Фазы цивилизационного упадка

Что такое «упадок культуры»?

 

Прежде всего следует поставить перед собой вопрос: упадок (как и подъем) чего? В этнических процессах в истории культуры есть подъемы и спады, но они не совпадают друг с другом по фазе. И это не случайно. Пассионарный взрыв, инициирующий процесс этногенеза, как правило, губителен для предшествующей культу­ры. Древние христиане разбивали шедевры античной скульптуры; готы, вандалы и франки сжигали города с великолепными памят­никами архитектуры, арабы уничтожали библиотеки в Александ­рии и Ктезифоне, заштукатурили фрески соборов Карфагена и Кордовы. Искусство понесло страшные, невознаградимые потери, но это нельзя назвать упадком, так как творческий импульс, как таковой, уважался, а менялась только культурная доминанта.

И наоборот, «классическая культура» упадка — Римская импе­рия II—IV вв. характеризуется увеличением производства статуй и Фресок, строительством храмов и театров, сооружением триум­фальных арок и митреумов. Однако здесь характерно снижение эстетических норм, как бы мы сказали — качества. Рим перестал творчески жить еще до погромов, учиненных готами и вандалами. Поэтому его тогда и не защищали его обитатели.

Но так ли? Ведь даже в эти жестокие века жили авторы бес­смертных творений: Лукиан Самосатский, Аммиан Марцеллин, Сидоний Апполинарий, не говоря уже о плеяде христианских философов и близких по духу к христианам неоплатоников.

Да, то так, но вспомним, что чем позднее автор, тем меньше было у него читателей. На духовное одиночество горько жалуется Сидоний Апполинарий. Одинокими и покинутыми жили филосо­фы Прокл и Ипатия. Последнюю ученики даже не защитили от александрийской черни. Можно найти отдельные фрагменты по­здних статуй, выполненные на высоком уровне, но число их, срав­нительно с ремесленными, ничтожно. Это снижение вкуса и под­мена стиля эклектикой и есть подлинный упадок искусства.

В Византии IV в. поэт Иоанн Златоуст выступает как соперник всемогущей императрицы, а после смерти почитается как святой. А в XI в. все влияние сосредоточено в руках синклита (высших чиновников), интригами губящего героев — защитников родины, поэтов же нет вовсе.

В арабском халифате ученых уважали и памятники культуры не разрушали, но шуубийя (творческое толкование Корана) уступила место догматическому начетничеству. Аналогичным образом распра­вились с интеллектуальным разнообразием династия Сун в Китае, где были запрещены все религии, а разрешено только конфуцианство. Оче­видно, упадок культуры – процесс повсеместный.

Теперь можно перейти к обобщению.

В фазе этнической инерции способность к расширению ареала снижается и наступает пора воздействия на ландшафты собствен­ной страны. Растет техносфера, т. е. количество нужных и ненужных зданий, изделий, памятников, утвари увеличивается, разумеется, за счет природных ресурсов. Часть таких изменений – относительно безвредные искажения природы: арыки, поля монокультур, огром­ные стада рогатого скота. Оставленные без внимания, они возвраща­ются в естественные геобиоценозы. Но там, где природные матери­алы заключены в оковы строгих форм, саморазвитие прекращает­ся, заменяясь медленным, но неуклонным разрушением, которое часто бывает необратимым. Такие руины нужны только археологам. Они исследуют следы не растущих, а гаснущих этносов, оставив­ших векам черепки посуды из обоженной глины, фрагменты вави­лонских табличек с клинописью, пирамиды и баальбекскую платформу, руины средневековых замков и храмов древних майя в джун­глях Юкатана. Биосфера, способная прокормить людей, не в состоянии насытить их стремление покрыть поверхность планеты хламом, выведенным из цикла конверсии биоценозов. В этой фазе этнос, как Антей, теряет связь с почвой, т.е. с жизнью, и наступает неизбежный упадок. Облик этого упадка обманчив. На нем надета маска благополучия и процветания, которые современниками пред­ставляются вечными, потому что они лелеют себя иллюзией о неис­черпаемости природных богатств. Но это – утешительный самооб­дан, рассеивающийся после того, как наступает последний, и на тот раз роковой перегиб.

Последняя фаза этногенеза деструктивна. Члены этноса, неспособные, по закону необратимости эволюции, вернуться к кон­такту с биосферой, переходят к хищничеству, но оно их не спасает. Идет демографический спад, после которого остаются перифе­рийные субэтносы, минимально связанные с главной линией этногенеза. Они либо прозябают, как реликты, либо создают но­вые этносы с иными поведенческими доминантами.

«Фаза обскурации»

«Сумерки» этноса. Отличительной чертой «цивилизации» является сокращение активного элемента и полное довольство эмоционально пассивного и трудолюбивого населения. Однако нельзя упускать третий вариант — наличие людей и нетворческих, и не трудолюбивых, эмоционально и умственно неполноценных, но обладающих повышенными требованиями к жизни. В героические эпохи роста и самопроявлений эти особи имеют мало шансов выжить. Они — плохие солдаты, никакие рабочие, а путь преступно­сти в строгие времена быстро приводил на эшафот. Но в мягкое время цивилизации, при общем материальном изобилии для всех есть лишний кусок хлеба и женщина. «Жизнелюбы» начинают раз­множаться без ограничений и, поскольку они являются особями иного склада, создают свой императив: «будь таким, как мы», т.е. нестремись ни к чему такому, чего нельзя было бы съесть или выпить. Всякий рост становится явлением одиозным, трудолюбие подвергается осмеянию, интеллектуальные радости вызывают ярость. В искусстве идет снижение стиля, в науке оригинальные заботы вытесняются компиляциями, в общественной жизни узаконивается коррупция, в военном деле солдаты держат в покор­ности офицеров и полководцев, угрожая им мятежами. Все про­дажно, никому нельзя верить, ни на кого нельзя положиться, и для того, чтобы властвовать, правитель должен применять тактику разбойничьего атамана: подозревать, выслеживать и убивать своих соратников.

Здесь господствуют, как и в предшествующей стадии, группы, только принцип отбора иной, негативный. Ценятся не способнос­ти, а их отсутствие, не образование, а невежество, не стойкость в мнениях, а беспринципность. Далеко не каждый обыватель спосо­бен удовлетворить этим требованиям, и поэтому большинство на­рода оказывается, с точки зрения нового императива, неполно­ценным и, следовательно, неравноправным. Но тут приходит воз­мездие: жизнелюбы умеют только паразитировать на жирном теле объевшегося за время «цивилизации» народа. Сами они не могут ни создать, ни сохранить. Они разъедают тело народа, как клетки раковой опухоли организм человека, но, победив, т.е. умертвив соперника, они гибнут сами.

 

Комментарии. В концепции Л. Гумилева (как и у О. Шпенглера) культура и цивилизация подвержены некоторому органическому циклу, принимающему у Л. Гумилева подчеркнуто психологический характер. Связывая подъем «высокой культуры» с «пассионарным взрывом», возникающим в лоне некоторой этничес­кой среды, Л. Гумилев и последующую судьбу общества рассматривает как цикл роста и ослабления способности к творческой активности, и понятие «цивилиза­ция», с его точки зрения, становится синонимом слова «упадок». Л. Гумилев обращает огромное внима­ние на некоторый духовно-энергетический импульс, сказывающийся в динамике цивилизации.

(цит. по: Гумилёв Л. Н. Фазы цивилизационного упадка // Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия. – М., 1998. – С. 213 – 216)

 

К. Ясперс

«Осевое время» и цивилизации

 

Возникновение оси мировой истории следует отнести ко времени около 500 лет до н. э., к тому духовному про­цессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек нового типа, каким он пребывает по сей день. Это время мы вкратце назовем «осевым временем». В это время происходит много необычайного. В Китае тогда жили Конфуций и Лао-цзы, возникли все направле­ния китайской философии, создавали свои учения Мо-цзы, Чжу-ан-цзы, Ле-цзы и бесчисленное множество других мыслителей. В Индии возникли Упанишады, жил Будда, в философии (в Ин­дии, как и в Китае) были рассмотрены все возможности фило­софского постижения действительности, вплоть до скептицизма, материализма, софистики и нигилизма; в Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки Илия, Исайя и Иеремия; в Греции – это время Гомера, таких философов, как Парменид, Гераклит, Пла­тон, трагиков, Фукидида и Архимеда. Все, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих сто­летий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга.

Возникшее в эту эпоху в трех упомянутых культурах новое на­чало сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и соб­ственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикаль­ные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолют­ность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира.

В эту эпоху были разработаны основные категории, которыми мы мыслим по сей день, заложены основы мировых религий, оп­ределяющих по сей день жизнь людей. Во всех направлениях совер­шался переход к универсальности.

Мифологической эпохе с ее спокойной уверенностью пришел конец. Древний мифический мир медленно отступал, сохраняя, однако, благодаря фактической вере в него народных масс, свое значение в качестве некоего фона, — и мог впоследствии вновь одерживать победы в обширных сферах сознания.

«Осевое время» означает исчезновение «великих культур» древ­ности, существовавших тысячелетиями, оно растворяет их, вби­рает в себя, обрекает на погибель. Все то, что существовало до «осе­вого времени», даже если оно было величественным, подобно вави­лонской, египетской, индийской или китайской культурам, воспринимается как нечто дремлющее, непробудившееся. Древние культуры продолжают существовать лишь в тех своих элементах, которые вошли в «осевое время», восприняты новым началом.

Вплоть до сего дня человечество живет тем, что свершилось тогда и что было создано в то время. «Осевое время» ассимилирует все предшествующее. Если отправляться от него, то мировая исто­рия обретает структуру и единство, способные выстоять вопреки времени и, во всяком случае, устоявшие до сего дня.

 

Комментарии. Философская концепция К. Ясперса дала обоснование для вы­деления «мировых цивилизаций» как образований, принципиально отличающих­ся от цивилизаций Древнего мира по своим духовным характеристикам. Мифоло­гическое восприятие мира и времени, присущее древности, было превзойдено в религиях, возникших на основе пророческих откровений. К. Ясперсом раскрывается механизм и структура духов­ности цивилизаций «осевого времени». Впоследствии это понимание духовности было дополнено анализом иных форм социальности и организации политических режимов.

Введенное К. Ясперсом понятие «осевого времени» стало широко использо­ваться при объяснении генезиса «мировых цивилизаций», связанных с мировыми религиями.

 

(цит. по: Ясперс К. «Осевое время» и цивилизации // Сравнительное изучение цивилизаций: Хрестоматия. – М., 1998. – С. 205 – 206)

 

У. Эко

Средние века уже начались

С недавнего времени с разных сторон начали говорить о нашей эпохе как о новом Средневековье. Встает вопрос, идет ли речь о пророчестве или о констатации факта. Другими словами: мы уже вошли в эпоху нового Средневековья или же нас ожидает «ближайшее средневековое будущее»? Прежде всего необходимо освободить понятие Средневековья от отрицательной ауры, которую создала вокруг него определенного рода культурологическая публицистика возрожденческого толка. Постараемся же понять, что имеется в виду под Средневековьем

Так можно обнаружить, что это слово обозначает два вполне отличных друг от друга исторических момента, один длился от падения Западной Римской империи до тысячного года и представлял собой эпоху кризиса, упадка, бурного переселения народов и столкновения культур; другой длился от тысячного года до начала периода, который в школе определяют как Гуманизм, и не случайно многие иностранные ученые считают его уже эпохой полного расцвета. Если предположить, что Средние века можно свести к некоему подобию абстрактной модели, с каким из двух периодов следует соотнести нашу эпоху? Всякая попытка установить полное соответствие была бы наивной хотя бы потому, что мы живем в период невероятно ускоренных процессов, когда происходящее за пять наших лет может порой соответствовать происходившему тогда в течение пяти веков. Во-вторых, центр мира расширился до размеров всей планеты, сегодня сосуществуют цивилизации и культуры, находящиеся на различных стадиях развития, и в обыденной жизни мы скорее склонны говорить о «средневековых условиях жизни» бенгальских народов, в то время как Нью-Йорк представляется нам процветающим Вавилоном, а Пекин – моделью новой возрожденческой цивилизации. Следовательно, параллель, если она допустима, должна устанавливаться между некоторыми моментами и ситуациями нашей цивилизации и различными моментами исторического процесса, который длился с V по XIII век нашей эры. Здесь мы пытаемся разработать «гипотезу Средних веков» (почти как если бы мы ставили перед собой задачу создать Средние века и думали о том, какие составные части нужны нам для того, чтобы наше создание было действенно и правдоподобно).

Что же нам нужно, чтобы создать хорошие Средние века? Прежде всего, огромная мировая империя, которая разваливается, мощная интернациональная государственная власть, которая в свое время объединила часть мира с точки зрения языка, обычаев, идеологии, религии, искусства и технологии и которая в один прекрасный момент рушится из-за сложности своей собственной структуры. Рушится, потому что на границах наседают «варвары», которые необязательно необразованны, но которые несут новые обычаи и новое видение мира. Эти «варвары» могут врываться силой, потому что хотят завладеть богатством, в котором им было отказано, или могут просачиваться в социальную и культурную материю господствующей мировой империи, распространяя новые верования и новые взгляды на жизнь. С крахом Великой империи (военным, гражданским, социальным и культурным одновременно) начинается период экономического кризиса и дефицита власти, но лишь антиклерикальная, вполне, впрочем, оправданная реакция позволила увидеть «Темные века» столь «темными»; в действительности же Высокое Средневековье (и может быть, даже в большей степени, чем Средние века после тысячного года) было эпохой невероятной интеллектуальной силы, увлекательного диалога между варварскими цивилизациями, римским наследием и служившими им приправой восточно-христианскими идеями; эпохой путешествий и встреч, когда ирландские монахи, бродя по Европе, распространяли на своем пути идеи, пропагандировали книги, выдумывали всякого рода безумства... Короче говоря, именно там созрел современный западный человек, и именно в этом смысле модель Средних веков может помочь нам понять то, что происходит в наши дни: крушение Великой империи сопровождается кризисом и неуверенностью, в этот момент сталкиваются различные цивилизации и постепенно вырисовывается образ нового человека. [...]

Что сегодня мы живем в эпоху кризиса Великой Американской империи, стало уже общим местом в историографии нашего времени. Было бы ребячеством пытаться дать точное, а тем самым и застывшее описание «новых варваров», из-за того хотя бы отрицательного и вводящего в заблуждение оттенка, который термин «варвары» имеет в нашем восприятии: трудно сказать, являются ли ими китайцы, или народы «третьего мира». С другой стороны, кто были варвары в эпоху упадка империи: гунны, готы или азиатские и африканские народы, вовлекавшие центральную часть империи в свои торговые отношения и приобщавшие ее к своим религиям? Единственное, что совершенно точно исчезало,— это Римлянин, подобно тому как сегодня исчезает Свободный Человек, говорящий по-англосаксонски предприниматель, чьим Героическим Эпосом был Робинзон Крузо, а Вергилием – Макс Вебер. Все еще оставаясь членом большой корпорации (большой деградирующей системы), этот Римлянин на самом деле уже живет при абсолютной децентрализации и кризисе центральной власти (или властей), превратившейся в фикцию (каковой и является теперь Империя) и в систему все более и более абстрактных принципов.. Мы все знаем и без всяких социологических исследований, до какой степени формальными бывают у нас решения правительства по сравнению с второстепенными, на поверхностный взгляд, решениями крупных экономических центров, которые не случайно начинают создавать собственные разведслужбы, используя при этом силы государственного сектора, а также и собственные университеты, нацеленные на особую эффективность, чтобы противостоять Краху, постигшему Центральное Управление Обучения. Ну а вопрос о том, может ли политика Пентагона или ФБР быть совершенно независимой от политики Белого дома, стал ныне достоянием повседневной хроники. [...]

Год назад один итальянский географ, Джузеппе Сакко, подробно показал, как в современном городе развиваются средневековые черты. Многие меньшинства не желают интегрироваться, образуют кланы, и каждый клан выбирает свой район, который становится его центром, часто недоступным: вот мы и имеем средневековый квартал – «контраду» (Сакко говорит о Сиене, где преподает). Клановый дух возрождается также и в среде имущих классов, которые под впечатлением мифов о природе удаляются от города, в район садов со своими независимыми супермаркетами, давая жизнь другим типам микросоциумов.

Естественно, наша средневековая параллель должна быть построена так, чтобы не бояться симметрично противоположных сопоставлений. Ибо, если в те Средние века имели место тесно связанные между собой сокращение численности населения, опустение городов, голод в деревне, трудность связи, разрушение дорог и римской почты, ослабление контроля со стороны центра, сегодня, как кажется (до наступления кризиса центральной власти и в связи с ним), мы наблюдаем противоположный феномен: избыток населения, существующий за счет избыточных средств связи и транспорта, что делает города непригодными для жизни не из-за разрушений и опустошения, но из-за болезненного всплеска активности. Вместо плюща, разрушающего большие, но готовые развалиться здания, мы имеем теперь загрязнение атмосферы и груды мусора, уродующие и лишающие воздуха большие обновляющиеся здания; город наполняется иммигрантами, но лишается своих старых жителей, которые используют его только для работы, а затем бегут в пригороды (все более укрепленные после кровавых событий в Бель-Эр собственных интересах. [...]

Ничто так не похоже на средневековый монастырь (затерянный в сельской местности, обнесенный стенами, мимо которых проходят чужестранные варварские орды, населенный монахами, не имеющими ничего общего с миром и ведущими свои собственные исследования), как американский университетский городок. Время от времени Государь зовет одного из этих монахов и делает его своим советником, посылая с посольством в Китай; и тот равнодушно переходит от затворнической жизни к светской, получает власть и пытается руководить миром с тем же аскетическим совершенством, с каким коллекционировал свои греческие тексты. Он может именоваться как угодно, может быть человеком войны или человеком мира (как Эйзенхауэр, который выигрывает несколько битв, потом удаляется в монастырь, став директором колледжа, и лишь иногда возвращается на службу Империи, когда толпа призывает его как имеющего влияние Героя).Однако сомнительно, чтобы на долю этих монастырских центров выпала задача сохранить и передать накопленное прошлой культурой, пусть даже с помощью сложной электронной техники, которая бы понемногу потом отдавала эту культуру, побуждая к ее восстановлению, но никогда не открывая до конца ее секретов. То Средневековье в конце произвело на свет Возрождение, развлекавшееся археологическими изысканиями, нов действительности Средние века занимались не систематическим сбережением, а скорее, наоборот, случайным уничтожением и неорганизованным сохранением: были потеряны существеннейшие рукописи и сохранены другие, совершенно смехотворные, великолепные поэмы были затерты для того, чтобы написать поверх загадки или молитвы, священные тексты были искажены, в них вставлялись куски, и так Средневековье писало «свои» книги. [...]

Об этом нашем новом Средневековье сказано, что оно будет «непрерывным переходным периодом», к которому придется приспосабливаться новыми методами: проблема будет состоять не столько в том, чтобы сохранить прошлое в соответствии с наукой, но в том, чтобы выработать пути использования беспорядка, проникнув в логику ситуации непрерывного конфликта. Появится, и уже появляется, цивилизация постоянной реадаптации, питающаяся утопией. Именно так средневековый человек придумал университет – с тем же отсутствием предрассудков, с каким сегодняшнее «бродячее духовенство» разрушает его, быть может одновременно преобразуя. Средние века по-своему сохранили наследие прошлого, но не для того, чтобы, удобно устроившись в нем, погрузиться в зимнюю спячку, а чтобы постоянно заново переводить его и использовать.

 

I. Абдзìраловìч (I. Канчэýскì)

Адвечным шляхам

(даследзìны беларускага светагляду)

Фрагмент з культуралагìчнага нарыса дадзены з захаваннем моýных асаблìвасцей пачатку ХХ ст.

 

На беларускую справу прызначалìся глядзець як на нешта надта невыразнае, нявызначанае, ня маючае ý сабе духу жывога, каторы можа даць беларусам права на законнае сярод ìншых народаý ìстнаваньне. У невыразнасьцì беларускай культуры хочуць бачыць духовую смерць народу, яго няздольнасць вызначыць свой уласны ìдэал. Фармальна мы павìнны згадзìцца, што ý нас неакрэсьлена культура, што ý нас смутны гìстарычныя шляхì, Але ý гэтым ня можна бачыць духовай беднасьц нашага народу, Яго няздольнасцì ýласным крокам ìсьцì да вытварэння ýласных формаý жыцьця, - не, жыццёвыя акалìчнасьцì даводзяць аб ìншым, што нават меней здольныя, меней сìльныя народы вытварылì культурна-вызначальнае жыццё. Калì беларускі народ не стварыý выразнай культуры, дык гэта была вялìкая трагедыя народнага духу, якую перажыць выпала толькì двум-тром эýрапейскìм народам: Беларусь да Х веку ì да гэтай пары фактычна зьяýляецца полем змагання двох кìрункаý эýрапейскай, пэýне – арыйскай, культуры – заходняга ì ýсходняга. Гранìца абодвых уплываý, падзяляючы славянства на два станы, праходзìць праз Беларусь, Украìну ì хаваецца ý балканскìх краёх.

Дзесяцёхвяковае ваганьне сьведчыць аб тым, што беларусы, як украìнцы ì балканскія славяны, не маглì шчыра прылучыцца нì да аднаго, нì да другога кìрунку. Мы не зрабìлìся народам Усходу, але не прынял й культуры Заходней Эýропы. За ýвесь час нас пачалì зваць цёмным, дзìкìм народам.

Але адмовìýшыся ад карысьцì выразнай культуры ý яе поýнасьцì, народ схаваý незалежнасьць свайго духу. I вось зараз, калì наблìжаецца вялìкì крызыс датыхчасовых ìдэалаý, калì ýся «культура» знаходзìцца ý небясьпецы ì гатова развалìцца ý руìны, беларускì народ, – як быццам зьнімаюць з Яго векавыя ланцугì, – прабуджаецца да жыцьця. Да шуканьня новых ìдэалаý, да стварэньня новых падставаý чалавечага жыцьця.

 

(цыт. па: Абдзìраловìч I. Адвечным шляхам (даследзìны беларускага светагляду)зборнік “Вобраз-90” / укл. С. Дубавец. – Мн., 1992)

 

У. Конан

У свабодзе ì творчасцì – ратунак для свету

 

А мìж тым ужо простае знаёмства з рэгìянальна аднатыпнай, еýрапейскай фìласофскай культурай сведчыць пра яе шматгалоссе ì шматколернасць. Ёсць падставы казаць пра «гнасеалагзм» нямецкай, «сацыялагìзм» французскай, «прагматызм» англìйскай фìласофскìх школ. Русская фìласофìя ад Уладзìмìра Салаýёва да Мìкалая Бярдзяева развìвалася ý рэчышчы «анталагìзму» ì «антрапалагìзму», бо ставìла на пярэднì план праблемы быцця наогул ì чалавечага жыцця ý першую чаргу. Дамìнантай фìласофскай думкì ýсходнеславянскага рэгìёна з'яýляецца тое, што я назваý бы «сацыяльнай этыкай». Яе цэтральная катэгорыя, што не мае дакладнай аналогìì ý ìншых мовах, – сìнкрэтычнае паняцце праýды – у значэннì адзìнства ìсцìны, дабра – справядлìвасцì ì красы. А яе асноýная праблема – сэнс ì прызначэнне чалавека ý сìстэмах: народ (нацыя) – грамадства – дзяржава – усечалавечтва.

Выдатныя беларуския пìсьменнìкì былi найперш шукальнìкамì народнай праýды, гэта значыць – пераважна этычнымì мыслìцелямì. Зыходны прынцып Скарынавага асветнìцтва – вядомы з часоý ранняга хрысцìянства катэгарычны ìмператыý: «Закон прироженый в том наболей соблюдаем бывает: то чинити иным, что самому любо есть от иных всех, и того не чинити иным, чего сам не хощеши от иных имети». Паслядоýнìк беларускага асветнìцтва ì першадрукара Васìль Цяпìнскì таксама амаль што наш сучаснìк, бо следам за карынам, Але цяпер ужо не ýзнёслымì, а хутчэй трагìчнымì словамì, сцвяджаý ìдэю роднай мовы, культуры, свайго «места» ì «дома» ý якасцì фундаментальных духоýных каштоýнасцей народа. Пераважна на аксìялагìчны, духоўна-этычны крытэрый ацэнкì грамадскага быцця характэрны для паэзìì ì аратарскай прозы Сìмяона Полацкага. Беларускì аýтэнтычны фальклор – чыстая крынìца нацыянальнай паэзìì ды ýсёй мастацкай культуры – шматгранна адлюстраваý пошукì агульначалавечай праýды. Урэшщце, класìчная нацыянальная лìтаратура, убìраючы ý сябе ручайкì ì рэкì народнай духоýнасцì. Нязменна трымала ý полì зроку праблемы сацыяльнай этыкì.

 

(цыт. па: Конан У. У свабодзе ì творчасцì – ратунак для свету зборнік “Вобраз-90” / укл. С. Дубавец. – Мн., 1992)

 

Из рыцарского устава

Комментарии. В XII – XIV вв. важное место в европейской культуре занимает рыцарство. Рыцари – это по сути дела воины, но в различных районах мира сложились свои представления об идеале воина. Христианский рыцарь – это прежде всего боец за веру Христову, но рыцарь также – это верный вассал своего сюзерена (верность – одна из наиболее ценимых добродетелей эпохи), он же – защитник слабых и обиженных, он же – верный слуга своей Прекрасной Дамы. Культ Прекрасной Дамы, сложившийся в Европе под явным влиянием культа Девы Марии, не имеет аналогов в других районах мира – это чисто европейское явление.

 

«Рыцарям вменяется в обязанность иметь страх Божий, чтить Его, служить Ему и любить Его всеми силами своими, всей крепостью своей сражаться за веру и в защиту религии; умирать, но не отрекаться от христианства».

«Рыцари обязаны служить своему законному государю и защищать свое отечество, не жалея для него и самой жизни».

«Щит рыцарей должен быть прибежищем слабого и угнетенного; мужество рыцарей должно поддерживать всегда и во всем правое дело того, кто к ним обратится».

«Да не обидят рыцари никогда и никого и да убоятся более всего злословием оскорблять дружбу, непорочносгь отсутствующих, скорбящих и бедных».

«Жажда прибыли или благодарности, любовь к почестям, гордость и мщение да не руководят их поступками, но да будут они везде и во всем Вдохновляемы честью и правдою».

«Да повинуются они начальникам и полководцам, над ними поставленными; да живут они братски с себе равными, и гордость и сила их да не возобладают над ними в ущерб правам ближнего».

«Они не должны вступать в неравный бой, следовательно, не должны идти несколько против одного, и должны избегать всякого обмана и лжи».

«Да не употребят они никогда в дело острия меча в турнирах и других
увеселительных боях».

«Честные блюстители данного слова, да не посрамят они никогда свое чистого доверия малейшею ложью; да сохранят они непоколебимо это доверие ко всем, и особенно к своим сотоварищам, оберегая их честь и имущество в их отсутствие».

«Да не положат они оружия, пока не окончат предпринятого по обету дела, каково бы оно ни было; да преследуют они его денно и нощно в течение года и одного дня»...

«Да не принимают они титулов и наград от чужеземных государей, ибо это оскорбление отечеству».

«Да сохраняют они под своим знаменем порядок и дисциплину между войсками, вверенными их начальству; да не допускают они разорения жатв и виноградников; да наказуется ими строго воин, который убьет курицу вдовы или собаку пастуха или нанесет малейший вред на земле союзника».

«Да блюдут они честно свое слово и обещание данное победителю; взятые в плен в честном бою, да выплачивают они верно условленный выкуп или да возвращаются они по обещанию в означенный день и час в тюрьму; в противном случае они будут объявлены бесчестными и вероломными».

(цит. по: Руа Ж.Ж. История рыцарства // Гриненко Г. В. Хрестоматия по истории мировой культуры. – М., 1998. – С. 437 – 438)

 

О рыцарских романах

 

Комментарии. Подвиги рыцарей прославялись в песнях трубадуров и миннезингеров, им посвящаются целые поэмы. Самыми значительными из них являются «Песня о Нибелунгах» и «Парсифаль» Вольфама, «Тристан и Изольда» Готфрида Страссбургского, «Роман о Розе».

 

Авторы эпосов конца XII века были людьми не совсем обычного склада; они выделялись тем, что владели секретами искусства и горели желанием показать нам большой диапазон интересов и идей в живой и легко воспринимаемой форме, которая делает их – если их свидетельства использовать с долей воображения и осмотрительности – значительно более верными проводниками на пути к пониманию умонастроений их эпохи, чем официальная теология.

«Парцифаль» был создан необразованным рыцарем, гордившимся этим своим статусом; в поэме нет никаких теологических изысков, и похоже, что Грааль здесь уже не чаша, а камень, и сделано это для того, чтобы невозможно было спутать его с потиром. И все же Вольфрам был глубоко религиозным человеком: Христианская критика мира «рыцарства», «рыцарственности», «куртуазности» близка его сердцу и вполне отвечает его устремлениям, и в «Парцифале», а еще больше – в «Виллехальме», другом его великом произведении эпического размаха, обнаруживается много такого, что отражает теологические течения XII века. Близка его сердцу и вполне отвечает его устремлениям – все это так, но еще ближе ему исследование сомнений и отчаяния, причем настолько проникновенное, что становится ясным, что эти в строения были прекрасно известны в мире Вольфрама и что «простая вера» не имела такого уж универсального распространения. «Тристан» Готфрида несет явный отпечаток учености XII века; это произведение наиболее утоненное из всех трех эпических поэм. У читателя, пускающегося в странствие этой поэме, складывается впечатление, что по мере того, как она разворачивается, представление о куртуазной любви преподносится намеренно ироничным и несколько шокирующим образом, как пародия на религиозную веру... Пещера Любви, в которой Тристан и Изольда верно соблюдают все заветы любви, описана так, словно то была богато украшенная церковь, а ложе кристально чистой Любви в центре, размеры и внутреннее убранство пещеры описываются через символику, распространенную в Готическом мире тех времен. Читателю постоянно напоминают о противоречиях между Христианской доктриной, Христианским долгом. Христианской практикой, с одной стороны, и идеями и событиями, описанными в поэме, с другой. Но тот, кто посчитал бы возможным на основе поэмы оценивать мнение самого Готфрида, поступил бы весьма опрометчиво.

 

(Брук К. Возрождение ХII века // Гриненко Г. В. Хрестоматия по истории мировой культуры. – М., 1998. – С. 438 – 439)