§ 21. Ставя своей целью изучение ресурсов, которыми располагает русский язык для наиболее точного выражения мыслей и придания им нужной экспрессии, стилистика анализирует разнообразные тонкие оттенки. Анализ этих оттенков в целях их наилучшего использования является делом нелегким. Этим искусством обладают, на основе непосредственного чутья и практической работы над языком, художники слова. Это метко выражено Вяземским: "Уменье употреблять слова в прямом и верном значении их, так, а не иначе, кстати, а не так, как попало, уменье, по-видимому, очень не головоломное, есть тайна, известная одним избранным писателям" 1. Но, объявляя это мастерство тайной, Вяземский в той же статье указывает, что оно получается в результате настойчивой работы, сознательного выбора даже у исключительно одаренных писателей: "Они [лучшие писатели] писали не наобум, а обдумывали каждое слово, чуть ли не каждую букву, отдавая себе ясный отчет в каждом движении пера" 2.
Действительно, рукописи Пушкина или Толстого, с их бесконечными перечеркиваниями, исправлениями, вставками, говорят о массе потраченного труда и о настойчивости усилий.
При изучении стилистики важно развивать у себя это умение вникать в детали, производить оценку значения отдельных языковых элементов в речевом целом, но при этом, как требует научное знание, недостаточно лишь непосредственно чувствовать всю тонкую игру значений, необходимо производить анализ, взвешивая роль отдельных слагаемых.
Как же проводить этот анализ тонко и объективно?
Одним из средств такого анализа является система приемов, которая получила название стилистического эксперимента. Использование эксперимента выдвигается такими выдающимися исследователями языка, как А. М. Пешковский и Л. В. Щерба.
Применение эксперимента характеризует изучение живого языка, в особенности родного языка самого исследователя, когда он вполне владеет языковой системой, в противоположность изучению мертвых и чужих для исследователя языков, где он поневоле бывает вынужден ограничиться лишь собиранием фактов и их систематизацией. Неудобство этой собирательской работы прежде всего в ее громоздкости — в необходимости искать в огромном материале нужные явления, а кроме того, в далеко не полной достоверности устанавливаемых обобщений и правил, так как всегда может оказаться, что некоторые явления, ограничивающие выведенное правило или противоречащие ему, остались не охваченными наблюдением.
Поэтому, при условии владения языком, исследователь может использовать другой прием, дающий более надежные результаты. Не прибегая к сложному собиранию разбросанного материала, он, сделав предположение о функции того или иного языкового элемента, начинает проверять свою гипотезу, привлекая материал в нужных условиях из своего речевого запаса; при этом исследователь легко может систематически менять условия употребления данного явления, и это даст возможность точно установить объем и пределы употребления данного явления, его варианты и условия их появления. "Таким образом, — по выражению Л. В. Щербы, — в языкознание вводится принцип эксперимента. Сделав какое-либо предположение о смысле того или иного слова, той или иной формы, о том или ином правиле словообразования или формообразования и т. п., следует пробовать, можно ли сказать ряд разнообразных фраз (который можно бесконечно множить), применяя это правило. Утвердительный результат подтверждает правильность постулата...
Но особенно поучительны бывают отрицательные результаты: они указывают или на неверность постулированного правила, или на необходимость каких-то его ограничений, или на то, что правила уже больше нет, а есть только факты словаря, и т. п." 3.
Таким образом, для эксперимента характерно: 1) намеренное привлечение материала при всех нужных для изучения условиях и во всех вариантах; 2) регистрация всех случаев положительного характера, когда данное явление оказывается употребительным; это дает возможность определить условия и объем употребления устанавливаемой закономерности; 3) регистрация всех отрицательных случаев, которые особенно точно указывают, за какие пределы данное явление не распространяется.
Обратимся к примерам. Однажды при слушании радиопередачи мне показался необычным и вызвал сомнение в своей правильности оборот тринадцать с половиной тонны. Если бы это был оборот чужого или мертвого языка, пришлось бы перелистать очень большое количество текстов, отыскивая аналогичные конструкции, чтобы найти подтверждение, является ли эта форма принятой или же вместо нее употребляется другая, например тринадцать с половиной тонн. Естественно, что это была бы очень сложная работа ввиду редкости подобных оборотов. Владея же русским языком, мы можем поступить иначе. Мы сами конструируем нужные нам варианты.
Так, во-первых, устанавливаем, что при количественных числительных форма существительного определяется последним из нескольких входящих в составное числительное слов; при этом имеется три варианта: 1) существительное ставится в именительном падеже при согласуемом с ним один (триста двадцать одна тонна); 2) в родительном единственного при два, три, четыре (четыреста пятьдесят три ученика); 3) в родительном множественного при пять, шесть, семь, восемь, девять, десять и выше (семьсот сорок шесть столов).
Во-вторых, мы обнаруживаем, что дробные числительные половина, треть, три четверти, четыре пятых и т. д. требуют родительного падежа единственного числа независимо от того, в каком падеже они стоят, когда они употребляются отдельно, без других числительных (четыре пятых посевной площади).
В-третьих, наконец, оказывается, что присоединение дробных числительных к количественным не меняет формы существительного, как бы этих дробных числительных и не было вовсе: двадцать одно ведро, двадцать одно с половиной ведро, тридцать восемь ведер, тридцать восемь с третьей ведер. Но, когда дробные присоединяются союзом и, тогда существительное зависит от них: тридцать восемь и три пятых ведра.
Так оказываются установленными все варианты употребления существительных с числительными, и это дает возможность установить, что слышанная фраза представляла нарушение нормы.
Возьмем случай определения значения нескольких синонимов и различения их оттенков и употребления.
Объясняя значение слова всякий, "Толковый словарь русского языка" под редакцией Д. Н. Ушакова приводит его синонимы — каждый, любой. Но равнозначны ли они и в чем специфика значения каждого из них?
Целый ряд примеров показывает близость их значения, когда они могут употребляться один вместо другого: Во всяком — каждом — любом деле нужно мастерство; Всякий — каждый — любой скажет то же; На этот вопрос ответит всякий — каждый — любой ученик; Всякий — каждый — любой рабочий может сделать это. Общее их значение и сводится к тому, что они обозначают отдельные единицы из целой группы, указывая, что эти единицы в каком-либо отношении равны и охватывают всю группу.
Но ряд других фраз покажет возможность употребления только одного из этих синонимов: Каждый из споривших остался, при своем мнении (не всякий, любой); Я договорился с каждым (не всяким, любым) участником экскурсии; Во время пути приходилось преодолевать всякие (не каждые, любые) препятствия; Выбирай любую (не каждую, всякую) игрушку.
В ряде случаев возможно употребить два из этих местоимений, а именно: всякий, любой. Так: Матч состоится при всякой (или любой, но не каждой) погоде; Он умел ответить шуткой на всякую (или любую, но не каждую) колкость.
Сопоставление подобных примеров, особенно когда мы видим невозможность употребления того или другого синонима, значительно облегчает выяснение их значений и отличительных оттенков каждого из них.
Так, каждый подчеркивает полноту охвата в количественном отношении всех порознь: каждый == все по одному. Уточняя фразу Каждый предупрежден, можно спросить: Ни один не забыт?
Всякий указывает на охват качественных разновидностей внутри одной группы: всякие — это все с какими угодно различиями. Уточняя фразу У него были всякие инструменты, можно задать вопрос: А какие же?
Любой также указывает на качественное разнообразие (в связи с этим оно выступает заменой всякий), но нередко дополнительно обозначает предпочитаемый, желательный, тот, который нравится. На предложение Выбирайте любой карандаш! может последовать ответ: Мне хочется красный. Можно его взять?
Акад. Л. В. Щерба подчеркивает важность эксперимента в области стилистики: "Особенно плодотворен метод экспериментирования в синтаксисе и лексикографии и, конечно, в стилистике. Не ожидая того, что какой-либо писатель употребит тот или иной оборот, то или иное сочетание, можно произвольно сочетать слова и, систематически заменяя одно другим, меняя их порядок, интонацию и т. п., наблюдать получающиеся при этом смысловые различия, что мы постоянно и делаем, когда что-либо пишем. Я бы сказал, что без эксперимента почти невозможно заниматься этими отраслями языкознания" 4.
На важность эксперимента указывает и А. М. Пешковский: "Я должен сказать несколько слов об одном приеме, который я считаю необходимейшим орудием всякого стилистического анализа. Дело идет о стилистическом эксперименте, и притом в буквальном смысле слова, в смысле искусственного придумывания стилистических вариантов к тексту..." 5
Дальше он разъясняет: "Так как всякий художественный текст представляет собой систему определенным образом соотносящихся между собой фактов, то всякое смещение этих соотношений, всякое изменение какого-либо отдельного факта ощущается обычно чрезвычайно резко и помогает оценить и определить роль элемента, подвергшегося изменению" 6.
§ 22. По существу таким экспериментированием занимаются художники слова, тщательно отбирая языковые средства и производя их оценку. Отдельные высказывания писателей, раскрывающие лабораторию творчества, нередко представляют образцы стилистического анализа.
Исключительно яркий пример того, как разносторонне оценивает поэт каждую деталь своего произведения, как им сопоставляется множество вариантов и из них делается выбор наиболее точного и выразительного, дает статья В. В. Маяковского "Как делать стихи?", в которой он раскрывает процесс создания стихотворения "Сергею Есенину".
Маяковский указывает, что выбор слов определяется целевой установкой: "Все время спрашиваешь себя: А то ли это слово? А так ли оно поймется? и т. д.".
Приведем отрывок, рассказывающий о работе над первой строкой:
"Начинаю подбирать слова.
Вы ушли, Сережа, в мир в иной. Вы ушли бесповоротно в мир в иной. Вы ушли, Есенин, в мир в иной.Какая из этих строчек лучше?
Все дрянь! Почему?
Первая строка фальшива из-за слова "Сережа". Я никогда так амикошонски не обращался к Есенину, и это слово недопустимо и сейчас, так как оно поведет за собой массу других фальшивых, несвойственных мне и нашим отношениям словечек: "ты", "милый", "брат" и т. д.
Вторая строка плоха потому, что слово "бесповоротно" в ней необязательно, случайно, вставлено только для размера: оно не только не помогает, ничего не объясняет, оно просто мешает. Действительно, что это за "бесповоротно"?! Разве кто-нибудь умирал поворотно? Разве есть смерть со срочным возвратом?
Третья строка не годится своей полной серьезностью (целевая установка постепенно вбивает в голову, что это недостаток всех трех строк). Почему эта серьезность недопустима? Потому, что она дает повод приписать мне веру в существование загробной жизни в евангельских тонах, чего у меня нет, — это раз, а во-вторых, эта серьезность делает стих просто погребальным, а не тенденциозным — затемняет целевую установку. Поэтому я ввожу слова "как говорится".
"Вы ушли, как говорится, в мир иной". Строка сделана: "как говорится", не будучи прямой насмешкой, только снижает патетику стиха и одновременно устраняет всяческие подозрения по поводу веры автора во все загробные ахинеи. Строка сделана и сразу становится основной, определяющей все четверостишие, — его нужно сделать двойственным, не приплясывать по поводу горя, а с другой стороны, не распускать слезоточивой нуди. Надо сразу четверостишие перервать пополам: две торжественные строки, две разговорные, бытовые, контрастом оттеняющие друг друга".
Насколько велико бывает количество привлекаемых синонимических оборотов, показывают приводимые Маяковским первоначальные варианты одной строки:
"Без всяких комментариев приведу постепенную обработку слов в одной строке:
1) наши дни к веселью мало оборудованы;
2) наши дни под радость мало оборудованы;
3) наши дни под счастье мало оборудованы;
4) наша жизнь к веселью мало оборудована;
5) наша жизнь под радость мало оборудована;
6) наша жизнь под счастье мало оборудована;
7) для веселий планета наша мало оборудована;
8) для веселостей планета наша мало оборудована;
9) не особенно планета наша для веселий оборудована;
10) не особенно планета наша для веселья оборудована;
11) планетишка наша к удовольствиям не очень оборудована;
и, наконец, последняя, 12-я:
12) для веселия планета наша мало оборудована.
Я мог бы произнести целую защитительную речь в пользу последней из строк, но сейчас удовлетворюсь простым списыванием этих строк с черновика для демонстрирования, сколько надо работы класть на выдел нескольких слов".
Как видно из этих примеров, при создании этого стихотворения Маяковский не бессознательно "творил", а взвешивал и отбирал средства языка, учитывая их разнообразные смысловые и экспрессивные оттенки, что и характеризует стилистический эксперимент.
1 Хрестоматия "Русские писатели о литературе", т. 1, стр. 361.
2 Там же, стр. 360.
3 Л.B.Щерба, О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании, "Известия Академии наук СССР", 1931, стр. 121.
4 Там же, стр. 122.
5 А.М.Пешковский, Вопросы методики родного языка, лингвистики и стилистики, стр. 133.
6 Там же
