Что мы видели в клинике Басова? Изумительную технику, такую, какой, пожалуй, теперь не увидеть, и… пиемию, септицемию, рожу и дифтерит ран – одну из разновидностей госпитального «Антонова огня»… Басов оперировал обычно в фирменном вицмундире, конечно, наиболее старом, едва засучив рукава и несколько завешиваясь небольшим фартучком, чтобы не забрызгать манишки. Ему помогали два ассистента и два фельдшера, только что окончившие обход и перевязки, оставаясь в засаленных пиджаках. Один из фельдшеров, стоя на коленях с подносом в руках, подавал инструменты, другой – лигатуры из красного шелка, которые он вынимал из-за отворота своего пропитанного чем угодно пиджака; иглы с тем же красным шелком красовались тут же на столике, воткнутые в сальную свечку, которая служила для смазывания, чтобы иглы и шелк легче скользили через ткани.
Из операций мы видели пункции с впрыскиванием йода, пластические операции на лице, которые Басов производил мастерски, удаление феноменальных по своей величине опухолей челюстей, шеи, слюнных желез, ампутации и много боковых камнесечений, производившихся Басовым по часам в полторы минуты. Жгута Эсмарха и в помине не было, а хлороформом больных баловали не всегда, и раздирающие душу крики нередко стояли в аудитории. Мы дивились технике нашего учителя, но, увы, результатов ее видели немного – глубокие нагноения, пиемия и септицемия губили их немилосердно.
Вижу, как теперь, на обходах палат эти зияющие раны "in statu
detersionis", покрытые серым налетом, из которых торчит пучок красных
лигатур, ежедневно подергиваемых ординатором, чтобы убедиться, не "отходят
ли" они, вижу эти блюдечки с сомнительным "деревянным" маслом, в котором
смачиваются кружки корпии и турунды, эти подносики с разложенными на них
компрессиками и лонгетами из "старого" белья, эти цинковые клистирные
трубки, из которых сильной струей настоя ромашки,,прошпринцовывают" раны
и затеки; вижу испуганные лица больных с горящими от "травматической"
лихорадки глазами, с ужасом смотрящих на ординатора, вошедшего на обход;
вижу, как ординатор, точно какой-то мучитель, подходит к больному с зондом
и "онкотомом" в руках; слышу эти раздирающие душу крики, когда, заметив
затек, он начинает обследовать зондом "направление хода" и тут же между
грязными простынями делает разрез и радуется, что течет "pus bonum et
laudabile". Кончили перевязку на одной кровати, переходят к другой, и здесь
то же: зонд, крики, гной, зловоние...
А в бедной Ново-Екатерининской больнице, в госпитальной клинике
Новацкого? Там почти не оперировали, вскрывали затеки и гнойники,
ампутировали, не делали литотрипсии, вероятно, потому, что не стоило: все
равно от пиемии и септицемии не спасти. Там воздух в палатах был такой, что
свежему человеку дурно делалось. Там было настоящее царство смерти, только и
видишь, бывало, как выносят покойников.
Вопросы. Чем, по мнению автора, объяснялась высокая летальность после операций В.Басова?
Н.И.ПИРОГОВ (1810-1881)
Я убежден из опыта, что к достижению благих результатов в военно-полевых госпиталях необходима не столько научная хирургия и врачебное искусство, сколько дельная и хорошо учрежденная администрация.
К чему служат все искусные операции, все способы лечения, если раненые и больные будут поставлены администрацией в такие условия, которые вредны и для здоровых. А это случается зачастую и в военное время. От администрации, а не от медицины зависит и то, чтобы всем раненым без изъятия и как можно скорее была подана первая помощь, не терпящая отлагательства. И эта главная цель обыкновенно не достигается. Представьте себе тысячи раненых, которые по целым дням переносятся на перевязочные пункты в сопровождении множества здоровых; бездельники и трусы под предлогом сострадания и братской любви всегда готовы на такую помощь, и как не помочь и не утешить раненого товарища! И вот перевязочный пункт быстро переполняется сносимыми ранеными; весь пол, если этот пункт находится в закрытом пространстве (как, например, это было в Николаевских казармах и в дворянском собрании в Севастополе), заваливается ими, их складывают с носилок как ни попало; скоро наполняется ими и вся окружность, так, что и доступ к перевязочному пункту делается труден; в толкотне и хаотическом беспорядке слышатся только вопли, стоны и последний хрип умирающих; а тут между ранеными блуждают из стороны в сторону здоровые товарищи, друзья и просто любопытные. Между тем, стемнело; плачевная сцена осветилась факелами, фонарями и свечами, врачи и фельдшера перебегают от одного раненого к другому, не зная, кому прежде помочь; всякий с воплем и криком кличет к себе. Так бывало часто в Севастополе на перевязочных пунктах после ночных вылазок и различных бомбардировок. Если врач в этих случаях не предположит себе главной целью, прежде всего, действовать административно, а потом уже врачебно, то он совсем растеряется, и ни голова его, ни рука не окажет помощи. Часто я видел, как врачи бросались помочь тем, которые более других вопили и кричали, видел, как они исследовали долее, чем нужно, больного, который их интересовал в научном отношении, видел также, как многие из них спешили делать операции, а между тем, как они оперировали нескольких, все остальные оставались без помощи, и беспорядок увеличивался все более и более. Вред от недостатка распорядительности на перевязочных пунктах очевиден... Врачи от беспорядка на перевязочных пунктах истощают уже в самом начале свои силы, так, что им невозможно делается помочь последним раненым, а эти-то раненые, позже других принесенные с поля битвы, и нуждаются всех более в пособии. Без распорядительности и правильной администрации нет пользы и от большого числа врачей, а если их к тому еще мало, то большая часть раненых остается вовсе без помощи.
Вопросы. Какова, по мнению Н.И.Пирогова, роль администрации в госпиталях?
