Как в модерне появился субъект, который стал его основой? Знаете, что такое современное общество, современный мир, современное? Это то, где есть этот субъект, а все остальное не является модерном в чистом виде. Там, где есть субъект, там есть модерн, там, где субъекта нет, модерна в чистом виде нет, и постмодерна, соответственно, быть не может.
Субъект в западноевропейской философии возник как результат расколдовывания мира. То есть, это некое следствие освобождения мира от сакрально-мифологического начала, светового измерения. Субъект, картезианский субъект, «cogito ergo sum», возник тогда, когда начался процесс систематического картезианского сомнения. «Сомневаясь во всем», западноевропейское человечество поняло, что в одной только вещи мы сомневаться не можем. Эта вещь называется субъект и обладает двумя свойствами: рассудком и волей. Вот это и есть признак модерна. Где и когда этот субъект появляется, там есть модернизация, и модернизация есть инсталляция этого субъекта в данной конкретной среде. Вот что такое модернизация. Со стиральной машиной или без нее, как правило, с машиной, иногда, возможно, без, иногда бывает машина без субъекта. Теоретически можно представить себе субъекта без стиральной машины, субъекта с бородой, без галстука, но если есть субъектность (рассудок и воля), то это будет модерн. В некоторых сектах, в ваххабитах или протестантах (у наших старообрядцев) есть субъект, но нет технологической атрибутики модернизма. Но и без атрибутов это будет общество модерна. А там, где есть стиральные машина, но нет субъекта, там-то мы и подходим к понятию археомодерн.
Для того, чтобы описать такую ситуацию, когда парадигма модерна, логически следуя за парадигмой премодерна, не учреждается по-настоящему и не становится доминирующей, преобладающей, потребовалось введение нового термина. Так возникла догадка о археомодерне. Это не какая-то новая парадигма, это особая ситуация, когда вместо диахронического перехода от парадигмы премодерна к модерну мы имеем дело с синхроническим наложением (с суперпозицией) парадигмы модерна на парадигму премодерна. Вот что это такое.
В поисках Юкста
В одном русском тексте, в переводе Делеза и Гваттари «Антиэдип» какие-то леваки, которые лет пятнадцать назад нас смели упрекать в том, что дискурс неоконсерваторов не достаточно европейский, ввели такое интересное словосочетание как «позиция Юкста». Я до сих пор убежден, что «позиция Юкста» – это какая-то очень заманчивая и ревелятивная вещь. На самом деле, эти придурки так перевели обычное французское слово juxtaposition, т. е. «суперпозиция», то есть «наложение одного на другое». Вот эта «позиция Юкста» – не просто очень удачный термин для наложения одного непереваренного на другое неотрефлексированное, но и идеально подходит для описания сущности археомодерна. Потому что это и есть кривое и неосознаваемое наложение двух взаимоисключающих конфликтующих матриц, двух парадигм – модерна на архаизм (на премодерн). Но обратите внимание, как здесь работает специфически русская талантливая находчивость, когда, не зная слова «juxtaposition» (или поленившись заглянуть в словарь), не долго думая, переводчики посчитали, что это «juxta», наверное, фамилия. Юкст, скорее всего теоретик структурной лингвистики. С простой и незамысловатой фамилией – Юкст.
История с «juxtaposition» не только точно описывает, что такое наложение парадигмы модерна на парадигму премодерна, но еще и показывает, как работает сознание археомодерна (в данном случае русского переводчика). Археомодерн берет слово «juxtaposition» как нечто цельное (холистское) и интуитивно понятное. А если есть какое-то логическое несоответствие, то на помощь приходит никому не известный доселе Юкст. С точки зрения модерна (переводчика как субъекта), слово «juxtaposition» состоит из двух частей: из приставки «juxta», что означает на, сверх, сквозь, и корня «position», от французского «poser», латинского «ponere», «класть», что означает «позиция», «положение». Если субъект модерна не знает ни слова «position» или приставки «juxta», он лезет в словарь, если он не лезет в словарь или у него нет словаря, то он честно признается: «я не знаю, с чем я имею дело», «темное место». А вот что делает переводчик археомодерна, он говорит: «Ага, понятно, это Юкст!» И вместо того, чтобы спросить «Маш, а ты знаешь, кто такой Юкст?», археомодернист говорит в сердце своем: «Да это и так всем понятно, буду спрашивать, еще идиотом посчитают…» То есть, «Юкст» появляется не из дискурса модерна. Эти люди еще «Антиэдипа» переводят! Представляете? Вы представляете, как все в целом переведено, если споткнулись не просто на простейшей идее – на простейшем слове… Какова вообще ценность перевода постмодернистских текстов… «Антиэдип» - это классика постмодерна – и если русский перевод начинается с этого замечательного Юкста. Так действует археомодерн.
И это не специально, это не панк, это не юмор, это просто само написало, а потом само прочитало, само издало, а потом само выучило. На каком-то этапе, Юкст получает самостоятельное автономное существование. Возможно это в модерне? Нет, потому что наделен волей и разумом, он может лгать, он может придумать Юкста, но это работа воли и разума, а так, чтобы Юкст появился сам – это уже не субъект, здесь работают другие колеса. Здесь в дело вступает глубинная архаика, которая искренне не понимает вообще самого существования модерна. То есть это архаика, которая, даже оперируя модерном и постмодерном, принципиально не удосуживается верифицировать в сфере рациональных методологий и волевых практик ни одно из своих высказываний.
Археомодерн как сбой
Археомодерн можно определить как наложение, суперпозицию, юкстапозицию двух парадигм – модерна и премодерна – без их концептуального соотнесения, то есть, без выстраивания между ними внятного логического переходника, некого модуля.
Дело в том, что человек модерна – это не человек традиции, и поэтому человек модерна определяет себя и действует в определенной системе заведомых подразумеваний. Система этих заведомых подразумеваний, без которых нет человека модерна, жестко соответствует системе, построенной на отрицании системы премодерна. То есть, модернизация и появление субъекта принципиально связаны с расколдовыванием мира. Субъект рождается из расколдовывания мира, он является результатом свершившегося расколдовывания мира. До того, когда расколдовывание мира не свершилось, субъекта в этом понимании, как фундаментального носителя рационально-волевых стратегий не существует.
Все в русском сознании противится подобного рода определениям: «Как же? У нас и мир околдован и мыслим мы, и субъекты мы, и воля у нас есть!..» Вот это как раз и означает, что «без концептуального соотнесения». Если модерн есть, то он осознает себя как модерн и как не премодерн. Не бывает одновременно расколдовывания и заколдовывания. Существует либо расколдовывание, и продуктом его является субъект и модерн, либо нерасколдовывание, и продуктом его является несубъект и немодерн (архаика).
Философы подозрения
Размышляя об археомодерне и помещая его в центр философского внимания как предмет осмысления, исследования, то есть, тематизировав и проблематизировав археомодерн, я пришел заново к «философам подозрения». Рикёр, недавно перечитанный заново, навел меня на следующие мысли о том, как все это соотносится с «философами подозрения». Философы подозрения привлекаются здесь для того, чтобы яснее понять, где модерн действителен, и где модерн недействителен, где он представляет собой эту аномальную суперпозицию, которая не согласовывается, не выстраивается корректно с предшествующей парадигмой архаики и премодерна.
Обычно упоминают трех «философов подозрения» – Маркса, Фрейда и Ницше. В структуралистской интерпретации их миссия сводится к переосмыслению баланса рефлексивного и иррефлексивного внутри субъекта. Мы помним, что начиная с Декарта (создателя или по меньшей мере первооткрывателя субъекта) чувства включаются в рациональную сферу, то есть в сфере рассудочности существует много разных этажей. Помимо, собственно рационально-дискурсивного этажа (где сознание актуально), существуют еще темные иррефлексивные стороны (где сознание потенциально). Вначале они считались акцедентальными и до определенного момента, казалось, что самое интересное находится в рефлексирующем рассудке, а все остальное нерациональное или недорациональное, не имеет большого значения – как своего рода фон, шумы. Это и рассматривалось как следы «недопереваренного премодерна», «недопереваренной архаики». Получилась, что рассудок, субъект инерциально аффектирован по своему происхождению, по своей генеалогии архаикой.
До «философов подозрения», считали, что это не принципиально, главные процессы идут в области рассудка, там протекают основные процессы осмысления, модернизации, и человек шагает бодро и весело в своем субъектном направлении в сторону модерна. Но вот, «философы подозрения» сказали: «Друзья, мы фундаментально недооценили иррефлексивной стороны субъекта, она не просто атавизм архаических предрассудков, смутные шевеления желаний… Эта сторона настолько мощна, что сплошь и рядом подчиняет себе рассудок, делает его выражением скрытых и неосознанных сил и закономерностей, так что, сплошь и рядом то, что мы считаем рациональным объяснением и рациональными системами, является выражением или искажением тщательно скрытого от света рефлексии базиса». По Марксу это производственные отношения, то есть вся философия, вся идеология по Марксу есть ложное сознание, которое вуалирует реальность хозяйственных циклов. По Ницше существует только воля к власти, а все остальное – надстройки, по Фрейду существует только бессознательное и его импульсы. Функционирование бессознательного Фрейд назвал «работой сновидений», которая ведется на этой иррефлексивной стороне субъекта и в значительной мере предопределяет его общую стратегию. Иными словами, в актуальном рассудке содержится лишь малая часть потенциального рассудка, этой иррефлексивной стороны, которую по-разному стали оценивали и описывали разные «философы подозрения».
