Аналитическая психология и объектные отношения

Школа Развития столкнулась и с Клейнианской Школой психоанализа, которая также базировалась в Лондоне, и с некоторыми британскими теоретиками объектных отношений, на которых тоже в свою очередь оказала влияние Клейн, но которые не являлись членами ее группы. Я собираюсь лишь продемонстрировать то, как такое сближение и.влияние могли происходить. Это я делаю потому, что должно быть, для многих Классических Юнгианцев было загадкой то, как такие события вообще могли произойти и, следовательно, это движение рассматривалось скорее как отступление, чем как развитие (см. отношение Адлера к неоюнгианцам, с. 47 выше).

Говоря кратко, концепция Фрейда о гипотетических энергетических силах, которые возникают в результате стимулирования нервной системы через эрогенные зоны, считалась некоторыми психоаналитиками неадекватной, вместо этого развитие рассматривалось все больше как нечто, связанное с переживаниями и отношениями с "объектами", под которыми имеются в виду люди, части людей или символы того или другого. Это приближает психоанализ к жизни в том виде, как она проживается, и также допускает изменения в методике, которые соответствуют теории.

В глубоком исследовании под названием "Британские теоретики объектных отношений" (1980) психоаналитик Сазерленд коснулся работы Клейн и рассмотрел работы Балинта, Винникотта, Ферберна и Гунтрипа довольно подробно. Он считал Клейн вдохновенным теоретиком, которая недостаточно систематизировала свою работу; кроме того, роль внешнего объекта (реальной матери) крайне недооценивалась. Сазерленд говорит НАМ, что Балинт и Винникотт отказывались стать психоаналитическими еретиками, пытаясь сформулировать... пересмотренную структурную теорию"; это означает, что они оставили нам метафорические описания вместо объясняющей теории (там же, с. 833).

Ферберн и его коллега Гунтрип все же пытаются разработать новую метапсихологию. Например, вместо зонального развития (орального, анального, генитального) Ферберн писал в терминах изменения качества зависимости и отношении в раннем детстве и постепенно отказался от теории либидо, основанной на эротогенных зонах. Поскольку другие упомянутые теоретики тоже делали это, хотя и менее выражено, чем Ферберн, мы можем видеть, как легко возникает общность с юнгианцами.

Несмотря на то, что Ферберн вначале говорил об унитарном эго в начале жизни, он вскоре последовал за Гунтрипом и стал говорить об этом как о "самости", которая "стремится к отношениям, что составляет ее основную потребность" (Sutherland, 1980, с. 847). Различие между самостью Ферберна и самостью в аналитической психологии (будь то Юнг, Нойманн или Фордхам) состоит в том, что для Ферберна самость в основном является "реактивной матрицей", а не инициирующим средством.

Добавляет ли идея самости как источника архетипического потенциала что-нибудь к психоаналитическим теориям развития объектных отношений? Мы видели, что Сазерленд считает, что Клейн не смогла охватить одновременно мир внутренней бессознательной фантазии и мир реальной матери и ребенка, делая слишком большой акцент на внутреннем мире. Теперь \ы отметили, что другие теоретики объектных отношений подкрепляют "свою" самость материалом, полученным из отношения ребенка к внешним объектам. Поэтому существует срединная позиция, которая открыта и привлекательна для аналитической психологии развития.

Сазерленд полагал, что задача понимания того, "что значит для человека быть агентом" (там же, с. 854) трудна. Он добавляет, что нам в этом не помогает мысль Ферберна о создании внутреннего мира для того, чтобы сделать хорошими недостатки внешнего мира.

Сазерленд далее говорит, что "представление о работе организующего принципа не обязательно приводит нас к врожденным формам" (там же, с. 855). Я бы ответил: "А что если бы и приводило? " Если мы говорим о врожденных структурах в психике, мы не лишаемся возможности говорить в то же время о иерсонализации через переживания этих структур или о необходимости личного вклада со стороны матери и ребенка для реализации или пробуждения таких структур.

Сазерленд пришел к выводу, что мы можем рассматривать самость как

"структуру высшего порядка, обладающую огромной гибкостью и, возможно, имеющую природу силы поля. Ее основной функцией является содержание и организация мотивов из всех остальных подсистем, которые дифференцировались от нее" (там же, с. 857).

Мне не кажется, что это сильно противоречит аналитической психологии, как не противоречит она и мысли Сазерленд о том, что

"Ценность самости, понимаемой как общая динамическая структурная матрица, состоит в том, что... мы можем позволить самости подчиняться в разное время и в разных ситуациях любой из ее подсистем, как, например, супер-эго" (там же).

Это удивительно похоже на то, о чем говорили, как отмечалось в главе 4, Фордхам, Хиллман и Плаут относительно того, как часть самости (частичная самость, образ, светоносность, постоянный объект) может функционировать вполне здоровым образом при полном сохранении способности самости к созданию цели и смысла.

Далее следует серия разделов, посвященных отдельным аспектам развития личности: отцу, семье, инцесту и психологии жизни в целом.

ЗАМЕТКИ ОБ ОТЦЕ

Современная аналитическая психология развития так же пренебрегала ролью отца в развитии в раннем возрасте, как и психоанализ (ср. замечание Берлингема о недостатке литературы об отце и до-эдиповом ребенке, 1973). Несмотря на интерес Фрейда к отцу как угрожающей и запрещающей фигуре, исследования пост-фрейдистов фокусировались все больше и больше на матери. Несмотря на то, что Юнг написал одну статью о "Значении отца в судьбе человека" (CW 4), это ранняя (1909) психоаналитическая работа, и последующие дополнения к ней подчеркивали архетип отца. Поэтому нам следует шире рассмотреть работу Юнга, чтобы выделить следующие идеи относительно отца:

— отец как противоположность матери, воплощающий другие ценности и атрибуты;

— отец как "животворящий дух" (CW 5, para. 70), как представитель духовного принципа и как личностное соответствие Бога-отца;

— отец как персона — модель для сына;

— отец как то, от чего сын должен дифференцироваться;

— отец как первая любовь и образ анимуса для дочери;

— отец как он проявляется в аналитическом переносе.

Я буду рассматривать род и пол в главе 7, и вопрос о том, есть ли "маскулинные" и "фемининные" атрибуты, отнесен туда.

Фон дер Хейдт (1973) говорит, что в психологии в целом личной матери всегда уделялось слишком много внимания, причем в такой степени, что все остальные психологические проблемы соотносились с ней. (И поэтому образ женщины как эротического существа или как существующий самостоятельно или отдельно от мужчины слишком мало использовался). Она связывает устранение отца из психологии с социальным и культурным развитием. Отец больше не является неоспоримым главой семьи, он уже не единственный кормилец, поскольку Институты Социальной Защиты и работающая жена разделяют с ним эту ношу. И я бы добавил, традиционные мужские характеристики больше так не ценятся, во многом из-за Женского Движения. Фон дер Хейдт заключает, что даже в религии Бог, выполняющий роль отца, уже не является такой уж центральной фигурой. Эти явления образуют фон нашего современного мира с его моральной анархией и относительной этикой.

Селигман (1982) дает психологическое определение этой общей картине: "отсутствующий отец". Она имеет в виду отца, который воспринимается как недоступный и матерью, и ребенком. Она задается вопросом, исключен ли отец или он исключает себя сам. Отца может исключить женщина, находящаяся во власти андрогенной фантазии, которая стремится отрицать роль мужского "другого" в рождении ребенка (ср. Samuels, 1976) или, как полагает Селигман, мать и ребенок могут работать вместе, чтобы продлить свою близость и отложить сложности эдипова треугольника, тем самым исключая отца.

Там, где отец сам себя исключает, это происходит в результате его собственного характера и темперамента. Это оправдывает ссылки на отсутствие "родительской эмпатии" дома. Селигман далее указывает (1982, с. 19), что отсутствующий отец часто бывает также и отсутствующим мужем; она рассматривает такой брак как "ущербный" и как нечто, требующее от детей отыгрывать суррогатное отцовского поведения по отношению к матери.

Психологические аспекты культурных изменений, упомянутых Фон дер Хейдт, далее исследовались Дикманном, и он сосредоточивался на вопросе авторитета (1977). Дикманн различает три уровня авторитета: основанный на насилии и власти, репутации и престиже, на знании и мудрости. В семейной жизни отец использует все три для того, чтобы раскрыть инстинктивно заложенное в ребенке. Говоря словами Дикманна, "отец является посредником между примитивным естеством ребенка и его общественным окружением и его очень дифференцированной наследственностью" (там же, с. 234). Дикманн рассмотрел значительное число исходных снов, (то есть первых снов, о которых сообщались аналитику), которые рассказывались ему пациентами в течение первых десяти лет его практики, когда, можно предположить, он являлся меньшим "авторитетом". Образы авторитета в этих снах имели в подавляющем большинстве негативную или деструктивную коннотацию.

Дикманн обеспокоен за нашу цивилизацию, поскольку садомазохистский образ авторитета составляет "часть внутренней психической системы не только у членов правящего класса, но также и у тех людей, которые восстают против подавления" (там же, с. 240). Дикманн признает, что анализ может повлиять только на отдельных людей, но полагает, что поиск источника авторитета, менее зараженного насилием и властью, очень важен.

Бломейер также выражает обеспокоенность (1982, с. 54 и след.). Как можно бросать вызов авторитету или отцу, не повторяя судьбу Эдипа — не спят с собственной матерью? У Бло-мейера нет иного ответа, кроме роста сознания, который позволит человеку осознать связь между восстанием и регрессией. Например, связь между анти-авторитаризмом и употреблением наркотиков; наркотики вызывают пассивные и регрессивные состояния (в постели с матерью). Бломейер говорит, что в 1919 году психоаналитик Федерн уже говорил об "обществе безотцовщины", имея в виду современную ему политическую ситуацию после первой мировой войны. Лайонз полагал, что современный интерес к отцу и к отсутствующему отцу, возможно, отражает социальные и культурные последствия двух великих войн, когда многие страны были подчинены военной дисциплине и когда многие отцы фактически, а в некоторых случаях постоянно отсутствовали (личная беседа, 1983).

Кей (1981) фокусировал внимание, напротив, на отцах, которые в силу собственной психопатологии настаивают на том, чтобы дать своему отпрыску первое переживание матери. Если мужчина

"имеет серьезные сомнения и путаницу относительно своей половой принадлежности и потенциала, появление ребенка, особенно красивого сына-первенца, может иметь на него очень сильное и кардинальное воздействие" (с. 215).

Кей приводит пример того, как отец идеализировал сына, рассматривал его как "героя — божественного ребенка" и "целителя собственных ран". Ребенок был вынужден удовлетворять потребности отца, и ему не было позволено дифференцироваться. Этот ребенок стал пациентом Кей; однако, в силу совпадения, этот отец тоже проходил анализ, и реконструкция личности отца, проведенная Кей, была подтверждена аналитиком отца!

Карвальхо (1982) говорит о том, как отец облегчаем психологическое развитие ребенка. Отец — первый представитель маскулинности и первый значимый другой, отличный от матери. Поэтому он обеспечивает социальное функционирование. Кроме того, он жизненно важен для формирования половой идентичности и принадлежности поколению. Если отец эмоционально отсутствует, бремя дифференциации ложится на ребенка. Это может вызвать фантазию разрушения, поскольку нет возможности примирения или восстановления. Возникает фантазия эдиповой победы у мальчика и эдипова отвержения у девочки. Еще один момент состоит в том, что если нормальное развитие отца символизирует "способность к действию и к манипулированию окружением" (там же, с. 344), тогда его отсутствие привносит ощущение способности такого развития в ребенке.

Лично я (Samuels, 1982) подчеркивал способность ребенка различать мать и отца как отдельные единицы, так что впоследствии он Может рассматривать их как объединенных в первичной сцене. Я занимался тем, как образы матери-ребенка вторгались в образную систему первичной сцены после соответствующей возрастной точки. То есть неизбежно вначале присутствует какая-то проекция собственной фрустрации ребенка и вторжения в его образ брака родителей. Если это продолжается, тогда будущие отношения подвергаются риску. Постепенно возникает необходимость в том, чтобы ребенок признал, что два вида отношений — матери и ребенка с одной стороны, и матери и отца (мужа-жены) с другой стороны, отличаются друг от друга.

Наконец, особое внимание уделяется влиянию отца на психологию дочери. Шортер указывает, что при вхождении в мир взрослой женщины для дочери

"фигура ее собственного отца является решающей, ее сознательное участие как участие Зевса [по отношению к Персефоне] выполняет или отрицает инцестную ответственность с последующим воздействием на психологическое взросление девочки-ребенка, однако их отношения содержатся, представляются и интерпретируются соответствующим образом" (1983, с. 8).

Если, добавляет Шортер, ее отец не дает ей такой возможности, женщина может либо стремиться стать авторитетом, либо обратить мужчину в авторитет отца для нее самой и служить ему. Она может бежать от своей сексуальности или неправильно обращаться со своим телом, как при нервной анорексии. Либо она может не суметь отделиться от отца и жить с ним (или с его заменителем) как суррогат жены, няни, секретаря или музы.

Читатель, вероятно, заметил, что некоторые работы, о которых я писал, были написаны после 1980 г. Можно заключить, что начинается новая фаза исследования развития в раннем возрасте в аналитической психологии. Говоря словами Шортера, "горн зовет отца".