Языковая схема и языковой узус

Лингвист должен проявлять равный интерес и к сходству языков и к их различию - к двум дополняющим друг друга сторо­нам одного явления. Сходство языков - это сам их структурный принцип, различие между языками - проявление этого принципа in concrete И сходство языков, и различие между ними заключены в самих языках, в их внутренней структуре; никакое сходство или различие между языками не бывает основано на факторах, внеш­них по отношению к языкам. И сходство языков, и различие между ними основывается на том, что мы, следуя де Соссюру, называли формой, а не на субстанции, подвергающейся формированию. А priori материал, подвергающийся формированию, можно было бы рассматривать как общий для всех языков элемент и считать его носителем сходства между языками, однако это иллюзия: материал формируется специфическим образом в разных языках, поэтому не существует универсальной формы, а существует лишь универсаль­ный принцип образования формы. Сам по себе материал аморфен и не предполагает существования формы, но он способен к приня­тию формы, причем любой формы. Любые возможные внутренние разграничения присущи форме, а не материалу. Материал сам по себе недоступен для познания, так как условием познания является один из видов анализа. Материал может быть познан только благо­даря наличию некоторой формы и взятый отдельно от формы не имеет научного бытия.

Поэтому невозможно считать материал (материал выра­жения или материал содержания) основой описания языка. Про­вести такое описание можно только на основе указанного форми­рования материала, причем структура формы одного языка будет не совпадать со структурами форм большинства других языков. Именно поэтому обречено на неудачу как построение грамматики на основе спекулятивных, онтологических систем, так и постро­ение грамматики одного языка на основе грамматики другого языка. Именно поэтому невозможно исходить из описания суб-

станции в качестве основы для описания языка. Наоборот, описа­ние субстанции зависит от описания языковой формы. Старая меч­та об универсальной фонетической системе и об универсальной системе значений (системе понятии) не может быть осуществле­на; во всяком случае, такие системы будут оторваны от языковой реальности. Ввиду появления даже в недавнее время некоторых пережитков средневековой философии не будет лишним указать на тот факт, что для языка нельзя построить эмпирически обще­значимые фонетические типы или извечную схему связи идей. Различия между языками основываются не на различных реали^ зациях данного типа субстанции, но на различных реализациях принципа образования формы. Иными словами, различия между языками основываются на различиях формы, налагаемой на тож­дественный, но аморфный материал.

Соображения, развитые нами выше в полном согласии с соссюровским делением на форму и субстанцию, заставляют нас признать язык формой, а то, что лежит вне этой формы и нахо­дится от нее в функциональной зависимости, представляет собой неязыковой материал, так называемую субстанцию. В то время как на долю лингвистики приходится анализ языковой формы, на долю многих других наук выпадает анализ субстанции. Посред­ством проекции данных лингвистики на данные других наук мы придем к проекции лингвистической формы на субстанцию в конкретном языке. Поскольку наложение языковой формы на материал совершается произвольно, т. е. зависит не от субстанции, а от конкретного принципа образования формы и от возможностей последующей реализации, постольку два описания - лингвистиче­ское и нелингвистическое - должны проводиться независимо друг от друга.

Чтобы уточнить эту мысль, сделать ее более ясной и гибкой, мы укажем, какие науки должны описывать субстанцию, или, вернее, материал, тем более что до сих пор лингвистика в этом пункте имела нечеткие представления, передающиеся по тра­диции. Здесь мы обратим внимание на два факта:

а) Описание материала обоих языковых планов (выражения и содержания) в основном относится к сфере двух наук: частично физики и частично психологии (...). Субстанция обоих планов может рассматриваться частично как физическое явление (звуки в

плане выражения, предметы в плане содержания) и частично как отражение этих явлений в сознании говорящего. Следовательно, для обоих планов необходимы физическое и феноменологическое описания материала.

б) Исчерпывающее описание языкового материала содер­жания требует участия всех других наук; с нашей точки зрения, все они, без исключения, имеют дело с языковым содержанием. Итак, мы пришли к тому, как нам кажется, обоснованному взгляду, что все науки группируются вокруг лингвистики. Мы свели научные сущности к двум основным видам - языкам и неязыкам и обнаружили отношения, или функцию, между ними.

(...). Все сказанное здесь, в частности о соссюровской фор­ме и субстанции, имеет только предварительный характер. Соглас­но принятой нами точке зрения, мы приходим к заключению, что как различные специальные неязыковые науки могут и должны анализировать языковой материал, отвлекаясь от языковой формы, так и лингвистика может и должна изучать языковую форму, отвлекаясь от материала, который может быть подчинен этой фор­ме в обоих планах. Поскольку материал содержания и материал выражения достаточным образом и совершенно однозначно опи­сываются неязыковыми науками, лингвистике следует отвести специальную задачу описания языковой формы, для того чтобы таким путем сделать возможной проекцию формы на неязыковые сущности, которые с точки зрения языка являются субстанцией. Лингвистика должна видеть свою главную задачу в построении науки о выражении и науки о содержании на внутренней и функ­циональной основе; она должна построить науку о выражении без обращения к фонетическим или феноменологическим предпосыл­кам и науку о содержании без обращения к онтологическим или феноменологическим предпосылкам (но, конечно, не избегающую эпистемологических предпосылок, лежащих в основе любой нау­ки). В такую лингвистику в отличие от традиционной в качестве науки о выражении не будет входить фонетика, а в качестве науки о содержании - семантика. Такая наука была бы алгеброй языка, -оперирующей безыменными сущностями, т.е. произвольно назван­ными сущностями без естественного обозначения (иными слова­ми, обозначения, мотивированного через отношение к субстан­ции).

Поскольку лингвистика стоит перед этой главной задачей, решению которой до сих пор не уделялось внимания в лингвисти­ческих исследованиях, нужно быть готовым к вдумчивой теорети­ческой и исследовательской работе. Что касается языкового выра­жения, то начало этой работе было положено в некоторых ограни­ченных областях в недавнее время¹.

Со времени своего возникновения настоящая лингвисти­ческая теория была вдохновлена этой идеей; она стремилась со­здать такую имманентную алгебру языка. Чтобы подчеркнуть от­личие данной теории от предшествующей лингвистики и ее абсо­лютную независимость от неязыковой субстанции, мы дали ей специальное название, которое использовалось в подготовитель­ных работах начиная с 1936 г.: мы называем ее глоссематика (от гр. уХбхзоа «язык») используем термин глоссема, для обозначе­ния минимальных единиц формы, которые теория устанавливает в качестве основы для описания, т. е., иными словами, для обозна­чения неразложимых инвариантов. Такое специальное обозначе­ние не было бы необходимым, если бы термин лингвистика не использовался часто неправильно, означая безуспешное изучение языка с внеязыковых точек зрения.

Соссюровское различие между «формой» и «субстанцией»

¹ Описание категорий выражения на чисто нефонетической основе проведено Л. Блумфилдом для английского языка и отчасти для других языков ("Language", New York, 1933, pp. 130 ff.), Джорджем Л. Трей-джером для польского языка ("Acta linguistica", I, 1939, p. 179), Хансом Фогтом для норвежского языка ("Norsk tidsskrift for sprogvidenskap", XII, 1942, p. 5), Х.Й. Ульдаллем для датского языка ("Proceedings of the Se­cond international congress of phonetic sciences", Cambridge, 1936, p. 54 ff.), и для готтентотского языка ("Africa", XII, 1939, pp. 369 ff.), Ф. Бьерумом (Bjerrum) для датского диалекта в Fjolde ("Fjoldemalets lyds ystem", 1944), E. Куриловичем для древнегреческого ("Travaux du Cercle linguis-tique de Copenhague", V, 1949, p. 56), Кнудом Тогебю для французского ("Structure immanente de la langue francaise", 1951) и Л. Ельмслевом для литовского языка ("Studi baltici", VI, 1936 - 1937, pp. 1 ff.) и для датского ("Selskab for nordisk filologi", Arsberetning, 1948 - 1949 - 1950, pp. 12 - 23).

Уже в "Memoire sur le systeme primitive des voyelles", Leipzig, 1879, Ф. де Соссюра ясно и сознательно представлена данная точка зрения; метод был блестяще сформулирован его учеником А. Сеше ("Programme et methods de la linguistique theorie", Paris, 1908, pp. 111,113, 151).

лишь относительно обосновано, так как употребление этих терми­нов рационально лишь в пределах языка: «форма» означает в та­ком случае языковую форму, а «субстанция», как мы видели, -языковую субстанцию, или материал. Сами по себе понятия «форма» и «субстанция» в абсолютном смысле имеют более широ­кое значение, но мы не можем их универсализировать, не вызывая опасности терминологической путаницы. Нужно, конечно, реши­тельно подчеркнуть, что «субстанция» не противопоставляется по­нятию функции, но означает целое, которое само по себе функ­ционально и которое определенным образом соотнесено с данной «формой», точно так же как материал соотнесен с языковой фор­мой. Но и нелингвистический анализ материала, предпринимае­мый неязыковыми науками, ведет по самой природе материи к выявлению «формы» по существу того же самого вида, что и языковая «форма», хотя и имеющей неязыковую природу. (...).

Неязыковой анализ материала, проведенный в форме де­дукции (...), должен привести к выявлению неязыковой иерархии, имеющей функцию к языковой иерархии, выявленной путем линг­вистической дедукции.

Мы назовем языковую иерархию языковой схемой, а про­изводные неязыковой иерархии, подчиненные языковой схеме, -языковым узусом. Мы будем в дальнейшем говорить, что язы­ковой узус манифестирует языковую схему; функция, существу­ющая между языковой схемой и языковым узусом, будет названа манифестацией. Это предварительные, рабочие (операциональ­ные) термины.

Варианты в языковой схеме

В языковой схеме, как и в языковом узусе, некоторые сущ­ности могут быть сведены к образцам некоторых других сущно­стей (...)■ Любой функтив в пределах схемы и безотносительно к манифестации можно расчленить на варианты. Это следует из са­мого определения варианта (...). Более того, членение универ­сально, а не индивидуально (...), поскольку любой функтив всегда может быть расчленен неограниченное число раз на произвольное число вариантов. Варианты поэтому, как правило, виртуальны, по­добно несводимым инвариантам (..), в то время как только своди-

мые инварианты могут быть реализованы.

В современной науке о выражении, ориентирующейся на фонетику, обычно разграничивают два вида вариантов - так назы­ваемые «свободные» варианты, выступающие независимо от окру­жений, и «связанные», или «обусловленные» (иногда - но мы не рекомендуем этого выражения - их называют «комбинаторными»), варианты, которые появляются только в некоторых окружениях в цепи. Если анализ выполнен тщательно, любая сущность выраже­ния может иметь столько связанных вариантов, сколько имеется возможных реляций в цепи. И далее, если анализ выполнен тща­тельно, любая сущность выражения может иметь столько свобод­ных вариантов, сколько имеется возможных образцов, так как для достаточно чувствительного экспериментально-фонетического ис­следования два образца одного и того же звука речи никогда не дадут абсолютно полного совпадения. «Свободные» варианты мы будем называть здесь вариациями, а «связанные» варианты - вариатами. Вариации определяются как комбинационные вари­анты, поскольку они не предопределяют существование каких-либо сущностей в цепи и сами не предопределяются существо­ванием последних; вариации включаются в комбинацию. Вариаты определяются как солидарные варианты, ибо данный вариат всегда предопределяет существование данного вариата другого инвари­анта (или другой разновидности инварианта) в цепи и предопре­деляется существованием последнего: в слог ta входят два вариата двух различных инвариантов, а именно вариат t, который может выступать только с а, и вариат а, который может выступать только с t; между ними имеется солидарность.

Распределение вариантов по двум категориям, предлагае­мое современной наукой о выражении, имеет, как можно видеть, функциональное значение и может быть проведено повсюду. В этой связи, учитывая настоящее положение в лингвистике, важно подчеркнуть, что расчленение на варианты в науке о содержании так же возможно и необходимо, как и в науке о выражении. Все так называемые контекстуальные значения манифестируют вари­аты, и частные значения, кроме того, манифестируют вариации. Более того, для обоих языковых планов в соответствии с требова­нием простейшего описания важно, чтобы членение на вариации предшествовало членению на вариаты, поскольку инвариант дол-

жен быть сначала расчленен на вариаты и уже затем вариаты должны быть расчленены на вариации: вариации специфицируют вариаты. Но, по-видимому, новое расчленение на вариаты может быть связано с исчерпывающим членением на вариации и так да­лее; в той мере, в какой это возможно, необходима последователь­ная спецификация.

При проведении расчленения инварианта на вариаты для каждого индивидуального «места» достигается несводимый вари-ат, и расчленение на вариаты исчерпано. Вариат, который не мо­жет таким образом быть дальше расчленен на вариаты, мы назовем локализованным вариатом. Если выполнено расчленение локали­зованного вариата на вариации вплоть до индивидуальных разно­видностей, то достигнута несводимая вариация, и расчленение на вариации исчерпано. Вариацию, которая не может быть дальше расчленена на вариации, мы назовем индивидом. Иногда можно расчленить индивид снова на вариаты в соответствии с различ­ными «местами», в которых может появляться данный индивид; в таких случаях имеет место последовательная спецификация.

Тот факт, что расчленение на варианты может быть исчер­пано на данной стадии, не противоречит виртуальности вариантов. При условии последовательной спецификации членение на вари­анты в принципе неограниченно. Но вместе с тем членение на ва­рианты оказывается неограниченным также на его индивидуаль­ной ступени даже тогда, когда оно исчерпано. Это объясняется тем, что число вариантов в неограниченном тексте будет всегда неограниченно, а число возможных членений, посредством кото­рого членение на варианты даже на конкретной ступени может быть исчерпано, будет, таким образом, тоже неограниченным.

Если последовательная спецификация не может быть про­должена, и иерархия оказывается исчерпанной при разделении вариатов на вариации, которые не могут снова быть расчленены на вариаты, то в некотором эпистемологическом смысле можно ска­зать, что рассматриваемый объект не подлежит дальнейшему науч­ному описанию. Цель науки заключается всегда в регистрации когезий, и если объект предоставляет только возможность реги­страции констелляций или характеризуется отсутствием функции, точное рассмотрение объекта уже невозможно. Сказать, что пред­метом науки является регистрация когезий, - это значит устано-

вить, что наука всегда стремится познать объекты как следствие определенного основания или причины. Но если объект может быть разделен только на такие объекты, о которых в равной мере можно сказать, что они являются следствиями или результатами всего или ничего, продолжение научного анализа становится бес­полезным.

A priori можно представить себе, что любая наука, выпол­няющая условия, которые мы требуем для лингвистической тео­рии, на заключительном этапе дедукции придет к ситуации, при которой нельзя будет обнаружить никаких следствий или воздей­ствий причин. Тогда единственно возможным подходом к вариа­циям будет статистический подход, подобный тому, который Эбергард Цвирнер пытался систематически применить в отноше­нии фонетического выражения языков". Если, однако, этот экспе­римент будет выполнен точно, объектом такого «фонометриче­ского» подхода должен быть не индуктивно найденный класс звуков, но установленный дедуктивно лингвистически локализо­ванный вариат высшей степени.

Выше (...) мы заметили, что сущности, обычно рассмат­риваемые традиционным синтаксисом, - главные предложения и придаточные предложения, члены предложения, такие, как субъ­ект, именной предикат, объект и т. д., - являются вариантами. Упо­требляя введенную нами терминологию, мы можем ради точности добавить, что они являются вариатами. Традиционный синтаксис (понимаемый как изучение связей между словами) занимается главным образом изучением вариатов в плане содержания, хотя это изучение никогда не является исчерпывающим. Поскольку каждое разделение вариантов предполагает существование выде­ленных инвариантов, синтаксис нельзя признать самостоятельной дисциплиной.

1 7. Функция и сумма

Класс, имеющий функцию к одному классу или многим другим в одном и том же ряду, мы назовем суммой. Синтагмати-

² См. Е. Zwirner в "Nordisk tiddsskrift for tale og stemme", II, 1938, особенно с. 179 и ел.

ческую сумму мы назовем единицей, а парадагматическую - ка­тегорией. Таким образом, единица есть цепь, имеющая реляцию к одной или многим другим цепям в одном и том же ряду, а категория есть парадигма, имеющая корреляцию к одной или многим другим парадигмам в том же ряду. Под установлением (establishment) мы понимаем реляцию, которая существует между суммой и функцией, входящей в нее, и которую функция выбирает в качестве постоянной; в этом случае говорят, что функция уста­навливает сумму, а сумма устанавливается функцией. Так, напри­мер, в парадигматике (языковой системы) мы можем заметить су­ществование различных категорий, имеющих взаимную корреля­цию, каждая из которых, в частности, установлена корреляцией между ее членами. Эта корреляция в случае категорий инвариан­тов является коммутацией; в случае категорий вариантов это -субституция. Подобным же образом в синтагматике (языковом процессе, тексте) мы можем наблюдать существование различных единиц, имеющих взаимную реляцию, каждая из которых, в частности, устанавливается реляцией между ее частями.

Из этих определений следует, что функции всегда сущест­вуют либо между суммами, либо между функциями; другими сло­вами, каждая сущность является суммой. При этом число вариан­тов неограниченно, и членение на варианты может быть продол­жено бесконечно, так что каждая сущность может рассматривать­ся как сумма и в каждом случае именно как сумма вариантов. Эта точка зрения необходимо связана с требованием исчерпывающего описания.

В теории это означает, что сущность есть не что иное, как две или более сущностей с взаимной функцией - факт, который еще раз подчеркивает, что только функции имеют научное бытие (...).

В практике в отношении анализа особенно важно понять, что реляция существует только между категориями.

Анализ должен быть построен таким образом, чтобы при­годная для анализа основа выбиралась в соответствии с эмпириче­ским принципом и принципами, вытекающими из него. Предста­вим себе, что в качестве основы для анализа выбрана селекция. Тогда в первой операции данная цепь разделяется на селекцион­ные единицы первой степени; категорию, полученную из всех

единиц, мы назовем функциональной категорией. Под послед­ней, следовательно, понимается категория функтивов, установ­ленных в единичном анализе с данной функцией, взятой за основу анализа. В пределах такой функциональной категории можно вы­делить 4 вида функтивов:

1. Функтивы, которые могут выступать только как
селектированные.

2. Функтивы, которые могут выступать только как
селектирующие.

 

3. Функтивы, которые могут выступать и как селектиро­
ванные и как селектирующие.

4. Функтивы, не выступающие ни как селектированные, ни
как селектирующие (т.е. функтивы, включающиеся только в соли­
дарности или в комбинации, или совсем не включающиеся в ре­
ляции).

Каждую из перечисленных категорий мы назовем функ-тивной категорией; таким образом, под функтивной категорией понимается категория, определяемая посредством членения функ­циональной категории согласно функтивным возможностям. Опе­рация анализа состоит в выяснении того, какие из этих 4 a priori возможных функтивных категорий реализованы и какие виртуаль­ны; это осуществляется посредством деления каждой из функтив­ных категорий на члены на основе коммутационного текста. Такие члены мы назовем элементами. Если анализ состоит в делении на селекционные единицы первой степени, то элементы, для выде­ления которых предпринимается деление, являются индивидуаль­ными селекционными единицами первой степени.

Возьмем опять-таки конкретный пример деления цепи на главные и придаточные предложения. Главные предложения будут принадлежать к 1-й функтивной категории, придаточные предло­жения - ко 2-й функтивной категории. Для простоты вообразим, что 3-я и 4-я категории оказались виртуальными. Теперь ясно, что такое выделение не может означать, что каждое индивидуальное придаточное селектирует каждое индивидуальное главное предло­жение: индивидуальное придаточное предложение не нуждается в присутствии какого-либо определенного главного предложения, но лишь в присутствии любого главного предложения. Таким об­разом, только категория главных предложений селектируется кате-

 

горией придаточных предложений; селекция существует между функтивными категориями, тогда как реляция, существующая как следствие этой селекции между членом одной функтивной катего­рии и членом другой, может быть иной, например комбинацией.

Одной из задач, стоящих перед лингвистикой, является установление общего исчисления реляций между элементами, которые соответствуют определенным реляциям между функтив­ными категориями.

Если основой анализа является солидарность или комби­нация, т. е. синтагматическая реципроция, то функтивными катего­риями будут:

1. Функтивы, которые могут выступать только как соли­
дарные.

2. Функтивы, которые могут выступать только как комби­
нированные.

3. Функтивы, которые могут выступать и как солидарные и
как комбинированные.

4. Функтивы, не выступающие ни как солидарные, ни как
комбинированные (т.е. функтивы, включающиеся только в селек­
ции или не включающиеся ни в какую реляцию).

Здесь точно так же солидарность и комбинация будут иметь место между функтивными категориями, в то время как между элементами могут наблюдаться другие отношения. Выше (...) мы встречались с этим явлением при рассмотрении латинских именных морфем: категория числа и категория падежа имеют взаимную солидарность, но между конкретным числом и конкрет­ным падежом существует комбинация.

А. МАРТИНЕ

ОСНОВЫ ОБЩЕЙ ЛИНГВИСТИКИ

Двойное членение языка

Часто говорят о том, что речь человека членораздельна. Тот, кто высказывает подобные соображения, пожалуй, окажется в затруднении, если попытается дать точное определение тому, что он имеет в виду. И все же несомненно, что этот термин соот­ветствует некоторой особенности, действительно свойственной всем языкам. Поэтому следует уточнить данное понятие, а также учесть, что оно принадлежит двум различным планам: всякая еди­ница, представляющая собой результат первого членения, с необ­ходимостью подвергается в свою очередь членению на единицы иного типа.

Первое членение языка человека состоит в том, что любой результат общественного опыта, сообщение о котором представ­ляется желательным, любая необходимость, о которой хотят по­ставить в известность других, расчленяется на последовательные единицы, каждая из которых обладает звуковой формой и значе­нием. Если у меня болит голова, я смогу сообщить об этом, начав стонать. Эти стоны могут быть непроизвольными, в таком случае они обусловлены физическим состоянием организма. Если же они будут более или менее произвольными, это будет означать, что я хочу сообщить окружающим о моих страданиях, однако такое сообщение не может быть охарактеризовано как языковое. Стон нельзя разложить на элементы, он является отражением всякого ощущения боли. Иной будет ситуация, если я произнесу фразу j'ai mal a la tete «у меня болит голова». Эта фраза состоит из шести последовательных единиц: j¹, ai, mal, a, la, tete, которые дают пред­ставление о характере мучающей меня боли. Каждая из перечис­ленных единиц может встречаться в совершенно иных контекстах и сообщать об иных явлениях действительности. Так, mal «плохо» может встретиться в il fait le mal «он поступает плохо», tete «голова» - в il s'est mis a leur tete «он сел им на голову». На этом примере можно видеть, в чем состоит экономия первого членения: мы могли бы вообразить себе систему коммуникации, в которой

каждой определяемой ситуации, каждому явлению действитель­ности соответствует особый возглас. Достаточно только подумать о том, как бесконечно разнообразны подобные ситуации и явления действительности, чтобы понять, что, если бы такая система вы­ступала в той же роли, что и наши языки, она должна была бы включать настолько большое количество различных знаков, что память человека была бы не в состоянии их усвоить. Несколько тысяч знаков, вроде tete, mal, ai, la, обладающих широкими комби­национными возможностями, позволяют нам делать и получать сообщения о таком огромном количестве явлений, для обозначе­ния которых не хватило бы миллионов различных возгласов.

Первое членение - это способ группировки данных опыта, свойственного всем представителям определенной языковой общ­ности. Языковое общение происходит лишь в рамках этого опыта, с необходимостью ограниченного явлениями, общими для доста­точно большого количества индивидуумов. В этом смысле един­ственный способ проявления оригинальности мысли заключается в неожиданно новом расположении единиц. Личный опыт, уни­кальный по своей специфике, может быть представлен в виде последовательности единиц с ослабленной спецификой, каждая из которых известна всем членам общности. Увеличение специфичности достигается лишь путем введения новых единиц, например путем присоединения прилагательных к существительному, нареч,ий к при­лагательному, т. е. путем обычного соединения определяющего с определяемым.

В каждой из единиц первого членения представлены, как мы уже видели, значение и звуковая (или фоническая) форма. Ни одну из них нельзя разложить на более мелкие последователь­ные единицы, наделенные значением: некоторая совокупность tete обладает значением «голова», причем единицы te- и -te не обладают какими-то особыми значениями, сумма которых была бы эквивалентна значению «голова». Что же касается звуковой фор­мы, то она может члениться на последовательные единицы, каждая из которых способна отличать одно слово, например tete «голо­ва», от других, например bete «животное», tante «тетка» или terre «земля». Эту особенность и называют вторым членением языка. В слове tete «голова» содержится три такие единицы; символиче­ски их можно изобразить, в виде букв t e t, заключенных в косые

 

скобки: /tet/. Нетрудно заметить, насколько экономичнее это вто­рое членение: если предположить, что каждой минимальной зна­чимой единице соответствует специфическое и неразложимое звуко­вое образование, то тогда мы вынуждены будем различать тысячи подобных образований, что несовместимо с произносительными и слуховыми возможностями человека. Благодаря существованию вто­рого членения языки способны ограничиться несколькими десятками различных звуковых образований, сочетания которых создают звуко­вой облик единиц первого членения: так, tete, например, содержит две одинаковые звуковые единицы, обозначаемые нами посредством /t/, отделенные друг от друга отличной от них единицей, которую мы обозначаем через |е|.

1-9. Основные языковые единицы

Высказывание типа j'ai mal a la tete «у меня болит голова», как и наделенная значением часть подобного высказывания (типа j'ai mal или просто mal), называется языковым знаком. Любой языковой знак содержит означаемое, равное его значению или значимости (valeur), на что указывают кавычки («j'ai mal a la tete», «j'ai mal», «mal»), и означающее, посредством которого происходит манифестация знака; что речь идет именно об этой стороне знака, свидетельствуют ко­сые скобки {II е mal a la tet/, /z e mal/, /mal/). Именно означающее возводится обычно в ранг знака. Единицы первого членения с их оз­начающими и означаемыми представляют собой знаки, причем зна­ки минимальные, поскольку ни один из них не может трактоваться как последовательность знаков. Общепринятого термина для обозна­чения этих единиц не существует. В настоящей работе для обозна­чения этого понятия употребляется термин монема.

Как и любой другой знак, монема представляет собой дву­стороннюю единицу, значение или значимость которой выступает в качестве одной из ее сторон, идентичной означаемому, тогда как означающее находит свое проявление в звуковом облике, представ­ляющем другую сторону знака и состоящем из единиц второго чле­нения. Эти последние носят название фонем.

В состав высказывания, приведенного в качестве примера выше, входит шесть монем, совпадающих в данном случае с едини­цами, которые в обиходной речи называются словами.^' (вместо je), ai,, mal, a, la и tete. Отсюда, впрочем, отнюдь не следует, что «монема» есть не что иное, как свойственный ученому языку экви-

 

 

валент понятия «слово»: В таком слове, как travaillons «рабо­таем», содержится две монемы: travaill- /travaj/ - монема со значе­нием некоторого действия и -ons /б/ - монема, обозначающая гово­рящего вместе с еще одним или несколькими лицами. Существует традиционное различие между travaill- и -ons, состоящее в том, что первая единица является семантемой, а вторая - морфемой. Такая терминология неудобна, так как может создаться впечатление, что лишь семантема наделена значением, а морфема лишена его, что было бы неверно. В той степени, в какой подобное различение действи­тельно полезно, следовало бы употреблять термин лексема для обо­значения монем, относящихся к области лексики, а не грамматики, сохранив термин морфема для обозначения единиц, подобных -ons и относящихся к грамматике. Следует также учесть, что лексемы типа travaill- по традиции фигурируют в словарях и справочниках в форме travailler, т. е. имеют здесь в виде привеска морфему инфинитива -ег.