. Двое физиологов - фон Меринг и Минковский - изучали функциюподжелудочной железы при пищеварении. Для того чтобы посмотреть, как будетпротекать процесс пищеварения в отсутствие этой железы, они удалили еехирургическим путем. И вот однажды служитель, ухаживающий за их подопытнымиживотными, пожаловался, что не в состоянии поддерживать чистоту влаборатории: моча собак с удаленной поджелудочной железой привлекает полчищамух. Подвергнув мочу анализу, Минковский обнаружил в ней сахар. Этопослужило ключом к установлению связи между действием поджелудочной железы изаболеванием диабетом и явилось основой последующего открытия инсулина. Выдающийся французский физиолог Шарль Рише, плавая на прогулочной яхтепринца Монакского, вводил собакам экстракт из щупальцев актинии, определяятоксичную дозу. Однажды, при повторном введении собаке того же экстракта, онзаметил, что очень маленькая его доза приводит к немедленному летальномуисходу. Этот результат был настолько неожиданным, что Рише отказался в неговерить и поначалу не приписывал своим действиям. Но повторение экспериментапоказало, что предварительное действие этого экстракта вызывает повышениечувствительности к нему, или сенсибилизацию. Таким путем Рише открыл явлениеанафилаксии, о возможности которого, по его собственным словам, он никогдабы не подумал. Основоположник биохимии Гоуленд Хопкинc{10} давал своим студентам вкачестве упражнения хорошо известный тест на белок. К его удивлению, ни одиниз студентов не получил положительной реакции. Исследование показало, чтотест дает такую реакцию только в том случае, если используемый при этомраствор уксусной кислоты содержит в качестве случайной примеси глиоксиловуюкислоту. Этот вывод вдохновил Хопкинса на дальнейшее исследование, приведшеев итоге к выделению триптофана - части белка, вступающего в реакцию сглиоксиловой кислотой. Когда Луиджи Гальвани у себя дома в Болонье увидел, что лягушачьилапки, висевшие в ожидании поджаривания на железной проволоке, периодическисокращаются, он после внимательного наблюдения сделал вывод, что сокращениемышц происходит в том случае, когда лапка одной своей частью касаетсяжелезной проволоки, а другой - куска медной проволоки, случайноприкрученного к концу железной. Именно это наблюдение привело его кконструированию так называемой металлической дуги, что в итоге выразилось впонимании природы электричества и последующем изобретении элемента Вольта. Немецкий физик В. Рентген экспериментировал с электрическими разрядамив высоком вакууме, используя платиноцианид бария, чтобы обнаружить невидимыелучи. Ему и в голову не приходило, что эти лучи способны проникать сквозьнепрозрачные материалы. Случайно он заметил, что платиноцианид бария,оставленный вблизи вакуумной трубки, начинает флуоресцировать, даже если егоотделить от трубки черной бумагой. Позднее он скромно объяснил: "По волеслучая я обнаружил, что лучи проникают сквозь "черную бумагу"". На самом жеделе нужна была величайшая сила воображения, чтобы не только увидеть этотфакт, но и осознать его огромные последствия для науки.

Интуиция

Однако не существует логического пути открытия этих элементарныхзаконов. Единственным способом их постижения является интуиция, котораяпомогает увидеть порядок, кроющийся за внешними проявлениями различных,процессов. А. Эйнштейн Определение. Интуиция - это бессознательный разум, дающий знания, минуярассуждения и умозаключения. Это мгновенное понимание или осознание безрационального мышления. Интуиция - это искра, зажигающая разум, егооригинальность и изобретательность. Это вспышка, необходимая для соединениясознательной мысли с воображением. Интуитивное предчувствие иногдаопределяется как объединяющая или проясняющая идея, которая внезапно озаряетсознание и дает решение проблемы над которым мы долго бились. Не случайно удревних индейцев Перу понятие "поэт" и "изобретатель" обозначались однимсловом - hamaves. Обсуждая вопрос об интуитивных предчувствиях со своими коллегами, явыяснил, что большинство из них испытывают эти чувства в самые неожиданныемоменты - засыпая, пробуждаясь ото сна или занимаясь чем-либо, совершенно несвязанным с волнующей проблемой. В процессе упорной работы сознания надрешением проблемы ее разгадка может прийти, например, во время прогулки,слушания оперы или чтения газеты. В то же время физическая усталость,чувство раздражения, постороннее вмешательство или давящая необходимостьзакончить работу к определенному сроку, несомненно, блокируют интуицию. Сначала мы посредством наблюдений собираем факты, накапливаем их впамяти, затем располагаем их в том порядке, который диктуется рациональныммышлением. Иногда этого вполне достаточно для достижения приемлемогорешения. Но если после сознательного процесса рассуждений и умозаключенийфакты не желают образовывать гармоничную картину, тогда сознание с егоукоренившейся привычкой к наведению порядка должно отойти в сторону и датьсвободу фантазии. При этом раскрепощенное воображение управляет порождениембесчисленных более или менее случайных ассоциаций. Они похожи на сны, иобыденный интеллект отверг бы их как явную глупость. Но иногда одна измножества мозаичных картин, созданных фантазией из калейдоскопа фактов,настолько приближается к реальности, что вызывает интуитивное прозрение,которое как бы выталкивает соответствующую идею в сознание. Другими словамивоображение--это бессознательная способность комбинировать факты новымиспособами, а интуиция - ЭТО способность переносить нужные воображаемыеобразы в сознание. Творчество само по себе всегда бессознательно: только при проверке ииспользовании продуктов творческой деятельности применяется сознательныйанализ. Инстинкт порождает мысли, не осознавая способы мышления, интеллектже пользуется мыслями, но не способен их создавать. Примеры. Как функционируют наши нервы. Отто Леви{11}, один извеличайших ученых-медиков нашего времени, рассказал мне, что идея самоговажного его эксперимента пришла к нему однажды ночью, когда он внезапнопроснулся. Он мгновенно осознал необычайную важность этого видения и быстронабросал свои мысли на клочке бумаги. Но на следующее утро, уже будучиубежден в том, что его посетило вдохновение, он не сумел разобрать своикаракули. Как он ни старался, он не смог вспомнить, в чем именно состояладогадка, пока на следующую ночь снова не проснулся от такой же вспышкиозарения. На этот раз он сумел настолько мобилизоваться, что сделалдостаточно разборчивую запись, осуществив на следующий день свой знаменитыйэксперимент по химической передаче нервных импульсов. Он показал, что еслиперфузировать два сердца лягушки одним и тем же раствором, то стимуляциянерва одного сердца вызывает изменение сердечного ритма, которое передаетсядругому сердцу через омывающую их жидкость. Этот предельно простой и элегантный эксперимент, столь легко созданныйбессознательным разумом, открыл новую область исследований. Возможностьподобной химической передачи нервной активности и ранее предполагаласьмногими учеными, в том числе и самим Леви, но никто не мог придуматьподходящий способ доказать это. Открытие инсулина. Другой интересный пример того, как работаетбессознательный разум, дает открытие антидиабетического гормона. Поскольку яимел возможность лично обсуждать с сэром Фредериком Бантингом{12}психологические аспекты его открытия, мне хотелось бы детально изложить ихздесь. После первой мировой войны Бантинг, вернувшись с военной службы,занялся медицинской практикой в маленьком тогда городе Лондоне канадскойпровинции Онтарио. Однажды вечером он читал статью о дегенеративныхизменениях, которые происходят в поджелудочной железе если ее протокизакупорены камнями. Потом он отравился спать но долго не мог заснуть: у негосоздалось интригующее, хотя и смутное впечатление. что эти дегенеративныеизменения могут помочь пролить свет на загадочную (в то время) роль, которуюподжелудочная железа играет в заболевании диабетом. И вот около двух часовночи идея внезапно осенила его. Он тут же записал ее следующим образом:"Перевязать панкреатические протоки у собак. Подождать шесть-восемь недель,чтобы произошла дегенерация. Удалить остаток и экстрагировать". Для многих ученых чрезвычайно затруднительно отчетливо сформулироватьидею на фоне многочисленных психологических тормозов, возникающих всостоянии полного бодрствования; в то же время в полусознательном состоянии,перед тем как заснуть или проснуться, инстинктивно ощущаемые концепциипроявляются отчетливо и без всякого усилия. Бантинг не мог реализовать свой план у себя в городе, поэтому онотправился к профессору Дж. Маклеоду в университет Торонто и получил у тогонеобходимые советы и оборудование для проведения эксперимента. Работаначалась 16 мая 1921 г. В ней принял участие талантливый молодой студент пофамилии Бест, который был уже знаком с кропотливой и мало тогда известнойметодикой определения содержания сахара в малых образцах крови. После нескольких неудач 27 июля 1921 г. Бантинг и Бест имели наконецодну собаку с перевязанным протоком и остатками дегенерированнойподжелудочной железы, а другую - с острым диабетом и удаленной поджелудочнойжелезой. Остаток вырожденной поджелудочной железы первого животного былудален, измельчен и экстрагирован на холоде примерно в 100 куб. смфизиологического раствора. 5 куб. см было введено внутривенно собаке безподжелудочной железы, и два часа спустя содержание сахара в ее крови упало с200 до 110 мг на 100 куб. см. К январю 1922 г. в одной из больниц Торонтопервые диабетические больные лечились экстрактом из поджелудочной железыкрупного рогатого скота. Первая мысль о теории микробов. В 1847 г., когда врач Земмельвейс{13}был чрезвычайно обеспокоен высокой смертностью от родильной горячки в Вене,его коллега Коллечка умер от незначительного повреждения пальца, полученногопри вскрытии. Земмельвейс записал: "В том возбужденном состоянии, в которомя тогда находился, мне вдруг с неопровержимой ясностью пришло в голову, чтоболезнь, от которой умер Коллечка, идентична той, от которой на моих глазахумерло столько женщин... День и ночь видение болезни Коллечки преследоваломеня, и со все более растущей убежденностью я приходил к выводу обидентичности этих заболеваний" [цит. по: 34]. Фагоцитоз. Вот отчет Мечникова об истоках фагоцитоза - поглощенияклетками инородных материалов с целью защиты организма: "Однажды, когда всесемейство отправилось в цирк смотреть каких-то необыкновенных дрессированныхобезьян, я остался наедине со своим микроскопом, наблюдая жизнь в подвижныхклетках прозрачной личинки морской звезды, и вдруг новая мысль пронизала моймозг. Мне пришло в голову, что подобные клетки могут служить для защитыорганизма от вторжений. Чувствуя, что в этом есть нечто, представляющееисключительный интерес, я так разволновался, что начал ходить взад-вперед покомнате и даже пошел на берег моря, чтобы собраться с мыслями" [цит. по:11]. Эволюция. Как-то во время болезни А. Уоллес{14} читал книгуМальтуса{15}, в которой утверждалось, что всевозможные факторы,препятствующие увеличению народонаселения, способствуют исчезновениюнаименее приспособленных. Отсюда Уоллес заключил, что то же самое может бытьсправедливым и в отношении животного мира: "В ходе весьма общих размышленийо том, к какому огромному и постоянному уничтожению все это приводит, язадался вопросом: почему одни погибают, а другие выживают? Ответ был вполнеопределенным: в целом выживают наиболее приспособленные... Затем менявнезапно озарило, что этот протекающий сам по себе процесс должен улучшатьпопуляцию... Наиболее приспособленные будут выживать. И я сразу, как мнепоказалось, увидел все последствия этого" [36]. Кольцевая структура бензола. Немецкий химик Кекуле пытался привести впорядок свои мысли о структуре бензола (те самые мысли, которые в итогепривели к революции в органической химии). Предоставим слово самому Кекуле:"Это дело как-то у меня не ладилось, ибо мой дух витал где-то в другомместе, Я повернул кресло к камину и погрузился в дремоту. Атомы мелькали уменя перед глазами. Их длинные ряды, переплетенные самым причудливымобразом, находились в движении, извиваясь и крутясь, как змеи. Но что это?Одна из змей ухватила себя за хвост, и этот образ насмешливо завертелся уменя перед глазами. Я очнулся как бы от вспышки молнии; весь остаток ночи япотратил, работая над следствиями моей гипотезы... Давайте учиться грезить,господа!" [цит. по: 18]. Открытие математического закона. Выдающийся французский математик АнриПаункаре рассказывает о том, как после длительных и тщетных усилий онсовершил величайшее из своих открытий, связанное с так называемымиавтоморфными, или Фуксовыми, функциями: "Однажды вечером я выпил вопрекиобыкновению чашку черного кофе: я не мог заснуть; идеи возникали вомножестве; мне казалось, что я чувствую, как они сталкиваются между собой,пока наконец две из них, как бы сцепившись друг с другом, не образовалиустойчивого соединения. Наутро я установил существование класса функцийФукса, а именно тех, которые получаются из гипергеометрического ряда; мнеоставалось лишь сформулировать результаты, что отняло у меня всего несколькочасов" [15, с. 313]. То обстоятельство, что столь много случаев интуитивного озаренияпроисходит в полудремотном состоянии,- не простое совпадение, и нампредставится возможность показать, что эти случаи далеко не исключение. Открытие синдрома стресса. Здесь мне хотелось бы добавить несколькослов об открытии, обстоятельства которого мне известны лучше всего, хотя егоценность ни в коей мере несравнима с вышеописанными примерами. Как мне ужеприходилось писать, я впервые "наткнулся" на идею стресса и общегоадаптационного синдрома в 1925 г., когда изучал медицину в Пражскомуниверситете. Я только что прошел курсы анатомии, физиологии, биохимии ипрочих теоретических дисциплин, изучение которых должно предварять встречу снастоящим пациентом. Нашпиговав себя теоретическими познаниями до пределасвоих возможностей и сгорая от нетерпения заняться искусством врачевания, яобладал весьма слабыми представлениями о клинической медицине. Но вот насталвеликий и незабываемый для меня день, когда мы должны были прослушать первуюлекцию по внутренним болезням и увидеть, как обследуют больного. Получилось так, что в этот день нам показали в качестве введениянесколько случаев различных инфекционных заболеваний на их самых раннихстадиях. Каждого больного приводили в аудиторию, и профессор тщательнорасспрашивал и обследовал его. Все больные чувствовали себя больными, имелиобложенный язык, жаловались на более или менее рассеянные боли в суставах,нарушение пищеварения и потерю аппетита. У большинства пациентов отмечалсяжар (иногда сопровождаемый бредом), были увеличены печень или селезенка,воспалены миндалины и так далее. Все эти симптомы прямо бросались в глаза,но профессор не придавал им особого значения. Затем он перечислил несколько"характерных" признаков, способных помочь при диагностике заболевания,однако увидеть их мне не удалось, ибо они отсутствовали или, во всякомслучае, были столь неприметными, что мой нетренированный глаз не мог ихразличить: и все-таки именно они, говорили нам, представляют собой те важныеизменения в организме, которым мы должны уделять все наше внимание. В данныймомент, говорил наш преподаватель, большинство из этих характерных признаковеще не проявилось и потому помочь чем-либо пока нельзя. Без них невозможноточно установить, чем страдает больной, и, следовательно, назначитьэффективное лечение. Было ясно, что многие же проявившиеся признакизаболевания почти не интересовали нашего преподавателя, поскольку они были"неспецифическими" (нехарактерными), а значит, бесполезными для врача. Так как это были мои первые пациенты, я еще был способен смотреть наних взглядом, не искаженным достижениями современной медицины. Если бы язнал больше, то не задавал бы вопросов, потому что все делалось "именно так,как положено, как это делает каждый хороший врач". Знай я больше, янаверняка был бы остановлен величайшим из всех тормозов прогресса -уверенностью в собственной правоте. Но я не знал, что правильно и что нет... Я понимал, что наш профессор, дабы определить конкретное заболеваниекаждого из этих больных, должен был найти специфические проявления болезни.Мне было ясно также, что это необходимо для назначения подходящеголекарства, обладающего специфическим действием против микробов или ядов,вызывавших болезнь этих людей. Все это я прекрасно понимал; но что произвело на меня, новичка,наибольшее впечатление, так это то, что лишь немногие признаки былидействительно характерны для данного конкретного заболевания; большинство жеиз них со всей очевидностью являлись общими для многих, если не для всех,заболеваний. Почему это, спрашивал я себя, такие разнообразные болезнетворныеагенты, вызывающие корь, скарлатину или грипп, имеют общее с многимипрепаратами, аллергенами и т. п. свойство вызывать вышеописанныенеспецифические проявления? Но ведь им всем на самом деле присуще этосвойство, причем в такой степени, что на ранней стадии заболевания поройсовершенно невозможно, даже для нашего именитого профессора,дифференцировать одно заболевание от другого, столь похоже они выглядят. Я не мог понять, почему с самого зарождения медицины врачи всегдастарались сосредоточить все свои усилия на распознавании индивидуальныхзаболеваний и на открытии специфических лекарств от них, не уделяя никакоговнимания значительно более очевидному "синдрому недомогания" как таковому. Язнал, что синдромом называется "группа признаков и симптомов, в своейсовокупности характеризующих заболевание". Несомненно, у только что виденныхнами больных присутствовал синдром, но он скорее напоминал синдром болезникак таковой, а не какого-то определенного заболевания. А нельзя липроанализировать механизм этого общего "синдрома недомогания" и, быть может,попытаться найти лекарства против неспецифического фактора болезни? Впрочем,выразить все это на точном языке экспериментально обоснованного научногоописания я сумел лишь спустя десять лет. В то время я работал в отделении биохимии Университета Мак-Гилл,пытаясь обнаружить новый гормон в экстрактах яичников крупного рогатогоскота. Все экстракты, независимо от того, как они готовились, вызывали одини тот же синдром, характеризовавшийся увеличением коры надпочечников{15a},желудочно-кишечными язвами, уменьшением тимуса и лимфатических узлов. Хотяна первых порах я приписывал эти изменения некоему новому гормону яичников вмоем экстракте, вскоре обнаружилось, что экстракты других органов - и дажелюбые токсические вещества - также вызывают аналогичные изменения. И лишьтогда я внезапно вспомнил свое студенческое впечатление от "синдроманедомогания" как такового. Меня осенило: то, что я вызывал своиминеочищенными экстрактами и токсичными препаратами, было экспериментальнымвоспроизведением этого состояния. Затем эта модель была применена прианализе синдрома стресса, а увеличение надпочечников, желудочно-кишечныеязвы и тимико-лимфатическая дегенерация рассматривались в качествеобъективных показателей стресса. Так простая догадка о наличии связи междупочти забытой и сугубо предположительной клинической концепцией, родившейсяв студенческие времена, с одной стороны, и воспроизводимыми и объективноизмеримыми изменениями в текущих экспериментах на животных, с другой,послужила основой для развития всей концепции стресса. Удалось показать, что стресс представляет собой скорость изнашиваниячеловеческого организма, сопровождает любую жизнедеятельность исоответствует в определенном смысле интенсивности жизни. Он увеличиваетсяпри нервном напряжении, телесных повреждениях, инфекциях, мышечной работеили любой другой напряженной деятельности и связан с неспецифическимзащитным механизмом, увеличивающим сопротивляемость к стрессовым факторам,или "стрессорам". Важной частью этого защитного механизма являетсяповышенное выделение гипофизом (маленькой железой в основании мозга) такназываемого адренокортикотропного гормона (АКТГ) который в свою очередьстимулирует выработку кортикоидов корой надпочечников. Среди них наиболееважными являются глюкокортикоиды, такие, например, как кортизон (которыевлияют на метаболизм глюкозы и на органический обмен веществ в целом), атакже минералокортикоиды, такие, как альдостерон или дезоксикортикостерон,регулирующие минеральный обмен. Различные расстройства секреции этихгормонов могут приводить к заболеваниям, названным мною "болезнямиадаптации". поскольку они вызываются не непосредственно каким-либопатогенным фактором (возбудителем болезни) а ошибочной адаптационнойреакцией на стресс, индуцированный некоторым патогенным фактором. Весь синдром стресса, или, иначе, общий адаптационный синдром (ОАС),проходит три стадии: 1) "реакция тревоги", во время которой мобилизуютсязащитные силы; 2) "стадия устойчивости", отражающая полную адаптацию кстрессору; 3) "стадия истощения", которая неумолимо наступает, если стрессороказывается достаточно силен и действует достаточно долгое время, поскольку"адаптационная энергия", или приспособляемость живого существа, всегдаконечна{16}. Механизм интуиции. В различных частях тела одновременно протекаютбесчисленные жизненные процессы. Одни из них являются сознательными(например, произвольные мышечные движения) другие бессознательными(например, выделение желез внутренней секреции, движения кишечника), атретьи обычно бессознательны, но при желании могут быть включены в сознание(например, дыхание). Огромное преимущество сознательных видов активностисостоит в том что они поддаются целенаправленному регулированию со стороныволи и интеллекта. Но главной слабостью сознательного разума является то,что в каждый данный момент времени он может иметь дело только с однойзадачей. Трудно одновременно выполнять сразу два даже простых, но различныхдвижения, если только мы не сумеем вытеснить по крайней мере одно из них вподсознание. Лишь благодаря "механизации" одного из двух видов деятельности(в результате передачи ее под контроль сознания) мне с величайшим трудомудалось рисовать кружочки левой рукой, а квадратики правой. Если взять двакарандаша и. сосредоточиться на рисовании левой рукой последовательностикружочков, эту повторяющуюся деятельность можно вытеснить в подсознание, давсвоей левой руке приказ: "Делай так!"; затем при продолжающихся круговыхдвижениях можно сосредоточиться на рисовании правой рукой квадратиков. Можно также сознательно установить неестественно глубокое и медленноедыхание и затем приказать себе дышать именно таким образом, сосредоточившисьна чем-либо другом, однако наш сознательный разум всецело поглощен процессомустановления данной формы дыхания. Можно изучать иностранный язык,сознательно запоминая его правила и слова, но нельзя говорить даже на родномязыке, если сознательно продумывать грамматику и синтаксис каждогопредложения. В то время как наш ум занят сознательным анализом какой-либопроблемы, мы дышим, идем по улице, в нашем организме осуществляется процесспищеварения и кровообращения, причем мы не отдаем себе отчета ни в одной изэтих форм деятельности. Однако, если мы захотим изменить свой маршрут иперейти улицу, нам придется хотя бы на мгновение оставить предмет,занимавший наш сознательный разум, и направить свое внимание на решениестоящей перед нами задачи. То же самое происходит, когда в нашем подсознании "взывает о помощи"какое-либо совсем неожиданное событие. Если ко мне в ботинок попадеткамешек, я должен остановить механический процесс ходьбы и направить своесознательное усилие на устранение источника боли; потом я могу возобновитьавтоматический процесс ходьбы и вновь нацелить свой сознательный разум на тупроблему, которой он был занят до возникновения "беспорядка". Боль являетсянаиболее общим предупреждающим сигналом, ибо она сообщает о необходимостинашего сознательного вмешательства. При прочих равных условиях дажебессознательные физиологические процессы могут взывать к такого рода помощипосредством болевого сигнала. Многие больные погибли бы, если бы обычнобессознательная деятельность их внутренних органов в случае болезни непросила бы о помощи, становясь болезненно осознаваемой. Гармоничное взаимодействие между сознательным и бессознательным разумомиграет особенно важную роль в механизме интуитивного мышления. Если человекв гораздо большей степени обладает властью над природой, нежели понимает еезаконы, то это происходит потому, что его сознательный интеллект в состоянииодновременно постигать лишь одну идею, в то время как его действиям помогаетвесь подсознательно хранимый запас опыта и идей. Из темных хранилищврожденной и приобретенной подсознательной информации мы можем извлекать насвет сознания для логического анализа лишь одну проблему, остальные же нашизнания в это время недоступны такому планомерному рассмотрению. Все данные,попавшие когда-либо в гигантский "миксер" нашей подсознательной памяти,постоянно сталкиваются друг с другом, причем родственные элементы могутобъединяться, образовывая полезные сочетания. Такие новообразованные группыидей в состоянии непроизвольно управлять целенаправленными действиями, дажене становясь осознаваемыми (т. е. действовать наподобие инстинктов); онистановятся доступными рациональному анализу и намеренному их использованиютолько в том случае, если прорываются в сознание в результате интуитивногоозарения. Если подсознательное мышление продолжается все время, особенно восне (причем логика в его работу не вмешивается), то полностью сознательноемышление нуждается в ясном свете абсолютного бодрствования. В сумерках же,на грани сознательного состояния, грезы лучше всего прорываются в сознание ввиде вспышки интуиции. С помощью простой механической аналогии можно представить, какбессознательная мыслительная манипуляция путем объединения родственных идейв бесчисленные случайные комбинации, которые при обычных условияхподавляются, способна подготовить сознательное целенаправленноеиспользование мыслей в качестве единого целого. Множество шаров,различающихся по весу и цвету, при желании можно расположить под контролеминтеллекта таким образом, что подобные объекты окажутся рядом. Но этоотнимет много времени, поскольку каждый из видов шаров должен бытьидентифицирован по своим характеристикам и затем помещен в нужное место безнарушения уже достигнутого порядка. Значительно легче высыпать шары вкакой-либо сосуд и трясти его до тех пор, пока порядок не установитсяавтоматически. В результате серые стальные шары окажутся на дне, коричневыедеревянные - в середине, а белые целлулоидные - сверху. В этом случае мы неоказываем на перемещение отдельных шаров никаких направляемых интеллектомвоздействий. И все же они образуют порядок, при котором подобные объектыприближены друг к другу, что удобно для сознательного сравнения илииспользования одного слоя в качестве целого. В рамках этой аналогии дляустановления определенного порядка цвет шаров не играет роли - он простопомогает идентифицировать их. При решении более сложных научных проблемподобные частности иногда принимают за причинные свойства. Об этом важномисточнике ошибок мы поговорим при обсуждении отдельных видов заблуждений (с.309). Поскольку интуитивная умственная деятельность может протекать толькобез участия сознательного контроля, подлинно научный анализ интуицииневозможен. Сознательный интеллект так же мало осведомлен о вещах,недоступных для его восприятия, как слепой человек -- о цветовых оттенках. Ксчастью, мы не совсем слепы к бессознательному. Мы можем улавливать егопроблески, вспыхивающие на мгновение то там, то здесь на границе сознания,если будем достаточно проворны и не дадим им вновь исчезнуть в океанебессознательного. Интуиция зависит также от сознательной подготовки по сборуфактов и оценке идей. Обладая достаточной наблюдательностью, мы можем немалоузнать о путях, которыми следует мысль, даже если в силу необходимости нашанализ будет ограничен только теми отрезками путей, которые пересекаютобласть сознательного. Большинство исследователей механизма научного мышления признают, чтоместо интуиции - на этапе подсознательного вызревания идеи. После того какматериал, собранный (по крайней мере частично) сознательно до этапавызревания, или инкубационного периода, вылился в идею, он должен быть опятьсознательно проверен. Не знаю, является ли это простым совпадением или проявлением глубокогозакона природы, но существует поразительное сходство между механизмаминаучного творчества и процессом воспроизведения потомства. Насколько я могусудить, оба процесса проходят семь стадий, которые мы обозначим терминами,принятыми в физиологии размножения, хотя и намереваемся применить их кнаучному творчеству. Такой анализ механизма творческого мышления к тому жедает нам возможность вновь рассмотреть предпосылки, необходимые длясовершения открытия. 1. Любовь или по крайней мере желание. Первой предпосылкой для научногооткрытия является пылкий энтузиазм, страстная жажда познания, которая должнабыть удовлетворена. Этот энтузиазм может питаться любовью к Природе,стремлением к истине, тщеславием, потребностью в признании, простымлюбопытством, желанием быть полезным или любым иным мотивом, но он долженбыть достаточно горячим, чтобы преодолевать все преграды на своем пути. 2. Оплодотворение. Независимо от того, насколько велика потенциальнаятворческая энергия разума, он остается стерильным, если предварительно неоплодотворен фактами, собранными посредством наблюдения и изучения. Объемэрудиции, наиболее приемлемый для интуитивного ума, варьирует от индивида киндивиду. Для создания широких, обобщающих концепций некоторые ученые,особенно "великие сопоставители", нуждаются в энциклопедических познаниях.Другие. занимающиеся более глубокими исследованиями, но в сравнительно узкойобласти, нуждаются в меньшем количестве информации. Излишек знаний, неотносящихся непосредственно к решаемой задаче, может стать даже помехой. Нокак бы там ни было, в истории каждого научного открытия имеется неотъемлемыйподготовительный период сбора и сознательного исследования фактов и идей,которые могут положить начало существенно новому вкладу в науку. 3. Созревание. На этой стадии ученый "вынашивает" идею. Вначале онможет даже не осознавать этого однако все, кто анализировал механизминтуиции, согласны с тем, что если анализ проблемы с помощью сознания уже недает плоды, проблему следует отложить для вызревания, которое осуществляетсяпутем бессознательного сопоставления ее с огромным запасом накопленногоопыта. При этом родственные факты, сталкиваясь друг с другом, образуютплодотворные комбинации. Как я уже сказал, бессознательная часть мыслительного процесса неподдается сознательному интеллектуальному анализу, но интуитивное чувствоподсказывает мне, что вызревание полезно в двух отношениях: а) как показывают исследования физиологических явлений, неосознаваемые(например, биохимические) виды деятельности могут протекать в очень широкихпределах и одновременно в существенно разных направлениях. Возможно, то жесправедливо и для бессознательного мышления. Не исключено, что нашподсознательный разум способен мыслить одновременно о самых разнообразныхпредметах и, таким образом, сравнивать зародыш новой идеи со значительнобольшим числом потенциально полезных фактов, чем это может делатьсознательный интеллект; б) неоправданные предубеждения, традиционный подход к проблеме с"неприступной" стороны и другие ошибки, свойственные нам при сознательноманализе предмета, забываются, если сознательный разум занят чем-либо инымили спит. Следовательно, когда наша идея из состояния вызревания вновьвозвращается к границе сознания, не только она предстает более зрелой, но имы имеем гораздо больше шансов зафиксировать ее. В случае если очертанияидеи возникают перед нами неожиданно, мы способны легче воспринять ее подновым углом зрения за счет внезапного неподготовленного умственногорефлекса. Другими словами, во время вызревания устоявшиеся бесплодныеассоциации исчезают из памяти и, таким образом, дают шанс для проявленияновых, потенциально плодотворных ассоциаций. Наверное, у каждого есть свой опыт извлечения из подсознаниякакого-либо имени или названия путем "обсасывания" той части его содержания,которую, как нам кажется, мы помним{16а}. Мысли при этом путаются, а потомразворачиваются примерно так, как это было недавно со мной: "Как женазывалась эта книга Бидла? "Гормоны"? Нет... "Учебник по гормонам"? Тожене то... "Принципы исследования гормонов"? Нет, все равно звучит не так...Но ведь я абсолютно уверен, что там было что-то о гормонах!" Раз уж я началдумать в этом направлении, все мои попытки вспомнить заглавие книгистроились вокруг одной и той же фиксированной точки: что-то о гормонах. Этоя помнил отчетливо, но заглавие все не всплывало. Впрочем, по прошествиинескольких дней, когда я думал о чем-то совершенно ином, меня внезапноосенило, что книга называлась... "Внутренняя секреция". Причина, по которойя не мог извлечь из памяти это название, состоит в том, что я начал своипопытки с предпосылки, будто оно включает слово "гормоны". Книга и в самомделе касалась гормонов, но через синонимичный термин "внутренняя секреция",который я не смог вспомнить, пока не забыл то, что считал своим единственнымнадежным воспоминанием на этот счет. Вчера я спросил своего маленького сына Андре: "Сколько будет шестьюсемь?" он ответил "Тридцать?" Я повторил вопрос несколько раз, позволяя емудумать, сколько он хочет, но ответ был один: "Тридцать". Тогда я переменилтему и, поговорив с ним несколько минут о других вещах, снова повторил тотже вопрос. "Сорок два!" - ответил мальчик не задумываясь, поскольку ужезабыл первоначальный неправильный ответ. Но на самом деле с помощью нынесуществующих методов мы не в состоянии даже установить, что происходит внашем мозгу, когда мы даем верный ответ на такой простой вопрос, как"Сколько будет шестью семь?", или когда мы вспоминаем правильное названиекниги. Возможно, что когда-нибудь в будущем прогресс в нейрофизиологии, вчастности в электроэнцефалографии, позволит нам проследить судьбу идеи ужепосле того, как она "ворвалась" в подсознательный разум. В настоящее жевремя это невозможно. Но мы можем многое узнать о развитии мысли, даже еслипроследим путь ее прохождения через сознательный разум до границынеосознаваемого. Мы должны также иметь в виду, что и после этого вподсознании продолжается важная, но непостижимая для нас работа. 4. Родовые схватки. Когда я чувствую, что вынашиваю идеи, я страдаю.Описать природу этого страдания в точных терминах трудно, но оно достаточноощутимо. Не будучи женщиной, я не могу на основании опыта сравнить этоощущение с родовыми схватками, но мне представляется, что здесь многообщего: явный элемент фрустрации, ощущение, что в вас есть что-то, требующеевыхода, хотя вы и не знаете, как помочь этому. Вероятно, именно это ощущениеимел в виду Пуанкаре, когда говорил, что чувствует, как его идеи"сталкиваются между собой". Для тех, кто никогда не испытывал этого чувства, трудно описать егоиначе, чем с помощью аналогий из повседневной жизни, которые неминуемовыглядят смешными, если их использовать для описания рождения идеи. Но когдая обсуждал этот вопрос со своими коллегами, они сразу понимали, что я имею ввиду. Я сравнивал это ощущение с желанием и невозможностью чихнуть илипроизнести слово, если оно вертится на кончике языка. К сожалению, до самогомомента рождения идеи нельзя определить, к какому результату приведетбеременность; насколько мне известно, одинаковые родовые схваткипредшествуют рождению как ценной, так и бесполезной идеи. Несомненно, те или иные признаки зачастую носятся в воздухе ипоедсказывают близость достижения решения. Уоллес в своей замечательнойкниге "Искусстве мышления" говорил об этом ощущении как о "намекенепосредственно предшествующем самому озарению" На практике важно отдаватьсебе отчет в появления такого признака, поскольку он заставляет нас бытьначеку и не потерять идею, когда она на какой-то момент промелькнет всознании. Как мы видели, рождение мысли, как и рождение ребенка, частопроисходит ночью, в постели; но, так как появление идеи не сопровождаетсяболями, мы порой не можем проснуться настолько, чтобы крепко ухватить новуюмысль и вывести ее на свет сознания до того, как она ускользнет обратно вобласть бессознательного. С тех пор как я убедился в существованииупомянутого признака, только почувствовав его, я стараюсь проснуться ипривести себя в состояние бодрствования с тем, чтобы, как толькоконструктивная идея появится, немедленно сделать соответствующую заметку и вбудущем воспользоваться ею. 5. Рождение. Здесь моя аналогия утрачивает свою силу, ибо в отличие отрождения даже самого чудесного ребенка рождение по-настоящему хорошей идеи -это в высшей степени приятное ощущение{17}. Новые идеи, по крайней мере вмоей практике, никогда не достигают поверхности сознания в разгар "родовыхсхваток": это случается совершенно неожиданно и значительно позже, обычнонепосредственно перед засыпанием - или пробуждением. Иногда решение проблемыприходит, когда я в полном расслаблении занимаюсь сравнением протоколовэкспериментов или работаю с микроскопом за лабораторным столом. Впрочем,самая нужная идея рождается порой совсем неожиданно и за пределамилаборатории: в театре, при чтении интересного романа или наслаждениимузыкой. Может показаться существенным и тот факт, что в более молодые годыхорошие идеи нередко приходили ко мне во время пеших прогулок от дома догаража; но с тех пор, как я свалился с дерева и приобрел болезненныйтравматический артрит, ни одна полезная идея не посетила меня, так сказать,"в вертикальном положении". Я упоминаю это обстоятельство потому, что, какмы увидим в дальнейшем, все исследователи творческой деятельности согласны стем, что любая боль мешает подсознательному мышлению. После интуитивного озарения обычно наступает ощущение полного счастья,радости и облегчения. Вся накопившаяся усталость и фрустрация предыдущегопериода - периода собирания фактов и их вынашивания - сразу исчезает. Насмену приходит чувство совершенного благополучия и наполненности энергией,которое создает у нас - по крайней мере на время - впечатление, что нам и вбудущем любая задача по плечу. Возникает желание - у меня, во всяком случае,- с криком "Эврика!" броситься рассказывать всем о своем успехе. Я всегдабываю страшно огорчен, если, наткнувшись на что-нибудь стоящее на мойвзгляд, не нахожу вокруг никого, кто бы мог оценить значение моей находки. Сгордостью могу сказать, что никогда не поддавался этому побуждению с такойсилой, как Архимед, голым ринувшийся на улицу прямо из ванны. Правда, я неоткрывал ничего, столь же значительного, как закон удельного веса, и потомуне вполне уверен, что смог бы противостоять такому же искушению. Еслиподдаться желанию провозгласить "Эврика!", то это принесет удовольствие иуспокоение, но тем не менее такое желание следует держать под разумнымконтролем; даже если искушение не так велико, чтобы гнать нас не вполнеодетыми на поиски аудитории, оно все же может вынудить нас отдатьнедостаточно проверенный материал для публикации. После того как потребность поделиться нашим вновь обретенным сокровищемисчерпает себя, настроение может измениться коренным образом. Первоначальноерадостное чувство постепенно убывает, незаметно переходит в привычнуюповседневность, и наступает ощущение разочарования. Все, что мы делаем внастоящее время, кажется нам таким пустяком в сравнении со значительностьюпредыдущего открытия, что это чувство может перерасти даже в тяжелуюдепрессию. Я знаю нескольких ученых, которые время от времени переживаютманиакально-депрессивные периоды такого рода. Любопытно, что многие ученые до конца своих дней помнят даже самыемелкие, не имеющие отношения к делу подробности, связанные с их открытием(например, место, где они стояли, или кто при этом присутствовал), хотя в товремя голова их была, по-видимому, целиком занята анализом стоящей передними задачи. Чарльз Дарвин, вспоминая момент, когда его осенила идея орешающем влиянии естественного отбора на эволюцию, писал: "Я точно помню томесто дороги, по которой я проезжал в карете, где, к моей радости, ко мнепришло в голову решение проблемы" [7, с. 129]. Не многим из нас даноиспытать чувства, сравнимые по драматизму с чувствами Дарвина, но я могу сточностью сказать, где и при каких обстоятельствах в моем мозгувыкристаллизовались мои куда менее далеко идущие идеи относительно стресса,кальцифилаксии и профилактики некрозов сердца химическими средствами,поскольку именно эти идеи были основными достижениями моей научной карьеры. 6. Обследование. Когда рождается ребенок, мы немедленно выясняем,насколько он жизнеспособен и не страдает ли уродствами. То же относится кидеям, рожденным нашим разумом. Как только новорожденная идея возникает изподсознания, она должна быть обследована и проверена путем сознательныхрассуждений и логически спланированного эксперимента. Подсознательнаяинтуитивная логика не может быть предметом проверки, регулирования илиобучения, поскольку подсознательное недоступно сознанию и не обладаетвидимой логикой. Но наше интуитивное мышление должно подвергаться проверке,а его ошибки - исправлению на уровне осознаваемого. 7. Жизнь. После того как новая идея надлежащим образом проверена инайдена жизнеспособной, она готова к жизни, то есть к использованию. Всеоткрытия, заслуживающие этого названия, имеют теоретическое приложение в томсмысле, что способствуют познанию, но определенное внимание всегда должноуделяться и возможным практическим приложениям. Обучаемость. Как лучше всего стимулировать интуитивное мышление? Можноли научить ему? Несомненно, это вопросы величайшей практической значимости,но понять, как помочь интуитивной подсознательной умственной работе спомощью сознательного регулирования ее механизма, довольно трудно. И все жея твердо убежден, что здесь, как и в целом ряде других аспектовисследовательской работы, многому можно научиться на опыте. Уже самоприменение наблюдений, относящихся к тем факторам, которые, по нашемумнению, помогают или мешают творческому мышлению, может оказаться полезным,даже если нам и не понятен механизм действия этих факторов. Процесс, которыйдолжен автоматически продо