О. Конт, Г. Спенсер, Дж. С. Милль). 2 страница

Но как будет регулироваться деятельность самой бюрократии? Владея, по доверию от общины, всей землею, капиталом, средствами передвижения, имея в своем распоряжении все военные силы и полицию, это всемогущее, правильно организованное чиновничество, состоящее из людей, по большей частью отличающихся таким же агрессивным эгоизмом, как и рабочие, но не подчиненных, как они, контролю высшей власти, обязательно начнет извлекать выгоды из своего положения за счет управляемых.

Итак, позитивизм провозглашает своей главной задачей изучение явлений, т. е. прежде всего того, что дано нам в ощущениях, что наблюдается, что есть, что существует. Свидетельства чувств, считают приверженцы позитивизма, единственно доступны познанию. Так называемые причины и сущности - это всего лишь фиксация последовательности явлений. Всякая иная их трактовка - абстрактные, схоластические, построения, не имеющие ничего общего с наукой.

Критика умозрительных причин и первосущностей, безусловно, оправданна. Тем не менее, подлинно научный поиск всегда направлен на выявление причин и сущности явлений. Еще Бэкон отмечал, что за видимыми явлениями скрываются сущности вещей и процессов.

Бесспорной заслугой позитивистов является их попытка создать - в противовес метафизическим социологическим построениям - социальную науку, социологию (термин О. Конта), которая имела бы столь же строгий характер, как, например, физика. Апеллируя к социальным чувствам, составными элементами которых являются интеллектуальные, нравственные и эстетические способности, позитивисты рассчитывают на улучшение человеческой природы, на поступательное движение человечества.

Позитивисты - гуманисты и демократы. Во всяком случае - субъективно. Они признают, что в обществе много зла и несправедливости. Но все насильственные перевороты это зло только усугубляют. При переходе через различные стадии цивилизации кризисы неизбежны, но чтобы сделать их менее продолжительными и более спокойными, необходимы политические средства, а главное – воспитание, улучшение нравов.

НЕОПОЗИТИВИЗМ.

(«Венский кружок», Б. Рассел, Л. Витгенштейн, неореализм)

Итак, основоположник первой исторической формы позитивизма О. Конт утверждал, что наука не нуждается в какой-либо стоящей над ней философии, что она сама по себе может быть применена к любой сфере и что она не желает иметь дела с какими-либо метафизическими проблемами, то есть с проблемами, связанными с претензией раскрыть причины, закономерность или сущность явлений. По Конту, наука не может объяснять, она лишь описывает явления и отвечает на вопрос как, а не почему.

Вторая историческая форма позитивизма – эмпириокритицизм (или махизм). Его основоположники Э. Мах и Р. Авенариус.

В отличие от Конта, стремившегося создать «синтетическую» науку, обобщающую выводы всех наук, махисты акцент сделали на разработку теории познания.

Как и почему возник «второй» позитивизм?

Под влиянием классической механики научная картина мира к началу ХХ века приобрела завершенный вид; казалось, что для дальнейших исследований нет никаких перспектив. Когда Макс Планк спросил своего учителя Philipp v Yolly, чем ему заниматься, тот ответил только не теоретической физикой, она близка к своему завершению и скоро будет столь же стабильной системой, как и геометрия, которая остается неизменной уже более века.

Но эта иллюзия быстро была разрушена такими важными научными открытиями, как открытие лучей рентгена (1895 год), квантовой теории Планка (1900 год), специальной (1905 год) и общей (1916 год) теории относительности, модели атома Резерфорда (1913 год). Все эти открытия разрушали картину мира, созданную на основе воззрений Ньютона и Галилея.

Эти перемены и вызвали кризис: многие пришли к выводу, что все познание относительно. На смену догматическим пришли релятивистские представления.

Растущая математизация науки также способствовала этому кризису. Многие ученые стали говорить об «исчезновении» объективной реальности, материи, стали утверждаться взгляды будто наши знания не отражение объективной реальности, но продукт сознания.

В частности, Э. Мах и Г. Авенариус утверждали, что реальность – фикция, что эксперимент и экспериментатор связаны «принципиальной координацией», что всякую реальность нужно понимать сквозь призму изучающего ее наблюдателя. Вместе с тем, Э. Мах и Р. Авенариус и их последователи, так же как и О. Конт, лишили науку мировоззренческого значения, утверждали, что науке чужды все метафизические проблемы. Выдвинув тезис о «нейтральном» характере «элементов мира»[6], махизм рассчитывал преодолеть противоположность «комплексов ощущений» материализма и идеализма, бытия и сознания, отождествлял науку с описанием непосредственно данного нам в ощущениях, в показаниях органов чувств. Вместе с тем, махисты, были правы, когда критиковали механистическое понимание причинности, а также представления классической физики об абсолютности пространства и времени. Однако при этом они, с одной стороны, впадали в релятивизм, а, с другой стороны, биологизировали и психологизировали основные понятия теории познания.

Третья форма позитивизма – неопозитивизм. Его первый вариант – логический позитивизм, или логический эмпиризм.

Как возникло это направление, эта форма позитивизма?

После первой мировой войны, в 1922 г., кафедру философии индуктивных наук Венского университета (которую в конце XIX - начале XX вв. занимал Э. Мах) возглавил Мориц Шлик (1882-1936). Вокруг него образовалась группа ученых ("Венский кружок"): Отто Нейрат, Герберт Фейгель, Ф. Кауфман, Рудольф Карнап и др. К Венскому кружку принадлежали А. Айер (в известной мере), Л. Витгенштейн, выпустивший в 1921 г. "Логико-философский трактат". С Венским кружком идейно был связан и Б. Рассел, который хотя к Кружку и не принадлежал, тем не менее, с ним себя вполне определенно идентифицировал. Во всяком случае, его работа "Принципы математики" (совместно с А. Уайтхедом) сыграла большую роль в систематическом обосновании символической логики. По проблемам специальных наук участники Венского кружка тесно взаимодействовали с выдающимися математиками Отто Хаком, Паулем Менгером и Куртом Геделем.

"Венский кружок" оказал в 30-е гг. ХХ века сильное влияние на развитие научной мысли. Однако в I938 году он фактически распался в связи с приходом к власти фашистов. Карнап, Рейхенбах, Фейгель переехали в США, Витгенштейн, Вайсман и Айер уехали в Англию.

* * *

Приверженцы "Венского кружка", подобно своим позитивистским предшественникам, провозгласили необходимость строго научной позиции: приоритетность фактического, предубеждение против так называемых метафизических проблем. Но что отличает новый позитивизм от старого? В первую очередь та роль, которую он придает в своих теоретических построениях логике и языку. Именно в этой связи этот вид позитивизма и получил название логический позитивизм.

Логический позитивизм в отличие от своих предшественников, в частности махистов, уже не рассматривает чувственные данные, ощущения и т.п. в качестве субстанциональной основы мира и его познания; для его приверженцев - лишь материал, исходная данность познания; они делают акцент на логические исследования языка науки, всех предложений, с помощью которых мы высказываемся об окружающем нас мире. То есть, в конечном счете, для логического позитивизма характерно утверждение, что тела, свойства, предметы, структура, законы и т.д. следует понимать как логические конструкции из элементарных фактических данностей.

Наблюдаемость, ощущаемость, наличность, данность фактов есть критерий осмысленности какого-либо предложения. Предложения, которые ничего не говорят о фактах, в которых вообще речь не идет о чем-то данном, фактическом, считаются логическими позитивистами бессмысленными. Исходя из этого, сторонники этого вида позитивизма отклоняют все метафизические построения, все философские суждения, не опирающиеся на естественнонаучные данные; причем эти предложения отклоняются не столько потому, что в современных условиях не могут быть еще подтверждены имеющимися естественнонаучными знаниями, сколько, скорее, потому, что с точки зрения логики они не содержат необходимых фактов или отношений. Именно поэтому эти предложения и являются бессмысленными.

Философия в этой связи, с позиции неопозитивистов, не какая-то наука, наряду с другими имеющая свой предмет, исследующая свои факты. Задача философии - добиваться ясности предложений, посредством которых мы говорим о фактах. С этой целью именно она должна элиминировать из науки все не имеющие смысла рассуждения, возникающие в результате неправильного употребления языка, нарушения его логических правил. Она должна обеспечить построение идеальных логических моделей осмысленного рассуждения и на этой основе обеспечить четкую, строгую связь предложений в научном языке. Тем самым задача философии ограничивается сферой языка науки либо анализом повседневного, естественного языка, в который включается и язык науки.

Существенно важными и новыми для неопозитивизма в этой связи являются воззрения на математику и логику. Если Д. Ст. Милль, представитель первого позитивизма, полагал, что ценность математики и логики обусловлена их связью с действительностью, с практическим опытом, то, в частности Л. Витгенштейн и Б. Рассел доказывали, что ценность математики и логики обусловлена чисто логическими отношениями и коренится в тех аксиомах и дефинициях, которые самим им присущи. Именно благодаря этим аксиомам логика и математика являются идеальным средством построения осмысленных предложений.

Логика - зеркало мира. Математика - логический метод. Логическое исследование есть исследование по всем правилам закономерности. Вне логики - все случайно. То, что можно описать, существует, является. Мир - независим от моей воли. Имеются только логическая необходимость и только логическая невозможность. В мире все есть так, как есть, и в нем все случается так, как случается. В самом мире нет никаких ценностей. Все ценности лежат, коренятся вне являющегося, вне так-бытия. Этика, подобно эстетике, с которой она едина, трансцендентальна.

Воля хорошая или плохая воля (или хотение) изменяет только границы мира, но не факты, не то, что можно выразить с помощью языка.

Все высказывания, все осмысленные предложения подразделяются логическими позитивистами на две группы: а) высказывания о фактах, об отношениях между фактами (это синтетические высказывания); они вытекают из опыта и могут и должны быть проверены; например, суждение «вода кипит при 100° Цельсия» или «Земля плоская» (это высказывание также доступно для проверки и оно имеет смысл даже в том случае, если оно ложно); б) высказывания, являющиеся выражением или следствием чисто логических отношений (аналитические); они передают знания только об этих отношениях и не содержат никаких знаний о фактах, то есть как таковые они; независимы от опыта. Это такие высказывания, как «все холостяки неженаты», «2´2=4», или «все треугольники имеют три стороны», а также логические умозаключения, наподобие «Все люди смертны»; «Сократ – человек», следовательно, «Сократ смертен». Истинность или ложность этих высказываний обусловлена значением входящих в них слов. Отсюда вывод: невозможно какое-либо предложение, которое содержало бы высказывания о действительности и ценность которого была бы независима от отражения этой действительности в опыте (например, невозможны синтетические предложения априори И. Канта).

Требование верификации, проверки посредством опыта - важнейшее требование неопозитивистов. Существуют два типа верификации: логическая и эмпирическая, фактическая. Под логической верификацией неопозитивисты понимают установление того, удовлетворяют ли предложения правилам логики; под эмпирической верификацией понимается проверка предложений посредством их сопоставления с фактами чувственного опыта субъекта, с его непосредственными чувственными переживаниями или восприятиями типа: здесь - красное.

М. Шлик суммировал идеи логического позитивизма следующим образом: философия – это не наука. Но, тем не менее, ее можно удостоить звания Царицы Наук… с помощью науки предложения верифицируются, с помощью философии объясняются. Наука занимается истинностью предложений, философия – тем, что они на самом деле означают. Содержание, душа и дух науки состоят в том, что именно в действительности означают ее предложения; философская деятельность по наделению смыслом есть, таким образом, альфа и омега всего научного знания[7]. Что касается принципа верификации, то его суть в следующем: для того; чтобы выявить смысл высказывания, мы должны преобразовать его последовательными определениями до тех пор, пока в конце концов в нем будут содержаться только такие слова, которые нельзя больше определить, но значение которых можно непосредственно указать. Критерий истинности или ложности высказывания в таком случае заключается в факте присутствия или неприсутствия при определенных условиях (указанных в определении) определенных данных.

М. Шлик называл требование верификации поворотным моментом в философии. Проверка посредством опыта либо проверка посредством формальных процедур логики позволяет отделить настоящие проблемы от бессмысленных, все настоящие вопросы о природе существующего можно безусловно решить, опираясь на наблюдение и формальные процедуры логики и математики. Например, - предложение «На улице идет дождь» вполне осмысленно, корректно, ибо можно указать его метод проверки: взглянуть за окно. Если же нельзя предложить никакого метода для эмпирического решения проблемы, значит она – бессмысленна. Поэтому согласно Шлику метафизические проблемы (например, что первично: материя или сознание, бессмертна ли душа человека и т.п.) терпят крах не потому, что разум бессилен их разрешить, а потому, что они бессмысленны. Они не неистинны, а именно бессмысленны. Таких проблем просто нет. Ибо нет никаких критериев непосредственного опыта либо логических процедур, с помощью которых их можно было бы решить. Это "всего лишь" ценностные суждения, а не высказывания о фактах. Высказывания типа: «Убийство – грех», «Нужно всегда быть честным» или «Пикассо рисует лучше, чем Монэ» могут быть по-настоящему поняты только как выражение личного суждения: «Я не одобряю убийства», «С моей точки зрения люди всегда должны говорить правду», «Пикассо мне нравится больше, чем Монэ». Только те высказывания имеют смысл, которые могут быть сведены к фактам, подтверждены, проверены фактами. Правда, Шлик допускает и некоторые этические суждения, если они каким-либо образом эмпирически соотносятся с человеческим счастьем.

Шлик называет высказывания, которые базируются на эмпирических данных, подтверждаются посредством эмпирических ощущений и фактов, протокольными предложениями. По его мнению, протокольные предложения обладают несомненной истиной именно потому, что в них теория непосредственно соприкасается с действительностью. Шлик даже полагает, что такие предложения лучше называть предложениями наблюдения. Протокольные предложения – это предложения, которые уже могут и содержат гипотетические элементы.

Подобные взгляды высказывает и О. Нейрат. По его мнению, в выражениях "истина", "действительность" и т.п. присутствует "остаток" метафизики. Он считает, что протокольные предложения покоятся прежде всего на соглашении, конвенции. В них речь идет не столько о соответствии между высказыванием и действительностью, сколько о внутренней логической связи движения мысли и о практической значимости для высказывающихся субъектов. «Речь идет о науке как о системе высказываний. Высказывания сравниваются с высказыванием, а не с "опытом", "миром" или чем-либо еще. Все эти бессмысленные дубликаты относятся к более или менее утопической метафизике и потому должны быть отвергнуты. Каждое новое высказывание сравнивается с совокупностью уже существующих высказываний. Сказать, что какое-либо высказывание правильно, - значит поэтому сказать, что его можно включить в эту совокупность». Настаивая на положении, что знание не имеет прочного объективного фундамента, О. Нейрат приводил пример из области навигации. «Мы как моряки, которые вынуждены ремонтировать корабль в открытом море, не имея возможности разобрать его в сухом доке и собрать заново из новых, лучших элементов».

Р. Карнап в книге «Логическая структура мира» (1928 г.) пишет, что, по его мнению, все составные части и структуры эмпирического мира можно интерпретировать как систему конституируемых отношений и понятий, которые могут быть заменены системой отношений и понятий более простого уровня; последние в конечном счете определяются собственными переживаниями индивидуума. Эту точку зрения Карнап охарактеризовал как методологический солипсизм. Приверженность к логическому синтезу Карнап еще более усиливает в книге "Логический синтаксис языка" (1934 г.). Здесь он утверждает, что логический синтаксис языка имеет целью разработку системы понятий, с помощью которых можно было бы точно формулировать результаты логического анализа. В этой связи, считает Карнап необходимо строго различать понятия (предложения) о вещах (объект - предложения) и понятия (предложения) о предложениях (логические или синтаксические предложения), основанные на системе аксиом, это различие формулируется им так же, как различие между объект-языком и символическим метаязыком.

Все предложения о действительности, об ее объектах Карнап считает псевдопредложениями. В действительности, по его мнению, предложения направлены не на объект, это лишь видимость, главное - это форма отношений, это анализ понятий. Так, например, предложение: 5 - это не вещь, но число, - псевдообъектное предложение, так как оно о свойствах числа 5 в нашем случае ничего не говорит. Правильно было бы сказать: 5 есть не слово-вещь, но слово-число. И в содержательном плане предложение типа "вещь - есть комплекс чувственных ощущений" должно быть сведено, сопоставлено (проверено) с предложениями, в которых нет никакой характеристики вещи, но дана характеристика ощущений. Вместо того чтобы говорить: роза есть вещь, нужно говорить: роза есть слово - вещь. Вместо того чтобы утверждать: факт, что роза - красная, следует сказать: высказываются, что роза красная.

Во всяком случае, по мнению Карнапа, подлинное научное высказывание, протокольное или базисное предложение должно выглядеть так: «в интервале времени Т в месте Z наблюдалось явление Р. Только описание факта, никаких суждений о его природе, причине, сущности закономерности и т.п. Лишь в таком случае из содержательных предложений могут быть устранены ошибки и заблуждения. Факт, «данное» - это простейшая переживаемая истина. Соответственно Карнап квалифицирует философию как логику науки, задача которой - изучение синтаксиса языка науки, анализ понятий и предложений науки, чисто семантический анализ языка науки, а также и общеупотребительного языка (очевидно, в данном случае позиция Карнапа близка к позиции А. Тарского). Именно поэтому «система понятийного познания не имеет границ. Нет вопросов, ответ на которые для науки был бы принципиально невозможен».

Вместе с тем, приверженцы логического позитивизма, утверждая, что все слова обозначают некие объекты – и именно таким образом приобретают значение (например, слово «чашка» означает и значит объект «чашка»), столкнулись с проблемой: обозначением какого объекта служит, в частности, высказывание «золотая гора», сказочная «золотая гора»? То есть гора, которая не существует.

Или еще пример; предложение «Нынешний король Франции лыс» логически безупречно, но в реальном мире нет ни одного лысого (как и лохматого) человека, который бы был королем Франции.

Австрийский логик Алексиус Мейнонг предложил такой способ решения данной проблемы. Пусть «золотая гора» не существовала физически, но она вполне может существовать логически. В этом смысле существуют и единороги, феи, привидения и т.п. Б. Рассел отверг этот аргумент Мейнонга: к логике он не имеет никакого отношения.

Большой вклад в разработку идей логического позитивизма внес Бертран Рассел (1872 -1970 гг.). В своей «Автобиографии» он писал:

«Всю мою жизнь пронизывали три страсти: жажда любви, тяга к знанию и сочувствие к страданиям человечества.

Любовь и знания влекли меня наверх, к небесной выси, сострадание возвращало на землю. Жить стоило».

Отец Б. Рассела был высокообразованным человеком, обладал философским складом ума. Он был другом и последователем Д. Ст. Милля. Изучал буддизм, конфуцианство, труды по средневековой патристике. Был вольнодумцем.

В детстве Б. Расселу было присуще обостренное чувство греха. В то же время он с детских лет увлекался математикой.

«До моих 38 лет математика составляла главную мою страсть и служила главным источником радости».

В «Автобиографии» он отмечает также:

В юности я прочел все стихотворения Мильтона, почти всего Байрона, очень много Шекспира, Теннисона, а, главное, Шелли. Самой прекрасной мне показалась его поэма «Аластор».

Вместе с интересом к поэзии во мне проснулся интерес к философии, продолжает Б.Рассел. Постепенно я утратил веру. И это причинило мне ужасные страдания. Я полагал, что, перестав верить в Бога, свободу воли и бессмертия души, непременно буду несчастен. Однако, 18 лет я, читая «Автобиографию» Дж. Ст. Милля, успокоился: встретил в ней следующие рассуждения: его отец объяснил ему, что на вопрос «Кто меня сотворил?» нет ответа, ибо иначе последовал бы следующий вопрос «Кто сотворил Бога?» Это позволило мне отбросить аргумент первопричины и стать атеистом, пишет Б. Рассел.

Чуть позднее Б. Рассел выучил итальянский и смог прочесть Данте и Макиавелли. Прочел также О. Конта, которого нашел мало интересным. Проштудировал «Политическую экономию» и «Логику» Милля. С интересом прочитал Карлейля, Гиббона, «Историю христианства» Мильмана и полное издание «Путешествий Гулливера».

Прочел он также и Герберта Спенсера («Человек против государства»). Генри Джорджа, который пропагандировал идеи единого земельного налога и национализации земли.

В молодые годы, отмечает Б. Рассел, он был дружен с Сидни и Беатрис Уэббами, но не принимал их взгляды на религию и империализм. Не был согласен с их «обожествлением» социалистического государства.

Вместе с тем он считал, что благодаря Уэббам английский социализм обрел стержень.

Накануне первой мировой войны, я, – вспоминает Б.Рассел, – к своему, изумлению, обнаружил, что перспектива войны вызывает восторг у обыкновенных людей. Я наивно думал, когда народ поймет, что ему лгали, он возмутится. Вместо этого он выразил благодарность за предоставленную ему возможность выполнить свой моральный долг. Девяносто процентов населения радостно предвкушает бойню.

В результате я пришел к психоаналитическим воззрениям на человеческие страсти, – отмечает философ. Раньше я полагал, что родителям свойственно любить своих чад, но война убедила меня в том, что это скорее исключение. Я полагал, что люди любят деньги, но обнаружил, что еще больше они любят разрушение. Я полагал, что интеллектуалы любят истину, но выяснил, что не более десяти процентов из них предпочтут истину популярности. Человеческая жизнь строится скорее под влиянием импульсов, чем разумно обусловленной цели, – к такому выводу пришел Б. Рассел.

В статье «Принципы социальной реконструкции» он разделил импульс на две группы – импульсы обладания и импульсы творчества. В качестве примеров, демонстрирующих импульсы обладания он приводит государство, войну и бедность, а примерами творческих импульсов считает образование, брак и религию. Свобода творчества – главный преобразующий принцип, - подчеркивает философ.

Война, особенно война, – заявляет Б. Рассел, изменила мои представления о человеке. Я понял, что пуританизм не ставит целью счастье человека. Я понял, что большинство людей дают волю своим разрушительным импульсам из-за несчастий и только радость может построить более совершенный мир. С ранних лет я верил в незыблемость двух вещей – доброты и ясности мышления. В моменты триумфа я больше уповал на ясность мышления, находясь в ином состоянии, верил в доброту. Теперь я обнаружил, что мутные идеи служат прикрытием жестокости, а жестокость порождается суевериями. Жестокость гнездится в самой природе человека. Теперь я усомнился в целях, которые для своего достижения требуют жесткой дисциплины. Но разве нужда и голод делают человека мудрее? Разве они помогают ему осознать идеалы…

Не могу избавиться от мысли, что они скорее сужают горизонт, чем раздвигают его.

Б.Рассел подчеркивает также, что он никогда не был абсолютным приверженцем доктрины непротивления, подчеркивал Б. Рассел. Я считал, что некоторые войны оправданы. Но непротивление всегда предполагает наличие определенного благородства тех, против кого используются эти методы борьбы. Когда индусы ложились на рельсы, британцы не могли допустить, чтобы они погибали под колесами. Но нацисты в подобной ситуации не колеблясь повели бы себя по-другому…

Что касается моей социальной теории, моих социальных и личных идеалов, то я полагаю, продолжает Б. Рассел, что базовой категорией социальной теории должен быть не капитал, не власть, а социальная справедливость. Для каждого из нас человек, который ценой самоограничения приносит счастье многим людям, - более достойная личность, чем тот, который приносит несчастье другим, а счастье лишь себе самому. Я жил в стремлении к идеалам – личному и общественному. Личный – ценить благородство, ценить красоту, ценить нежность, окрылять трезвые мысли мудростью инстинктивного прозрения. Общественный – видеть перед собой образ общества, где люди развиваются свободно и где ненависть, алчность и зависть умрут, потому что им нечем будет питаться. Вот во что я верю, и мир со всеми его ужасами не поколебал мою веру, - пишет философ.

К сожалению, наше поколение повредилось в уме, потому что позволило себе узреть немного истины, а истина призрачна, безумна, неприглядна; чем больше на нее взираешь, тем меньше в тебе остается душевного здоровья. Викторианцы были здоровы и удачливы, потому что никогда не приближались к истине. Но что касается меня, то уж лучше я сойду с ума от истины, чем останусь в здравом уме, но во лжи… - заявляет Б. Рассел.

В 60-е гг. ХХ века Б. Рассела особенно тревожили растущая мощь и противостояние США и России. Если цивилизация уцелеет, в мире будет доминировать либо Америка, либо Россия, в любом случае возобладает система, при которой индивид будет жестко подчинен государству. Примечательно, что его оценки «русской души» совпадают с ее оценками самими русскими мыслителями. Русские люди страдают… но воспринимают это как рок… И никто не откликается на их страдания. Страдающие люди для меня олицетворяют саму душу России, безмолвную, пассивную в своем отчаянии.

Б.Расселу импонирует спокойная мудрость китайцев. Китаец – самый цивилизованный в мире человеческий экземпляр. Он вспоминает, что когда он показал одному китайцу свою статью «Причины современного хаоса», тот заметил: «Наверное, причины современного хаоса заключаются в том, что мы не распростились со вчерашним хаосом».

Что касается философии, метафизики, то, освободившись под влиянием Джорджа Мура от веры в немецкий идеализм, я, пишет Б. Рассел, поначалу уверовал в реалистичность ощущений. Понемногу, под влиянием физики, я занял позицию, близкую берклианской, только без его Бога и его англиканского благодушия. Когда пала Римская империя, Блаженный Августин, утешался новой надеждой, но я, скорее, разделяю взгляды философов-язычников эпохи Юстиниана, которые, согласно Гиббону, искали убежища в Персии, но, ужаснувшись тому, что они там увидели, вернулись в Афины, хотя фанатики-христиане запрещали их учения. Но они не усомнились в философии Платона. Научные достижения философии Античной Греции восхищали и самого Б. Рассела. В своей «Истории западной философии» он пишет: «Во всей истории нет ничего более трудного для объяснения, чем внезапное возникновение цивилизации в Греции… Чего они достигли в искусстве и литературе известно каждому, но что они сделали в чисто интеллектуальной области, является даже еще более исключительным. Они изобрели математику, науку и философию; на место простых летописей они впервые поставили историю; они свободно рассуждали о природе мира и целях жизни, не обремененные путами какого-либо ортодоксального учения. Происшедшее было настолько удивительным, что люди до самого последнего времени довольствовались изумлением и мистическими разговорами о греческом гении».

Философия, философские размышления, заявляет Б. Рассел, привели его в конце концов к «логическому атомизму». «Атом» логического позитивизма – конечный результат логического, а не физического анализа. Б. Рассел оценивал ощущения как первичные составные части действительности. Но если у Маха, ощущения – это совокупность чувственных данных; некоторые чувственные данные, воспринятые как некое целое, образуют то, что психология называет душой, другие то, что естествознание называет материей, то Б. Рассел более последовательно занимает позицию «нейтрального монизма», в котором различие между физическим и психологическим исчезает, на первый план выступают упорядочивающиеся факты, логические конструкции, базирующиеся в свою очередь на каузальных математических законах.

Но чтобы процесс логического упорядочивания был успешным, необходимо устранить все понятийные неточности, создать особый язык символов, в которых логика могла бы фиксировать точные понятия и формы их соединений. По Расселу, анализ, прояснение понятий – необходимый путь к прояснению существующих в науке и жизни проблем, хотя он и признает, что определенная степень языковой, понятийный неоднозначности все же остается. Свою мысль он иллюстрирует на следующем примере. Он ехал на велосипеде в Винчестер и остановился у лавки, чтобы спросить у ее хозяина кратчайший путь. Хозяин крикнул работнику: