наук в свете современности.

Что, с нашей точки зрения, нужно социальному мыслителю? Прежде всего, ему надо быть честным, надо быть мужественным. Надо иметь мужество противостоять давлению «общественного мнения», общепринятых сегодня взглядов. Все это трудно, если боишься правителей или ждешь от них наград. Последнее, правда, не относится к науке и просто недостойно порядочного человека. Но страх – реальный сдерживающий фактор. Ведь если твоя точка зрения расходится с позицией власть имущих, то угроза обструкции, утраты общественного положения, благополучия семьи и т.п. вполне реальна. Так что мужество обществоведу, безусловно, необходимо. По крайней мере, обществовед должен обладать достаточной твердостью, чтобы в духе Канта сказать себе: «Я не всегда могу сказать то, что хочу, но никто и ничто не заставит меня говорить то, что я не хочу говорить».

1. А в содержательном плане обществоведу, прежде всего, необходимо преодолеть чрезмерный онтологизм. Мы слишком много описываем действительность, слишком «нажимаем» на объективность, на бытие, на экономику. Бесспорно, увеличение степени свободы человека возможно лишь на основе повышения эффективности экономики. Так было в прошлом, индустриальном, так будет и в будущем, постиндустриальном, информационном и т.п. обществе.

Однако если прежнее производство жестко детерминировало деятельность человека, то современное наукоемкое, инновационное производство предоставляет человеку большую свободу. В сущности, оно не возможно без реализации, без развития творческого потенциала человека. То есть, развитие человека становится сегодня решающим фактором экономики. Не орудия труда, а знания, воля человека.

3. Важнейший методологический принцип социально-гуманитарных наук, как известно, - исторический подход к социальным явлениям и процессам. Всякое социальное бытие исторично, оно всегда находится в становлении, в процессе постоянных перемен (Гераклит интуитивно чувствовал это). Такой подход к познанию социальных процессов предохраняет исследователя от превращения его выводов в формальную теорию, полностью абстрагированную от истории, от своеобразия изменяющегося, становящегося социального мира.

Вместе с тем, исторический подход нельзя преувеличивать. Его абсолютизация ведет к историческому релятивизму, который проявляется так же, как и релятивизм этический и культурный. Игнорируя устойчивое, универсальное и общее, исторический метод не сможет провести границу, различие между эмпирической и нормативной значимостью культурных норм и между культурной и моральной нормативностью. Он может низвести этические суждения на уровень эмпирических суждений с точки зрения сиюминутной пользы.

3. В познании, гносеологии еще в недавнем прошлом мы слишком жесткий акцент делали на проблему отражения действительности, то есть субъект-объектные отношения. Недооценивали значение в процессе познания творческой активности людей, их коммуникации (субъект-субъектные отношения).

В действительности же познание требуют усилия интеллекта. Оно не производится само собой и, тем более, не навязывается познающему субъекту реальностью. Познание, безусловно, выступает как соответствие интеллекта и действительности; но все-таки этого соответствия надо добиваться, его надо создавать. Подлинное познание, поэтому всегда связано с воображением, с фантазией, с конструированием действительности.

Разумеется, познание нельзя сводить к жесткому рационалистическому объяснению мира. Бесспорно научно-техническая рациональность, сформировавшаяся в Греции еще в VI веке до нашей эры, упрочившаяся в эпоху Возрождения и Нового времени, была ценна и значима, отвечала эволюционным потребностям общества. Но постепенно она была абсолютизирована, стала неконтролируемой, приобрела опасную тенденцию самооправдания.

Между тем, формулы науки отнюдь не всегда абсолютны, нередко они временны. Ньютоновская механика когда-то была абсолютно истинной, но теперь мы знаем, что она истинна только в определенных границах и при определенных условиях. Вообще многие наши «научные» представления достаточно неопределенны. Едва ли мы знаем, что такое «реально» гравитация, свет, электричество и т.п. Можно строить неэвклидову геометрию, основываясь на постулате, что параллельные линии пересекаются, но можно исходить и из противоположной предпосылки. Ясно, что одновременно первая и вторая предпосылки не могут быть истинными. Мы считаем, что скорость света является универсальной постоянной, что законы термодинамики и принцип сохранения энергии истинны.

Но можем ли мы безоговорочно утверждать, что невозможны вселенные или, даже, какие-то части и периоды жизни нашей вселенной, структурированные «законами», отличными от наблюдаемых сейчас? Не следует ли нам, вслед за Пьером Дюгемом, Анри Пуанкаре и Карлом Поппером считать многие научные законы конвенциональными? Они выполняют функции регуляторов, дающих нам возможность действовать, достигая относительно определенных результатов в относительно близком будущем. Но истинны ли они, выражают ли они абсолютную истину, или, тем более, Истину? То есть, обретаем ли мы посредством научных истин смысл бытия, смысл жизни? Очевидно, условные соглашения в науке возможны и необходимы. Однако, в любом случае их значение нельзя преувеличивать. Об этом, в частности, говорит Анри Пуанкаре; по его мнению, соглашение между учеными относительно тех или иных научных гипотез могут иметь место, но нельзя без оговорок утверждать, что законы и даже научные факты создаются учеными. Это путь номинализма, считает ученый. В точном смысле этого слова научные законы – не случайны, они – не искусственные изобретения. Они выражают внутреннюю гармонию мира, являющейся единственно настоящей объективной реальностью. И, конечно же, научные истины нельзя отрывать от морали. Бесспорно, А.Пуанкаре прав, аморальной науки быть не может (как не может быть научной морали), однако создаваться и использоваться в аморальных целях научные достижения могут.

Ведь бесспорно, с научно-рационалистической точки зрения атомная бомба функционирует весьма эффективно, но какое отношение это имеет к истине? Отвергая апологетическое отношение ученых и политиков к технической рациональности, Т.Адорно и М.Хоркхаймер, философы из Германии, утверждали, что именно подобного рода бесчеловечная рациональность привела к Освенциму, крематориям и лагерям смерти. Истина в этом утверждении содержится.

Поэтому сегодня науку и технику следует рассматривать в социально-историческом контексте, оценивать научно-технический прогресс с этических позиций, учитывать, насколько открытия науки и техники служат человеку, его благу, его развитию. Критерий общественного прогресса – не количество новых промышленных предприятий, не дым заводских труб, а человек, его развитие, его свобода.

Очевидно, что невозможно отвергать научно-техническую рациональность. Без науки и техники все – ничто. Тем не менее, наука и техника – это еще не все. Это – одна сторона, одна часть жизни человека.

Не случайно, сегодня, в век рационализма, усиливается тяга человека к метафизическим проблемам, философским, религиозным, этическим. К проблеме смысла жизни, творчества, фантазии. Это надо иметь ввиду и в большей мере уделять внимание таким проблемам, как рациональное и иррациональное, знания и вера, социальный прогресс и прогресс научно-технический, культура, цивилизация и т.п.

В истории философии позитивистски ориентированными методологиями познания мира, опиравшимися на точные и строго индуктивно-дедуктивные, математические методы, противостояли методологии так называемых наук о духе, решительно отвергавшие применимость естественно-научной методологии к познанию человека и общества.

Романтики (Новалис, Э.Гофман, братья Шлегели и др.) даже применительно к природе отрицали правомерность применения строго научных методов познания. Поэтизируя природу, романтики стремились опоэтизировать и процесс ее познания. Не формулы, а символы, не эмпирическая или математическая точность расчетов, а творческая интуиция – способ познания окружающего мира природы. Новалис (Фридрих фон Харденберг), в частности, утверждал, что рациональный подход к изучению природы дает только поверхностное, частичное знание. Рационализм расчленяет природу и в результате умертвляет ее. Лишь интуитивное «вчувствование» позволяет показать явление, как живое. По мнению Новалиса, вчувствование как бы пробуждает душу человека, в которой изначально коренятся образы мира. Сосредоточенное созерцание души, вслушивание и всматривание в самого себя – вот путь познания мира, считают романтики. Причем, у Новалиса, у других ранних романтиков постижение истины происходит под знаком любви. Оно окрашено альтруистическим светом устремленности к будущему счастью для всех. Повседневность, филистерство они решительно отвергают.

Позднее, уже в XIX веке В.Дильтей и другие философы четко разделили науки о природе и науки о духе. В.Дильтей признает, что, в частности, И.Кант исчерпывающим образом проанализировал математическое и собственно научное знание. Он в духе формальной логики усматривал последнюю логическую основу правомерности всех научных законов в предельных логических абстракциях, законах и формах мышления. Однако, считает Дильтей, теорию познания истории он не разрабатывал.

Истории, жизни, по Дильтею, присущи прежде всего такие категории понимания, как воздействие, сила, ценность. Важнейшей категорией жизни является переживание времени (темпоральность).

Наша жизнь всегда наполнена настоящим; позади – прошлое, впереди – будущее. Прошлое неизменно; оглядываясь в прошлое, - мы пассивны, ничего изменить уже нельзя. По отношению к будущему мы свободны и активны. Именно поэтому образ будущего достаточно не определен и туманен. Здесь наряду с действительностью выступает категория возможности. Поэтому, утверждает Дильтей, применительно к жизни не возможно говорить о чистой идеальности времени; время здесь наполнено надеждой и отчаянием, страхами и радостями. Настоящее в духовной жизни, в сущности, никогда не существует. То, что мы воспринимаем как настоящее это уже лишь воспоминания о том, что только что было настоящим. В жизни прошлое, настоящее и будущее органично связаны. Жизнь – это поток переживаний, которые внутренне связаны друг с другом. Переживание – это уже духовная действительность. В этой связи, подчеркивает философ, естественно-научные категории, такие, например как, причинность и следствие к истории, жизни не применимы; история знает лишь отношение воздействия и страдания, действия и противодействия. Непосредственным выражением осмысления жизни и истории является, по мнению Дильтея, категория автобиографии. Автобиографии Августина, Руссо, Гете – его наиболее типичные исторические формы. Каждая жизнь имеет собственный смысл, конечно же, соотносимый со смыслом целого; однако, этот смысл индивидуального бытия совершенно неповторим и не поддается анализу никаким познаниям. И все же он подобно монаде Лейбница, специфическим образом воспроизводит нам исторический универсум. Основополагающей категорией постижения жизни является понимание как переживание ее событий. В понимании, в переживании, конечно, есть нечто иррациональное. (Но ведь и сама жизнь во многом иррациональна).

Понимание, подчеркивает В.Дильтей, не может быть никогда репрезентировано формулами логических операций. Понимание – обретение «Я» в «Ты». Понимание – восхождение духа к все более высоким ступеням связности. Понимание – это тождество духа в Я, в Ты, в каждом субъекте сообщества, в каждой системе культуры[58].

Эта позиция была унаследована и ХХ веком. Сторонники наук о духе считали и считают, что преодолеть духовный кризис можно, лишь отказавшись от естественно-научного подхода к действительности, от поверхностного объективизма, ложно понятого рационализма, не способного исследовать свои собственные основания, лишь вернувшись к «донаучному» миру, данному в непосредственных переживаниях, к «наивному реализму», согласно которому весь мир есть то, что мы видим и чего касаемся.

Для переосмысления существующего теоретического отношения к миру нужно, считает, например, Э.Гуссерль, вернуться к дотеоретическому опыту, к сфере так называемого жизненного мира, к сфере «незаинтересованного» содержания, где создаются структуры подлинного понимания реального мира, где нам могут открыться последние истины.

Жизненный мир – это не сущее, не объект, а феномен сознания, это ценностная основа всех объективных действий. Это мир нашей донаучной жизни, уточняет философ. У древних греков, поясняет он, был свой жизненный мир. То, что древние греки называли природой, на самом деле было их восприятием природы, а отнюдь не естественной действительностью окружающего мира. Точнее говоря, исторический мир греков – это не объективный мир в нашем смысле, это их «представление о мире», т.е. их собственная субъективная картина мира со всеми принадлежащими к ней значимыми действительностями со всеми их богами, демонами и т.д.[59]

Душевная жизнь, считает Э.Гуссерль, - это «гераклитовый поток» переживаний, который нельзя дискурсивно, математически анализировать. Все отношения и связи, принадлежащие переживаниям по их внутренним зависимостям, имеют характер юмовского «отношения идей», т.е. они сами лежат априори в потоке переживаний. Поэтому Жизнь дух определяют себя исключительно через собственное существенное содержание переживаний. «Дух, и даже только дух, существует в себе самом и для самого себя, независим, и в этой независимости, и только в ней может изучаться истинно рационально, истинно и изначально научно», подчеркивает Гуссерль[60].

Вместе с тем, он считает, что мнение, будто априорные методы могут быть использованы исключительно в математических науках, ошибочно. Их можно применять и к познанию наших переживаний жизненного мира и его структур. Однако подобные априорные закономерности будут результатом особого, интуитивного раскрытия. Феноменология, по его мнению, должна положить начало науке прямой интуиции. «Величайшим шагом, который должно сделать наше время, является признание того, что при философской в истинном смысле слова интуиции, при феноменологическом постижении сущности открывается бесконечное поле работы и такая наука, которая в состоянии получить массу точнейших познаний без всяких косвенно символизирующих и математизирующих методов, без аппарата умозаключений и доказательств»[61].

С Э.Гуссерлем в данном случае вполне солидарен Х.Г.Гадамер, один из создателей современной философской герменевтики. Немецкая философия нашего столетия,- пишет он в работе «Актуальность прекрасного»[62], характеризуется решительным поворотом, переходом (по выражению Э.Гуссерля) от мира науки к миру жизни. От философии «жизненного мира», продолжает Г.Г.Гадамер, мы ждем всей полноты опыта, его прояснения и обогащения. Со времен немецкого романтизма, и прежде всего Шеллинга, масштаб искусства продолжает оставаться и масштабом философии. У философии нет критериев достоверности, какие достигаются в науке, с ее поступательным движением, основанным на применении методов и их проверке. У философии нет критериев, зато есть масштаб. Масштаб это не свод правил, это, скорее, умение, которое обязано подтверждать себя. Кант такое умение назвал способностью суждения, куда не простираются никакие методы, чего не достигает современная наука с присущим ей сознанием меры; для той области есть только один масштаб: точность сообразного, точность подобающим образом примеренного, подчеркивает Гадамер[63].

Почерпнутый в жизненном мире опыт, по мнению Гадамера, в конечном счете сводится к знаменитому тезису Канта: «нет правила, из которого можно было бы выводить разумное применение правил[64]. Гадамер решительно выступает против абсолютизации рационального». «Миф трактуется как нечто, противостоящее рациональному объяснению мира. Считается, что научная картина мира преодолевает мифологическую картину мира. Мифологическим же для научного мышления оказывается все то, что нельзя верифицировать посредством методически осуществленного опыта… Именно в расколдовывании мира Макс Вебер усматривал закон развития истории, которая с необходимостью движется от мифа к логосу, к рациональной картине мира»[65].

Гадамер отвергает правомерность данной схемы, считая, что идея абсолютного разума – иллюзия. Разум зависит от выходящих за его пределы экономических, общественных, государственных сил. Разум, когда он себя осознает, он осознает разумность чего-то, то есть познает себя через что-то, не являясь при этом господином самого себя. Разум – это также истолкование некой веры. Гадамер подчеркивал: «Знание исторической жизни о себе самой всегда заключено в самой верящей в себя жизни. Реализацией этой жизни и является знание» (Г.Г.Гадамер. Актуальность прекрасного. С.98.).

Экзистенциалисты также выступали, и сейчас, т.е. в настоящее время выступают, как критики объективного разума, как философы субъективности и свободы человека. Однако, в отличие от крайне иррационалистической позиции своего предтечи С.Къеркегора они не стремятся толковать субъективность и свободу только как произвол (хотя в полной мере избежать этого не могут). Поэтому-то они апеллируют к феноменологическому методу Э.Гуссерля, надеясь с помощью этого метода снять напряжение между объективным и субъективным.

Так, Сартр считал, что все наши субъективные переживания имеют объективную основу. Тоска, страх, заброшенность, тошнота и т.п. – это реакция на реально существующий мир. Сознание - не субстанционально, всякое сознание есть сознание какой-либо реальной вещи, реального процесса, соглашался Сартр с Гуссерлем. В духе Гуссерля, опираясь на Гуссерля, Сартр подчеркивает, что субъективность сознания отнюдь не сводится к тождественности я исключительно внутренней самости, но определяется интенциональностью, направленностью сознания на мир, на «вещи». То есть сознание выходит, «трансцендирует» за собственные границы.

Сознание абсолютно свободно, оно предстает как творение ex nihieo. В этом плане человек всегда испытывает впечатление, что он беспрестанно от себя ускользает, выходит за собственные рамки. Сартр полагал, что феноменология, вводя в философию «идею феномена», свела существующее к серии явлений, говорящих о нем и тем самым уничтожила «некоторое число дуализмов, загромождавших философию, заменив их монизмом феномена». Феномены не являются ни внешними, ни внутренними, они имеют ценность сами по себе; никакого бытия, стоящего за ними, не существует. Явление является собственной сущностью.

Сартр стремится преодолеть идеализм; он отвергает идеализм; называет идеалистическую философию «пищеварительной». В ней ничего нет кроме «духа – паука», который «увлекал вещи в свою паутину, покрывал их слюной и медленно проглатывал, превращая их в свою собственную субстанцию». К такого рода философии Сартр относил идеализм Бреншвига, А.Лаланда, эмпириокритицизм, неокантианство, всякий вообще идеализм, растворяющий вещь в сознании.

Как очевидно, приверженцы «наук о духе» выдвинули ряд глубоких положений. Они подвергли справедливой критике наивный объективизм и натурализм, остро поставили и исследовали проблему воображения, интуиции, «потока переживаний», разработали новый тип научности, где субъект и его творчество являются основой создаваемой картины мира. Они отвергли понимание сущности человека как вечной, неизменной, состоящей в разумности и социальности. С их точки зрения, человек определяется не извне, а из самого себя. У него нет никакой раз и навсегда данной сущности, человек – существо, которое от начала и до конца творит себя, свободно определяет свое существование. Он постоянно становится.

Разумеется, с их чрезмерной критикой разума, рациональности согласиться нельзя. Наука, рацио, конечно же, не на все проблемы нашей жизни могут дать ответ.

Но разум человеку всегда нужен, ибо «сон разума рождает чудовищ» (Гойя); принижение разума в своей крайней тенденции неизбежно ведет и к приниженности человека. Тем не менее, в социально-гуманитарном познании вполне целесообразно использовать такие герменевтические категории, как «понимание», «предрассудок», «вживание в текст» и т.п., разумеется, не противопоставляя их таким категориям, как «объяснение» и т.д.

Далее. Происходящие в настоящее время в мире процессы интеграции и глобализации сопровождаются возрождением партикуляризма, разобщенности представлений о мире. В условиях, когда поликультурные зоны расширяются, а контакты между культурами становятся все более интенсивными, больше, чем когда-либо, необходимо создание общей основы ценностей, которая обеспечит гармоничное сосуществование людей, как на международном, так и на местном уровне. Поэтому нам нужно большее внимание уделять поиску новых способов усиления межкультурного диалога с целью уменьшения насилия, развития духа терпимости, упрочения социального единства и т.п.

4. Напротив, структуралисты выступают за то, чтобы перестроить гуманитарное познание по типу наук о природе.

Они критикуют «иллюзии субъективности», диалога, интуиции и т.п., характерные для гуманитарных наук; «разве ядерная физика, восклицает К. Леви – Стросс, ищет диалога с микрочастицами, разве естественные науки развиваются путем «вживания» в свой объект? К. Леви-Стросс видит корень зла в гуманизме, отделившем человека от мира природы непроницаемой стеной. Объекты природы (бабочки, минералы) прекрасней артефактов. На меня, подчеркивает он, решающее влияние оказали естественные науки. Структуралистом меня сделало не созерцание картин Пикассо, Леже, Брака или Кандинского, а созерцание камней, цветов, бабочек и птиц. Современное творчество чрезмерно индивидуализировано, в отличие от коллективистского характера первобытного искусства. И в этом также вина гуманизма, стремящегося создать царство изолированных людей. Воплощением этих тревожных тенденций в искусстве, по мнению Леви-Стросса, является творчество Пикассо. Творчество Пикассо является одним из свидетельств того тюремного заключения, которому современный человек ежедневно подвергает свою человечность. Пикассо внес свой вклад в ограничение того замкнутого мира, в котором человек, оставаясь наедине со своими творениями, предается иллюзии самодостаточности. Что-то вроде идеальной тюрьмы, только еще более мрачной…».

По мнению К.Леви-Стросса, образцом объективности в современных гуманитарных науках является антропология. Антрополог, чтобы познать мир людей далекого прошлого, должен подняться над уровнем ценностей, присущих обществу или группе наблюдателей, он должен, описывая далекие общества, учитывать позиции и точку зрения также и наблюдаемого. Его задача, в конечном счете, - «построить некую систему отсчета, основанную на этнографическом опыте и одновременно независящую ни от наблюдателя, ни от объекта его исследования»[66].

5. В социальном познании не существует жесткого детерминизма. Оно во многом начинается с восприятия, воображения возможных миров, с построения социальных утопий и выбора между ними. Конечно, решения, действия каждого поколения, вступающего в жизнь, определяются достигнутым уровнем развития производительных сил, производственных отношений, существующими социальными и политическими институтами. В этом смысле оно несвободно, начало его деятельности как бы каузально-механически зависит от наличного бытия. Однако, что касается сути общественной жизни, то ее законы – это уже не природные, каузально-механические законы, это законы логики решения о свободном выборе, законы воплощения в действительность избранного людьми возможного мира.

6. В этой связи мы должны уйти от идеологии однолинейного прогресса, типичной для гегелевской и в определенной мере марксистской философии, рассматривающей движение человечества к лучшему обществу как неизбежное. Из этого вытекает, что с людей, с конкретного человека снимается ответственность за ход истории. За спиной людей действует «хитрость разума», осуществляющая сама собой на своем пути через историю разумное начало и царство свободы.

В действительности нет никакой неизбежности общественного развития по направлению к добру. Возврат, регресс, зло до сих пор были столь же возможны, как и прогресс, движение вперед и добро.

Идея неизбежности прогресса по сути оправдывает любые злодеяния на пути к нему. Изгнание зла из действительности обусловлено не логикой истории, а свободным и ответственным выбором людьми добра.

Далее. Следует отказаться от ориентации на один большой прогресс. Целью должны быть многие достижения многих людей.

В социальной сфере границы неопределенности еще более широки, чем в природе, в естествознании. Если в естествознании (за исключением физики элементарных частиц) субъект и объект познания противостоят друг другу, то в социальной сфере связь познающего субъекта и объекта познания, а также субъектов познания друг с другом, невозможно разорвать.

Следовательно, в социальном познании невозможно дать один единственный и категорический ответ. Никто не может претендовать на это (ни отдельный человек, ни какая-либо группа). Здесь нужны осторожность, дискуссии, критика, диалог, компромисс, соглашение. Отказ от сомнения, претензия дать единственно правильный ответ равносильны распространению дихотомических представлений, обещаниям либо лучезарного будущего, либо полной катастрофы.

Поэтому, чтобы справиться с неопределенностью, и в теории, и в политической практике нужно в большей степени уделять внимание эксперименту (который до сих пор в большей степени допускался в качестве метода в научных исследованиях природы), методу проб и ошибок, постепенным, частичным шагам, осторожным реформам, постоянно проверяемым практическим опытом (не отвергая, разумеется, теоретической проработки перспективы, ибо перспектива, идеалы всегда были нужны и будут нужны людям; важно эту перспективу, идеальные цели увязать с «земными», реальными задачами).

Ориентация на большой, отдельный прогресс неоправданна еще и потому, что не в состоянии учесть побочные следствия прогресса. К тому же, в таком случае в качестве необходимой жертвы прогресса оказываются многие люди, целые поколения. Очевидно, что это - аморальная позиция. Прогресс вообще, прогресс человечества, прогресс, откладываемый на будущее - это фикция. Прогресс должен быть нацелен на человека, на конкретных людей. Такое понимание прогресса мобилизует человека, побуждает его идти вперед, рождает в нем чувство удовлетворения.

7. Не отвергая количественных и материальных критериев прогресса, акцент необходимо сделать на качественные и нематериальные критерии. Ибо экономический рост, рост материальных благ сегодня наталкивается на границы, связанные с побочными социальными и экологическими последствиями.

Современная социально-гуманитарная мысль должна исходить из того, что ничто в природе и обществе не растет и не расширяется безгранично. Развитие человека, общества и природы основывается на уравновешивании процессов развертывания и углубления, эволюции и инволюции. Будущее зависит от того, сможет ли человек отказаться от безграничного роста материальных благ и сосредоточиться на духовном самоуглублении. Это трудно, поскольку такая установка выглядит как требование жертвы. Но ведь жизнь человека - это также равновесие внешних и внутренних сил, сил расширяющихся и сокращающихся. Если бы человек и в 30 - 40 лет продолжал расти, он, наверняка, не имел бы столь совершенной формы, каковая ему присуща сегодня.

Точно также и социальный организм не может расти и расширяться бесконечно. Он развивается нормально, когда ему присущ органический рост, связывающий рост экономики с задачами сохранения окружающей среды, упрочения политической стабильности, развития культуры и т.д. и т.п.

8. То есть, нужен новый, целостный, комплексный подход к миру, учитывающий его экологические, экономические, социальные и духовно-культурные компоненты. Необходимо возродить космологический подход, рассматривать природу как саморазвивающуюся систему, как самодостаточную ценность. Человек должен не покорять природу, не господствовать над ней, а соразмерять свое развитие с эволюцией природы. Коэволюция человека, общества и природы - вот закон развития мира.

В современных условиях, в сущности, создаются объективные предпосылки для смены стиля мышления, для его ориентации на целое, на перспективу. Чтобы познать сегодняшний сложный, противоречивый и нестабильный мир, нужны междисциплинарные исследования, нужны системно-структурные, глобально-эволюционистские концепции. Среди этих концепций важное место занимает теория универсальных закономерностей эволюции и самоорганизации сложных систем любого типа, как природных, так и социальных - синергетика.

Вполне возможно, что методологические принципы синергетики (в синергетике такие категории как «хаос», «катастрофа» и т.п. рассматриваются уже не отрицательно, а позитивно) могут послужить новыми ориентирами в поисках ответа на вопрос, куда «идет история», как прогнозировать пути развития сложных социально-природных систем, как выходить из сложных катастрофических (бифуркационных) ситуаций.

9. Как известно, обществоведам - марксистам была присуща абсолютизация устремленности общественного развития в одном направлении. При этом они «торопили» историю, недооценивали ее альтернативность. Они полагали, что история идет к своему концу – светлому коммунистическому обществу.

Вместе с тем, следует заметить, что подобное восприятие истории было присуще не только марксистски ориентированным представителям социально-гуманитарного знания, но оно было присуще и некоторым западным мыслителям. Вспомним Гегеля, который в победе Наполеона над прусской монархией в 1806 году усматривал торжество идеалов Французскои революции и начало эпохи их мировой универсализации. Можно вспомнить О.Конта и его идею грядущей постисторической позитивной стадии (ступени) общественного развития. Уже в наше время, в 1989 году, американский профессор Ф.Фукояма в статье «Конец истории?», опубликованной в журнале «Нешнл интерест» (США), по аналогии с идеей Гегеля, пришел к выводу, что либерализм, экономический и политический, преодолев в конце XX века наиболее серьезный и опасный вызов со стороны марксизма и социализма, завершает процесс универсализации истории, начатый Французской революцией. Теперь западная либеральная демократия выступает уже как окончательная форма правления, что, по сути, свидетельствует о «конце истории».

Конечно, признает Фукояма, в реальной, материальной жизни до победы либерализма еще далеко, однако, что касается духовной сферы, то здесь либерализм победил окончательно. Здесь уже нет места для борьбы идей. Остается «лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории».

Подобное видение исторического развития, как очевидно, не соответствует действительности. Нет пока предпосылок для прокапиталистического торжествующего оптимизма, нет безапелляционных данных для вывода о западном либерализме как символе «конца истории».

Однако, отвергая однолинейный прогресс, мы не должны впадать в другую крайность: превращать историю просто в клубок альтернатив. История все-таки – не хаотический поток событий, она – закономерное развитие.

10. Размышляя о будущем, многие советские обществоведы полагали, будто дальнейшее обобществление производства должно поглотить все иные формы хозяйствования, кроме государственной, отсюда более или менее логично вытекали представления о сохранении в неизменном виде сложившихся централизованных форм планирования и управления. Отсюда естественно проистекали также недооценка местной инициативы, предприимчивости, ответственности трудовых коллективов и объединений, кооперативных форм ведения хозяйства, в том числе в сфере услуг; фактическое исключение индивидуальной трудовой деятельности как одного из проявлений хозяйственной активности.

В действительности же, экономическая система, хозяйствование не должны быть жестко связаны с какой-то одной единственной формой собственности, с какими-то единственными, однообразными, раз и навсегда установленными формами управления, планирования, стимулирования. Не должно быть никаких ограничений для введения любых форм экономической организации, управления, порядка взаимодействия центра и мест, распределения между ними функций управления, юридических и имущественных прав. Всё это должно строиться в зависимости от характера потребностей общества и его членов, специфики самого производства. В свете этого сегодня настоятельной задачей является - дать возможность самим трудовым коллективам самостоятельно и ответственно решать вопросы оперативно-хозяйственной деятельности. Оптимальное сочетание интересов личности, трудового коллектива, общества - вот движущая сила экономики.

Между тем, в нашем обществоведении, в нашей философии в советское время недостаточно уделялось внимания проблеме интересов: единству общественных, коллективных и личных интересов, противоположности, борьбе интересов общества и эгоистических, индивидуалистических интересов. Известно, что развитие идёт через единство и борьбу противоположностей, однако встаёт вопрос, какие силы участвуют в этой борьбе, как через борьбу прийти к единству? Порой велись абстрактные дискуссии о видах, типах противоречий, но коль скоро при этом не обращалось внимания на характеристику социальных сил, цена этим дискуссиям была невелика. В то же время жизнь давала и даёт в этом отношении богатейший материал о борьбе против бюрократизма, консерватизма, невежества, индивидуализма, своекорыстия и т.д. и т.п. Очевидно, что общеметодологический, философский подход требует учитывать в общественном развитии обе тенденции: и к борьбе, и к единству.

Такой подход, с одной стороны, помогает выявлять и преодолевать застойное, устаревшее, активно вторгаться в жизнь, глубоко анализировать вновь нарождающиеся, зачастую противоречивые тенденции. С другой, - обнаруживать тенденции к единству и укреплять их.

Очень важным философско-методологическим требованием является требование целостного, комплексного анализа взаимодействия различных сторон общественной жизни. Речь идёт в данном случае о таком подходе, который бы учитывал сложную взаимосвязь и взаимодействие производительных сил и производственных отношений, экономики и политики, централизма и демократии, личных и общественных интересов, культуры, идеологии и материальных условий жизни общества.

Именно такого комплексного подхода нам недоставало и ещё зачастую недостаёт. Между тем, научно обосновать необходимость изменений в организационных формах управления современным производством - это значит подвергнуть анализу характер и структуру производительных сил в единстве с производственными отношениями. Также невозможно искать новые пути и методы управления производством в отрыве от анализа политического развития, духовной сферы. Недооценка органичной взаимосвязи этих моментов грозит отрывом от жизни, от реальных процессов развития экономики, политики, духовной жизни, приводит на позиции схоластического теоретизирования.

В конечном счёте, за любой, даже самой фундаментальной философской идеей стоят реальные процессы. Поэтому приток свежих идей необходим на всех этапах научного знания, в том числе и на этапе общих методологических проблем. Даже такие наиболее общие проблемы философии как связь материи и сознания, соотношения количественных и качественных изменений, эволюционной и революционной форм движения - все они нуждаются в более глубоком осмыслении применительно к современному этапу развития нашего общества.

В прошлом, например, отечественная философия не уделяла должного внимания исследованию роли сознания как активной, творческой силы человека. Вся аргументация обычно направлялась на то, чтобы выявить материальную обусловленность сознания, которое начинает при таком подходе выступать почти как что-то второстепенное.

Конечно, мы не забывали отмечать относительную самостоятельность общественного сознания. Но достаточно ли полно выражает суть дела понятие "относительной самостоятельности"? Представляется, что недостаточно. При этом невольно получается, что активная - хотя и искажённая - роль общественного сознания отдаётся субъективизму, а роль и механизм образования научного, верного по отношению к объекту сознания зачастую не выходит за рамки правильного отражения. В целом можно сказать, что в нашей философии существовала (да и сейчас существует) заметная тенденция недооценки роли сознания и всех феноменов, связанных, так или иначе, с сознанием: субъективного фактора, социальной психологии, подсознания, интуиции и т.д.

Недооценка относительной самостоятельности сознания проявлялась также и в том, что, обращая внимание на выявление и познание объективных законов экономики, мы нередко демонстрировали однобокость в понимании объективного характера этих законов. Многие из философов считали, что поскольку объективные законы общественного развития действуют независимо от сознания и воли людей, постольку они действуют, чуть ли не автоматически. Здесь недооценивается существенный, решающий момент, что в любом случае законы общественного развития - это законы совокупной деятельности самих людей. Фаталистическая трактовка общественных законов неизбежно обернулась упованием на автоматическую реализацию преимуществ и возможностей "социализма".

И, как всегда бывает, одна крайность порождает ей противоположную; реакцией на фаталистическое понимание экономических законов является субъективизм, но вместе с ним и волюнтаризм. И своеобразную логику этого можно понять. Если экономические законы действуют автоматически, то всякие мероприятия и проекты в экономике и политике, даже если они совершенно произвольны, можно считать использованием объективных законов. В результате таких перекосов в теории и политике зачастую нарушались действительныезакономерности общественного развития, снижалась социальная активность и ответственность людей.

Конечно, мы и прежде неоднократно говорили и писали о приоритете человека, но на деле гуманистический подход по существу подменяли экономическим, технократическим, сциентистским. К социальной сфере, к человеку мы относились как к чему-то второстепенному. В решающей степени это и обернулось теми застойными явлениями, с которыми столкнулось наше общество.

Именно поэтому одна из важнейших задач философии - это разработка гуманистической проблематики, воспитание гуманистического мышления. Мыдолжны, наконец, научиться подвергать каждый экономический, хозяйственный, технический проект своего рода гуманитарной экспертизе, выявлять его человеческий смысл, человеческую направленность, гуманистическое содержание.

Из-за склонности к своеобразному технократизму, из-за абсолютизации материально-вещественных факторов наша философия не уделяла должного внимания разработке такой важнейшей проблемы, как проблема демократии. Между тем, демократия - это важнейший и единственно возможный способ существования подлинно свободного общества. Только демократия, широкое участие трудящихся в реализации собственности, их совладение средствами производства, непосредственное участие в принятии решений по управлению производством, всеми другими сферами общества и т.д. и т.к. способны разрушить эгоистические претензии бюрократии, воспитать чувство собственного достоинства, самоуважения, гражданственности в самом высоком понимании этих слов.

Можно привести ещё немало примеров, указывающих на то, что наша философия, наши философы в советское время "не сделали", "не разработали", сделали, разработали "не так, как надо". Подобная "методология" оценки философских достижений в принципе допустима, но не вполне обоснована. При таком подходе можно найти немало "нерешенных вопросов" и у таких классиков философской мысли, как, например, Платон, Аристотель, Гегель. Да, некоторые советские философы прагматически "подгоняли" философию под сиюминутные потребности политики, были нетерпимы в дискуссиях, навешивали на своих оппонентов политические ярлыки. Но, тем не менее, философия жила и развивалась. Как отмечает американский исследователь советской философии Лорен Р. Грэхэм, "советский диалектический материализм является впечатляющим интеллектуальным достижением... диалектический материализм, без сомнения, есть искренняя и обоснованная попытка понять и объяснить природу. По универсальности и степени разработанности диалектико-материалистическое объяснение природы не имеет равных среди современных систем мысли. В самом деле, необходимо было бы вернуться на несколько веков назад, к аристотелевской схеме природного порядка или "картезианской механической философии, для того чтобы найти такую систему, основанную на самой природе, которая могла бы соперничать с диалектическим материализмом по степени развития или целостности строения"[67].

Такие советские философы, как М.М. Розенталь, М.Т. Иовчук, И.С. Нарский, П.В. Копнин, Л. Б. Баженов, Г.Н. Волков, B.C. Готт, Э.В. Ильенков, Н.И. Лапин, М.Э. Омельяновский, Х.Н. Момджян. А.Ф. Окулов, И. Т. Фролов, С.Ф. Одуев и многие-многие другие, на мой взгляд, внесли большой вклад в развитие философии в советский период, отстояли её честь и достоинство, их имена составили её славу.

Мне не нравится, когда сегодня некоторые публицисты, учёные, политики о нашем прошлом, в том числе и нашей философии, говорят и пишут только в черных тонах. Для честного, порядочного человека главное это истина, правда. Русский мыслитель П.Я. Чаадаев писал: "Я люблю Родину, но не с закрытыми глазами и запертыми устами." Мы должны видеть всё страшное и позорное внашей истории и осудить это. Извлечь уроки для настоящего и будущего. Но если любишь Родину, то делаешь это с болью, а не с улюлюканием, не издевательски. Кто издевается над своим прошлым, прошлым своей страны, оскорбляет идеалы предшествующих поколений, тот вряд ли может иметь собственные общественно-значимые идеалы, тот вряд ли искренне беспокоится о будущем Родины.

К тому же, вину за положение дел в философии несут не только и не столько философы, сколько политики. В конечном счёте, если в общественном развитии замедленность и застой, то, как правило, застойные явления и в философии. Застойная практика, консервативная политика не нуждаются в общественной теорий как духовном катализаторе прогресса, они нуждаются, скорее, в апологетике, в оправдании.

Так что сегодня и политика, власть имущие должны изменить свое отношение к теории, философии. Не требование комментировать, разъяснять и пропагандировать уже принятые решения (в обосновании, разработке которых наука, ученые зачастую и не принимали никакого участия), не ироническое: что там опять выдумали «ученые мужи», а уважение к теории, понимание ее возрастающей роли в обществе, не нарекания и проработки, а стимулирование творческой активности ученых, формулирование широкого и перспективного социального заказа, привлечение ученых к разработке и гуманистической экспертизе важнейших народнохозяйственных и социальных проектов – вот принципы отношения власти, политики и философии (теории).

И все же, в конечном счете, несмотря ни на какие негативные явления в самой реальной жизни, философия (благодаря своей мировоззренческой функции и своей методологии), если она желает быть подлинной духовной квинтэссенцией времени, должна противостоять любым попыткам подчинить ее текущим, сиюминутным запросам практики, превратить ее в апологета авторитарной власти и политики.

11. Сегодня можно констатировать, что несмотря на углубляющийся раскол мира на конфронтирующие друг с другом социально-политические системы и культуры, начал процесс формирования единой мировой цивилизации,. выступающий как сложное, противоречивое целое, в которой взаимодействуют различные социально-политические системы, государства, нации, народы с различными геополитическими интересами, с различными культурами, религиями и т.п., но, вместе с тем, и имеющие общие интересы, связанные с решением все обостряющихся глобальных проблем, в конце концов, с решением проблемы выживания, сохранения жизни на земле.

Человечество, вероятно, вступает в новую эру, вектор развития которой направлен в сторону грядущей «постиндустриальной», «информационной» цивилизации, цивилизации «третей волны» и т.п.; суть дела не в названии, а в том, что грядущая цивилизация будет отличаться от предшествующей наукоемкой экономикой, инновационным предпринимательством, более высоким качеством жизни и развитием личности. Бесспорно, компьютер изменит и тип производства, и образ жизни, и стиль мышления человека.

И если с точки зрения технологической основы будущее за информационным обществом, то в социально-политическом плане оно - за гражданским обществом, признающим, утверждающим, защищающим универсальное, абсолютное значение прав и свобод личности. Не только гражданских и политических, но и социальных. Правовой строй не может быть сведен лишь к поддержанию юридической «благопристойности» отношений между государством и его гражданами. Подлинно гражданское общество должно гарантировать социальную защищенность человека. Во всяком случае, тенденция движения от либерально-правового государства к государству социальному в современных условиях стала уже весьма очевидной.

Важнейшим фактором общественного развития сегодня становится фактор интеграции, глобализации. Особенно в сфере экономики. Очевидно, ускорение темпов изменений в мировой экономике сегодня, прежде всего, осуществляется на основе глобализации, которая, начиная с 90-х годов, становится, можно сказать, главной экономической силой.

Вместе с тем, наряду с этим процессом, или лучше сказать, в нем самом одновременно возрастает роль национально-культурного фактора. Примечательно, что многие страны достигли больших успехов, прежде всего в тех сферах производственной деятельности, которые в наибольшей степени опирались на уникальные черты национального характера и истории (Китай, Япония, например). То есть, глобализация и интеграционные процессы осуществляются через развитие посредством многообразия и различия.

В свое время М.Вебер, очевидно, слишком абсолютизировал протестантские корни рыночной экономики. Совершенно другие типы культуры, как, например, синтоистский, романский, скандинавский, азиатский и др. также вполне обеспечивают быстрое развитие экономики. В целом, безусловно, учитывая социокультурные факторы в развитии экономики и страны, все же не следует абсолютизировать различия в национальных культурно-исторических и психологический сферах. Законы экономики, законы производства все-таки едины. В их основе материальные и духовные интересы людей, их стремление к творческому самовыражению.

В конечном счете, планетарная, общемировая цивилизация формируется не как механическое слияние локальных цивилизаций под воздействием Западной Европы и США, а как органичное сближение западных (индивидуалистических) и восточных (коллективистских) форм хозяйствования и культуры. История никогда не закончится, поскольку многообразие и различие культур - невозможно преодолеть. Напротив, это многообразие и различие будут возрастать в той мере, в какой человечество будет освобождаться от материально-экономической зависимости, в той мере, в какой будут возрастать свобода человека и возможности для индивидуальной творческой активности людей.

12. Что касается духовно-идейной сферы, то и здесь по-прежнему конфронтируют различные социально-политические, национальные, культурные, религиозные и т.п. идеи и традиции. И в этой конфронтации отнюдь не просматривается близкая победа либерализма.

Тем не менее, предпосылки для диалога, безусловно, есть. Различные философско-кулътурологические направления, течения, системы вступают, вынуждены вступать в диалог друг с другом с целью выявить основные духовные ориентиры, ценности, которые должны стать опорой человеку на пороге нового тысячелетия.

Пока борьба, обновление идей идут под знаком торжества либерализма. Приверженцам либерализма пока удается восхвалять «чистое» частное предпринимательство и рынок.

Однако общечеловеческие ценности приобретают все большее признание. Осознание их приоритета уже в 80-е годы было обусловлено теми глобальными проблемами, которые предстали, прежде всего, в отрицательной форме (ядерная опасность, экономическое выживание, угроза голода, болезней и т.п.). Очевидно, что решение этих проблем требует общечеловеческой консолидации, преодоления классовой и национальной разобщенности.

Вместе с тем, что касается положительного определения общечеловеческих ценностей, то в данном случае теоретический поиск весьма нелегок. Как их связать с социально-культурными, религиозными, национальными ценностями? Мировые религии, казалось бы, претендуют на выражение общезначимых, общечеловеческих ценностей, тем не менее, они отнюдь не всегда способны устранить конфликты и противоречия даже на межрелигиозной почве. По-видимому, акцент следует сделать на индивидуальность, на личность, ее развитие, ее свободу и достоинство. На творческий труд и семью, на счастье семейной жизни. Эти ценности следует рассматривать в качестве базисной основы человеческого бытия, базисной основы человеческих ценностей.

Ha социально-политическом уровне это означает признание как приоритетных прав человека на свободу, так и прав на свободное развитие. Эти права первичны. По сути, они являются всеобщим эквивалентом всех социальных связей между людьми.

Отсюда очевидно, что в центре социально-гуманитарного знания должен быть человек. Во всяком случае, начиная с Нового времени, человек уже оказался в центре философии. Все свои проблемы философия с тех пор осмысливает, исходя из человеческого бытия. Даже позитивистски ориентированные школы философии, традиционно отвергающие все метафизические, мировоззренческие проблемы, отчетливо обнаруживают гуманистические тенденции.

Однако современная ситуация требует корректировки концепции гуманизма, сформулированной классической философией.

Современный человек, обладая сверхчеловеческой силой, все еще не поднялся до уровня подлинно человеческих разума и нравственности. Его материальные потребности, его желания постоянно растут и в сущности постоянно удовлетворяются, а духовно он все еще, что называется, не "на высоте", духовно он зачастую становится беднее, черствее, отчужденнее, т.е. "бесчеловечнее".

Замечательный русский философ Н.А. Бердяев в нарастающей бездуховности видел одну из самых серьезных угроз человечеству. Сегодня жизнь человеческих обществ, стоит под законом господства экономики, техники, лживой политики, яростного национализма. Иерархия ценностей определяется по принципу пользы, при совершенном равнодушии к истине. Духовная культура задавлена. Цели человеческой жизни померкли. Человек перестал понимать, для чего он живет, и не имеет времени задуматься над смыслом жизни. Жизнь человека заполнена средствами к жизни, которые стали самоцелью, - предостерегал Бердяев еще в начале XX века. Мы сейчас безоговорочно, безапелляционно говорим о собственности, деньгах, богатстве как факторе независимости личности. И в этом есть момент истины. Есть собственность, есть деньги - есть или, точнее, может быть и независимость. Но правда и в том, что собственность может сделать человека рабом материального мира, рабом объектов. Бердяев это видел и потому подчеркивал: деньги - великий поработитель человека и человечества"; "в царстве денег, в бумажном царстве цифр, бухгалтерских книг, банков... человек все более переходит из реального царства в царство фиктивное"[68].

В работе «Опыт философии жизни» М. Шелер уподобляет жизнь современного человека жизни «в темной тюремной камере». «Тюрьма – это ограниченная нашим разумом, ориентирующимся исключительно на чисто механические феномены, человеческая среда с ее цивилизацией». Европейский человек – это узник, который со вздохами и стонами влачит груз им же изобретенных механизмов и который из-за того, что взгляд его устремлен вниз, на землю, … забыл своего Бога и свой подлинный мир».

М.Хайдегер также отмечает, что в свое время Новалис ностальгию рассматривал как фундаментальное настроение для философствования. Но существует ли сегодня ностальгия? Не стала ли она невразумительным словом? Разве нынешний городской человек, обезьяна цивилизации, не разделался уже с ностальгией? – пишет М. Хайдегер.

Все мыслящие люди сегодня безоговорочно присоединяются к предостережению выдающихся мыслителей об упадке духовности современных людей, тем более, что угроза ее утраты еще более возросла.

Целью современного человека, как справедливо отмечает Э.Фромм, является обладание. Человек убеждён, что значит больше, если больше имеет. Поэтому он испытывает антагонизм по отношению ко всем другим людям, всех считает конкурентами, завидует - тем, кто больше имеет, боится тех, кто имеет меньше и т.д. и т.п. Эта борьба всех против всех неизбежно стимулирует внутри общества социальную, классовую борьбу, а в международном плане - войну между народами. Как подчёркивает Э. Фромм, алчность и мир - исключают друг друга.

В погоне за материальными благами человек утрачивает себя, перестаёт быть самостоятельной, автономной, духовной личностью. Этому сегодня способствует и объективное положение вещей: господство больших, анонимных бюрократических организаций. Человек стал придатком технобюрократической машины. Его чувствами, мыслями манипулируют правительство, индустрия и находящиеся под их контролем средства массовой информации.

Всё это и требует сегодня, настоятельно требует, утверждения общечеловеческих ценностей. Развитие человека должно рассматривать как высшую цель, как самоцель. Собственное счастье человек должен видеть не в том, чтобы обладать многим, а быть многим. Он должен стремиться не к власти, не к превосходству над другими людьми, а к солидарности с ними. Это значит, идею прав и свобод человека сегодня должно соотнести с идеей прав и свобод народа каждой отдельной страны и народов всех стран мира. К сожалению, в настоящее время лидеры развитых стран громогласно декларируют права человека, но игнорируют права народов, прежде всего развивающихся стран.

Современный человек, современные люди также должны стремиться не "покорять", а беречь природу. Совесть, чувство онтологической вины за всё происходящее в мире должны сегодня выдвинуться на первый план в иерархии человеческих ценностей и норм поведения. Я лично не несу политическую вину за войны, гибель людей, отсталость многих стран, но я должен испытывать чувство вины, метафизической вины за всё случившееся. И если у меня, у тебя, унего есть это чувство, значит у всех нас есть свободная добрая воля действовать на благо человека и человечества.

Итак, в центре современной системы ценностных координат должен находиться человек ответственный, понимающий, что цивилизация выступает как органическое единство природы и общества. Более того, сегодня культурная эволюция, развитие человека все в большей мере должны приспосабливаться к естественной эволюции природы. Гуманизм сегодня должен быть органически соединен с моралью и наукой. В свое время Протагор утверждал: человек - мера всех вещей. Сократ поправил его: разумный человек. Сегодня мы должны сказать: разумный, нравственный человек. Человек, которому присуща метафизическая ответственность за все происходящее в мире. Гуманизм, наука и мораль в современных условиях, по сути, означают единое, культурное движение, которое содержит ответ на фундаментальные вопросы нашего бытия: что такое человек и на что он может надеяться?

13. Россия. Бесспорно, нам надо искать собственный путь, обрести собственное лицо. Мы сейчас принижаем себя. Возврат в цивилизацию у нас зачастую воспринимается, по сути, как подражание Западу, Во всяком случае, многие наши политики делают ставку на «европеизацию», точнее даже, «американизацию» нашей жизни. При этом забывают, что Запад, западные страны, в том числе и США, в своем развитии, всегда опирались на укоренившиеся там национальные, культурные традиции.

Россия во многом отличается от Запада. Она никогда не была государством одного этноса. Она развивалась как полиэтническая общность, Россия не национальное, а государственное образование, она сформировалась, впитав в себя ценности национальных и этнических культур народов, населявших Европу и Азию.

Исходя из этого, и надо изучать и решать проблемы нашей страны. Не европеизировать, не американизировать, а учитывать традиции ее народов, исторические, этнические, культурные особенности их жизни.

Русские мыслители всегда искали свой путь, собственную судьбу России. Н.М.Карамзин писал: можно заимствовать все полезное, но стыдно подражать. В.О.Ключевский в том же духе подчеркивал: можно заимствовать чужой способ вязания чулок, но стыдно заимствовать чужой образ жизни. Учиться надо, но не надо терять лицо. Личность, нация, народ всегда должны иметь собственное лицо. Нам надо не подражать, не «европейничать» (Н.Я. Данилевский), а изучать и впитывать опыт Европы, обеих Америк, а также и Востока, примерять, прилаживать его к нашим традициям: историческим, этническим, культурным, к особенностям хозяйственной жизни народов России. Нам нужно выработать такой социально-экономический порядок, в котором был бы осуществлен синтез ценных сторон индивидуалистического хозяйства (типичного для Запада) с ценными сторонами идеала совместного хозяйствования (характерного для России).

С этой задачей органично связана задача национального взаимодействия народов России, бывшего Советского Союза. Некоторые люди необоснованно рассчитывают, что лишь национальное разъединение, расхождение поможет решить задачу возрождения наций и государств.

Это иллюзия. Нации развиваются, взаимодействуя и сотрудничая. Это общемировая тенденция. Тем более, это свойственно народам, жившим и живущим в России. Как справедливо писал И.А. Ильин, Россия - не случайное нагромождение территорий и племен, но живой, исторически выросший и культурно оправдавшийся организм. Этот организм есть географическое единство, части которого связаны хозяйственным взаимопитанием; этот организм есть географическое единство, оно есть государственное и стратегическое единство; оно есть сущий оплот европейско-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия.

Вместе с тем, признавая, учитывая самобытность российской истории, нельзя эту самобытность абсолютизировать. Нельзя ссылаться на свой неизменяющийся менталитет. Характер народа не constanta. To, что порой, кажется, раз- и навсегда данной чертой характера народа, во многом зависит от условий его исторического становления, от обстоятельств бытия народа в тот или иной период истории. Во всяком случае, характер народа не может определять его политическую судьбу. Я думаю, история доказывает заблуждение Спинозы и Гегеля, считавших, что некоторые народы (например, турки, славяне, китайцы и т.д.) являются неисторическими народами, ибо неспособны к политической борьбе.

Каждый народ идет к свободе и демократии своим путем. Ни один народ не стал демократическим, политически свободным и либерально настроенным внезапно, вдруг. Немало стран и сегодня не достигли подлинной свободы, многие люди и сегодня еще не знают, что такое свобода.

И все же: свобода, демократия, развитие личности - это перспектива, это универсальная судьба человечества. Рано или поздно все народы, конечно, собственным путем придут к осознанию и обретению свободы.

Конечно, у России свои традиции, свои особенности, своя история. Отвергнуть их - значит забыть свои корни, но и абсолютизировать их, значит потерять надежду, обречь Россию на отсталость и застой. Ведь есть черты в нашем характере, есть традиции, которые нам надо изживать. Нам надо изживать такие, традиционные наши недостатки, как уравнительность, иждивенчество, надежда на царей, вождей и т.п. Нам, россиянам, надо преодолеть колебания, слабохарактерность, замешательство, благодушие, безответственность, самодовольство, мечтательность, уныние, безволие и т.д. и т.п. Хватит нам вознаграждать себя мечтой о том, что мы - «народ-богоносец», надеяться на чудо, на авось, на «варягов».

В то же время в русском же характере коренятся и такие высокие качества, как величайшее трудолюбие, честность, справедливость, правдивость, искренность чувств, солидарность,подъем за общее дело, уникальная терпеливость и терпимость, мужество, бесстрашие, самопожертвование. Все эти качества помогали россиянам перенести испытания, спасали наш народ. Если мы это осознаем, Россия возродится и действительно скажет свое слово, русский народ сможет решающим образом содействовать духовному «всеединству» человечества, но в любом случае, нужно помнить: человечество идет универсальным путем, и Россия - не исключение. Только развиваясь в русле общечеловеческой цивилизации, Россия может идти вперед, сохранить свою уникальность. Только усваивая достижения мировой цивилизации и культуры, Россия может обеспечить расцвет собственной цивилизации и культуры, занять достойное место в семье народов мира.

14. Итак, мы живем во все усложняющемся мире. Наши теоретические ориентации на движение к бесконфликтному, унитарному, социально-однородному обществу не оправдались. Современное общество все более дифференцируется, стратифицируется. Ему присущи самые разнообразные конфликты: экономические, национальные, религиозные и т.п. В будущем вполне возможен острый социальный и политический конфликт, связанный с борьбой за обладание социально значимыми знаниями, ибо в перспективе, как очевидно, информация, знания станут основными ресурсами, как общества, так и индивида.

Но это означает, что ученые, педагоги, представители социально-гуманитарных наук и вообще все те, кто стоит у истоков производства и распространения знаний, неминуемо в будущем будет играть важнейшую роль, как в порождении социальных конфликтов, так и в их разрешении.

Наряду с этим, здесь может возникнуть еще одна сложная и опасная проблема: разрыв органической связи между знаниями и мыслью. Вспомним предостережение Гераклита и Гегеля: многознание не делает нас лучше, умнее и нравственнее. В сущности, эта проблема существует и сейчас. Более того, она никогда прежде не была столь острой, как сегодня.

Отсюда вытекает задача: образование, педагоги, представители социалъно-гуманитарного знания должны не просто давать знания, они должны развивать в людях способность ответственно мыслить, понимать, оценивать ситуацию, размышлять о том, как им поступать, каковы будут последствия их действий. То есть они должны помочь людям избежать бездумной зависимости от технических средств производства, накопления и распространения знаний; помочь им обрести способность оценивать, отбирать, оперировать, управлять знаниями.

Все это объективно и субъективно повышает роль ученых, педагогов, особенно представителей социально-гуманитарного знания в жизни современного общества. Они не должны замыкаться в башне из слоновой кости, не должны претендовать на роль оракулов, единственно обладающих истиной. Они не должны думать и действовать с позиций узких специалистов, они должны охватывать весь комплекс социальных проблем, существующих в обществе. Ученые, педагоги обязаны участвовать в общественно-политической жизни. Они обязаны участвовать в диалоге с общественностью; должны разъяснять людям существующие проблемы, социальные теории, раскрывать им возможные сценарии развития общества. Они должны, подчеркиваем еще раз_, быть мужественными, честными; покончить с конъюнктурными пристрастиями; исходить из реальной жизни, из реальных противоречий и конфликтов, а не из того, чего хотят, что нужно власть имущим.

Если ученые, педагоги будут следовать такой линии поведения, тогда они не будут создавать никаких утопий (или антиутопий), никаких <<измов>>. Тогда их выводы будут реальны, наука будет служить динамике общества, а сами они будут достойными, уважаемыми гражданами общества.

Вместо заключения

Будущее философии.

Мышление непрерывно, всегда опирается на традиции. Новое и отличается от старого и органично с ним связано. Философия нашего времени помимо ответов на новые вопросы дает также и ответы на вопросы, которые человечество поставило ещё в прошлые века. В сущности, философские вопросы вообще выходят за пределы конкретного времени. Что такое мир, жизнь, смерть, боль, счастье? Почему мир зачастую противостоит человеку как чуждая сила, почему существует отчуждение между Я и Ты? Эти, беспокоящие дух, вопросы были метафизической, онтологической потребностью человека во все времена.

Философия никогда не закончится потому, что каждый человек вновь и вновь ставит эти метафизические, онтологические вопросы, а также и потому, что философствование отвергает ответы в духе да, нет, чёрное, белое, или-или, то или другое и т.п. Философствование предполагает п