Алексей. Картина четвертая 7 страница

Вероника одобрила его решение.

– Милый, я так рада, ты даже не представляешь! Каждый раз, когда ты уезжал, я так боялась за тебя… Бог с ними, с деньгами. И потом, будучи писателем, ты сможешь заработать еще больше, вот увидишь! Ты ведь у меня такой талантливый… Ты обязательно прославишься, вот увидишь!

– Так уж и обязательно, – улыбался он.

Но Ника ни в чем не сомневалась:

– А как же иначе? Ведь ты гений! Я где-то читала: у гениев часто сбывается то, что они предсказали. Как у тебя с этой церковью…

Голос и взгляд жены были полны любовью, и Алеша был уверен, что испытывает ответное чувство. Ему и в голову не могло прийти, что уже следующим летом они расстанутся.

Глава 7

Ангел. История третья

Итак, с появлением на горизонте школьного друга мой Писатель становился богатым человеком. Деньги – это хитроумное и коварное изобретение наших врагов – посыпались к нему как из рога изобилия. Алеша и его жена были счастливы такой перемене, я же все больше впадал в отчаяние. Было больно смотреть, как он день за днем, вместо того чтобы сочинять, тратит время на долгие поездки, переговоры, хлопоты. Через его руки ежедневно проходило множество бумаг, но среди них – ни единого листочка рукописи. Ну, хорошо, пусть так, пусть мой Писатель кует свое земное, как люди говорят, материальное счастье, – говорил я себе, но зачем же творчество забрасывать?

Я даже не предполагал, что в моем подопечном скрывался такой талантливый делец: откуда только взялось это интуитивное предчувствие торговой удачи, эта удивительная способность вовремя уходить от опасности, избегать неверных шагов, это невероятное умение разбираться в людях, чувствовать, с кем стоит иметь дело, а с кем лучше не связываться. В том, как хорошо шли дела у друзей, была заслуга исключительно моего Алеши. Друг и компаньон Борис лишь пожинал плоды. Зато его ангел-хранитель не могла нарадоваться. Еще бы, сбылись ее мечты – ее подопечный занят настоящим мужским делом, он счастлив и успешен.

Алексей изменился, и мне совсем не нравились эти перемены. Сказать, что тогда из его глаз исчез блеск, я не мог: они блестели. Но это был новый, незнакомый мне блеск. Холодный, даже, пожалуй, жестокий. В том мире, где он теперь вращался, не было принято щадить и сочувствовать. Там не любили ждать и не прощали промахов. Он называл это бизнесом. Б-р-р… Звучит даже как-то неприятно, словно чиркнули пилой туда-сюда. То ли дело – литература. Когда я слышу это слово, мне кажется, что в небе летит стая лебедей, и это не слоги разрезают воздух, а крылья красивых птиц: ли-те-ра-ту-ра. Я смотрел на нового Алексея, слушал его изменившуюся речь, невидимой тенью следовал за ним, как и положено, принимал участие во всех этих дальних поездках, оберегал, как мог, во всех конфликтах и столкновениях с конкурентами, бандитами и законом, которые при его нынешнем занятии были неизбежны. И страдал, невыносимо страдал. Дошло дело до того, что я уже готов был чуть ли не возненавидеть своего подопечного за то, что он сначала позволил мне искупаться в свежей чистой реке под названием Творчество, а потом разом перекрыл ее русло, словно оставил меня задыхаться от жары и жажды в безводной пустыне.

От переживаний у меня начали вылезать перья – характерный для нас, ангелов, недуг. Это заметили Наверху, пригласили меня на беседу и предложили мне немного отдохнуть. Не удивляйтесь, такое у нас иногда практикуется, нечасто, но бывает. Мы ведь тоже живые существа. Как сказали бы в человеческом мире, «ангелы – тоже люди». Когда хранителю по тем или иным причинам необходим перерыв, ему его предоставляют, а оберегать его подопечного поручают другому ангелу – как было со мной в истории с поэтом Сумароковым.

– Ты славно поработал, – сказал мне тогда главный архангел. – Твой подопечный счастлив, с надеждой смотрит в будущее. Но отчего ты так измучен? На тебя больно смотреть. Тебя что-то тревожит? Расскажи мне, что случилось.

Но я только пожал плечами и опустил голову, чтобы не смотреть ему в глаза.

Сами посудите, не мог же я рассказать начальству о причинах своих переживаний, о том, что человек, которому на роду написано быть известным литератором, занялся неизвестно чем и впустую тратит на это свою жизнь – а годы-то идут! Конечно, сболтни я нечто подобное, архангел тут же поинтересовался бы, откуда я знаю судьбу своего подопечного – а уж в этом я никак признаться не мог. Потому и молчал. Кто бы мог понять меня? Никто. Разве только… Но не полечу же я со своими заботами к Нему. А делиться переживаниями с архангелами мне не хотелось. Представляю, какой бы шум поднялся: обычный хранитель возомнил себя Творцом!

– Может быть, ты просто переутомился? – продолжались расспросы.

Эта версия выглядела безобидной для меня, и я согласился.

– Тогда отдохни немного, – предложил архангел. – Поживи здесь, рядом со своей подругой. А когда наберешься сил, вернешься к своим обязанностям.

От отдыха я отказался. Хоть и действительно очень устал, но боялся оставить Алексея одного. Был уверен, что без меня он окончательно собьется с истинного пути, и, вернувшись, я уже ничего не смогу сделать.

На мое счастье, о том, что я занимаюсь творчеством, начальству еще не было известно. А ведь на тот момент я уже вовсю творил – и не только в литературе. Кроме сочинительства, у меня был еще один маленький секрет… Все началось с моего предыдущего визита Наверх. Тогда в коридорах Небесной Канцелярии я неожиданно столкнулся со своим давним знакомым. Высокий ангел с изумрудными глазами и добрейшей улыбкой скользил мне навстречу с подносом, заставленным хрустальными чернильницами. Этого славного ангела я не видел несколько человеческих столетий и был уверен, что он и сейчас находится на земле, охраняя очередную душу. Мне трудно было представить, что его, такого благожелательного, услужливого и исполнительного, призвали выполнять нудную канцелярскую работу.

– Неужто тебя за что-то наказали? – воскликнул я удивленно. – Уж твои-то подопечные всегда были всем довольны. Они купались в роскоши, не знали горя, но при этом оставались чисты душой. Неужели тебе достался неблагодарный вор или убийца?

Мой давний приятель смотрел на меня грустными зелеными глазами и горестно качал головой.

– Нет, дело не в этом. Знаешь, это я оказался плохим ангелом.

– Ты? – Я не поверил услышанному. – Да я никогда не встречал более заботливого хранителя!

– В этом-то все и дело, – грустно и виновато улыбнулся мой знакомый. – Знаешь, никогда не нужно забывать то, чему нас учили. Охранять душу – не только величайший дар, но и большая ответственность. Я расскажу тебе, как все было, и ты сам поймешь.

Его история была долгой и поучительной. В конце нее мне оставалось только посочувствовать своему собеседнику. Оказалось, мой давний приятель провинился тем, что изо всех сил старался угождать людям, которым служил. Он шел на все, чтобы у подопечных была счастливая жизнь, и старался исполнять все их желания, даже незначительные. У нас такое не приветствуется. Считается, что если человек в жизни получает все, что хочет, и это «все» падает ему в руки как манна небесная, легко и постоянно, то душа его, погружаясь в сладкий нектар, не развивается, вянет и засыпает, а человек становится похож на растение. Это большая беда для души.

– Долгое время мне все сходило с рук, – вздохнул бывший хранитель душ, – а потом один мой подопечный покончил с собой. Совершенно неожиданно, понимаешь? Ничто этого не предвещало. Он был молод, абсолютно здоров, хорош собой, жил в благополучной стране, вырос в любящей и обеспеченной семье, получил отличное образование и престижную работу. Он любил красивых женщин, и они отвечали ему взаимностью. В его планах не было женитьбы, пока одна миловидная, но, в общем, ничем ни примечательная девушка не оказалась к нему полностью равнодушна. Как он переживал, как отчаивался! Мне больно было на это смотреть. Пришлось постараться. И что ты думаешь? Через месяц она стала его женой.

Вскоре выяснилось, что у нее не может быть детей, а он всегда мечтал о сыне. Но я решил и эту проблему. Другая женщина родила ему ребенка и не стала настаивать на разводе, а жена простила его и даже разрешила иногда приводить малыша к ним, в их общий дом. Вот как я все устроил, а ведь с женщинами это непросто! Мой подопечный начал переживать, что не сможет содержать две семьи, – я постарался и организовал ему крупный выигрыш в лотерею. Наивный, я радовался и надеялся, что уж теперь-то все будет хорошо…

Он узнал о выигрыше за завтраком. Жена пробежала глазами утреннюю газету, вскрикнула, кинулась ему на шею, принялась поздравлять. Он не сказал ни слова. Осторожно разнял ее руки, отодвинул тарелку, встал из-за стола и решительно пошел в кабинет. Она решила, что он сейчас вернется с шампанским. Но он не вернулся. Через несколько секунд раздался выстрел.

– А что потом? – ужаснулся я.

– А потом был Суд. И мой подопечный, которого я так берег и баловал, даже не захотел смотреть в мою сторону. Теперь и его, и меня ждет долгое искупление.

– Ужасно! – Я понимал его как никто другой, поскольку и сам грешил подобным. Когда охраняешь живую душу, так трудно удержаться от искушения улучшить ее жизнь по своему разумению…

– Заклинаю тебя, – мой знакомый произнес это медленно и торжественно, – прошу тебя, никогда не нарушай Законов. Они не нами писаны и не всегда понятны, но напрасных среди них нет. Все даны во благо.

Если бы я тогда его послушал! Но, увы, предостережения моего собрата не заставили меня задуматься. Вернее, я все-таки задумался, но совершенно не над теми вещами, к которым крылатый друг хотел привлечь мое внимание.

«А что, если и мне исполнять желания? – размышлял я. – Но не моего подопечного, нет, упаси Господь, а персонажей, созданных его воображением? Ведь ни для кого не секрет, что главный герой произведения, как правило, бывает списан с самого автора. Но в этом случае никто не сможет меня ни в чем упрекнуть, а Алексей будет доволен и счастлив. И главное, он поймет: только с помощью воображения и вдохновения в этом мире может что-то измениться. А этот его автомобильный бизнес – пустая трата времени. Неужто быть дельцом приятнее, чем творцом? Конечно же, нет! И когда то, что было создано его воображением, начнет воплощаться в жизнь, мой Писатель наконец-то это осознает».

На тот момент у Писателя вышло всего три книги. Последняя была моей самой любимой: еще бы, центральной темой книги была душа, все главные события в ней происходили в рождественскую ночь! А я просто обожаю ночь перед Рождеством. К тому же там была милая история об ангеле, небольшая совсем, но очень добрая. Меня тогда это тронуло. Тем более это было то редкое место в его рукописи, которое было создано им самим и не потребовало моих исправлений, настолько оказалось безупречно.

Герой одной из повестей в тяжелую для него минуту произносит клятву. Как сейчас помню этот торжественный момент – сломленный невзгодами человек и разрушенная церковь. Ночь. И клятва. И каменный ангел с крестом в деснице на разрушенном людьми и временем куполе храма. Ангел – немой свидетель…

Я знал, что и самому Писателю тоже нравилась эта повесть. Я также знал, что он описал не придуманную церковь, а ту, в которой играл в детстве и мимо которой не однажды проезжал и будучи взрослым, холодея от вида ее руин. Клятву героя вдохнуть в эти руины жизнь и описание красоты восстановленной таки им церкви разделяли в книге, быть может, полсотни страниц. «А что, если?..» – подумал я тогда.

У меня много знакомых ангелов. Есть среди них совсем молодые, есть и такие, кто значительно старше меня. Среди первых приятно находиться – они так наивны, так радуются своим открытиям, с такой надеждой смотрят в будущее!.. Вторые же привлекают меня своим опытом. В их глазах вечность – это успокаивает и вселяет уверенность. Пообщавшись с ними, начинаешь думать, что мир еще может быть спасен… Мне предстояло встретиться с ними со всеми и найти среди хранителей того, чей подопечный помог бы мне осуществить то, что было задумано. И тут могло быть три варианта.

Восстановить церковь способен был бы человек добрый, чистый душой, глубоко и искренне верующий. Но, как известно, таких людей на земле совсем немного. И уж тем более ни для кого не секрет, что у обладателей таких душ крайне редко бывает достаточно средств на подобное дело.

Куда проще было бы использовать для моих целей человека грешного. Причем не просто грешного, а нагрешившего настолько, что теперь у него оставался бы лишь один путь к спасению души – богоугодные дела. Таких людей, притом обладающих и немалыми средствами, в той стране, где жил мой подопечный, найти было возможно. Но я, подумав, избрал третий вариант – человека не слишком добродетельного, но и не порочного, а просто активного, обладающего большим запасом энергии и не знающего, куда эту энергию девать.

Таким человеком оказалась учительница местной школы. Ей было сорок три года – возраст, когда надежд на замужество и приобретение собственных детей у женщины с несложившейся судьбой уже практически не остается, а силы и желание что-то делать еще присутствуют. Ее ангел-хранитель, такая же энергичная и разговорчивая, как подопечная, охотно поведала мне, что учительница и краеведческий музей в своей школе завела, и скаутское движение организовала, и сама ходит с воспитанниками в походы, и помогает старикам. Однако в последнее время она начала во всем этом не то чтобы разочаровываться, но, как бы это сказать, несколько охладевать. Все эти дела кажутся ей какими-то мелкими, незначительными, недостаточными…

Я чуть не взлетел от радости, когда услышал эти слова. Вот оно наконец то, что мне нужно! Однако сдержался и проявлять своих эмоций никак не стал, просто спокойно и ненавязчиво подвел ее к мысли о церкви. И женщине-ангелу эта идея очень понравилась.

– Слушай, отлично придумано! И как мне самой не пришла в голову такая замечательная мысль?

Моя новая приятельница поделилась идеей со своей подопечной – нашим обычным ангельским способом, послав ей яркий, производящий сильное впечатление сон. Этот метод не поощряется Наверху, поэтому мы не так уж часто прибегаем к нему, но и прямого запрета тоже нет – а, значит, можно иногда им пользоваться. К сожалению, наши враги навевают людям сны куда чаще нас, а мы ничего не можем с этим поделать… Но, кажется, я опять отвлекся.

Итак, зареченской учительнице приснилась восстановленная церковь на окраине города. Проснувшись, она подумала: «А почему бы и нет?» И тут же развернула бурную деятельность, подключила старшеклассников и их родителей к сбору пожертвований на восстановление храма, а сама принялась встречаться с местными предпринимателями и обивать пороги чиновников, объясняя, доказывая и убеждая. Ее ангел-хранитель помогала ей, да и я не оставался в стороне, радуясь, что не ошибся в своем выборе, – настойчивая учительница сумела дойти аж до Москвы, пробилась в Патриархию, центральные газеты и даже на телевидение. Совместными усилиями мы добились желаемого на удивление быстро. Вокруг мертвых руин забурлила жизнь – начались съемки, приезды чиновников и священников, осмотры и замеры проектировщиков… Вскоре рядом с руинами, точно грибы после теплого дождя, как из-под земли появились два вагончика, где поселились смуглые строители во главе с голосистым прорабом, и работа закипела. Я ликовал! Сюжет из книги моего Писателя оживал прямо на глазах. Первой из пепла восстала церковная ограда, кованая, ажурная, торжественная. Но это было только начало. Потом к небу взлетела колокольня, а вскоре засветился голубой эмалью купол самой церкви с позолоченным ангелом на маковке. Церковь была так хороша, что солнце, казалось, останавливалось над святой красотой и не торопилось уходить за горизонт. На все это великолепие ушло почти полтора года, но службы в церкви начались даже раньше, еще до того, как она была полностью восстановлена.

Когда же мой Алексей почти случайно наткнулся на эту сказку, я был вне себя от счастья. Еще бы, ведь он воспринял возрождение описанного им храма именно так, как я и желал, – как знак свыше, как благословение его труду на литературном поприще. Ну а как же было воспринять это чудо по-иному! Писатель вспомнил, что он Писатель, что всю эту красоту он уже воспел в одной из своих книг. Я заглянул тогда в его глаза – они горели счастьем, он ощущал причастность к свершившемуся. И я понимал его. Быть творцом – это такое волшебное ощущение…

А вы бы как себя чувствовали, когда на ваших глазах оживают сюжеты из собственных книг?! Уже следующим утром мой подопечный решил оставить ужасные машины и снова сесть за письменный стол.

Я был на вершине блаженства. Мы снова будем творить! Я столько этого ждал! Но, кажется, я уже начал повторяться и отошел от главной задачи моего повествования – рассказа о своей судьбе. И теперь самое время ее продолжить.

История, произошедшая с моим вторым подопечным в годы 1774–1811-й от Рождества Христова

 

Время, проводимое за канцелярской работой, тянулось мучительно долго, я просто изнемогал от скуки… Но вот наконец настал счастливый миг. Меня вызвали в Главный Зал, чтобы сообщить о новом задании. И я был в полном восторге, даже несмотря на то, что в этот раз радоваться было особенно нечему. Меня ждало нелегкое испытание – предстояло охранять душу палача.

Кажется, я уже говорил, что обычно нам, ангелам, не сообщают, какая именно судьба ждет наших подопечных. Делается так прежде всего потому, что ничего в этом столь мудро устроенном мире не предрешено окончательно. У каждого существа, неважно, человек это или ангел, всегда есть выбор, а значит, и возможность что-то изменить. Но случай с этим человеком был особенный. Вероятность того, что он станет палачом, была очень велика, и меня сочли необходимым об этом предупредить. Кстати, по нашим законам палач, приводящий в исполнение приговор, не считается убийцей. Как и солдат, сражающийся на поле боя. Они ведь не принимают решения лишить кого-либо жизни, а просто исполняют приказы тех, от кого зависят. Но, разумеется, охранять такие души положено особенно тщательно.

Иволга, провожая меня, призналась: «Знаешь, я была бы даже рада, если б ты не выдержал испытания, поскорее вернулся бы сюда и остался со мной навсегда». Но меня такое развитие событий совершенно не устраивало.

Первое время я сильно радовался, что вновь оказался на Земле. Мне вновь хотелось творить, создавать, превратить судьбу того, кого мне было поручено опекать, в настоящую поэму… Но очень скоро стало ясно, что на этот раз объект у меня ну уж совсем неподходящий. Он еще не успел вырасти – а у меня уже опустились крылья. Но расскажу все по порядку.

Мой подопечный был потомственным палачом – и его дед, и его отец занимались тем же самым ремеслом. «А что такого? – любил повторять родитель за кружкой вина. – Почитай, я делаю то же самое, что и мясник. Ну и что, что его топор рубит головы коровам да свиньям, а мой преступникам? Еще неизвестно, кто более грешен перед Господом – воры и убийцы или скотина бессловесная?»

Наверное, и мой подопечный рассуждал так же. Я говорю «наверное», поскольку, как ни странно это звучит, весьма смутно представлял себе, что он думает и чувствует. Этот человек был настолько скрытен, что душа его не раскрывалась даже передо мной, его хранителем. Палач никогда, даже в детстве, не страдал и не радовался, не грезил и ни о чем не жалел, не таил обид и не вынашивал планов. Если ему было холодно, он мыслил лишь об огне, проголодавшись, держал в голове только образы еды, а, поев или согревшись, вообще переставал думать о чем-либо. Не знаю, сталкивался ли кто-нибудь из моих собратьев с чем-либо подобным? На редкость неприятное ощущение. Это молчание охраняемой души сначала сбивало меня с толку, я не мог разобраться, нужны ли ему мое утешение, помощь, советы, слышит ли он меня вообще? А потом я понял, что таким образом, спрятавшись даже от себя самого, он неосознанно спасается от мук совести и сердечной боли. Просто считает, что выполняет свой долг – ведь надо же кому-то, в конце концов, казнить преступников здесь, на земле, до того, как они попадут на Небо.

Он рано осиротел и жил один в скромной, почти убогой обстановке. После случая с дочкой рыбака из всех грехов я больше всего опасался обжорства. Так уж устроен мир, как людской, так и ангельский: в нем много неприятных вещей, но обычно наибольшее отвращение вызывает то зло, которое нам уже знакомо. Однако роскошные трапезы мало интересовали моего нового подопечного. Обычно он довольствовался лишь хлебом, водой да жидкой похлебкой и только в дни казни, после работы, устраивал себе маленький праздник. Была у него другая страсть, день и ночь занимавшая его мысли и чувства, – женщины. Вы скажете, что для человека это естественное влечение? Да, безусловно, но форма привязанности к прекрасным особам у Палача была какой-то странной. Возможно, дело было в том, что сами красотки не жаловали его своим вниманием – он не был привлекателен, не умел, да и не стремился за ними ухаживать, никогда не преподносил кому-либо из них подарков, не намекал на свои чувства и вообще не делал ничего из того, что обычно свойственно волокитам. Увидев хорошенькую женщину, он лишь молча пожирал ее глазами, после чего она надолго поселялась в его воображении, где разыгрывались такие сцены, о которых мне, ангелу, и вспоминать-то неловко. Но при этом ни разу за свою жизнь он не сделал попытки подойти к понравившейся ему особе и заговорить с ней.

Исключение составляли только дни казни. Когда Палач, сбросив окровавленный балахон и умывшись, шел в свое неуютное жилище, неся в кармане честно заработанные двенадцать монет, глаза его буквально горели огнем. Он знал, что дома его ждет горячий обед из харчевни напротив и женщина из известного заведения. Каждый раз женщина была новой, так он когда-то решил для себя, и я понимал почему. Мой подопечный был по натуре одиноким волком и избегал привязанностей. Он не хотел, чтобы к нему лезли в душу, а женщинам, как известно, только дай волю… А так: пришла на одну ночь – и все. Больше они никогда не увидятся. Он даже имен их никогда не спрашивал – зачем?

Красотки не догадывались, кого одаривают своей продажной любовью, – о профессии моего подопечного в городе никто не знал. Он проводил с ними бурную ночь, а утром расплачивался с гостьей, выставлял ее за дверь, и снова, до следующей работы, прятался, точно сыч в дупле, питаясь водой, хлебом и своими бесстыдными фантазиями и выходя из дома лишь затем, чтобы посетить церковную службу. Глядя на него, я думал, что этим постоянным постом между казнями он пытался вымолить у Бога прощение за свое странное ремесло. А, может, и наоборот. Возможно, он специально истязал свою плоть, чтобы без всякого сожаления в назначенный день заработать свои двенадцать монет и ощутить полноту жизни. Не знаю, где истина. Душа его, как я уже говорил, молчала. Он был странным, этот человек, я так и не сумел понять его.

Так продолжалось долго. Очень долго. Пока однажды, после очередной казни, к нему домой не явилась женщина, которая уже когда-то была здесь. Сначала он не узнал ее – похвастаться отличной памятью мой подопечный не мог. Они сели за стол, налили себе по кружке вина и принялись за первое блюдо. Женщина пыталась как-то разговорить молчаливого клиента и щебетала, как сорока. Палач только морщился от ее трескотни. Когда с жарким было покончено, сытая парочка перекочевала на широкую постель. И здесь его ожидал удар: он увидел у нее на лопатке родимое пятно – словно за спиной росло маленькое черное крылышко. Палач тотчас вспомнил, что женщина с таким пятном уже приходила к нему, и вдруг не смог овладеть ею. Такое с ним случилось впервые. Они опять уселись за стол, теперь очередь дошла до вареной баранины и холодного пива. Однако и баранина не помогла. Тогда он прогнал ее и послал за другой, но и с ней повторилось то же самое, и с третьей, с четвертой… И тогда Палач вдруг затосковал.

Несколько дней мой несчастный пролежал на кровати, не притрагиваясь ни к еде, ни к воде и даже почти не шевелясь. Я заволновался: за мной уже числилась одна судьба, сошедшая со своей орбиты, и повторения мне не хотелось. Хотя я и не представлял себе, что именно написано на роду опекаемого мною Палача, но сильно сомневался, что он должен умереть от странной тоски, будучи молодым и здоровым. И я изо всех сил принялся помогать ему.

Две недели бедняга провалялся в жару и бреду, и если бы не добрая старуха-соседка, с хранителем которой мы были приятелями, возможно, он бы и не выкарабкался. Однако травяные настойки и теплый бульон возымели свое действие – больной пошел на поправку. Может, будь на моем месте другой ангел, он бы облегченно вздохнул: все позади. Но меня настораживали его глаза. Они и раньше не светились жизнью и радостью (если не брать в расчет дни заработка), но теперь и вовсе сделались тусклы и почти мертвы.

«Ничего, – успокаивал я себя, – вот получит очередной заказ, вот выполнит свою работу, пойдет домой в ожидании праздника – и глаза загорятся. Может, к тому моменту и новые женщины в заведении появятся, не могут не появиться…»

В ожидании привычной работы Палач целыми днями сидел дома и смотрел в окно. Просто сидел и смотрел. И в его глазах появилось новое выражение – это была грусть. С такими глазами он явно не годился в палачи. Где вы видели тоскующего душегубца? А однажды ночью, когда он лежал, завернувшись, как в кокон, в свою рогожку, уткнувшись лицом в набитую соломой подушку, я вдруг услышал, что он плачет. Он не выл, не кричал, не бился головой о стенку. Он плакал как ребенок, всхлипывая, шмыгая носом и вытирая кулаком мокрые щеки. В эту ночь я впервые услышал его душу, она еле слышно, как упавший из гнезда птенчик, попискивала, так тихо, что я не мог толком разобрать, что из нее вырывалось, то ли «Зачем?», то ли «За что?».

Вскоре был назначен день очередной казни, вернее утро: казни всегда свершались на рассвете, лишь только солнце касалось самых дальних крыш города. Должны были казнить некоего таинственного узника, привезенного в тюрьму в наглухо закрытой карете. В городе ходили разные слухи о том, кто это был такой, но в точности никто ничего не знал. Одни говорили, что это был заговорщик, собиравшийся устроить переворот в стране, другие утверждали, что он муж королевской любовницы, от которого монарх решил избавиться, третьи доказывали, что все наоборот – этот человек сам был любовником королевы… Так или иначе правды никто не знал, и уж мой подопечный – тем более. Он никогда не интересовался ни личностью тех, кто проходил через его руки, ни их преступлениями, ни тем, были ли эти преступления реальными или мнимыми. Его это не касалось. Но тем удивительнее было решение, которое он вдруг принял, ошеломив им даже меня. Он ничего не обдумывал, ничего не взвешивал, не мучился сомнениями, как это, скорее всего, происходило бы с любым другим человеком. Решение пришло само, точно по волшебству появилось в его сознании. И он не спорил с ним, не сопротивлялся, не жалел. Просто принял все как данность и лег спать – как обычно вечерами перед казнью, еще до заката.

Так же, как и всегда накануне работы, мой подопечный проснулся чуть позже полуночи, быстро собрался и вышел из дома. Придя в тюрьму, проследовал во двор, привычно осмотрел гильотину, смазал рычаги. Когда до рассвета оставалось еще добрых часа два, он спустился в подвал, где находилась камера для приговоренных к смерти. Сонный стражник удивленно поприветствовал его:

– Чего это ты в такую рань?

– Да не спится что-то… Выпить охота, а не с кем.

Стражник был сбит с толку: никогда Палач не говорил так много, а уж тем более не пил вместе с ним. А тут сам предлагает – чудеса, да и только! Однако оказавшаяся прямо перед его носом бутыль вина выглядела более чем реальной. Долго его упрашивать не пришлось. И уже через двадцать минут доблестный охранник спал мертвецким сном.

«Спасибо аптекарю, не обманул, – пронеслось в голове у Палача, пока он отстегивал от ремня стражника связку ключей. – А ты поспи, поспи…»

Дверь в камеру приговоренного, скрипнув в ночной тишине, открылась, и мой подопечный встретился глазами с несчастным.

– Уже?.. – с ужасом спросил тот.

– Идем, – последовал краткий ответ.

По длинным темным коридорам они прошли туда, где уже много лет преступникам рубили головы. Гильотина в середине двора, напоминающего колодец, повергла заключенного в ужас. Арестант весь затрясся и завыл, как собака.

– Тихо, дурак, – зло сказал Палач. – Испортишь мне все, убью!

Последний аргумент как-то вдруг успокоил несчастного. Должно быть, он почувствовал всю нелепость происходящего – угрожать смертью приговоренному к смерти…

– Смотри и запоминай! Сюда, – Палач указал на огромную корзину, – летят отрубленные головы. Если присыпать голову соломой, никто и не разберет ничего, кому охота ковыряться… Понял? – Он пристально смотрел на бледного заключенного. Тот, весь сжавшись, молчал. – Понял?!

– Да, понял.

– Повтори.

– Сюда летят головы.

– Да не дрожи ты так! Голову надо присыпать соломой. Повтори.

– Голову – соломой…

– Да, соломой. Там все в крови будет, никто и не разберет. Повтори.

– Все будет в крови…

– Ну вот, молодец. Солома в углу, видишь?

– Да, – от волнения у арестанта стучали зубы.

– Повтори.

– Солома в углу…

– Молодец. Когда начальник тюрьмы даст сигнал, дернешь за этот рычаг.

– Я дерну? – изумился вконец сбитый с толку узник. – Я что же – сам себя буду казнить?

– Я ж говорю – дурак, – ухмыльнулся мой подопечный. – Снимай одежду.

– Зачем?

– Затем, – мой подопечный вдруг улыбнулся, чего с ним почти никогда не случалось, – что она тебе не к лицу.