В английском языке предложения I pull the branch aside «Я отодвигаю ветку» и I have an extra toe on my foot «У меня лишний палец на ноге» мало чем похожи друг на друга. Можно даже сказать, что в них нет ничего общего, за исключением местоимения в функции подлежащего и настоящего времени глаголов, являющихся общими в этих предложениях, согласно правилам английского синтаксиса. С обывательской и даже с научной точки зрения эти предложения различны, так как они повествуют о вещах, существенно отличающихся друг от друга. Таков довод «всякого человека», обладающего естественным логическим мышлением. Формальная логика старого типа, вероятно, поддержала бы его.
Если, далее, мы обратимся к беспристрастному научно мыслящему наблюдателю, говорящему по-английски, и попросим его произвести анализ данных предложений и посмотреть, не пропустили ли мы каких-либо черт сходства, он почти наверное подтвердит то, что сказали «Всякий человек» и логик. Человек, которого мы попросили проанализировать наш случай, возможно, не будет смотреть глазами логика старой школы и с удовольствием уличит последнего в ошибке. Но все-таки ему придется с грустью признать, что это ему не удалось. «Я бы очень хотел сделать вам приятное, - скажет он, - но, сколько я ни пытался, я не могу обнаружить никакого сходства между этими двумя явлениями».
К этому времени в нас возникает своего рода упрямство: нам становится интересно, нашел ли бы марсианин еще какое-нибудь сходство между нашими предложениями? И оказывается, что с точки зрения лингвиста вовсе не надо отправляться так далеко. Мы еще не обыскали нашу планету, чтобы выяснить, во всех ли языках эти два утверждения так же несравнимы, как в нашей речи. Оказывается, что в языке шауни оба утверждения последовательно выглядят так: ni-1' Qawa-'ko-n-a и ni-P Gawa-'ko-Oite (G здесь обозначает th, как в thin, а апостроф обозначает перерыв дыхания). Оба предложения имеют большое сходство, практически они раз-
Рис. 2. Здесь дано изображение некоторых лингвистических представлений, трудно поддающихся объяснению в тексте.
личаются только в последней своей части. Более того, в шауни начало предложения обычно является основной, самой важной частью. Q6a предложения начинаются с ni-(«l»), которое фактически является приставкой. Далее идет действительно важная часть - ключевое слово l'Gawa - обычный для шауни термин, обозначающий вилообразный предмет, подобный изображенному на рис. 2, № 1.
О следующем элементе -'ко мы не можем сказать ничего определенного, кроме того, что он согласуется по форме с одним из вариантов суффикса -a'kw или -а'ко, обозначающим дерево, куст, часть дерева, ветку и т. п. В первом предложении -п- обозначает by hand action «посредством действия руки» и может быть или непосредственной причиной основного состояния (вилообразной формы), или его дальнейшим преобразованием, или же соединять оба эти понятия. Конечное -а означает, что субъект («1») производит это действие по отношению к соответствующему предмету.
Таким образом, первое предложение значит: I pull it (что-то подобное ветке дерева) more open or apart where it forks «Я отодвинул это дальше от места развилки». В другом предложении суффикс -Gite означает pertaining to the toes «принадлежащий пальцам», а отсутствие других суффиксов указывает на то, что субъект говорит о состоянии своего собственного тела. Поэтому
предложение может означать только: I have an extra toe forking out like a branch from a normal toe «У меня лишний палец, ответвляющийся от нормального пальца, как ветка дерева».
Занимающиеся наблюдениями в области логики шауни классифицировали бы оба утверждения как абсолютно адекватные. Наш собственный наблюдатель, которому мы все это рассказываем, вновь останавливает свое внимание на обоих утверждениях и, к своей радости, сразу обнаруживает явное сходство. Рис. 3 поясняет подобное же положение: I push his head back «Я толкаю его голову назад» и I drop it in water and it floats «Я бросаю его в
Рис. 3. Английские предложения I push his head back «Я толкаю его голову назад» и I drop it in water and it floats «Я бросаю его в воду, и оно плывет» несходны. Но в языке шауни соответствующие утверждения сходны друг с другом, что лишний раз подчеркивает тот факт, что анна-лиз явлений.природы и классификация событий как таковых в логике во многом зависят от грамматики.
воду, и оно плывет» - предложения, резко отличающиеся в английском языке, но сходные в шауни. «Всякому человеку» придется изменить свое суждение, если принять во внимание природу языковых отношений. Вместо того чтобы сказать: «Предложения несходны, потому что они говорят о разных фактах», - он скажет: «Факты неодинаковы для тех, кто говорит на языке, структура которого такова, что формулирует эти факты по-разному».
С точки зрения разговорного языка английские предложения The boat is grounded on the beach «Лодку вытащили на песок» и The boat is manned by picked men «Корабль укомплектован отбор-
ными людьми» кажутся нам похожими одно на другое. Оба они говорят о судне, оба сообщают о связи корабля с другими предметами - или так по крайней мере нам кажется. Лингвист сформулирует грамматическое сходство следующим образом: «The boat is;ced preposition у». Логик изменит формулировку лингвиста, возможно, так: «A is in the state x in relation to у» и, далее: «fA = xRy». Система символов делает возможной наиболее разумную классификацию, развивает наше мышление и помогает выработать чувство интуиции.
Нужно ясно представлять себе, что черты сходства и различия в предложениях, анализированных по формуле, данной выше, зависят от выбора языка и что свойства этого языка в конечном счете выражаются в особенностях структуры логических или математических, построений. (...).
(...). Возможно, читатели легче поймут меня, если я сравню взаимоотношение составляющих элементов в данных предложениях на языках шауни и нутка с химическим соединением, в то время как взаимоотношения составляющих в английских предложениях напоминают скорее механическую смесь. Смесь, подобно костру альпиниста, может состоять из чего угодно, и материал, ее составляющий, не изменит своего внешнего вида. Химическое соединение, напротив, может быть получено только из взаимодействующих элементов, причем результатом реакции не обязательно будет раствор, но, возможно, и кристаллическая масса и газообразное облако. Точно так же типические словосочетания в языках шауни и нутка состоят из слов, выбранных не столько в целях непосредственного наименования, сколько благодаря их способности вступать в многочисленные сочетания, дающие новые, необходимые образы. Этот принцип выбора словаря и анализа явлений, пожалуй, совершенно чужд тем языкам, с которыми мы знакомы. Анализ, начинающийся с явлений природы и заканчивающийся рассмотрением материала основного словарного ядра языка, способного формировать образные сочетания, является характерной чертой полисинтетических языков, к которым принадлежат языки нутка и шауни. Для этих языков не являются характерными (как это считали некоторые лингвисты) связанность и неразложимость словосочетаний. На языке шауни слово I'Gawa может быть употреблено отдельно, но тогда оно будет означать:
«It (or something) is forked» («Это [или что-то] разветвляется»), т. е. утверждение, которое не несет в себе многочисленных новых оттенков, возникающих в словосочетании с этим словом, - во всяком случае, мы с нашим типом логического мышления не воспримем их. Шауни и нутка пользуются не только химическим типом сочетания слов. В этих языках широко применяется так называемый внешний синтаксис, однако он не имеет существенного значения. Даже нашим индоевропейским языкам свойствен иногда «химический метод», но они редко пользуются им для создания предложений, находя его возможности ограниченными и предпочитая отдавать преимущество другому методу. Вполне естественно поэтому, что Аристотель основал традиционную для нас логику на этом последнем. Я позволю себе привести еще одно сравнение, на этот раз не из области химии, а из области искусства - искусства живописи. Глядя на хороший натюрморт, мы видим яркую фарфоровую вазу и покрытый пушкой персик. Однако детальный анализ (при рассмотрении, например, картины по частям, сквозь отверстие, прорезанное в куске картона) показал бы нам только мазки краски неопределенной формы и не дал бы возможности увидеть вазу и плод, т.е. уничтожил бы целостность картины. Совокупность частей картины, пожалуй, сродни «химическому» типу синтаксиса, что указывает на психологические основы как искусства, так и языка. Механический метод в искусстве и языке изображен под номером ЗА на рис. 2. Первый элемент - группа пятен - соответствует прилагательному spotted «пятнистый», второй соответствует существительному cat «кошка». Складывая их вместе, мы получаем spotted cat «пятнистая кошка». Сравним это с тем, как образуется словосочетание № ЗВ на этом же рисунке. Здесь фигура, соответствующая cat, имеет сама по себе весьма смутное значение - мы могли бы определить ее как chevron-like «шевронообразная», - а первый элемент еще более непонятен. Но, соединяясь, они образуют цилиндрический предмет, похожий на металлическую отливку. Общим моментом для обоих методов является систематическое использование определенных образцов, моделей словосочетаний, что в свою очередь является характерным для всех языков. Я поставил вопросительные знаки под отдельными элементами чертежа № ЗВ рис. 2, чтобы подчеркнуть трудность нахождения эквивалентов в английском языке, а также
и то, что подобный метод, возможно, непригоден в традиционной логике. Однако анализ других языков и возможность появления новых типов логического мышления, высказанная самими логиками, позволяют предположить, что данный метод имеет определенное значение для современной науки. (...).
Как я уже говорил в статье «Наука и лингвистика», легкость, с которой мы пользуемся речью, и тот факт, что мы бессознательно усваиваем речь в раннем детстве, позволяют нам считать речь и мысль прямолинейными и предельно ясными процессами. Мы, естественно, предполагаем, что они воплощают в себе само собой разумеющиеся законы мышления, одинаковые для всех людей. Нам известны ответы на любые вопросы. Но при серьезном изучении эти ответы оказываются весьма туманными. Мы пользуемся речью, чтобы достичь взаимопонимания в восприятии предметов: я говорю: Please, shut the door «Пожалуйста, закройте дверь», - и мой собеседник и я соглашаемся, что слово the door «дверь» обозначает определенную часть окружающего нас мира и что я хочу, ^тобы было произведено определенное действие. Наши объяснения того, как мы достигли такого взаимопонимания, хотя удовлетворят нас в повседневном общении, все же будут представлять собой не что иное, как подобного же рода соглашения (формулировки) о данном предмете (двери и т. п.), все более и более усложненные утверждениями об общественной и индивидуальной необходимости общения. В этом нет никаких законов мышления. Однако структурные закономерности наших предложений заставляют нас чувствовать, что именно законы лежат в их основе. Очевидно, объяснения взаимопонимания в таких случаях, как And so I ups and says to him., says I; see here, why don't you..!1 отклоняются от истинного процесса, при помощи которого «he» и «I» общаются. (...). Такого же рода уклонения мы наблюдаем, когда от предложения в речи, минуя физиологию и «стимулы», переходят непосредственно к социальным факторам.
1 В данном примере нарушается грамматическое согласование между глаголами и местоимениями. Эту фразу можно перевести приблизительно так: «И тут я вскочил и говорю ему, говорю я: «Послушай, почему ты не...!» - Прим. ред.
Вопрос, почему люди понимают друг друга, вероятно, долго еще останется без ответа; но на вопрос, как они понимают друг друга, т. е. на вопрос о том, какова логика этого понимания -его основные нормы и закономерности, - можно получить ответ. Это осуществляется благодаря грамматической структуре нашего родного языка, которая включает в себя не только способы построения предложений, но и систему анализа окружающего мира, разделяющую поток ощущений на ряд предметов и сущностей, о которых мы составляем предложения. (...).
Больше того, огромная важность языка не может, по моему мнению, не означать, что кое-какие из его законов влияют на природу и на то, что обычно называется «mind» («дух, разум»). Мои собственные наблюдения дают мне право утверждать, что язык, несмотря на его огромную роль, напоминает в некотором смысле внешнее украшение более глубоких процессов нашего сознания, которые уже наличествуют, прежде чем возникнет любое общение, происходящее при помощи системы символов или сигналов, и которые способны моментально создать такое общение (хотя оно и не будет истинным соглашением) без помощи языка или системы символов. (...).
Вполне возможно, что понятия «Язык» с большой буквы вообще не существует! Утверждение, что «мышление является материалом языка», - это неверное обобщение более правильной идеи о том, что «мышление является материалом различных языков». Именно эти различные языки суть реальные явления и могут быть обобщены не таким универсальным понятием, как «язык» (language), но «подязыковым» (sublinguistic) или «сверхязыковым» (superlinguistic) понятием, хотя и отличным от понятия «язык», однако имеющим с ним и некоторые черты сходства, т. е. тем понятием, которое мы называем сейчас «mental» («интеллект»). Подобное обобщение не только не уменьшает, но даже увеличивает значение сравнительного изучения языков в целях познания истины в этой области. (...).
Новые методы изучения языка и мышления - вот та далекая цель, к которой направлены усилия ученых в этой области. Большие успехи достигнуты по части деления всех языков мира на генетические семьи, каждая из которых восходит к одному праязыку, и в изучении их исторического развития. Результаты иссле-
дований были объединены под общим названием «сравнительное языкознание». Еще большее значение для будущего развития мысли имеет та отрасль лингвистики, которая может быть названа «противопоставительное языкознание» (contrastive linguistics). Это последнее занимается изучением наиболее важных различий в языках - в грамматике, логике и в общем анализе ощущений.
Как я уже писал в статье «Наука и лингвистика», сегментация явлений природы - это одна из сторон грамматики, хотя до сих пор она мало изучалась грамматистами. Мы делим на отрезки и осмысляем непрерывный поток явлений именно так, а не иначе в большой степени благодаря тому, что посредством нашего родного языка мы становимся участниками определенного «соглашения», а не потому, что эти явления классифицируются и осмысляются всеми одинаково. Языки различаются не только тем, как они строят предложения, но и тем, как они делят окружающий мир на элементы, которые являются материалом для построения предложений. Эти элементы представляют собой единицы словаря. «Словом (word) - не очень удачное слово для их обозначения; «Лексема» (lexeme) и «терм» (term) кажутся мне более удачными обозначениями. Этими более или менее ясными определениями мы обеспечиваем искусственную изоляцию отдельных участков нашего восприятия. Английские обозначения sky «небо», hill «холм», swamp «болото» и им подобные убеждают нас в возможности рассматривать отдельные стороны бесконечного разнообразия природы как отдельные предметы почти так же, как table «стол» или chair «стул». Таким образом, английский и ему подобные языки дают возможность воспринимать мир как собрание отдельных предметов и событий, соответствующих отдельным-
словам. (...).
Примеры, приводимые в данном случае логиками старших поколений, обычно выбирались неудачно. Они приводили чаще всего в качестве примеров столы, стулья и яблоки на столах как доказательство предметной сущности действительности и ее точного соответствия законам логики. Человеческие изобретения и продукты сельского хозяйства, извлекаемые человеком из растений, представляют особую степень изоляции; можно ожидать, что различные языки для их обозначения имеют свои особые слова. Важно другое: как обозначаются в различных языках не искусст-
венно изолированные предметы, а непрерывно изменяющиеся явления природы в ее развитии, в бесконечном разнообразии ее движения, красок, форм; как поступают языки с облаками, берегами, полетом птиц? Потому что от того, как мы воспринимаем природу, зависит наше восприятие вселенной.
Здесь мы обнаруживаем различия в классификации явлений природы и в выборе основных обозначений. Можно выделить некий объект действительности, обозначив его It is a dripping spring «Это падающий источник». Язык апачей строит это утверждение на глаголе ga «быть белым» (включая - «чистым», «бесцветным» и т. д.). С помощью префикса по- привносится значение действия, направленного вниз: whiteness moves downward «белизна движется вниз». Префикс ставится перед словом to, означающим и water «вода» и spring «источник». Результат соответствует нашему dripping spring «падающий источник», но на самом деле утверждение представляет собой соединение As water, or springs, whiteness moves downward «Подобно воде или источнику, белизна движется вниз». Как это не похоже на наш образ мышления! Тот же самый глагол ga с префиксом, который имеет значение «место, обусловливающее условие», становится «gohlga», т. е. the place is white, clear; a clearing, a plain «место белое, чистое, очищение, равнина». Эти примеры показывают, что в некоторых языках средства выражения являются как бы химическими соединениями, в которых определенные обозначения представляют собой не отдельные словака^части одного целого, полученного в результате органического процесса синтеза. Таким образом, языки, не изображающие мир в виде отдельных объектов-предметов (так, скажем, как это происходит в английском и родственных ему языках), указывают нам путь к возможным новым типам логического мышления и новым способам восприятия вселенной.
В индоевропейских и многих других языках придается большое значение предложениям, состоящим из двух частей, каждая из которых строится вокруг определенного класса слов -существительных и глаголов, по-разному трактуемых грамматически. (...), это различие не вытекает из условий действительности; оно - результат того факта, что длл каждого языка необходим особый тип структуры, и индоевропейские, а также и некоторые другие языки избрали именно этот тип, а не другой. Греки, осо-
бенно Аристотель, создали это противоречие и сделали его законом разума. С тех пор это противоречие отмечалось в логике много раз," субъект и предикат, деятель и действие, вещи и связь между ними, объекты и их определения, количество и действие. И опять-таки благодаря грамматике установилось представление, что один из классов может существовать самостоятельно, но что класс глаголов не может существовать без представителя другого класса - класса «вещей», выступающего в качестве гвоздя, на котором «висит» глагол. Лозунг этого направления мысли - «Воплощение необходимо» - редко подвергается серьезному сомнению. Однако вся современная физика с ее особым интересом к пространству является полным опровержением этой теории. Противоречие впервые появляется в математике в виде двух групп знаков: первая из них включает такие знаки, как 1, 2, 3, х, у, z; вторая - знаки +, -,:, #, log; впрочем, это деление на две группы не всегда строго соблюдается%ввиду существования знаков О, 'Д %, п и т. п. Однако идея двух групп всегда присутствует в нашем сознании, хотя и не всегда находит внешнее воплощение.
Языки индейцев показывают, что с соответствующим грамматическим строем можно создавать вполне осмысленные предложения, которые не делятся на субъекты и предикаты. Всякая попытка такого деления будет делением английского перевода или перефразированным предложением, а не будет соответствовать тому, что сказано на языке индейцев. (...). Языковая семья алгонкинских языков, к которой принадлежит и язык шауни, допускает использование предложений, содержащих, наподобие наших, субъект и предикат, но все же предпочитает употребление предложений того типа, который описан в нашем тексте и представлен на первом рисунке. Дело в том, что хотя ni- и переведено как подлежащее, но оно наряду со значением I «я» имеет еще и значение ту «мой». Предложение могло бы быть переведено как My hand is pulling the branch aside «Моя рука отодвигает ветку». Кроме того, ni- может вообще отсутствовать; тогда нам придется ввести подлежащее he «он», it «оно», «это», somebody «кто-то», «некто» или сделать подлежащим в английском предложении какое-либо представление, соответствующее любому из элементов предложения на языке шауни.
Если перейти к языку нутка, то в нем единственно возмож-
ным типом предложения будет предложение без подлежащего и сказуемого. Здесь часто употребляется термин «предикация», но он, по существу, обозначает «предложение». В языке нутка нет частей речи; простейшее высказывание - это предложение, имеющее дело с событием или рядом событий. Длинные предложения составляются из отдельных предложений (сложные предложения), а не из отдельных слов. На рис. 4 изображена схема простого, а не сложного предложения из языка нутка.
Рис. 4. Здесь изображены различные способы обозначения одного и того же события в английском языке и в языке нутка. Английское предложение можно разделить на субъект и предикат; преддожение на языке нутка не делится таким образом, по тем не менее оно логично и имеет четкий смысл. Более того, это предложение состоит из одного слепа, включающего корень tl'imsh и пять суффиксов.
Перевод «Не invites people to a feast» («Он приглашает людей на пир») делится на субъект и предикат. В оригинальном предложении этого не происходит. Оно начинается с события «boiling» («варки») или «cooking» («приготовления») - tl'imsh; затем следует -уа («результат») = «cooked», затем - -'is («еда») = «eating cooked food»; далее - -ita («те, которые едят») - «eaters of cooked food»; затем - -'it:! («направляющиеся к...»)= «going for»; затем -ma -признак 3-го лица изъявительного наклонения; все вместе звучит tl'imshya' isita'itlma, что соответствует в необработанной перефразировке «Не, or somebody, goes for (invites) eaters of cooked food» («Он или кто-то идет, чтобы (пригласить) едоков к приготовлен-
ной пище»).
Техника английской речи зависит от противопоставления двух искусственных классов слов - существительных и глаголов -и от двустороннего восприятия окружающего мира, о котором уже говорилось. Наше обычное предложение (исключая предложение в повелительном наклонении) должно состоять из существительного и следующего за ним глагола; это требование отражает философское и в то же время наивное представление о некоем деятеле, который производит действие. Все могло бы быть иначе, если бы в английском языке существовали сотни и тысячи глаголов, подобных hold «держать», обозначающих положение. Но большинство наших глаголов отражает тот тип деления явлений окружающего мира на изолированные участки, которые мы называем «действиями» (actions), т. е. движением предметов.
Следуя основному правилу, мы привносим действие в каждое предложение, даже в I hold it «Я держу это». Минутное размышление убеждает нас, что «hold» - это совсем не действие, а относительное тюложение в пространстве. Однако мы воспринимаем его мысленно и даже зрительно как действие, потому что язык формулирует это выражение так же, как он формулирует и многие другие, более распространенные предложения, например I strike it «Я ударяю по чему-либо», которые имеют дело с реальными действиями и изменениями.
Мы постоянно привносим в окружающий мир вымышленные сущности, совершающие действия просто потому, что в наших языках глаголам должны предшествовать существительные. Мы должны сказать It flashed «сверкнуло» или A light flashed «Огонь (или свет) сверкнул», придумывая деятеля it или light, чтобы изобразить то, что мы называем действием to flash «сверкнуть». Однако сверкание и свет - это одно и то же! В языке хопи то же событие изображается одним глаголом rehpi: flash (occurred). Здесь нет деления на субъект и предикат, нет даже суффикса, подобного латинскому ~t в слове tona-t «громыхает».
Хопи часто употребляют глаголы без субъектов; это предоставляет им возможности, которые вряд ли могут быть развиты в других языках, в частности в использовании оригинальной системы логики, позволяющей понять некоторые, стороны вселенной. Несомненно, современная наука, находящаяся в основном под
влиянием западных индоевропейских языков, часто, как и все мы, видит действия и силы там, где правильнее было бы видеть состояния. С другой стороны, state «состояние» - это существительное, и как таковое оно пользуется всеми традиционными преимуществами класса предметов или вещей; поэтому наука широко оперирует понятием состояния, если только оно воплощено в существительном. Возможно, что вместо states «состояний» атома или делящейся клетки было бы лучше пользоваться термином, более близким глаголу, но не содержащим в скрытом состоянии таких понятий, как деятель и действие.
Я весьма сочувствую тем, кто говорит Put it into plain, simple English «Скажите это по-английски простыми словами», особенно когда они протестуют против пустого формализма огромного количества псевдоученых слов, осложняющих нашу речь. Но ограничить мышление рамками английского языка, да еще рамками, в которых сосредоточена высшая простота английского языка, - это значит потерять силу мысли, которая, будучи однажды утерянной, никогда не сможет быть восстановлена. Именно «самый простой» («the plainest») английский содержит наибольшее число бессознательных гипотез, относящихся к бытию. Именно в этом - неудача схем, подобных Basic English, в которых препарированный британский вариант английского языка, где скрытые предпосылки действуют еще сильнее, преподносится ничего не подозревающему миру как квинтэссенция чистого Разума. Мы пользуемся даже этим «простым» («plain») английским с большей эффективностью, если рассматриваем его с удобной позиции многоязычного сознания. По этой причине, по-видимому, можно утверждать, что те, кто представляет себе человечество будущего говорящим на одном языке, будь то английский, немецкий или русский, глубоко заблуждаются, принимая за идеал то, что способно принести огромный вред развитию человеческого мышления. Западная культура при помощи языка произвела предварительный анализ реального мира и считает этот анализ окончательным, решительно отказываясь от всяких корректив. Единственный путь к исправлению ошибок этого анализа лежит через все те другие языки, которые в течение целых эпох самостоятельного развития пришли к различным, но одинаково логичным, предварительным выводам.
В очень ценной работе «Современная логика и задачи естественных наук» («Modern logic and the task of the natural sciences») Гарольд Н. Ли говорит: «Те науки, достижения которых основаны на количественных измерениях, развивались наиболее успешно, потому что мы знаем очень мало о порядковых системах, за исключением тех, которые представлены в математике. Однако мы можем с уверенностью сказать, что существуют и другие системы, так как развитие логики за последние полвека ясно доказывает это. Мы можем ожидать, что существующие в настоящее время науки будут развиваться в иных направлениях, если логика предоставит нам достаточные знания о других типах порядковых систем. Мы можем также предполагать, что многие спорные вопросы, которые не являются сейчас в полном смысле научными, станут таковыми, когда новые порядковые системы сделаются доступными нашему знанию»2.
Ко всему сказанному можно добавить, что широкое поле деятельности для овладения новыми порядковыми системами, близкими, хотя и не идентичными, современным математическим системам, открывается в области более глубокого изучения языков, отдаленных по своей структуре от нашего родного языка.
«Sigma Xi Quart.», 28: 125 (осень, 1940 г.).
Ш. БАЛЛИ
ОБЩАЯ ЛИНГВИСТИКА И ВОПРОСЫ ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКА
СУЩНОСТЬ ЯЗЫКОВОЙ СИСТЕМЫ
8. В системе все взаимосвязано; в отношении языковой системы это правильно в такой же мере, как и в отношении всех других систем. Принцип этот, провозглашенный Ф. Соссюром, сохраняет для нас все свое значение; единственная цель настоящей книги подтвердить его. Однако было бы грубой ошибкой, если бы этот общий взгляд привел к представлению о языке как о симметричной и гармонической конструкции. Стоит начать разбирать механизм, как тебя охватывает страх перед царящим в нем беспорядком и ты спрашиваешь себя, каким образом могут столь перепутанные между собой системы колес производить согласованные движения. Если родной язык, почти всегда производит впечатление органического целого, представляющего совершенное единство, то такое впечатление легко может оказаться иллюзорным. Родной язык неотъемлем от нашего мышления. Он тесно связан со всей нашей жизнью - личной и общественной; выразитель наших радостей и страданий, наших желаний, нашей ненависти, наших чаяний, он становится для нас символом нашей личности и общества, в котором мы живем. Эта вера в чуть ли не предопределенную гармонию отвечает глубочайшей потребности нашего бытия - потребности в равновесии и синтезе.
Но совсем иную картину дает нам действительность. В самом деле, есть ли такой язык, в котором можно было бы обнаружить в свете беспристрастного исследования хотя бы только приблизительное единство? Английский язык, подобно китайскому, решительно склоняется в пользу односложных слов; но этой тенденции противостоит все усиливающийся прилив латинских и романских заимствований, наводняющих этот язык многосложными словами. Благодаря простоте грамматики этот же язык освобождает, насколько только возможно, память от ненужного груза (отсутствие сложных флексий, мужского, женского и среднего рода); однако упомянутые выше заимствования создают не-
преодолимые осложнения: произношение их очень трудно приспособить к произношению английских слов, а их акцентуация не поддается почти никаким правилам. Что касается французского и немецкого языков, то мы увидим, что они раздираются несколькими, отчасти противоречивыми, тенденциями, о которых мы попытаемся рассказать в данной книге. Кроме того, совершенно не совместимым с идеей связной системы является и постоянное разногласие между формой знака и его значением, между означающими и означаемыми. (...).
9. От чего же зависит такое отсутствие гармонии? Вот некоторые из причин, которыми, по-видимому, его можно объяснить.
Прежде всего языки непрестанно изменяются, но функционировать они могут только не меняясь. В любой момент своего существования они представляют собой продукт временного равновесия. Следовательно, это равновесие является равнодействующей двух противоположных сил: с одной стороны, традиции, задерживающей изменение, которое несовместимо с нормальным употреблением языка, а с другой - активных тенденций, толкающих этом язык в определенном направлении.
Но ведь сила традиции сама по себе пропорциональна единству языка. Чем нераздельнее последнее, тем больше она стремится закрепиться. Это в большей мере относится к французскому, чем к немецкому языку; немецкие диалекты действительно еще живут и со всех сторон проникают в верхненемецкое наречие. Литература и поэзия, создавая средства выражения, совершенно отличные от средств выражения устной речи, наводняют последнюю словами и оборотами, препятствующими образованию прочно установившейся устной речи, какая давно уже существует во французском языке.
В то же время традиция приводит к весьма парадоксальным последствиям: французскому языку, строго соблюдающему традиции, приходится поневоле эволюционировать, чтобы отвечать неустанно меняющимся потребностям мышления и жизни; однако он ревниво хранит реликвии почти всех периодов своего развития. (...).Но в стремлении все сохранить язык загромождался ненужным багажом и стеснял непосредственность мышления, тем более что во французском языке все и так тщательней-
шим образом регламентируется и всякое нарушение правил либо высмеивается, либо порицается. (...).
Кроме того, присущие языку тенденции проявляются в отдельных частях системы неодинаково. Например, французский язык стремится к устранению послекорневых флексий и постепенно заменяет их префиксальными элементами (ср. лат. De-i и фр. de Dieu «бога», лат. cant-o и фр. je chante «я пою»). Однако если существительное освободилось почти от всех своих окончаний, то глагол еще сохраняет многие из них; при этом в самом глаголе, в его наиболее употребительных формах (настоящее время, прошедшее несовершенное и т. д.), их меньше, чем в формах, употребляемых в книжном языке (прошедшее определенное, прошедшее несовершенное сослагательного наклонения). Или еще: синтаксические новшества быстрее проникают в свободные, чем в связанные синтагмы...), и т. д.
10. Далее, в языке имеются заимствования, о влиянии ко
торых мы уже говорили. Языки никогда не могут существовать в
полной изоляции: в нашу эпоху все они глубоко проникают друг
в друга. Эти различные заимствования (лексические, морфологи
ческие, синтаксические, стилистические) всегда таят в себе опас
ность нарушить языковое единство. Добавим, однако, что для
того, чтобы судить о роли заимствований, их нельзя ставить все
на одну доску; так, например, англицизмы, как бы ни были они
многочисленны, не имеют почти никакого значения в таком язы
ке, как французский, который третирует их как бедных родствен
ников, если они не приспособились к его системе. Напротив,
латинские заимствования проникли в самую ткань французского
языка; они являются его составной частью на том же основании,
что и элементы, унаследованные от латинского языка в резуль
тате медленной эволюции. Английскому языку, как мы это уви
дим, присуща такая же двойственность основного словарного со
става вследствие наличия в нем латинских и романских заимст
вований, в то время как приобретения из других источников мож
но почти не принимать в расчет.
11. Допустимо ли после всего изложенного продолжать
говорить о системе и единстве? Нет, повторяем мы, если слово
«система» вызывает представление о гармонии, если принцип
«все взаимосвязано, все соединено вместе» наводит на мысль об
архитектурном сооружении. И все же постоянное употребление языка показывает, что наша мысль фактически неустанно ассимилирует, ассоциирует, сравнивает и противопоставляет элементы языкового материала и что, как бы ни были эти элементы различны между собой, они не просто сопоставляются в памяти, а взаимодействуют друг с другом, взаимно притягиваются и отталкиваются и никогда не остаются изолированными; такая непрерывная игра действия и противодействия приводит в конце концов к созданию своего рода единства, всегда временного, всегда обратимого, но реального.
Вдобавок это единство следует искать не в поверхностных, а в более глубоких пластах языка. Правда, последние менее доступны для наблюдения, потому что чаще всего ускользают от сознательного восприятия; но если вникнуть в них, то можно увидеть, что некоторые основные характерные черты общи всему внутреннему механизму и выявляют часто неожиданные соответствия. Можно даже сказать, что ни одна характерная черта языка не заслуживает этого названия, если ее нельзя обнаружить в общей структуре.
12. Таким образом, языковая система представляется нам
в виде обширной сети постоянных мнемонических ассоциаций,
весьма сходных между собой у всех говорящих субъектов, - ассо
циаций, которые распространяются на все части языка от син
таксиса, стилистики, затем лексики и словообразования до звуков
и основных форм произношения (ударения, интонации, продол
жительности звучаний, пауз и т. п.)- Исключение составляют
навыки письма и орфография, которые не обнаруживают извест
ного параллелизма с проявлениями собственно языковой жизни
13. Для получения элементарного доказательства эта точ
ка зрения нуждается в обширных исследованиях, к которым толь
ко еще приступают. Наиболее блестящие результаты, невидимо
му, обещает дать исследование фонологических систем.
Новый путь в этой области открыла пражская лингвистическая школа и особенно работы Трубецкого1. Мы знаем теперь,
1 См. «Труды Пражского лингвистического кружка», т. I - VIII, Прага, 1929 - 1939. «Grundzuge der Phonologic» Трубецкого составляют VII том
что существует (пользуясь выражением А. Сеше) грамматика фонем. Однако мало изучить только ее механизм; необходимо показать, еще параллелизм между ее структурой и структурой всего остального, что относится к языку, показать, наконец, наличие взаимозависимости между грамматикой и фонологией2.
Историческое языкознание начинает признавать, что фонетические изменения - это отнюдь не уравнительные явления, одинаковым образом происходящие во всей области звучащей речи. Слова, подчиняющиеся «фонетическому закону», подчиняются ему не одинаково, а различно, в зависимости от категории, к которой они принадлежат, или (...) от роли, какую они играют в. речи. Независимое слово изменяется иначе, чем слово в словосочетании (ср. Cela peut etre vrai «Это может быть так» и C'est p't-etre vrai «Возможно, это\так»); простое слово - иначе, чем слово, доступное для анализа по частям; слово в собственном значении -иначе, чем грамматическое слово [ср. caique «калька» и quelque «какой-нибудь», часто произносимое как queque; de lait «молока» и de les (предлог ^ артикль мн. ч.), ставшее des]; обиходное слово - не так, как технический термин или редкое слово; звукоподражательное слово - не так, как слово, утратившее характер звукоподражания (ср. лат. рТраге, фр. pepier «щебетать» и plpionem,. фр. pigeon «голубь»); слово, означающее ясное и простое понятие, - не так, как слово, носящее отпечаток эффективности (!е сосЬои domestique «домашняя свинья» и се ссосЪоп de domestique «этот свинья лакей») и т. д.3
Другими словами, означающие эволюционируют не независимо от означаемых и соответствие между ними восстанавливается не только аналогией; оно сохраняется в процессе самого
изменения. (...).
Но если означающее эволюционирует в соответствии с характером означаемого, то, следовательно, в процессе самого функционирования, внутри системы, в данную эпоху оно ведет
этого собрания.
2 В а 11 у, «Actes du II-e Congres international de linguistes a Geneve», с 116
и ел.
'O.Jespersen, Phonetische Grundfragen, с 142 и ел., и W. H о г п,
Sprachkurper...
себя определенным образом, в зависимости от характера всей системы в целом. Таким образом, выявить взаимную связь, существующую между фонологической системой и всем прочим, относящимся к языку, можно лучше всего в языке, находящемся в состоянии равновесия и функционирования, т.е. в речи.
ФР. ДАНЕШ, Й. ВАХЕК
ПРАЖСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ
