Алексей. Картина четвертая 12 страница

Как сложилась судьба его любовницы, Алексей не знал. Разве что иногда слышал о ее негласном участии в работе над сценарием того или иного фильма. Судя по всему, Оля так и оставалась тем специалистом, которых на Западе называют «автор-призрак», а у нас именуют «неграми». Эти люди выполняют творческую работу на заказ, пишут книги и сценарии, сочиняют слова и мелодии для песен и получают за это свой скромный гонорар – а на обложках, в титрах появляются совсем другие имена. Но о том, что происходило в личной жизни Оленьки, Алеша понятия не имел. Не то чтобы ему не было интересно, нет, было. Более того, это было важно для него. Он очень надеялся, что у Оленьки все устроилось, это означало бы, что ему можно больше не мучиться совестью. Случалось, что в его душе просыпалось и росло сильное желание разыскать Олю. Увидеть ее, поговорить, возможно, извиниться за то, что он так некрасиво и даже трусливо расстался с ней… Но как только он начинал об этом думать, вновь пробуждался внутренний голос, принимавшийся возмущенно возражать: «Даже не помышляй об этом! Неужели ты хочешь опять все разрушить? Чем тебе не нравится нынешняя жизнь? Дом, семья, книги. Твои книги. Разве тебе писалось когда-нибудь так много и так легко? Ты известный прозаик, сценарист. Ну при чем тут эта девчонка? Мало она внесла неразберихи в твое спокойное существование? Пиши книги и не гневи судьбу».

И он писал. Тем более что писалось теперь действительно много и легко. Стоило ему усесться за недавнее свое приобретение – персональный компьютер, как текст книги словно бы сам собой рождался в мозгу и тек так быстро, что Алеша еле успевал нажимать кнопки на клавиатуре. Все-таки компьютер – это величайшее изобретение человечества! Сколько времени у него уходило раньше на машинную перепечатку текстов! И еще больше – на редактирование, правку, вырезание ненужных кусков и склеивание нужных… А сейчас все это делается одним-двумя движениями «мыши». Красота!

Теперь он легко выдавал в год по четыре, а иногда даже и по пять новых романов. Однажды написал пьесу, специально, чтобы попробовать силы в драматургии. Сначала она не имела большого успеха на столичных подмостках, но потом о ней узнал модный немецкий режиссер и поставил ее в Германии, где спектакль произвел настоящий фурор. На премьере Рита, впервые в жизни выехавшая за границу по-настоящему (отдых на пляжах Анталии и Хургады, конечно, не в счет), буквально светилась от счастья. Через год пьесу вновь поставили на московской сцене, в известном театре, с участием популярных актеров. На этот раз спектакль наделал много шума, первые года полтора билеты на него было просто невозможно достать.

Алексея постоянно приглашали на телевидение, писали о нем в газетах и журналах – не только посвященных литературе, но и быстро набиравших обороты модных изданиях с глянцевыми обложками и яркими цветными фотографиями. Первое время такие журналы чаще специализировались на скандалах вокруг известных людей, но на рубеже веков в моду вошли позаимствованные у американцев «семейные ценности», и потому чета Ранцовых и их прелестные детишки в интерьерах стильного загородного дома или на фоне акуловских живописных пейзажей часто появлялись на фотографиях. Это был настоящий успех. Алешу стали узнавать на улицах, незнакомые люди часто подходили к нему, чтобы поделиться впечатлением от книг и попросить автограф. Шагая в ногу со временем, он одним из первых в литературной среде завел свой сайт в Интернете и постоянно следил за тем, чтобы привлекать на него побольше посетителей – устраивал там конкурсы, затевал интересные дискуссии и сам, лично, отвечал на электронные письма читателей.

Так к тридцати годам Алексей Ранцов стал популярным писателем и довольно состоятельным человеком. Славу можно сравнить с хорошим вином: от него так же приятно кружится голова. Но Алеша всегда помнил, что вино, даже очень хорошее, следует пить в меру, чтобы не опьянеть, не пресытиться его ароматом, не растерять способность удивляться радостям жизни.

Когда молоденькие журналисточки, глупенькие и восторженные, интересовались его «творческой мастерской», он говорил им всем практически одно и то же: что писать трудно только ленивому, и то лишь потому, что неохота долго сидеть за столом, тело затекает. А вот если ленивого привязать к стулу, то и он начнет творить. «Не боги горшки обжигают, – любил повторять Алеша. – Каждому человеку есть что сказать, надо только развивать в себе эти способности. У большинства людей просто нет времени на эту забаву, они озабочены добыванием хлеба насущного. Это я – счастливый бездельник». Интервьюерш его ответы приводили в восторг. Мысль была относительно новой, материал получался интересным, читатели и зрители оставались довольны. Получалось, каждый из них может стать литератором, просто не у каждого есть на это время.

Однако Алексей хорошо помнил, что когда-то было иначе. Помнил тот период, когда сочинительство было для него адским трудом, каждое слово, каждое предложение приходилось буквально вымучивать из себя, но кто-то невидимый словно бы заставлял его это делать. Теперь все изменилось, но при этом Алешу все равно не покидало странное чувство, словно он пишет не сам, а кто-то нашептывает его сознанию готовый текст и даже водит его рукой. Жизнь проходила в каком-то странном полусне, непонятных грезах наяву, где воображение заставляло отступить реальность. Воспоминания так тесно переплетались с вымыслом и мечтами, что уже трудно было отличить одно от другого. Он часто задавал себе вопросы: «А если бы?», «А что же дальше, неужели это все?» Так часто, как, наверное, не должен спрашивать человек в его возрасте, имеющий семью, деньги и любимое дело.

В такие моменты мысли Алексея возвращались к Оленьке. Он злился, напоминал себе снова и снова, что это дело прошлое, что она вовсе не нужна ему, что даже если он ее разыщет, то сильно разочаруется, потому что время не стоит на месте. Что из стройной пылкой и восторженной девочки она могла превратиться (и наверняка превратилась) в толстую усталую и циничную тетку с потухшим взором. Что Оленька, конечно, давно замужем, родила детей и растеряла и весь свой юный шарм, и чувственную непосредственность. Что он небось и не узнает ее, настолько они стали чужими. А потом эти мысли сменялись другими – воспоминаниями, настолько яркими и осязаемыми, что все замирало внутри.

Алексей никогда не попытался разыскать Оленьку, но однажды судьба все-таки свела их вместе, то ли чтобы сделать ему подарок, то ли чтобы над ним посмеяться.

Это случилось на каком-то летнем кинофестивале, кажется, за два, а может быть, за три года до его развода с Ритой.

Фестиваль был не из престижных и проводился не на модном курорте, а в не слишком крупном провинциальном городе. Алексею и ехать-то туда особо не хотелось, но организаторы очень уж упрашивали, да и фильм, над которым он работал, был выдвинут на конкурс в номинации «Лучший сценарий», отказаться было неудобно. Алексей с Ритой приехали в городок и остались крайне недовольны всем подряд. Организован фестиваль был из рук вон плохо, местная гостиница с тараканами и неработающими розетками ужасала, в зале для просмотров не было кондиционеров, и стояла невыносимая, чрезмерная для мая жара, а демонстрировавшиеся фильмы оказались как на подбор один хуже другого. С большинства из них они с Ритой просто уходили – когда с середины, а когда и минут через десять-пятнадцать после начала.

Понравилась Алексею лишь одна из картин, называвшаяся цитатой из песни Владимира Высоцкого «Я не верю судьбе». Высоцкого Алеша всегда любил и оттого изначально симпатизировал фильму. Ему почему-то представлялось, что это будет история о сильных, мужественных и благородных людях, каких-нибудь альпинистах, геологах или спасателях, а главным героем выступит персонаж сродни тем, образы которых Владимир Семенович иногда воплощал на экране в таких фильмах, как «Вертикаль» или «Короткие встречи». Однако увиденное на конкурсе было совсем не похоже на то, чего Алексей ожидал. Это были на первый взгляд ничем не связанные рассказы о людях. Разных людях, обычных и знаменитых, богатых и бедных, верующих и атеистах, интеллектуалах и простых работягах – в каждой судьбе, казалось бы, непохожей на другие, ясно прослеживалась общая идея. Как бывший журналист, Алеша не мог не оценить великолепную подборку историй, четко и грамотно продуманный сюжет. Сценарист добился желаемого эффекта, его мысль была зрителю очевидна – человек не просто рождается и живет, в его существовании обязательно есть великий смысл, все предопределено свыше. И если кому-то удается обмануть свою судьбу, то это всегда приводит не к избавлению, а к страданию. Вот и не верь после этого судьбе! На Алешу картина произвела настолько сильное впечатление, что он даже забыл о конкуренции. Будь он в жюри, без колебаний отдал бы первую премию сценаристу «Судьбы».

– Помоги мне, пожалуйста, – Рита стояла у зеркала, тщетно пытаясь застегнуть топазовое колье. – И что только за зеркала в этой гостинице?! Все такое мутное, ничего не видно.

Они собирались на вручение наград, и в этот раз Алексей отчего-то сильно волновался. Весь день прошел в молчании, и потому он даже вздрогнул, когда жена заговорила.

– Ну что ж ты хочешь? – отвечал он, помогая ей с замком. – Тут тебе не Канны и не Венеция.

– Да уж я заметила, – презрительно усмехнулась Рита. – Не то что в Италии – в Египте и то отели куда приличнее… Ну, как я выгляжу?

Алексей отступил на шаг, полюбовался сначала ею, а потом их совместным отражением.

– Сдается мне, мы с тобой слишком респектабельны для такого фестиваля… Слушай, ну и как ты думаешь, какой фильм возьмет первый приз в конкурсе на лучший сценарий?

Вопрос этот был чисто риторическим, он заранее знал ответ и был просто огорошен, когда услышал слова жены.

– Мне кажется, этот… Как его… Про судьбу. – Рита еще раз критически оглядела свое лицо и, видимо, оставшись недовольной чем-то, потянулась за косметичкой.

– Как? – ошеломленно проговорил Алеша. – Почему?

– Ну, эта «Судьба»… Она какая-то особенная.

– И что же в ней такого особенного? – Он изо всех сил пытался скрыть недовольство. Во всем, что касалось его творчества, он всегда был очень раним. Вроде бы кому, как не Рите, знать это? Она и знала и обычно всегда щадила его чувства. И тут – на тебе. Как гром среди ясного неба.

– Даже не знаю, как объяснить. Но эта идея… Главная мысль, что все предопределено… Так страшно, что даже мороз по коже. После этого фильма просто не можешь думать ни о чем другом, кроме своего полного бессилия перед провидением. Вспоминаешь какие-то ситуации из жизни, подбираешь аргументы, словно пытаешься в споре кому-то доказать, что все не так, все иначе, и человек сам управляет жизнью на земле… А в душе знаешь, что от судьбы не уйдешь. Или кирпич на Бронной – или трамвай на Патриарших. Помнишь «Мастера и Маргариту»?

– Все это просто художественный вымысел, и ничего больше! – отчего-то разозлился Алексей.

– Тебе неприятно, что я похвалила работу твоего конкурента? – искоса взглянула на него Рита, и эти слова еще больше рассердили Алешу. Угораздило же его жениться на психологе! Все-то она знает, все-то понимает. Особенно то, что ему хотелось бы скрыть. А она продолжала давить на больное место:

– Знаешь, в том, что касается твоей работы, ты часто напоминаешь мне Лизку. Я однажды похвалила при ней соседского ребенка, какая, говорю, красивая девочка! А Лизка вдруг в рев: «А я, значит, некрасивая, да?»

– Но ведь ты не сомневаешься в том, что я у тебя самый красивый, самый талантливый и вообще самый лучший?

Алексей попытался сделать так, чтобы слова прозвучали шутливо, но у него это не получилось.

– Ни секунды не сомневаюсь, – поддержала игру Рита и поцеловала его в нос.

Инцидент был исчерпан, ссоры не произошло, но горечь в душе осталась…

Премия за лучший сценарий в итоге досталась «Судьбе». Награду вручал маститый кинокритик, с которым Алексей был шапочно знаком и мнением которого очень дорожил.

– В номинации «Лучший сценарий» побеждает фильм «Я не верю судьбе» сценариста Ольги Павловой, – объявил он.

В первую секунду Алексей даже не понял, что это она – его Оленька. Он никогда не называл ее полным именем и не обратил внимания на ее довольно распространенную фамилию. Догадался, кто стоит перед ним на сцене, только тогда, когда Рита больно сжала его руку.

Олю нельзя было не узнать. Все такая же тоненькая, подвижная, большеглазая, только нежный, как он говорил, ангельский румянец на лице сменился бледностью, почти синевой. Может, она сильно волновалась и не выспалась перед оглашением результатов конкурса? Волосы, раньше распущенные и спускавшиеся ниже талии, теперь, казалось, стали темнее и были собраны в тугой блестящий узел. И бледность, и прическа ей очень шли. Оленька стала похожа на английскую аристократку – невозмутимую, холодную, строгую, с гордой посадкой головы.

У Алексея закружилась голова. Ему захотелось тут же взбежать туда, на сцену, где заслуженный критик расточал казенные похвалы его бывшей любовнице, и упасть перед ней на колени. Или сжать ее в объятиях, смять элегантное платье из бледно-желтого воздушного шелка. И распустить этот узел прически – интересно, какой длины сейчас ее волосы?

Рита сжимала его руку так сильно, что ее ногти больно впивались в его ладонь. А Оленька, казалось, совсем не слушала речь ведущего. Она оглядывала зал, и Алеша понял, что она ищет его. Ему тут же захотелось спрятаться или даже исчезнуть – таким укоризненным и беспощадным был этот взгляд.

Сразу после церемонии награждения Рита заговорила об отъезде.

– Нам больше незачем сидеть в этой дыре. Тем более если завтрашний банкет будет такой же, как в первый день, то я вообще не понимаю, зачем туда идти.

Алексей ясно осознавал, что она переживает и ревнует, и ругал себя за то, что, очевидно, не сумел казаться достаточно безразличным на вручении наград. Возможно, им и правда следовало бы уехать – но он не мог этого сделать. Просто не мог – и все. И он принялся уговаривать жену, на ходу сочиняя какие-то малоправдоподобные доводы, вроде запланированной на завтра важной встречи. Рита молча выслушала его и в итоге согласилась. Но по выражению ее лица Алеша понял, что она не поверила ни единому его слову. И старалась ни на минуту не оставлять его одного. Ни вечером, после церемонии награждения, ни на другой день на банкете. На котором, кстати, Оленька так и не появилась.

Под пристальным взглядом жены Алексей не мог ни крутить головой, высматривая ее, ни даже выказать свое разочарование. Он улыбался, шутил и делал вид, что ему весело, а на душе меж тем скребли кошки. Почему она не пришла? Неужели уже уехала? Черт, и почему он раньше не узнал, что она здесь? Как бы ее разыскать? Возможно, она остановилась в той же гостинице? Интересно, а сколько вообще в этом городе гостиниц?

Но рядом постоянно была Рита, и значит, о поисках Оленьки не могло быть и речи. Банкет затянулся. К себе в номер они вернулись далеко за полночь, но Алексей долго не мог уснуть. А потом проснулся на рассвете и сразу понял, где искать Оленьку. Изо всех сил стараясь не шуметь – счастье еще, что номер был двухкомнатный, – он поднялся, торопливо оделся и, выйдя из гостиницы, направился в прилегавший к ней парк.

Оленька действительно была там, сидела на скамейке у газона, где было больше всего ярких желтых одуванчиков. Тоненький стройный силуэт в вечернем платье того же оттенка, что и цветы, с той же прической – словно пришла сюда еще позавчера и никуда не уходила. Другая женщина, возможно, смотрелась бы в подобной ситуации странно, а то и нелепо – рано утром в вечернем туалете, в провинциальном парке, среди плохо одетых стариков и мамочек с колясками. Но с Олей почему-то этого не произошло. Как будто так и надо, так и должно быть.

– Здравствуй, Оленька, – он осторожно присел рядом.

– Здравствуй, – прозвучал в ответ до боли знакомый низкий голос. Она не удивилась, не обрадовалась, не отодвинулась. Даже не повернулась в его сторону. Но по тому, как вдруг напряглось, натянулось, точно струна, ее тоненькое тело, он понял, что она его ждала. Слишком уж хорошо он помнил это напряжение. Тогда, давным-давно, она именно так реагировала на его прикосновения, и даже просто на его приближение, за которым, как они оба знали, сразу же последуют объятия и поцелуи. Больше всего на свете Алексею сейчас именно этого и хотелось – обнять ее. Но он не решался.

– Тебя стоит поздравить, – произнес он просто для того, чтобы прекратить томительную, невыносимую паузу.

Оленька вдруг посмотрела на него в упор. С такой горечью, с таким отчаянием, что тут же понял – она все еще его любит. Любит, как будто не было этих девяти лет. Как будто он так и остался для нее единственным мужчиной, как она называла его когда-то.

Она отвела взгляд.

– Не стоит.

Он понял: и правда, не стоит. С чем ее поздравлять? С разбитой жизнью?

– А я почему-то думал, что ты выйдешь замуж за Миславского, – пробормотал Алексей, чтобы избежать неловкости.

Он и правда так думал – ведь столько всего, описанного им в романах, сбывалось. Вероника ведь нашла свое счастье в Швейцарии – точь-в-точь так, как он предрек ей это в «Одуванчиковом лугу».

Оля в ответ лишь криво усмехнулась.

– Ты что, не знаешь, что Миславский – голубой? – равнодушно спросила она.

И снова замолчала.

Так, не произнося ни слова, они сидели довольно долго. Больше всего Алексея раздражало то, что он не может понять, хочет ли она, чтобы он остался? Или наоборот, чтобы ушел сию минуту?

– Скоро все это будет белым, – вдруг сказала она и плавным жестом обвела поляну. Он вспомнил, какие красивые у нее руки. – Любовь – как одуванчики. Сначала она одна, потом другая… А потом подует сильный ветер – глядишь, а ее уже и вовсе нет. Умерла.

Странное у него было чувство… Кто-то циничный и отстраненный в его сознании после этих фраз язвительно усмехнулся – вот, мол, она всегда любила высокопарные слова и обороты, и с годами ничего не изменилось. И в то же время сердце Алексея сжалось. Как многое хотелось ей сказать… Но там, в номере, скоро уже должна была проснуться Рита.

– Ты снова женился? – безразлично спросила Оленька, словно прочитала его мысли.

Он молча кивнул.

– И ты счастлив?

Алексей не знал, что ответить.

– Это сложный вопрос… Люди вкладывают в это понятие разное. Кто-то счастлив оттого, что дети крепко стоят на ногах, кто-то – от удачной карьеры, кому-то греет душу счет в банке, а иным достаточно по выходным без лишних скандалов вырываться с друзьями на рыбалку. У меня как-никак есть дело. Оно…

– Согревает душу в лучах славы, дарит сладкие мгновения парения над суетой и приносит хороший доход, – насмешливо закончила она, перебив. – И это то, к чему ты стремился?

И снова у него не нашлось подходящих слов.

Она тоже молчала. Сорвала солнечный одуванчик и принялась по одному отрывать крошечные лепестки.

Алексей понял, что должен сейчас поцеловать ее. Он подумал об этом не как мужчина, а скорее как драматург. Иначе пауза затянется и сцена станет нелепой. Но перед глазами вдруг возникло веснушчатое лицо Риты, ее недовольно нахмуренные брови. Он вздохнул и как-то устало подумал, что все равно ничего из этого не выйдет…

– Мне пора, Оленька.

– Да.

– Пока.

– Уходи. Пожалуйста, уходи быстрее.

И он ушел. Хотя знал, что она тихо плачет.

«Дурак, – ругал он себя, – дурак и подлец. Стоило бередить ее чувства ради того, чтобы перекинуться парой незначащих слов! Сплошной эгоизм, блажь и никакого смысла».

Когда он вернулся в гостиницу, Рита еще спала.

Глава 13

Ангел. История шестая

Признаюсь, тем, как прошла встреча Писателя и его бывшей возлюбленной, я был очень доволен. Никаких ненужных мыслей, порывов и желаний в его душе не родилось, ну, почти не родилось. Он сам сделал правильные выводы, и мне оставалось только в один-единственный миг, когда он заколебался, вовремя показать ему образ жены. И все сразу встало на свои места.

Конечно, я изначально отлично понимал, что Алексей просто не в силах будет постоянно хранить супружескую верность. Так уж устроен человек. Особенно мужчина, особенно такой, как мой Писатель. Творческим, увлекающимся натурам постоянно необходимы свежие впечатления, новые чувства – как источник вдохновения. И я совсем не был против того, чтобы мой подопечный иногда увлекался бы какой-нибудь красоткой – ярко и ненадолго, до завершения очередной книги. Но восстановление отношений с Оленькой в мои планы совершенно не входило. Я отлично понимал, что такая связь не может быть мимолетной, слишком уж сильно влекло их друг к другу… И когда в том мае, на кинофестивале, мне удалось не допустить их повторного сближения, я вздохнул с огромным облегчением.

На тот период наши с Алексеем дела шли просто отлично. К моему Писателю пришла слава, он стал знаменит и успешен, все эти редакторы и телевизионщики, журналисты и почитатели таланта, критики и киношники были заняты им уже совершенно самостоятельно, без всякого моего участия. Прошли те времена, когда мне приходилось тратить столько сил на то, чтобы книгу моего подопечного экранизировали или перевели на зарубежный язык. Все это уже происходило само собой, и мы с Алексеем наконец-то получили возможность заняться тем, о чем я всегда мечтал, – творчеством. Я упивался процессом сочинительства, часто диктуя Писателю новые произведения целыми страницами, даже целыми главами. А издатели и читатели не уставали восхищаться плодовитостью автора и неослабевающей силой его таланта.

Словом, те годы были, бесспорно, счастливейшими во всей моей жизни. И я мог бы бесконечно и очень подробно рассказывать о них, вспоминать каждую созданную нами книгу, а их появилось немало и, скажу без ложной скромности, одна лучше другой. Однако сейчас я вновь вынужден вернуться к прерванному повествованию о собственной судьбе и поведать вам историю о своей предпоследней душе, которую мне довелось охранять перед тем, как я выбрал себе Писателя.

История, произошедшая с моей пятой подопечной в годы 1901–1963-й от Рождества Христова

 

Как я уже говорил, у нас, ангелов, принято считать, что нет плохих или хороших душ: каждая чем-то ценна и каждая достойна того, чтобы ее как следует охраняли. Также нас учат тому, что не бывает неудачных времен или мест. Но это, как сказали бы на Земле, официальная позиция. В действительности же каждый опытный ангел имеет свое мнение о том, какую душу охранять проще, а какую труднее. У всех нас есть свои пристрастия и антипатии, и это касается не только людей, но и стран, где они живут, и эпох. Взять, к примеру, век двадцатый – слух о том, что это столетие будет еще более страшным и кровавым, чем все предыдущие, передавался моими собратьями из уст в уста задолго до того, как оно наступило. Мне поведал об этом ангел юной певуньи, дочери коллекционера и жены художника Карла – помните мой рассказ об этом талантливом гордеце? Ему же, ангелу (по большому секрету, разумеется), сообщил об этом его давний приятель, который, в свою очередь, подслушал беседу двух архангелов. Уж кто-кто, а они-то знают, какую чашу суждено испить тому или иному народу в те или иные времена. Тот разговор друг моего приятеля запомнил наизусть и долгое время пребывал после него в печали, потому что ничего хорошего он не сулил.

– Бедный, бедный наш мир! – сокрушался он. – Бедные люди! Как я не люблю страдания! Очень надеюсь, что следующую душу мне доведется охранять уже после двухтысячного года, когда все войны и революции канут в Лету.

У меня наивность собрата вызвала лишь ироническую улыбку. Меня эти мрачные прогнозы не пугали. Во-первых, как я уже говорил, не люблю рутины, а во-вторых, мне всегда казалось, что именно в смутные и тяжелые времена рождается много творческих людей. Ну, представьте себе – если все сыты и довольны, все живут в мире и покое и уверены в завтрашнем дне, то кто будет страдать, гореть, искать? Откуда в таком болоте возьмутся творчество и вдохновение?

Вы, конечно, можете мне возразить. Сказать, что даже в сытой и благополучной жизни всегда есть место безответной любви, внезапной смерти, ярким подвигам и отталкивающей жестокости. Чем не темы для искусства? Так-то оно так, но поверьте мне, проведшему рядом с людьми несколько веков: путь к раскаянию, к развитию и, конечно, к творчеству лежит только через лишения и страдания. Тогда как благополучие рано или поздно вызывает у смертных сильнейшую скуку. И чем спокойнее и безопаснее жизнь, тем, как ни странно, больше в ней и той самой бессмысленной жестокости, и безумства, и непонятной, ничем не объяснимой печали в сердцах… Однако я опять философствую и ухожу в сторону от основного сюжета. Видимо, это лишнее подтверждение тому, что автор вышел из меня не такой уж удачный, как мне это представлялось. Четко выдержать линию повествования мне никак не удается, приходится то и дело самому себя прерывать и заставлять возвращаться к изложению хода основных событий.

Итак, выбор новой подшефной души у меня как раз совпал с наступлением на Земле нового века. «Эх, заполучить бы в подопечные писателя, который проживет сто лет и отразит в своих книгах целую эпоху!» – мечтал я.

На сей раз мне досталась девочка. Надо ли говорить, как я расстроился? Во-первых, охранять женщину – двойная забота. Женщины взбалмошны, и никогда не знаешь, что взбредет им в голову в следующий момент. Их настроения, желания и взгляды меняются, как ветер в море. Нужно все время быть начеку, следить, как бы женщина не сделала какую-нибудь глупость. Во-вторых, глубокие и интересные мысли, которые наполняют разум писателей, большинству женщин просто недоступны. Сначала их интересуют куклы, потом кавалеры, затем пеленки, и всю жизнь – наряды и шляпки. Волей-неволей и мне придется думать о том же. Так уж мы, ангелы, устроены. Заботы людей – наши заботы.

Ну и главная причина, по которой я расстроился: в то время в мире почти что не было женщин-писателей! Вернее, я неправильно выразился. Марать бумагу барышни как раз очень были горазды. Сочинительниц стихов о горящих взорах, томных вздохах и полной луне на мрачном небосклоне или историй о бедных княжнах, в младенчестве покинутых родителями и вынужденных терпеть голод и лишения, пока счастливый случай не соединит их с богатым и благородным избранником, который узнает об их происхождении лишь на последней странице, уже в те времена было предостаточно. Но это, как вы понимаете, было не совсем то…

И я твердо решил для себя: моя малютка станет одной из первых женщин в мире, кто будет создавать настоящую, серьезную литературу. Уж я приложу к этому все усилия!

Увы, я снова ошибся…

Впрочем, начиналось все просто чудесно. Семья у моей девочки оказалась удивительной: любящей, благополучной, обеспеченной и образованной. И близкой к искусству, что очень и очень важно. Матушка была одаренной артисткой известного театра, а отец… О, это меня очень порадовало! Основным его занятием была медицина, но для души этот человек постоянно занимался сочинительством, писал недурные стихи и юмористические рассказы, некоторые из которых печатали в журналах, и даже состоял в одном литературном обществе. Представьте, как я был счастлив! Разумеется, с такими родственниками моей малышке была обеспечена прямая дорога в писатели. И я всеми силами пытался развивать в ней творческие наклонности и любовь к литературе.

Сначала все шло более чем гладко. В три года девочка уже наизусть декламировала стихи, в четыре ее водили в картинную галерею, где она, смешно наморщив носик, рассматривала картину с косолапыми мишками, с пяти ей начали преподавать музыку и рисование, а в шесть она уже болтала не только на родном, но еще и на английском и французском языках. Моей девочке все было интересно и все давалось играючи. Нрав у нее был легкий, веселый. Ну прямо не нарадуешься!

В девять лет крестная подарила ей тетрадь в красивом тисненом переплете, запиравшемся на маленький замочек. Моя подопечная тут же заявила, что будет вести в ней дневник, и я возликовал. Каждому, кто хоть что-то понимает в творческом процессе, ясно, что дневник – это не что иное, как первый шаг к литературе. Я был абсолютно уверен – на моих глазах рождается будущая писательница или поэтесса. Думаю, что так решил бы каждый, увидев, какое сосредоточенное и одухотворенное личико было у моей девочки, когда она старательно, высунув от усердия кончик языка, макала перо в чернильницу и потом водила им по тонкой цветной бумаге… Но увы! Когда я оторвался от созерцания ее прелестного личика в обрамлении крупных локонов и заглянул через ее плечо, меня ждало горькое разочарование.

Толстая тетрадь в кожаной обложке не хранила на своих страницах ни забавных девичьих мыслей, ни восторженных описаний природы, ни впечатлений от пережитого дня, ни робких трогательных попыток сочинить стихи. Никаких грез, никаких воспоминаний, никаких поэтических образов!.. Моя подопечная вносила в дневник свои нехитрые доходы и траты – все до последнего гроша.

«26 марта, – писала она. – Получено от бабушки и дедушки в честь Светлого праздника Благовещенья – рубль бумажный. 29 марта. Потрачено: пятачок на два грешника[3] по дороге из гимназии и семишник[4] за аршин атласной ленточки кукле на чепчик».

Признаюсь, мне не понравилась подобная практичность в столь нежном возрасте. Мне казалось, что прелестная девочка, растущая в такой чудесной семье, должна доверять своему дневнику совсем другие мысли. С того дня я решил более тщательно прислушиваться к тому, что творится у нее в голове, и сделал очень неприятное для себя открытие.