IX. Проблема типов в биографике 15 страница

бессознательное. Такая двойственность установки особенно ясно обнаруживается

при неврозе.

Понятие установки несколько сродни понятию апперцепции у Вундта, с тем,

однако, отличием, что в понятие апперцепции входит процесс, устанавливающий

отношение приуготовленного содержания к новому содержанию, подлежащему

апперцепции, тогда как понятие установки относится исключительно к

субъективному приуготовленному содержанию. Апперцепция есть как бы мост,

соединяющий содержание уже имеющееся, лежащее наготове, с новым содержанием,

тогда как установка представляет собой опору моста на одном берегу, новое же

содержание - опору на другом берегу. Установка означает ожидание чего-то, а

ожидание всегда вызывает выбор и дает направление. Содержание, сильно

подчеркнутое и находящееся в поле зрения нашего сознания, образует, иногда

совместно с другими содержаниями, известную констелляцию, равносильную

определенной установке, ибо такого рода содержание сознания способствует

восприятию и апперцепции всего однородного, преграждая путь восприятию всего

чужеродного. Такое содержание порождает соответствующую ему установку. Это

автоматическое явление составляет одну из существенных основ односторонности

сознательного ориентирования. Оно могло бы повести к полной потере

равновесия, если бы в психике не было бы саморегулирующей, компенсирующей

(см. компенсация) функции, исправляющей сознательную установку. В этом

смысле двойственность установки есть явление нормальное, которое лишь тогда

проявляется в виде нарушения, когда сознательная односторонность впадает в

крайность.

Установка может быть в качестве обычного внимания незначительным

частичным явлением, но она может быть и общим определяющим всю психику

принципом. На основе предрасположения, или общего жизненного опыта, или

убеждения может образоваться привычная констелляция содержаний, создающая

постоянно - и часто до мельчайших подробностей - определенную установку.

Человек, особенно глубоко ощущающий всю полноту жизненной

неудовлетворенности, будет, естественно, иметь установку, всегда ожидающую

неудовольствия. Такая крайняя сознательная установка компенсируется

бессознательной установкой, направленной на удовольствие. Угнетенный человек

имеет сознательную установку на угнетающее, он выбирает в опыте именно этот

момент и всюду его чувствует, поэтому его бессознательная установка

направлена на власть и превосходство.

Вся психология индивида даже в его наиболее существенных чертах бывает

ориентирована различно в соответствии с его привычной установкой. Хотя общие

психологические законы имеют значение для каждого индивида, однако нельзя

сказать, что все они характеризуют отдельную личность, поскольку сам способ

действия этих законов изменяется в соответствии с его привычной установкой.

Привычная установка всегда есть результат всех факторов, способных

существенно влиять на психическое, а именно: врожденного предрасположения,

влияния среды, жизненного опыта, прозрений и убеждений, приобретенных путем

дифференциации (см.), коллективных (см.) представлений и др. Без такого,

безусловно, фундаментального значения установки было бы невозможно

существование индивидуальной психологии. Но общая установка вызывает такие

огромные сдвиги сил и такие изменения во взаимоотношениях между отдельными

функциями, что из этого слагаются сложные последствия, ставящие нередко под

вопрос значение общих психологических законов. Хотя, например, считается,

что в силу физиологических и психологических оснований половая функция

неизбежно должна иметь известную степень деятельности, однако бывают

индивиды, которые без ущерба, то есть без патологических явлений и без

каких-нибудь заметных ограничений в трудоспособности, в значительной степени

обходятся без нее, тогда как в других случаях даже незначительные нарушения

в этой области могут повлечь за собой весьма значительные общие последствия.

Как огромны индивидуальные различия, можно, пожалуй, лучше всего убедиться в

вопросе об удовольствии и неудовольствии. Здесь изменяют, так сказать, все

правила. Есть ли, в конце концов, что-нибудь такое, что не могло бы

доставить человеку при случае удовольствие, а при случае - неудовольствие?

Каждое влечение, каждая функция может подчинить себя другой и последовать за

ней. Влечение к утверждению своего эго или к власти может заставить

сексуальность служить себе, или же сексуальность может использовать наше

эго. То мышление превзойдет и осилит все остальное, то чувство поглотит

мышление и ощущение - и все в зависимости от установки.

В сущности, установка есть явление индивидуальное и не укладывается в

рамки научного подхода. Но в опыте можно различать известные типические

установки, поскольку различаются также и психические функции. Если

какая-нибудь функция обычно преобладает, то из этого возникает типическая

установка. Смотря по роду дифференцированной функции возникают констелляции

содержаний, которые и создают соответствующую установку. Так, существует

типическая установка человека мыслящего, чувствующего, ощущающего и

интуитивного. Кроме этих, чисто психологических типов установки, число

которых могло бы быть, может быть, еще увеличено, существуют и социальные

типы, то есть такие, на которых лежит печать какого-нибудь коллективного

представления. Они характеризуются различными "измами". Эти коллективно

обусловленные установки во всяком случае очень важны, а в некоторых случаях

они имеют большее значение, чем чисто индивидуальные установки.

59. Фантазия. Под фантазией я подразумеваю два различных явления, а

именно: во-первых, фантазму и, во-вторых, воображающую деятельность. Из

текста моей работы в каждом данном случае вытекает, в каком смысле следует

понимать выражение "фантазия". Под фантазией в смысле "фантазмы" я понимаю

комплекс представлений, отличающихся от других комплексов представлений тем,

что ему не соответствует никакой внешней реальной объективной данности. Хотя

первоначально фантазия может покоиться на вспоминающихся образах

действительно имевших место переживаний, все же ее содержание не

соответствует никакой внешней реальности, но остается, по существу, выходом

творческой активности духа, деятельностью или продуктом комбинации

психических элементов, оккупированных энергией. Поскольку психическая

энергия может подвергаться произвольному направлению, постольку и фантазия

может вызываться сознательно и произвольно как в целом, так и по крайней

мере частично. В первом случае она тогда не что иное, как комбинация

сознательных элементов. Однако такой случай является искусственным и только

теоретически значимым экспериментом. В повседневном психологическом опыте

фантазия в большинстве случаев или вызывается вследствие настороженной

интуитивной установки, или же является вторжением бессознательных содержаний

в сознание.

Можно различать активные и пассивные фантазии; первые вызываются

интуицией (см.), то есть установкой (см.), направленной на восприятие

бессознательных содержаний, причем либидо (см.) тотчас оккупирует все

всплывающие из бессознательного элементы и доводит их, через ассоциацию

параллельных материалов, до полной ясности и наглядности; пассивные фантазии

появляются сразу в наглядной форме, без предшествующей и сопровождающей

интуитивной установки, при совершенно пассивной установке познающего

субъекта. Такие фантазии принадлежат к психическим "автоматизмам"

(Automatismes, Жане). Эти последние фантазии могут, конечно, появляться лишь

при наличии относительной диссоциации в психике, потому что их возникновение

требует, чтобы существенная часть энергии уклонилась от сознательного

контроля и овладела бессознательными содержаниями. Так, например, видение

Савла предполагает, что бессознательно он уже христианин, что укрылось от

его сознательного понимания, инсайта.

Пассивная фантазия всегда возникает из какого-нибудь процесса в

бессознательном, противоположного сознанию, - процесса, который содержит в

себе приблизительно столько же энергии, сколько и в сознательной установке,

и который поэтому способен проломить сопротивление последней. Напротив,

активная фантазия обязана своим существованием не только и не односторонне -

интенсивному и противоположному бессознательному процессу, но настолько же

склонности сознательной установки воспринимать намеки или фрагменты

сравнительно слабо подчеркнутых бессознательных связей и, преобразуя их при

помощи ассоциирования параллельных элементов, доводить их до полнейшей

наглядности. Итак, при активной фантазии дело отнюдь и не всегда сводится к

диссоциированному душевному состоянию, но, скорее, к положительному участию

сознания.

Если пассивная форма фантазии нередко носит на себе печать болезненного

или, по крайней мере, ненормального, то ее активная форма принадлежит

нередко к высшим проявлениям человеческого духа, так как в ней сознательная

и бессознательная личности субъекта сливаются в одном общем объединяющем

произведении. Фантазия, сложившаяся так, может быть высшим выражением

единства известной индивидуальности и даже создавать эту индивидуальность

именно при помощи совершенного выражения ее единства (ср. понятие

"эстетического настроения" у Шиллера). По-видимому, пассивная фантазия

обычно никогда не бывает выражением достигнутого единства индивидуальности,

так как она, как уже сказано, предполагает сильную диссоциацию, которая со

своей стороны может покоиться только на столь же сильной противоположности

между сознанием и бессознательным. Фантазия, возникшая из такого состояния

через вторжение в сознание, именно поэтому никогда не может быть совершенным

выражением объединенной в себе индивидуальности, но будет преимущественно

выражением точки зрения бессознательной личности. Хорошим примером тому

может служить жизнь Павла: его обращение в христианскую веру соответствовало

принятию дотоле неосознанной точки зрения и вытеснению прежнего

антихристианского образа мыслей, который впоследствии обнаруживался в его

истерических припадках. Поэтому пассивная фантазия всегда нуждается в

сознательной критике, если она не должна односторонне давать дорогу точке

зрения бессознательной противоположности. Напротив, активная фантазия как

продукт, с одной стороны, сознательной установки, отнюдь не противоположной

бессознательному, с другой стороны, бессознательных процессов, также не

противоположных сознанию, а лишь компенсирующих его, нуждается не в критике,

а в понимании.

Как в сновидении (которое есть не что иное, как пассивная фантазия),

так и в фантазии следует различать явный и скрытый смысл. Первый выясняется

из непосредственного созерцания фантастического образа, этой

непосредственной манифестации фантастического комплекса представлений.

Конечно, явный смысл почти и не заслуживает названия - в фантазии он всегда

оказывается гораздо более развитым, чем в сновидении, - это, вероятно,

должно проистекать из того, что сонная фантазия обычно не нуждается в особой

энергии для того, чтобы действенно противостоять слабому сопротивлению

спящего сознания, так что уже малопротивоположные и лишь слегка

компенсирующие тенденции могут дойти до восприятия. Напротив, бодрствующая

фантазия уже должна располагать значительной энергией для того, чтобы

преодолеть тормозящее сопротивление, исходящее от сознательной установки.

Чтобы бессознательная противоположность дошла до сознания, ей необходимо

быть очень важной. Если бы эта противоположность состояла лишь в неясных и

трудноуловимых намеках, то она никогда не смогла бы настолько завладеть

вниманием, то есть сознательным либидо, чтобы прорвать связь сознательных

содержаний. Поэтому бессознательное содержание приковано к прочной

внутренней связи, которая именно и выражается в выработанном явном смысле.

Явный смысл всегда имеет характер наглядного и конкретного процесса,

однако последний, вследствие своей объективной нереальности, не может

удовлетворить сознания, притязающего на понимание. Поэтому оно начинает

искать другого значения фантазии - ее толкования, то есть скрытого смысла.

Хотя существование скрытого смысла фантазии сначала вовсе не достоверно и

хотя вполне возможно оспаривать даже и саму возможность скрытого смысла,

однако притязание на удовлетворительное понимание является достаточным

мотивом для тщательного исследования. Это отыскание скрытого смысла может

сначала иметь чисто каузальную природу, при постановке вопроса о

психологических причинах возникновения фантазии. Такая постановка вопроса

ведет, с одной стороны, к поводам, вызвавшим фантазию и лежащим далее,

позади; с другой стороны, к определению тех влечений и сил, на которые

энергетически следует возложить ответственность за возникновение фантазии.

Как известно, Фрейд особенно интенсивно разрабатывал это направление. Такого

рода толкование я назвал редуктивным. Право на редуктивное понимание ясно

без дальнейших разъяснений, и точно так же вполне понятно, что этот способ

толкования психологических данных дает некоторое удовлетворение людям

известного темперамента, так что всякое притязание на дальнейшее понимание у

них отпадает. Когда кто-нибудь издаст крик о помощи, то этот факт будет

достаточно и удовлетворительно объяснен, если мы сможем доказать, что жизнь

данного человека в данный момент находится в опасности. Если человеку снится

уставленный яствами стол и доказано, что он лег спать голодным, то такое

объяснение сна удовлетворительно. Если человек, подавляющий свою

сексуальность, например средневековый святой, имеет сексуальные фантазии, то

этот факт достаточно объяснен редукцией на подавленную сексуальность.

Но если бы мы захотели объяснить видение Петра ссылкой на тот факт, что

он голодал и что поэтому бессознательное побуждало его есть нечистых

животных или же что поедание нечистых животных вообще лишь исполнение

запретного желания, то такое объяснение дает мало удовлетворения. Точно так

же наш запрос не будет удовлетворен, если мы захотим свести, например,

видение Савла к его вытесненной зависти, которую он питал к роли Христа

среди его соотечественников и при помощи которой он отождествлял себя с

Христом. В обоих этих объяснениях может быть доля правды, но к психологии

Петра или Павла, обусловленной духом их времени, объяснения эти не имеют

никакого отношения. Это объяснение чересчур просто и дешево. Нельзя

трактовать мировую историю как проблему физиологии или как вопрос личной

скандальной хроники. Эта точка зрения была бы слишком ограниченна. Поэтому

мы вынуждены значительно расширить наше понимание скрытого смысла фантазии,

прежде всего в смысле причинности: психологию отдельного человека никогда

нельзя исчерпывающе объяснить из него самого, но надо ясно понять, что его

индивидуальная психология обусловлена современными ему историческими

обстоятельствами и как именно. Она не есть лишь нечто физиологическое,

биологическое или личное, но и некая проблема истории того времени. И потом,

никакой психологический факт никогда не может быть исчерпывающе объяснен

только из одной своей причинности, ибо в качестве живого феномена он всегда

неразрывно связан с непрерывностью жизненного процесса, так что хотя он, с

одной стороны, есть всегда нечто ставшее, с другой стороны, он все же есть

всегда нечто становящееся, творческое.

У психологического момента лик Януса: он глядит назад и вперед. В то

время как он становится, он подготавливает и будущее. В противном случае

намерение, задание, установка целей, учет будущего и предвидение его были бы

психологически невозможны. Если кто-нибудь выражает какое-либо мнение и мы

относим этот факт только к тому, что до него кто-то другой высказал такое же

мнение, то это объяснение практически совершенно недостаточно, ибо мы хотим

знать не просто причину этого -поступка для его понимания, но еще и то, что

он имеет при этом в виду, в чем его цель и намерение и чего он хочет этим

достигнуть. Узнав и это все, мы обыкновенно чувствуем себя удовлетворенными.

В повседневной жизни мы без дальнейшего рассуждения и совершенно

инстинктивно прибавляем к этому еще объяснение и с финальной точки зрения;

очень часто мы даже считаем именно эту финальную точку зрения решающей,

совершенно оставляя в стороне момент, в строгом смысле причинный, очевидно

инстинктивно признавая творческий момент психического существа. Если мы так

поступаем в повседневном опыте, то и научная психология должна считаться с

таким положением дела и поэтому не должна становиться исключительно на

строго каузальную точку зрения, заимствованную ею первоначально у

естественных наук, но принимать во внимание и финальную природу

психического.

И вот, если повседневный опыт утверждает как несомненное финальное

ориентирование содержаний сознания, то с самого начала нет никаких поводов

для того, чтобы отвергнуть это применительно к содержаниям бессознательного,

конечно до тех пор, пока опыт не обнаружит обратного. По моему опыту, нет

никаких оснований отрицать финальное ориентирование бессознательных

содержаний, напротив, есть множество случаев, в которых удовлетворительное

объяснение достижимо только при введении финальной точки зрения. Если мы

будем рассматривать, например, видение Савла с точки зрения мировой миссии

Павла и придем к заключению, что Савл хотя сознательно и преследовал

христиан, но бессознательно принял уже христианскую точку зрения и стал

христианином вследствие перевеса и вторжения бессознательного, потому что

его бессознательная личность стремилась к этой цели, инстинктивно постигая

необходимость и значительность этого деяния, то мне кажется, что такое

объяснение значения этого факта будет более адекватным, чем редуктивное

объяснение при помощи личных моментов, хотя последние, в той или иной форме,

несомненно соучаствовали в этом, ибо "слишком человеческое" имеется всюду

налицо. Точно так же данный в Деяниях Апостолов намек на финальное

объяснение видения Петра является гораздо более удовлетворительным, чем

предположение физиологически-личных мотивов.

Итак, объединяя все вместе, мы можем сказать, что фантазию следует

понимать и каузально, и финально. Для каузального объяснения она есть такой

симптом физиологического или личного состояния, который является результатом

предшествующих событий. Для финального же объяснения фантазия есть символ,

который пытается обозначить или ухватить с помощью имеющегося материала

определенную цель или, вернее, некоторую будущую линию психологического

развития. Так как активная фантазия составляет главный признак

художественной деятельности духа, то художник есть не только изобразитель,

но творец и, следовательно, воспитатель, ибо его творения имеют ценность

символов, предначертывающих линии будущего развития. Более ограниченное или

более общее социальное значение символов зависит от более ограниченной или

более общей жизнеспособности творческой индивидуальности. Чем ненормальнее,

то есть чем нежизнеспособнее индивидуальность, тем ограниченнее социальное

значение созданных ею символов, хотя бы эти символы и имели для данной

индивидуальности абсолютное значение.

Оспаривать существование скрытого смысла фантазии можно только тому,

кто полагает, что естественный процесс вообще лишен удовлетворительного

смысла. Между тем естествознание уже выделило смысл естественного процесса в

форме законов природы. Признано, что законы природы суть человеческие

гипотезы, установленные для объяснения естественного процесса. Но поскольку

удостоверено, что установленный закон согласуется с объективным процессом,

постольку мы имеем право говорить о смысле совершающегося в природе. И

поскольку нам удается установить закономерность фантазий, постольку мы имеем

право говорить и об их смысле. Однако найденный смысл лишь тогда

удовлетворителен или, другими словами, установленная закономерность лишь

тогда заслуживает этого имени, когда она адекватно передает сущность

фантазии. Есть закономерность при естественном процессе и закономерность

самого естественного процесса. Это закономерно, например, что человек видит

сновидения, когда спит, однако это не такая закономерность, которая

высказывает нечто о сущности сновидений. Это простое условие сновидения.

Установление физиологического источника фантазии есть лишь простое условие

ее существования, а отнюдь не закон ее сущности. Закон фантазии, как

психологического феномена, может быть только психологическим законом.

Мы подходим теперь ко второму пункту нашего объяснения понятия

фантазии, а именно к понятию воображающей деятельности (imaginative

Tatigkeit). Воображение есть репродуктивная или творческая деятельность духа

вообще, не будучи особой способностью, ибо оно может осуществляться во всех

основных формах психической жизни, в мышлении, чувстве, ощущении и интуиции.

Фантазия, как воображающая деятельность, есть для меня просто

непосредственное выражение психической жизнедеятельности, психической

энергии, которая дается сознанию не иначе как в форме образов или

содержаний, подобно тому как и физическая энергия проявляется не иначе как в

форме физического состояния, физическим путем раздражающего органы чувств.

Подобно тому как всякое физическое состояние с энергетической точки зрения

есть не что иное, как система сил, точно так же и психическое содержание с

энергетической точки зрения есть не что иное, как являющаяся сознанию

система сил. Поэтому с этой точки зрения можно сказать, что фантазия в

качестве фантазмы есть не что иное, как определенная сумма либидо, которая

никогда не может явиться сознанию иначе как именно в форме образа. Фантазма

есть idee-force. Фантазирование, как воображающая деятельность, тождественно

с течением процесса психической энергии.

60. Функция. Под психологической функцией я понимаю известную форму

психической деятельности, которая принципиально остается равной себе при

различных обстоятельствах. С энергетической точки зрения функция есть форма

проявления либидо (см.), остающаяся принципиально равной себе при различных

обстоятельствах, приблизительно в том смысле, в котором физическая сила

может рассматриваться каждый раз как форма проявления физической энергии. Я

различаю, в общем, четыре основные функции - две рациональные и две

иррациональные, а именно: мышление, чувство, ощущение и интуицию (см.).

Почему я устанавливаю именно эти четыре функции в качестве основных, для

этого я не могу вполне указать априорного основания, а могу лишь

подчеркнуть, что такое понимание выработалось у меня в течение многолетнего

опыта. Я отличаю эти функции одну от другой потому, что они не допускают

ссылки друг на друга или соответственно не могут быть сведены одна на

другую. Принцип мышления, например, абсолютно отличается от принципа чувства

и т. д. Эти функции я отличаю принципиально от фантазий (см.) потому, что

фантазирование представляется мне своеобразной формой деятельности, могущей

проявляться во всех четырех основных функциях. Воля (см.) представляется мне

безусловно вторичным психическим явлением; также и внимание.

61. Чувства. Определенные посредством чувственного анализа содержания

или материал чувствующей функции (см. чувство). Следует отличать от эмпатии

(см.).

62. Чувство. См. также подчиненная функция. Я причисляю чувство к

четырем основным психологическим функциям. Я не могу примкнуть к тому

психологическому направлению, которое рассматривает чувство как вторичное

явление, зависящее от "представлений" или ощущений; напротив, я считаю

вместе с Гефдингом, Вундтом, Леманом, Кюльпе, Балдвином и другими, что

чувство есть самостоятельная функция sui generis (особого рода). [К истории

понятия чувства и к теории чувства ср. /78; 94; 127/]

Чувство есть прежде всего процесс, происходящий между эго и

каким-нибудь данным содержанием, притом процесс, придающий содержанию

известную ценность в смысле принятия или отвержения его ("удовольствие" или

"неудовольствие"), но далее это также процесс, который помимо определенного

содержания сознания или ощущений данного момента может возникнуть, так

сказать, изолированно, в качестве настроения. Этот последний процесс может

стоять в причинной связи с более ранними содержаниями сознания, хотя

необходимости в этом нет, ибо он столь же легко возникает и из

бессознательных содержаний, что вполне доказывается психопатологией. Однако

и настроение - будь оно общим или же лишь частичным чувством -

свидетельствует об оценке, но об оценке не определенного, единичного

содержания сознания, а всего наличного в настоящий момент состояния

сознания, притом опять-таки в смысле принятия или отвержения его.

Поэтому чувство есть прежде всего вполне субъективный процесс, который

может быть во всех отношениях независим от внешнего раздражения, хотя он

пристегивается к каждому ощущению. [К вопросу о различии чувства и ощущения

см. /78- Bd.1. S.350 ff/] Даже "безразличное" ощущение имеет "чувственную

окраску", а именно окраску безразличия, что опять-таки выражает известную

оценку. Поэтому чувство есть также разновидность суждения, отличающаяся,

однако, от интеллектуального суждения постольку, поскольку оно составляется

не для установления логической связи, а для установления прежде всего

субъективного принятия или отвержения. Оценка при помощи чувства

распространяется на всякое содержание сознания, какого бы рода оно ни было.

Если интенсивность чувства повышается, то возникает аффект (см.), который

есть состояние чувства с заметными телесными иннервациями. Чувство

отличается от аффекта тем, что оно не вызывает заметных телесных иннервации,

то есть вызывает их не больше и не меньше, чем обычный мыслительный процесс.

Обычно "простое" чувство конкретно (см.), то есть смешано с элементами

других функций, например очень часто с ощущениями. В таком, специальном

случае чувство можно обозначить как аффективное или же (как в настоящей

работе) чувство-ощущение, причем под этим понятием я разумею прежде всего

нераздельное слияние чувства с элементами ощущения. Такое характерное

смешение находится везде, где чувство оказывается недифференцированной

функцией, яснее всего в психике невротика с дифференцированным мышлением.

Хотя чувство само по себе есть функция самостоятельная, однако оно может

оказаться в зависимости от другой функции, например от мышления, вследствие

чего возникает такое чувство, которое сопровождает мышление и лишь постольку

не вытесняется из сознания, поскольку оно укладывается в интеллектуальные

сочетания.

От обыкновенного конкретного чувства следует отличать чувство

абстрактное; как абстрактное понятие (см. мышление) отбрасывает

отличительные черты охватываемых им вещей, так и абстрактное чувство

поднимается над различиями отдельных, оцененных им содержаний и создает

"настроение" или такое состояние чувства, которое охватывает все отдельные

различные оценки и тем самым снимает их. Как мышление упорядочивает

содержания сознания, подводя их под понятия, так чувство упорядочивает

сознательные содержания по их ценности для своего носителя. Чем конкретнее

чувство, тем субъективнее и персональнее установленная им ценность;