Отношение к больницам и операциям

Земским врачам в начале своей деятельности предстояло, между прочим, победить ужас народа перед больницей, который создался, главным образом, на почве знакомства, его с порядками дореформенных больниц приказа общественного призрения, в особенности, так называемых желтых[38], или «смирительных» домов и отчасти прежних военных лазаретов. Теперь этот ужас может считаться только историческим преданием. Во многих местах, даже глухих и отдаленных от центров, он сменился замечательным доверием народа к больнице, но местами всё ещё сильно проявляется недоверие и нерасположение к ней.

«К официальным врачам и особенно к больнице крестьяне относятся недоверчиво» (Тотемск. у. Вологодск. г.). «К больнице крестьяне относятся с недоверием и редко туда обращаются, разве когда деревенская знахарка отказывается лечить больного»,— сообщают из Дорогобужского уезда (Смоленской г.). «Свет-то белый еще не надоел — ложиться в больницу, там боли-то еще надбавят, а то и совсем залечат», — аттестуют одну из больниц Грязовецкого у. (Вологодск. г.). «Случаи обращения к земской городской больнице редки, немаловажной причиной является боязнь умереть на чужой стороне, — сообщают из другого уезда (Вельского), той же Вологодск. г.

Местами и в центральном районе отношение к больнице не менее скептическое. — «Разве я дам положить свово в больницу? — часто можно слышат от баб: — Нукось, там льдом остудят? он и так чуть жив, а ему лед на голову: вся кровь в нём застынет — ну, и смерть получил».

«— И никак не уверишь баб,— говорить один из владимирских сотрудников, — что сами доктора лечатся теми же средствами, что и народу дают. Молодой народ стал больше читать, понимать и докторам, и больницам сочувствует, с гордостью говоря о своих бабах и стариках: прямо дело, народ серый, непонимающий» (Шуйск. у.).

В очень большом ряде случаев помещение больного в больницу является самой крайней мерой, когда истощены все другие средства помощи больному и когда остается одно — попробовать еще свозить в больницу[39]. Вот как живописует один из наших сотрудников ряд мероприятий в отношении больного и тот путь, который он проходит, прежде чем попасть в больницу.

«— При каждой болезни сначала перепробуют все домашние средства, потом лечат по совету родных и знакомых, своими же средствами. Коли лучше нет, то больного возят по «баушкам и лекарям», и, наконец, если ничто не помогает и положение больного всё хуже, отправляются в земскую больницу.— Плох, ни на какие лекарства нейдет — не минешь свозить в больницу; лучше-то не будет, да. и хуже-то не сделают, — говорят в таких случаях бабы, больше мужчин заботящиеся о больном. Но большинство все-таки предпочитает лечиться дома. — «Ради Христа, не возите в больницу, просят больные, — там, всё равно, помоги не будет, только губы оборвут лекарствами и умереть-то в покое не дадут». — «С души рвет, дух от противен, а они, знай, в рот льют»,— говорят больные про докторов и фельдшеров больничных.

Встречаются и такие пессимисты, которые вполне уверены, что доктора лечат только богатых, а бедных намеренно морят.

—«Для чего же они вас будут морить, что им за выгода?»— спрашивают таких скептиков. «— А кто их ведает, — ноне народу стало много, утеснения, вот и морят, чтобы вольготнее было им».

Не меньший страх во многих местах держится перед операциями и нередко предложение простых разрезов при нарывах уже вызывает опасение и протесты деревенских пациентов.

«Чего тут резать-то?» — частенько противится больной с нарывом на пальце. — «Да он еще и не созрел,— протестует другой, — и Бог весть, сколь долго проболит, коли дать разрезать, а ведь мне работать надо: нельзя ли пластырю или мази?»

Больше всего мужик боится, что ему перережут «жилу», и когда после сухожильных или суставных абсцессов у него получится тугоподвижность и контрактура пальца, бывает вполне уверен, что так оно и вышло: «излечиться-то излечился, да, вот, жилу перерезали», — жалуется потом такой мужик. Еще больше боятся и с большой решительностью протестуют против всяких разрезов женщины. — Я своей руке не лиходейка, — категорически заявляет деревенская баба или представляет еще более убедительный резон: «лучше помру, а резать не дам, все равно, сердце зайдется — не вытерплю». Иногда и у баб, как и у мужика относительно жилы, выступают особенные и совершенно неожиданные соображения.

«— Да разве ж экое нежное место можно резать?» — в неподдельном изумлении обращается баба к врачу, предлагающему ей разрезать нарыв грудной железы.

При таком боязливом отношении к простым разрезам, крестьяне тем с большим недоверием и страхом относятся к большим операциям[40]. Хотя во многих случаях страх мужика перед операщей обусловливается опасешем лишиться возможности работать и сделаться в тягость себе и окружающим, но несомненны и таше случаи, где этот страх поддерживается предубеждешем и простым непониманием. Очень многие крестьяне уверены, что доктора часто делают операции совершенно зря: «и не надо бы, а они, сейчас — резать» (Ростовск. у. Яросл. г., Волхов, у. Орловск. г., Спасск. у. Казанск. г.). «— Да что больница? — возражают крестьяне, — там знают только одно: разрезать или отрезать». «—Вишь, чем выдумал отучать народ от больницы, — негодуют на врача-хирурга, — и лекарства никакого не дает, а все твердит — резать, да резать давай». «Того гляди, отхватит руку или ногу», — подозревают докторов наиболее опасливые и робкие и, отправляя больного в больницу, напутствуют его советом: «Смотри, Ягор, не пей сонных капель, а то у сонного живо отпорсачут руку, им это нипочем, они за живорезство награду получают: смотри, не зевай»[41] (д. Радомль, Болховск. у. Орловск. г.).

По мнению некоторых, операции делаются для того собственно, чтобы узнать, какая именно болезнь находится у человека и чем ее лучше пользовать, когда она появится у кого-нибудь другого, а есть и такие убежденные люди, которые считают всякую операцию непростительным грехом. (Зарайск. у. Рязанск. г., Саранск. у. Пензенск. г.). Многие признают их только лишним мучением для больного и полагают, что согласиться на операцию — это, значит, добровольно дать себя врачам зарезать (Зубцовск. у. Тверск. г.). «— Уж лучше целой да некропанной умереть, чем зашитой,»— категорически, отказываясь от операции, решает баба. «—Нет, уж лучше от Бога смерть принять, чем доктора зарежут»,—не менее твёрдо заявляет. мужик, бесповоротно pешив предпочесть операции смерть (Вытегорск. у. Олонецкой г.). Другие, видя неизбежность конца, хотя и со страшной боязнью, соглашаются на операцию. «Ну,—говорят,—все равно умирать, что будет, то будет, дай попробую» (Тульск. г. и у). Неблагоприятный исход операции в таких случаях только подкрепляет убеждение в бесполезности хирургической помощи вообще и создает всеобщую уверенность, что больного «не иначе, как зарезали».

Есть среди народа и такие закоренелые скептики, которые совершенно не верят и не признают медицины, крестят её вещью бесполезною и пустым делом, про докторов говорят, что они лечат водой, про медицинские средства отзываются: «это отрава, любая бабка скорее и лучше вылечить» — и даже, случается, полученные лекарства выливают и посуду стараются вымыть, как можно, чище. На веру они выпьют, что угодно, — только не по совету и предписанию доктора. В случае заболевания, такой скептик терпит, жмется — и пошел к знахарю[42].

В некоторых местностях таких крайних скептиков, видимо, находится немало. «—Много и таких людей, — говорит один из наших сотрудников. (Балаш. у. Саратовск. г.[43]),— которые вовсе не обращаются к докторам и говорят, что они лечат богатых и молодых, а старика скорее уморят, чем вылечат, если же не захотят уморить, то вместо лекарства дадут порошок скобленного мела или бутылку кипяченой воды: «какая от этого польза»? Людей, рассуждающих так, — прибавляет сотрудник, — пожалуй, не меньше трети всего населения, а человека, который бы не был у лекаря шептуна, из крестьян едва ли найдешь».

Кое-где, главным образом в глухих и отдаленных от всяких центров углах и до сих пор держится, правда неясное убеждение, что врачи в больницах морят чуть ли не нарочно и попасть туда в некоторых случаях — дело опасное.

Нисколько не думая, чтобы этот нелепый предрассудок имел широкое распространение, мы, тем не менее, не думаем и того, что он был очень редким исключением[44].

Последние холерные беспорядки в Астрахани, Хвалынске и др. городах и местностях Поволжья показывают, насколько легко верит народ басням, что врачи в больницах травят больных, кладут их в гроба живыми и т. п. Достойно замечания то, что толпа, производившая эти беспорядки и верившая этим нелепым россказням, состояла, главным образом, из пришлых людей, почти исключительно, земских губерний, где, казалось бы, они могли научиться доверию и к врачам, и к больницам и что среди этой толпы не нашлось или было очень мало представителей противоположных взглядов. Если этот факт и не говорит за то, чтобы и в обычное время толпа была настроена по отношению к больницам также нелепо скептически, то он не свидетельствует н о крепости, и солидности веры в больницы и врачей: убежденный в чем-либо человек, хотя бы и мужик, даже в минуты паники и возбуждения толпы, не так-то легко даст себя сбить с толку и поверит уверениям в противном[45].

Несомненно, что в некоторых случаях это неясное представление о больницах, как об учреждениях, где «всякие дела делаются», и о врачах, как людях, которых не мешает в иных случаях и остерегаться, в глазах мужика иногда достигает полной определенности и убедительной ясности. И теперь еще, хотя и редко, — пишет нам сотрудник из Жиздринского у. (Калужск. г.), — приходится слышать, что лечиться у докторов и ложиться в больницы не следует, потому что лекарства их составляются из человеческого жира и, для добывания его, попавших в больницу доктора нарочно морят. Иногда являются чуть ли даже не свидетели, представляющие неопровержимые и совершенно убедительные доказательства этого.

«— Что же вы не отправили мать к больницу-то? — спрашивают в одном случае дочь умершей больной.

«— Да разве ж такую-то, как мать, можно в больницу отправлять? Ведь это на верную смерть».

— Почему же это на верную смерть?

— А потому, что она, мать-то, покойница, была женщина сырая да жирнящая. ведь они, дохтура-то, сморили бы её ради жира».

«— Как ради жира? Зачем?»

«—А затем, что ведь мази-то свои они из человечьего жира делают: вот, как попадется им жирный кто, они его и уморят, а там жир из него на помады вытопят».

«— Пожалуй, по вашему, все ихние порошки и ка или тоже из жиров понаделаны?»

«— Конечно же, из жиров. Порошки они из человечьих костей толкут и перетирают, а ка или из крови наводят, да из желчи. Уж это нам доподлинно известно. А што они вам того не говорять, так, вестимо, господ опасаются».

«— А вам они это говорят?»

«— Знамо дело, и нам не говорят, только думают, что мы темный народ, ничего не смекнем и не опасаются с нами. Вот, наш сусед пошел как-то в город, к дохтору, от поясницы полечиться, глядь, а у того в комнате-то шкелет человечий стоит. Дядя Митяй, бает, не запомню, как из той горницы выскочил. Ну, коли б не толкли на порошки эти самые кости, пошто ж бы шкелету-то стоять? А то, вот, насчет это крови и желчи вам сумнительно, так вот, тоже, нашей свахи-дочери свекровь пошла в город, да и схвати ее там чтой-то за сердце. Вот и пошла это она в такой гамазей, где снадобья всякия продаются. А она фабрая. Бывало, скажет: «ми, хошь помету безвяньего помешай, лишь бы полегчало от него». Ну, вот, пришла она в гамазей, да и просит, это, пособить ей от боли-то. Ну, лекарство это мешают ей в склянке, а. она — бедовищая баба — по сторонам-то озирается, и видит, стоят на оконцах пузырища: один с синим чем-то, другой с желтым, а третий с красным, сейчас видно, с кровищей. А Степанида-то, это нашей свахи дочери свекровь, и говорит: —«а што, господин, у вас в пузырище стоить, вон, там-то, не из синя-моря вода? А он ей говорит:—«да, да, бабушка, угадала;. А она, шустрая такая, всё не унимается:—«а это, говорит, желтая— не желчь человеческая?» — «Во, во, она самая, — это ей лекарь-то говорить». — «Ну, а та-то, красная, наверняка — кровища человеческая?»— «Ай-да угадчица, всё знает»— это ей лекарь-то бает,—и даже денег не взял за своё снадобье: «ты, грит, бабушка, все наши лекарства знаешь, пожалуй, ими сама лечить начнешь, у нас покупателев отводить, лучше задобрить тебя даровщинкой». Ну, вот, и скажите теперя, что люди глупства болтают. Ведь Степанида-то два раза в год говеет, значить, врать не станет, да и дядя Митяй про шкелет в Великую Пятницу баял: тоже не такой день, штоб пустое брехать».

В заключение сотрудница[46] говорит: «сельцо Хмелево, к которому относится этот рассказ, очень глухое, далеко от города, земской больницы и своего прихода, господа там никогда не жили, общий же уровень развития жителей очень низок».