Цит. по Мору а А. Литературные портреты/Пер, с франц.— М., 1970, с. 190. 1 страница

 

цензурный запрет на 6 стихотворений из «Цветов зла» снят только в 1949 г. То же самоё происходило и в других странах [131]. Уже сама постановка проблем пола в этих условиях требовала большого личного мужества.

Первыми людьми, начавшими систематическое изучение половой жизни, были врачи, и начали они, естественно, не с ее нормальных, а с патологических форм. И числе родоначальников сексологии обычно упоминаются профессор психиатрии Венского университета Рихард фон Крафт-Эбинг (1840—1902), швейцарский невропатолог, психиатр и энтомолог Август Форель (1848— 1931), немецкие психиатры Альберт Молль (1862— 1939) и Магнус Хиршфельд (1868—1935), австрийский психиатр, родоначальник психоанализа Зигмунд Фрейд (1856—1939), немецкий дерматолог и венеролог Иван Блох (1872—1922) и английский публицист, издатель и врач Генри Хэвлок Эллис (1859—1939) [207, 345]. Это были во всех отношениях разные люди. Монархист, консерватор Молль имел идеологически мало общего с социал-демократом Хиршфельдом или с пацифистом и рационалистом Форелем. Разными были и их теоретические позиции, но всем им нередко приходилось трудно. Крафт-Эбинг, маститый немецкий психиатр, автор первого систематического руководства «Сексуальная психопатия» («Psychopathia sexualis», 1886), наиболее деликатные места в своей книге написал по-латыни, чтобы сделать их недоступными широкому читателю. Тем не менее, в 1891 г. рецензент ведущего английского медицинского журнала обвинял его в смаковании «грязных деталей», выражая надежду, что сама бумага, на которой напечатана эта ужасная книга, будет использована для столь же низменных нужд. Поднимался даже вопрос о лишении Крафт-Эбинга полученного им звания почетного члена Британской медико-психологической ассоциации. Блох большую часть своих сексологических работ публиковал под псевдонимом. Труды Эллиса английская цензура запрещала как «непристойные», а сам он подвергался судебным преследованиям, причем ни один авторитетный ученый или медик не осмелился в то время публично выступить в защиту его основного труда, ныне признанного классическим. Основанный Магнусом Хиршфельдом Сексологический институт был разгромлен немецкими фашистами. Итальянский врач и антрополог Паоло Мантегацца из-за своей книги «Половые отношения человечества» едва не лишился профессорской кафедры и места в сенате. Подобные факты не раз случались и позже, делая историю сексологии весьма похожей на мартиролог.

Даже вполне «благополучным» исследователям, оставившим заметный след в науке, долгие годы приходилось жить и работать в атмосфере враждебности и подозрительности, особенно в том, что касалось их собственной сексуальности. Повышенный интерес к ней проявляют и их современные биографы. Старая богословская идея о греховности половой жизни превратилась в массовом сознании в прочное убеждение, что у всякого, кого интересует «секс», у самого что-то по этой части не в порядке. Вообще говоря, заинтересованность ученого в том или ином предмете нередко стимулируется какими-то его личными жизненными проблемами. Однако так бывает далеко не всегда, да и сами эти проблемы могут быть разными. Никто не думает, что физиологией питания занимаются обязательно обжоры (а может быть, язвенники?), языкознанием — косноязычные, а криминологией — потенциальные преступники. К тому же сексуальность — предмет общеинтересный, а проблема «нормы» здесь особенно сложна. Одному собственная сексуальность кажется «чрезмерной», другому — «недостаточной».

Наличие каких-то личных проблем, если только они осознаны, в принципе не исключает возможности их объективного исследования. Иначе пришлось бы признать, что самые важные вопросы изучать вообще некому. Женщины не могут судить о женской психологии потому, что они пристрастны, а мужчины — потому, что они некомпетентны. Рабочий не может изучать положение рабочего класса из-за субъективной заинтересованности и недостатка образования, а интеллигент — в силу своей «посторонности». Тут образуется порочный круг. Если человек может исследовать только то, к чему он лично причастен, то объективное знание принципиально невозможно: европеец не может понять африканца, здоровый — психически больного. Если личный опыт для познания вреден, то для изучения человеческих проблем придется приглашать марсиан. Однако в том-то и состоит значение науки, что она вырабатывает объективные (хотя и относительные) критерии, позволяющие оценивать степень доказательности различных взглядов и теорий независимо от того, какими личными чувствами и пристрастиями вдохновлялся сформулировавший их ученый. Это в полной мере относится и к сексологии.

Эмансипация сексологических знаний от религиозно-моральных догматов могла начаться только в сфере биологии не только потому, что пол — универсальное биологическое явление, но и потому, что биология была ведущей отраслью естествознания второй половины XIX века, а эволюционная теория Дарвина служила методологическим образцом для других наук. Нетрудна понять и то, почему изучение проблем пола началось не с нормы, а с патологии. «Нормальная» половая жизнь еще казалась ученым сравнительно простой, однозначной, не требующей особых объяснений. Другое дело — «половые извращения», к числу которых в XIX веке относили все морально осуждаемые формы сексуального поведения и вообще всякий секс, не связанный с продолжением рода, которое казалось единственной «естественной» функцией пола.

В развитии теоретической сексологии XIX — начала XX века отчетливо проступают две тенденции [206]: 1) постепенное ослабление жесткого биологического детерминизма в пользу более тонких и сложных психологических теорий и 2) усложнение и обогащение самого понятия нормы на основе включения в нее широкого спектра вариаций.

Критикуя наивность биологических теорий пола XIX века, нужно помнить не только об ограниченности самого принципа биологического редукционизма, стремившегося свести сложные социальные и психические явления к элементарным биологическим законам, но и о том, что биология, к которой апеллировали ученые этого периода, была еще весьма неразвита. Недостаток достоверных эмпирических фактов (даже половые гормоны еще не были открыты) неизбежно восполнялся умозрительными общими построениями, а их отправной точкой большей частью служили нормы обыденного сознания и буржуазной морали.

Эволюционизм XIX века видел в прошлом только подготовку настоящего и невольно идеализировал это настоящее. Это касается даже классиков науки: например, Чарльз Дарвин в книге «Происхождение человека и половой отбор» (1871) провозгласил эволюцию половой морали от «распущенности дикаря» к высоконравственной моногамии викторианской Англии следствием естественного апологического закона. Столь же непреложными представляются Дарвину психологические различия между юлами: агрессивного напористого мужчину дополняет пассивная нежная женщина. По меткому выражению американского исследователя Арно Карлена [218], в [IX веке наука заменила религию в качестве обоснования традиционных нравов.

Если раньше установка на половое воздержание и умеренность подкреплялась религиозно-этическими доводами о греховности и низменности «плотской жизни», то теперь на первый план выходят псевдобиологические аргументы — растрата «половой энергии» истощает жизненные силы организма, которые следовало употребить на что-то полезное. Большинство биологов XIX века, подобно христианским богословам, видели единственный смысл и оправдание половой жизни в продолжении рода. Все формы сексуальности, преследующие иные цели и не связанные с деторождением, в свете этой установки выглядят не только безнравственными, но и «противоестественными» (этот термин пришел в биологию непосредственно из богословия). Разумеется, противопоставление «естественного» и «противоестественного» никогда не имело и не имеет ясных критериев [345]. Что значит «вести себя естественно»? Следовать примеру природы? Предписание слишком неопределенно, так как природа дает разные примеры, да и сам человек существенно изменяет ее, создает «вторую природу». Подражать животным? Тогда история культуры оказывается сплошным регрессом; кроме того, разные виды животных ведут себя по-разному. Руководствоваться «самоочевидным» предназначением органов тела, употребляя их только так и не иначе (глаза — чтобы видеть, желудок — чтобы переваривать пищу и т. д.)? Но многие органы тела полифункциональны, к тому же все они взаимосвязаны. Это в полной мере относится и к половой системе. Апелляция к «естественности» лишь прикрывает незнание предмета и идеологический консерватизм.

Какой бы консервативной ни была биолого-медицинская теория, она обязательно задает вопрос: почему? Для богословия сексуальные аномалии были просто грехом, за который виновные должны отвечать перед богом и людьми. Для науки они представляют проблему — почему возникают такие непонятные явления, как половое влечение к людям собственного пола (гомосексуализм), потребность переодеваться в одежду другого пола (трансвестизм), причинять страдания сексуальному партнеру (садизм) или испытывать их самому (мазохизм), бесполезная растрата драгоценного семени (онанизм) и многие другие столь же странные вещи? Что это — преступление, за которое нужно наказывать, или болезнь, которую нужно лечить? А если лечить, то чем и как? Ответить на эти вопросы было не так-то просто.

Молодая наука психиатрия (название ее появилось лишь в начале XIX века) сначала видела мир черно-белым: человеческая душа либо здорова, либо больна, существует либо норма, либо патология. Однако уже в начале XIX века врачи заметили, что наряду с «безумными» людьми существуют и такие, которые нормальны во всем, кроме одной какой-то частности. В 1835 г. английский врач и этнограф Джеймс Причард ввел понятие «морального помешательства (moral insanity)», «морбидной перверсии» — болезненного извращения некоторых чувств и влечений, но без потери разума. Это понятие как нельзя лучше подходило для описания де-виантных (отклоняющихся от нормы) форм сексуального поведения, затрагивающих отдельные компоненты полового влечения (выбор необычного объекта, ситуации или способа удовлетворения).

В XIX веке психиатры детально описывают симптоматику разнообразных «половых извращений» (перверсий). Термин «извращение» подчеркивал органический характер таких нарушений, то, что они не имеют якобы ничего общего с нормальной, здоровой сексуальностью. Особенно много сделал в этом плане Крафт-Эбинг, книга которого «Сексуальная психопатия» содержит огромный клинический материал. Однако в интерпретации данных единообразия никогда не было. Характерна в этом смысле продолжавшаяся несколько лет дискуссия между Крафт-Эбингом и знаменитым французским психологом Альфредом Бине о природе фетишизма. Крафт-Эбинг, стоя на позициях биологического детерминизма, придавал решающее значение конституциональным факторам. Напротив, Бине подчеркивал роль ассоциативных связей: во время случайной эякуляции рядом с подростком оказывается женщина с надушенным сиренью платком, и в результате закрепления этой ассоциации запах сирени отныне вызывает у него половое возбуждение даже в отсутствие женщины. Однако почему случайная психологическая ассоциация у одного человека закрепляется, а у другого — нет? Видимо, считали Крафт-Эбинг и Молль, дело в индивидуальном предрасположении. Какова же природа этого предрасположения — является ли оно врожденным или обусловлено прошлым опытом человека, условиями его воспитания, ранними травмирующими переживаниями и т. п.? Особенно острые споры развертывались по поводу однополой любви, «содомского греха» по библейской терминологии. Сегодня эти споры кажутся спекулятивными, иногда даже странными. Однако в них ставились и уточнялись многие вопросы, не утратившие актуальности и сейчас. Молля наряду с Фрейдом считают одним из родоначальников изучения детской сексуальности; его идея о существовании особой стадии «подростковой интерсексуальности» по сей день импонирует некоторым исследователям. Хиршфельд, подробно описавший трансвестизм, который он считал следствием нарушения нормального соотношения в организме мужских и женских гормонов, также внес большой вклад в изучение гомосексуализма. В 1908 г. он основал первый в мире сексологический журнал, а в 1918 г.— первый Институт сексологии, научный, лечебно-консультационный и просветительный центр, просуществовавший вплоть до прихода к власти в Германии нацистов. Важнейшей заслугой Хиршфельда было то, что он положил начало массовым сексологическим опросам анкетного типа. В 1903 г. он разослал анонимный вопросник, касающийся половой жизни 3 тыс. студентов (было получено 1756 ответов); в 1904 г. подобные письма были направлены 5721 берлинскому рабочему. Несмотря на несовершенство методики Хиршфельда, его данные и сегодня используются в целях сравнения.

Развитие клинической сексологии получило в начале XX века дополнительный стимул со стороны гуманитарных наук, прежде всего этнографии и истории. Уже древнейшие путешественники и географы, описывая быт и нравы чужих народов, уделяли какое-то внимание их половой жизни. Многочисленные факты такого рода содержат и этнографические описания XVIII — начала XIX века, но они были несистематичными, напоминая зачастую сборники анекдотов. Неспособные отрешиться от норм своей собственной половой морали европейские авторы, говоря словами Ф. Энгельса, часто рассматривали нравы неевропейских народов — первобытные условия «через очки дома терпимости» [2 с. 41]. Когда одного английского миссионера спросили об обычаях и нравах туземцев, он уверенно ответил: «Обычаев никаких, нравы скотские». Возникновение в XIX веке этнографии и антропологии должно было изменить положение вещей. Разумеется, пока европейская культура не научилась критически анализировать свою собственную половую мораль, не могло быть и речи об объективном изучении «чужой» сексуальности. Большинство этнографов и антропологов конца XIX — начала XX века предпочитали не касаться этих «скользких» вопросов, да и публиковать такие материалы было трудно. Тем не менее делаются первые попытки обобщения историко-этнографических данных, например «Эволюция брака и семьи» французского этнографа Шарля Летурно (1888), «История человеческого брака» финского этнографа и социолога Эдварда Вестермарка (1891) и др. Сведения о сексуальном символизме и поведении приводились также в работах по истории религии и в связи с изучением древних обрядов инициации, тайных обществ и мужских союзов. Классическая филология не могла обойти молчанием проблему античной педерастии и т. д.

Первую попытку соотнести клинические и культурологические данные о человеческой сексуальности предпринял уже Иван Блох, который понимал, что биологический подход к сексуальности необходимо дополнить культурно-историческим. В своих многочисленных книгах и статьях он как раз и пытался реализовать такой синтез.

Хотя с точки зрения современной науки работы Блоха поверхностны и недостоверны, они вводили в широкий оборот неизвестные его современникам факты, заставляя ученых искать им объяснение. Комплексный подход, но с явным креном в сторону биологии характерен и для крупнейшего популяризатора сексологии начала XX века Огюста Фореля, книга которого «Половой вопрос» (1905) имела самое широкое распространение вплоть до середины 20-х годов.

Переориентация сексологической теории с биологии на психологию наиболее отчетливо выражена в работах Хэвлока Эллиса, которого Г. С. Васильченко [62] считает самым ярким и талантливым представителем энциклопедического направления в сексологии. Семитомный труд Эллиса «Исследования по психологии пола» («Studies in the Psychology of Sex», 1897—1928) содержит все, что было известно в то время по психологии сексуальности. Главный пафос Эллиса — в гуманистическом стремлении понять многообразие форм человеческой сексуальности, вместо того чтобы безоговорочно осуждать все то, что не отвечает нормам современной культуры или нашим собственным склонностям. Эллис способствовал пониманию пластичности человеческой сексуальности. Больше, чем кто-либо другой, он содействовал преодолению ложных представлений и страхов относительно мастурбации, активно боролся за изменение консервативно-патриархальных установок по отношению к женщинам. На него во многом опирался известный голландский гинеколог Теодор Хендрик Ван де Велде (1873—1937) в своей книге «Идеальный брак» (1926), которая была самой популярной книгой по практической сексологии с середины 20-х до начала 60-х годов (в 1967 г. вышло 77-е издание); в этой книге женщина едва ли не впервые выступает не как простой объект сексуальной активности мужчины, а как его равноправный партнер, интересы которого должны строго соблюдаться.

 

ВЛЕЧЕНИЯ И КОМПЛЕКСЫ

 

Самой влиятельной сексологической теорией первой половины XX века был, безусловно, психоанализ Зигмунда Фрейда. Психоанализ как философская и психологическая теория и как метод лечения неврозов, безусловно, значительно шире сексологической проблематики. Я не буду обсуждать здесь этих вопросов, отослав читателя к специальной литературе [51]. К сожалению, систематического изложения и критики фрейдовской теории сексуальности в свете современных научных данных на русском языке нет. В отличие от большинства своих предшественников, 3. Фрейд рассматривает сексуальность не как частный, локальный, аспект человеческой жизни, а как ее основу и стержень. Половое влечение, «либидо» составляет, по 3. Фрейду, источник всей психической энергии индивида, а всякое эмоциональное удовлетворение он называет сексуальным. Ядро того, что мы называем любовью,— писал 3. Фрейд,— половая любовь, целью которой является сексуальная близость. Это влечение лежит и в основе таких «несексуальных» чувств, как любовь к самому себе, родительская и сыновняя любовь, дружба, любовь к человечеству в целом и даже привязанность к конкретным предметам и абстрактным идеям. Все они, по 3. Фрейду, «суть проявления одних и тех же инстинктивных импульсов. В отношениях между полами они пробивают себе путь к сексуальному союзу, а в других случаях отвлекаются от этой цели или не могут достичь ее. Тем не менее, первоначальную либидинозную природу этих чувств всегда можно распознать по жажде близости и самопожертвования» [174]. Такая расширительная трактовка либидо навлекла на Фрейда небезосновательные обвинения в пансексуализме. Однако это не был вульгарный, механический редукционизм. Тезис, что «сексуальные импульсы» включают все эмоциональные и дружественные влечения, к которым в просторечии применяется слово «любовь», неразрывно связан у 3. Фрейда с тем особым значением, которое он вкладывает в понятие «сексуальность»: «В первую очередь сексуальность отделяется от своей слишком тесной связи с гениталиями и рассматривается как более общая телесная функция, имеющая своей целью удовольствие и только опосредованно служащая целям воспроизводства» [175].

Иначе говоря, сексуальные переживания отнюдь не сводятся к генитальным. Опираясь на данные клиники, 3. Фрейд утверждает, что у человека имеется не одна, а несколько эрогенных зон, раздражение которых вызывает эротические ощущения, причем значение этих зон с возрастом меняется. В соответствии с этим 3. Фрейд выделяет несколько фаз психосексуального развития [176]. Первая фаза, оральная, охватывает первый год жизни, когда основным органом удовольствия является для младенца рот (сосание, затем кусание). Вторая, анальная, фаза (от 1 до 3 лет) характеризуется повышенным интересом ребенка к дефекации; контролируя этот процесс, ребенок получает чувственное удовольствие и одновременно вырабатывает навыки самоконтроля. Третья, фаллическая, фаза (от 3 до 5 лет) означает усиление интереса к гениталиям, что выражается, в частности, в мастурбации. Главным символом этого возраста является половой.член, фаллос (отсюда название фазы), а основной психологической задачей — адекватная половая идентификация. Мальчик должен преодолеть бессознательное влечение к матери (эдипов комплекс) и идентифицироваться с отцом, а девочка — преодолеть влечение к отцу (комплекс Электры) и чувство зависти к мальчикам из-за отсутствия у нее полового члена и идентифицироваться с матерью. Четвертая, латентная, фаза, продолжающаяся до начала полового созревания, характеризуется временным ослаблением сексуальных реакций и интересов; либидо как бы дремлет, уступая место формированию сознательного «Я» и предметных интересов ребенка. С половым созреванием начинается генитальная фаза развития, когда либидо ищет и находит удовлетворение на путях половой близости. Если этому что-то мешает, то происходит как бы возврат, регресс к пройденным фазам. В психологической регрессии или «фиксации» на пройденных этапах Фрейд видел ключ к пониманию девиантных форм сексуальности. Отнюдь не отрицая возможных конституциональных и нейрохимических факторов, предрасполагающих индивида к той или иной девиации, 3. Фрейд считал, что, пока эти факторы не открыты, а возможно и после этого, главным и единственным средством лечения сексуальных отклонений может быть психоанализ, т. е. выяснение психической травмы, задержавшей или исказившей нормальное психосексуальное развитие индивида, и преодоление психологических последствий этой травмы путем осознания ее причин.

Предложенный 3. Фрейдом подход к сексуальности, снимая жесткий биологический детерминизм, концентрировал внимание на особенностях индивидуального развития. 3. Фрейд анализирует тончайшие нюансы психосексуальной мотивации, соотношение «чувственного» и «нежного» влечения, эротических и неэротических привязанностей. Не ограничиваясь изучением психики отдельно взятого человека, он стремится выявить связь индивидуального сексуального поведения с культурными нормами, вскрыть филогенетические корни сексуального символизма, истоки и сущность важнейших сексуальных табу и запретов, например запрещения инцеста (кровосмешения) или охраны девственности. 3. Фрейд подчеркивает, что некоторые типичные формы сексопатологии, например, психическая импотенция, имеют в действительности социальные причины. Свою сексологическую теорию он иллюстрирует не только данными клиники, но и материалами истории, этнографии, изучения биографий и творчества великих людей (Микеланджело, Леонардо да Винчи, Гете и др.).

Влияние 3. Фрейда на развитие сексологии во всех ее аспектах было исключительно велико. Прежде всего, Фрейд, как никто другой, подчеркнул роль и значение сексуальности в человеческой жизни. Если викторианская эпоха считала секс скорее удовольствием, развлечением, без которого можно и обойтись, то теперь осознается его необходимость не только с точки зрения продолжения рода, но и для нормального функционирования личности. Весьма ценными были указание на органическую связь сексуальных и несексуальных переживаний и возможность перехода одного в другое. Это значит, что сексуальность не может быть понята вне целостной личности, а личность — без учета ее сексуальных переживаний. Взаимодействие природного и социального в развитии сексуальности понимается теперь не механически, а на основе преломления того и другого в индивидуальной биографии, побуждая психотерапевта искать истоки психосексуальных аномалий и трудностей в прошлом опыте личности. Весьма плодотворной оказалась мысль 3. Фрейда о значении ранних детских переживаний и, в частности, отношений с родителями как эмоционального фона и даже непосредственной причины формирования определенного типа сексуального поведения. Анализ неосознаваемых переживаний — сексуальных символов, защитных механизмов, эротических фантазий и сновидений — был не только важен в клиническом отношении, но и стимулировал сравнительно-историческое изучение этих явлении на материалах истории религии и культуры. Половые извращения, казавшиеся преступлением или следствием физической дегенерации, предстали теперь как гипертрофия или фиксация отдельных сторон и компонентов нормального психосексуального развития, элементы которых каждый может при желании обнаружить в своей собственной психике.

Это открытие вызвало настоящий культурный шок. Как писал в своей книге «Необходима осторожность» Герберт Уэллс, «в течение столетий Homo Тьюлеру (сатирический образ буржуа.— И. К.) удавалось делать вид, будто его тайные влечения и наиболее непривлекательные действия фактически не имеют места, будто дурные поступки его ближних представляют собой «отклонения от нормы» и срывы, к которым сам он не имеет отношения — «Ах, какой ужас!» — или же которые вызваны совершенно исключительными обстоятельствами, вроде дьявольского наваждения.

Только после появления психоанализа на дневной и, пожалуй, даже слишком резкий свет был позорно извлечен в качестве его «подсознательного» тот сложный клубок влечений и грез, существование которого он до сих пор отрицал и таил. «Что это такое? Вы меня просто удивляете»,— произнес психоаналитик, словно фокусник, вытаскивающий кролика из шевелюры почтенного зрителя. «У каждого из нас есть подсознательное»,— объявил он. «Решительно у каждого. Да! Но...»

Мы стали вспоминать такие вещи, о которых привыкли не думать. Это было очень неприятно» '.

Концепция 3. Фрейда вызвала сначала скандал, ее называли клеветой на человечество. Когда в 1910 г. на международном конгрессе психиатров в Гамбурге кто-то предложил обсудить теорию 3. Фрейда, председатель заявил: «Это предмет не для научного конгресса, а для полиции». Постепенно картина менялась. Фрейдизм, хотя и с существенными модификациями, нашел поддержку у многих влиятельных представителей научной и особенно у художественной интеллигенции. Психоанализ оказался методом лечения или, во всяком случае, объяснения и облегчения некоторых психосексуальных расстройств. Даже враждебные Фрейду клиницисты стали находить у него множество ценных частных наблюдений. С середины 20-х годов фрейдизм стал практически господствующей ориентацией в западноевропейской и американской сексологии.

Однако влияние Фрейда на развитие сексологии было противоречиво. Оценивая его труды в свете современных научных данных, поражаешься тому, как точно он сумел почувствовать и локализовать основные проблемы сексологии, и вместе с тем тому, как ошибочны, оказались многие предложенные им содержательные решения. Не вдаваясь в детали и спорные вопросы, укажу основные линии, в которых современная теоретическая сексология особенно резко расходится с 3. Фрейдом.

Прежде всего, резкой критике подвергается его пан-сексуализм. Как справедливо указывал известный американский психиатр Роберт Столлер [331], понятие «половой» у 3. Фрейда весьма многозначно. Оно обозначает и биологические свойства, дифференцирующие организмы на мужские и женские, и либидо как инстинкт продолжения жизни, и чувственные переживания, связанные с получением удовольствия, и репродуктивное поведение, направленное на продолжение рода, и интенсивные эротические ощущения в разных частях тела, сопровождаемые фантазиями. Своей расширительной трактовкой либидо 3. Фрейд стремился подчеркнуть единство эмоционального мира личности. Если понимать либидо в широком смысле как источник всей эмоциональной жизни индивида, то утверждение о либидинозном характере всех человеческих привязанностей — простая тавтология. Если вкладывать в это слово более узкий смысл, связывающий либидо с чувственно-эротическими, генитальными переживаниями, то свести к нему все богатство человеческих отношений явно не удастся. 3. Фрейд был прав, доказывая, что либидо часто выступает в превращенных, 1 У элл с Г. Необходима осторожность/Пер, с англ.— М., 1951, с. 131.

неэротических по своему явному содержанию и мотивам, формах. Однако, как мы увидим дальше, существует и обратный процесс, когда явно сексуальное по внешним признакам поведение, например демонстрация гениталий или половой акт, в действительности выполняет несексуальные функции, психологические или социальные.

Второй главный недостаток теории 3. Фрейда — психогидравлическая модель сексуальности. Хотя 3. Фрейд признает влияние на личность культуры и воспитания, в центре его построений остаются внутри-личностные процессы. Индивид обладает, по Фрейду, определенным фиксированным количеством психической энергии, которую общество помогает ему так или иначе «канализировать» и реализовать. Поскольку количество этой энергии ограничено, индивид должен выбирать между сексуальной активностью и какими-то другими видами деятельности, в которых заинтересовано общество. Отсюда следует неустранимый конфликт между сексом и культурой. Подавление сексуальности порождает неврозы, а ее свобода — упадок культуры. Репрессивная половая мораль, по 3. Фрейду, это цена, которую человечество платит за развитие цивилизации. В свете современных данных эта антитеза представляется ложной. Во-первых, люди обладают разными энергетическими ресурсами, и при нормальном физиологическом режиме половая активность не только не мешает другим видам деятельности, но даже повышает ее общий тонус. Во-вторых, культура не просто указывает каналы, по которым должна изливаться сексуальная энергия, но и формирует конкретный сценарий сексуального поведения индивида, характерные для него психосексуальные установки и ориентации. Речь идет, таким образом, не об универсальном конфликте биологической «сексуальности» и «культуры», а о конкретных противоречиях между относительно стабильными нормами морали и более изменчивым и вариабельным индивидуальным поведением.

Викторианская ограниченность лежит и в основе фрейдовской концепции женской сексуальности. Истинный- сын своего времени и класса, 3. Фрейд не сомневался в том, что все эмпирически наблюдаемые половые различия, включая мужскую гегемонию,— следствие универсального биологического закона. Современная наука считает спор о том, какой пол является высшим, таким же бессмысленным, как спор о высших и низших расах. Не выдержали эмпирической проверки и многие частные сексологические положения 3. Фрейда, касающиеся женщин: об универсальной «зависти к половому члену», пониженной сексуальности женщин и т. д.

Коренным образом пересмотрена ныне и фрейдовская теория детской сексуальности. Разграничение биологических и психологических аспектов бисексуальности выявило несколько качественно различных критических периодов половой дифференцировки, не совпадающих с теми, которые постулировал Фрейд. Содержание выделенных им фаз сегодня также трактуется иначе. Идея универсальности эдипова комплекса была уже в 20-х годах поставлена под сомнение Б. Малиновским [242], а затем и вовсе отброшена этнографами. Не выдержала эмпирической проверки и фрейдовская теория идентификации. Не отрицая значения для мальчика идентификации с каким-то мужским образом, психологи указывают, что таким мужчиной совсем не обязательно бывает отец. Вообще зависимость психосексуальной идентификации ребенка от его взаимоотношений с родителями гораздо сложнее и многозначнее, чем предполагает модель эдипова комплекса. Опровергнуто мнение 3. Фрейда о том, что психологические различия между мальчиками и девочками появляются лишь в 5—6 лет, не подтверждается существование «латентного периода» и т. д.