Перспективы инцеста и Эдипа

Ранее я цитировал замечания Роазена о том, что современ­ный психоанализ имеет много общего со многими положениями, которые поддержал Юнг в 1913 г. Особенно интересно рас­смотреть это в связи с эдиповым комплексом и инцестом.

Идеи Юнга относительно инцеста часто поразительны, и их часто выпускают из обзоров его работы. Юнг использовал идеи Лейарда (1942) для переформулирования понятий инцеста у Фрейда как возвращения к исходному недифференцированному состоянию, которое наблюдается в теле матери. Мы видели, что здоровое развитие требует и отделения, и регрессии к матери. Так, несмотря на то, что Юнг признавал эдипов комплекс как архетипически определенную фазу развития, он сопротивлялся мысли о том, что происходило стремление к реальному сожи­тельству.

Понятие инцеста у Юнга (CW 5) — это понятие символа, вскрывающего и потребность в отделении от матери, отца и се­мейного круга (табу инцеста), и в то же время противополож­ное — потребность в регрессии (импульс инцеста). Символиче­ская регрессия к матери — это стремление к регенерации или возрождению, возможно, перед дальнейшим развитием (воспол­нение в теории Малера?).

Табу инцеста запрещает половое сношение, и поэтому либи­до, которое питает импульсы инцеста, стремится стать непрони­цаемо духовным, так что "дурной" импульс инцеста приводит к творческой, духовной жизни. Запертая в царстве инстинкта табу, энергия движется к противоположности инстинктивности, духов­ности. Это удивительная энантиодромия или переход к проти­воположности.

Ранее упоминавшаяся работа Шортера о значении отца для женщины, здесь также важна. Она уравновешивает подход Юнга, который, как иногда кажется, говорит больше о мужской психологии и отношении. Она показывает, что мы можем гово­рить об инцестуозном увлечении отцом как регенирующем нача­лом для девочки. Это отличается от увлечения дочери матерью, хотя бы тем, что это более эротично. Отсюда инцестуозная фан­тазия вокруг образа отца выполняет такую же духовную функ­цию для девочки, как фантазии о матери для мальчика.

Юнг полагал, что психологически регенерирующая эндогам­ная тенденция (символическая попытка жениться в кругу семьи) должна рассматриваться как подлинный инстинкт, а не как из­вращение. Это предполагает, что символический инцест должен выражаться__в фантазии в той же степени, в какой фактический инцест должен запрещаться Было бы патологией подавление как импульса, так и запрета.Например, в эдиповом конфликте мы можем подчеркнуть запрещающего отца или, наоборот, способность сына жить со своими негативными ощущениями и фан-тазиями относительно психологической реальности обладания отцом матери. Сын, если он может прийти к такому пониманию, получает значительное количество энергии фрустрациц Тогда ее можно использовать в духовных или творческих цедей. Здесь есть сходство с психоаналитической идеей сублимации.

Наконец, табу инцеста создает у людей потребность в рабо­чем союзе между отцом и сыном или матерью и дочерью, без которого не было бы культуры. Говоря словами Фрейда, это разрешение эдипова комплекса с помощью идентификации с родителем того же пола. Несмотря на то, что, например, отец и сын могут быть врагами, они также могут быть союзниками, и во всяком случае, однажды сын станет отцом, женится на женщине вне непосредственной семьи (экзогамия). Кохут так опредедил это в своей последней предсмертной работе:

"сущность человеческих переживаний не в биологически не­избежном конфликте между поколениями, но в непрерывно­сти поколений" (Kohut, 1982, с. 406).

Итак: импульс к символическому инцесту должен уравнове­шиваться табу. Инцест можно рассматривать как символ, поскольку он объединяет следующие пары противоположностей: регрессия/прогрессия, эндогамия/экзогамия, инстинктивность/духовность, враждебность между отцом и сыном/союз Отца и сына (или враждебность/союз матери-дочери).

Есть еще одна, совершенно иная позиция по поводу разре­шения эдипова конфликта, которую впервые выдвинул Серль (1959). Она предполагает подчеркивание роли любимого роди­н-ля противоположного пола, который помогает ребенку обрести достаточно силы для того, чтобы принять невозможность реали­зации его эдиповых стремлений. Необходимо, чтобы ребенок сознавал, что любимый родитель отвечает ему любовью и преж­де всего рассматривает ребенка как потенциального партнера по любви, но сообщает ему, что этого, к сожалению, не может быть. Тогда отказ становится взаимным процессом, достаточно отличным от традиционного акцента на ребенке, на его принятии или фрустрации. Эго ребенка можно нанести ущерб, когда лю­бимый родитель подавляет свою эдипову любовь к ребенку. В клинической практике часто встречаются пациенты с ранеными эдиповыми чувствами. Это могут быть женщины, чьи отцы не смогли справиться и разделить взаимный отказ, о котором здесь шла речь; мужчин в целом больше волнуют их сексуальные и любовные чувства к дочерям, чем женщин к сыновьям. (Полное описание различий в восприятии детей мужского и женского иола см. в гл. 7).

ИНЦЕСТ И ЛЮБОВЬ ЛЮДЕЙ

Это название замечательной книги Р.Стейна (1974). Стейн нслед за Лейардом и Юнгом подчеркивал, что табу инцеста — это столь же естественное явление, как и импульс инцеста, и что нет смысла пытаться противопоставлять одно другому.

Основной акцент Стейн делает на табу инцеста, которое обеспечивает истинную любовь и межличностные отношения людей, поскольку заставляет человека остановиться и посмот­реть, дозволено ли ему подчиниться импульсу, а это в свою оче­редь, заставляет его подумать о человеке, которого он желает. Табу также обладает другим действием, которое заключается в том, что оно освящает родителей и способствует определению места поколений:

"табу создает психологическую дистанцию, которая необхо­дима для развития сознания. Аура таинственности начинает окружать родителей, стимулируя фокусировку воображения ребенка на особых качествах матери и отца. Почему ребенку разрешается любая близость с ними, но исключаются поло­вые органы? И почему у одного из родителей пенис, а у другого влагалище? Может быть, они соединяются вместе. А если это так, почему им дозволена такая близость, а ему нет? Это опасно для них? Если нет, то почему? Как получа­ется, что мать и отец, такие разные во всем, как бы соеди­няются?... табу стимулирует вопросы и образы соединения мужского и женского... и высвобождает архетип человече­ской любви и секса как священного союза" (с. 36-7).

Табу инцеста также непосредственно связано с осознанием неполноты. Как мы видим, запрещение половых сношений маль­чика с матерью или сестрой заставляет его под воздействием фрустрации сосредоточиться на них как на личностях (и то же самое справедливо для девочки по отношению к отцу или бра­ту). Это имеет два следствия: во-первых, кто-то недостижимый становится живым прототипом всех недостижимых тайн и целей жизни; во-вторых, табу заставляет мужчин и женщин в рамках их личных ограничений и правил культуры выбирать кого лю­бить, как любить. Половые ограничения приводят к "понятию полового союза как... соединения двух людей воедино" (там же, с. 37).

Стейн дает интерпретацию истории Эдипа, которую можно сравнить с современным психоаналитическим прочтением этого мифа. Он указывает, что рассказ начинается с родительского отвержения, вызванного страхом перед инцестом и отцеубийст­ва. Эдип не может понять, что у него были суррогатные родите­ли, тем самым смешивая реальных и архетипических родителей.

Поэтому то, что должно быть символическим, становится реальным. Убийство отца не может привести ни к какой регенерации; подобным же образом, его регрессивная связь с Иокастой ведет к сексу, но не к возрождению. Поэтому акцент лежит на недос­татке у него сознания, а не на инцестной сексуальности, тре­бующей укрощения. Проблема Эдипа состоит в недостатке ощущения обновления и возрождения после смерти старого отца и возвращения в лоно матери. Поскольку обновление и возрож­дение возможны, Эдип — это скорее портрет невротика, чем обычного человека.

Мысль Стейна имеет в своей основе теории и Нойманна (1954), и Юнга. Можно провести параллель с психоаналитиче­ским толкованием Эдиповой трагедии у Биона в изложении Га­мильтон (1982). Эдип — это история чрезмерной и односторон­ней приверженности знанию. Это символизируется тем, как Эдип спрашивает оракула дважды, а потом разгадывает загадку Сфинкса. Но подход Эдипа к знанию — это подход типа "все или ничего", "он охвачен жаждой владения и жадностью... Здесь нет желания познавать постепенно" (там же, с. 245). Это исключает возможность какого-либо возрождения. И знание, которым обладает Эдип, — это не "факт трансценденции, но точные детали его собственного происхождения" (там же). Он не знает ничего о своей собственной потребности в регенерации.

Регенерация предполагает то, что Гамильтон, говоря слова­ми Эйнштейна, называет "священным любопытством", способно­стью жить в неопределенности и искать конструктивные воз­можности, а не факты. Она не видит никаких оснований для того, чтобы любопытство связывалось с тем, что запрещено: "мне кажется, сексуальность — это один из аспектов исследова­тельской деятельности, а не ее причина" (там же, с. 264). Здесь мы слышим отголоски "инстинкта индивидуации" Юнга и tro ориентированной в будущее концепции психики.

Теперь мы оставим мир младенчества и перейдем к рассмотрению психологии жизни как целого.