Б) Последействие переживаний

Все, что мы переживаем и совершаем, оставляет следы в нашей психической жизни и медленно изменяет наши склонности. Лица с одинаковыми врожденными склонностями могут в конечном счете прийти к совершенно различным жизненным итогам; это зависит от их биографии, переживаний, воспитания и самовоспитания. Стоит развитию начаться, как обратное движение становится невозможным. Именно здесь кроется тот элемент личностной ответственности, который неотделим от каждого отдельно взятого переживания.

В процессе развертывания событий психической жизни возможны следующие типы последействия.

1. Следы, оставляемые событиями в памяти и, соответственно, обеспечивающие возможность их воспроизведения в памяти.

2. Облегчение воспроизводимости событий психической жизни через их повторяемость (практические упражнения).

3. Сжатие повторяющихся рядов событий, то есть сокращение количества осознаваемых явлений, ведущих к достижению уже известного результата (автоматизация или механизация). Обучаясь искусству езды на велосипеде, человек поначалу усваивает большинство движений осознанно и не рискует доверяться своим инстинктам. Затем он постепенно отходит от осознанного контроля за своими движениями и доверяется приобретенному в результате обучения двигательному механизму (приобретенному инстинкту). В конечном счете автоматизация развивается до такой степени, что остается всего лишь один нуждающийся в осознании фактор: само намерение прокатиться на велосипеде. Все остальное происходит вполне автоматически; в результате сознание получает возможность направить все свои усилия на другие предметы.

4. Общая тенденция к возвращению уже имевших место психических переживаний (привычка).

5. Наконец, эмоционально окрашенные переживания могут незаметно оказывать воздействие на другие события психической жизни, на чувства, ценности, поведенческие реакции, образ жизни в целом (комплексные воздействия).

Память, практические упражнения и механические навыки уже обсуждались нами в связи с объективной психологией осуществления способностей; здесь мы предполагаем обратиться к привычкам и комплексным воздействиям как определенным психологически понятным моментам психической жизни. С ними приходится сталкиваться едва ли не в любом психологическом анализе.

I. Привычки играют в нашей жизни исключительно важную роль, всю значимость которой мы представляем себе очень редко. Традиционные обычаи и случайно приобретенные привычки влияют на большинство наших действий и чувств. Привычки овладевают нами, начинают нам нравиться, становятся насущной необходимостью. Даже совершаемые по принуждению дурные поступки благодаря силе привычки вскоре становятся выносимыми. Именно привычкам мы обязаны постоянством своих установок; именно они нас дисциплинируют. Они становятся нашей «второй натурой». Привыкнув к чему-либо — пусть даже преступному, — мы перестаем это замечать. Перед лицом привычки отступает спонтанность нашей души. Анализ или упорядочение всего многообразия наших привычек — это огромная, невыполнимая задача.

П. Последействие эмоционально окрашенных и, в особенности, неприятных переживаний в норме бывает двух родов.

(а) Аффекты, подобно привычкам, могут в полной мере воспроизводиться благодаря включению ассоциативных связей при повторном появлении хотя бы одного элемента исходного переживания. В результате возникают настроения, которые поначалу — пока ассоциативные связи остаются нераспознанными — могут субъективно ощущаться как абсолютно беспочвенные.

(б) Аффекты могут переноситься (ubertragen sich): объекты, ассоциируемые с неприятными (или приятными) переживаниями, могут окрашиваться в соответствующие эмоциональные оттенки. Отсюда проистекают те субъективные эмоциональные ценности, которыми объекты окружающего мира наделяются в глазах отдельных людей в связи с их случайными переживаниями. Перенесение может иметь место и в тех случаях, когда аффекты возникают чисто ассоциативным путем, без всякого нового основания в виде того или иного объекта; соответственно, субъективный эмоциональный оттенок, приобретаемый объектом в глазах того или иного индивида, может быть обязан своим происхождением чему-то такому, что уже не может быть выявлено ни самим этим индивидом, ни анализирующим его психологом. В то же время, при условии терпеливой работы над активизацией ассоциативных связей, в некоторых случаях удается достичь определенной степени психологического понимания.

(в) Неприятные переживания перерабатываются. Человек либо предоставляет своим аффектам возможность разрядиться в виде слез или поступков, иронии, защитных реакций или творчества, высказываний или признаний, тем самым исчерпывая (отрабатывая) их, либо — вследствие возникновения препятствий на путях свободной разрядки — перерабатывает их интеллектуально: подводится итог, взвешиваются связи, поведение получает определенную оценку, принимается решение относительно необходимых дальнейших действий. В ходе этой эмоционально окрашенной и одновременно рефлексивной интеллектуальной работы — при условии, что она действительно является чем-то истинным и неподдельным, — формируются черты характера и основные установки на будущее.

(г) Когда неприятные переживания изначально блокируются, «проглатываются», отрицаются, преднамеренно отодвигаются в сторону и забываются, то есть вытесняются без всякой интеллектуальной переработки, они выказывают тенденцию к исключительно сильному последействию. В подобных случаях ассоциативное «воскрешение» переживаний и их эмоциональное «перенесение» — которые всегда представляют собой последействие — демонстрируют особенно высокую меру интенсивности и широкоохватности. Впрочем, вытеснение может происходить и без подобного рода последствий — в особенности если характеру человека свойственны безразличие и эмоциональная тупость.

Известны попытки экспериментальной фиксации нормального последействия эмоционально окрашенных переживаний — в особенности с помощью ассоциативных тестов. Исследуется воздействие некоторых известных фактов; сопоставляются реакции, выказываемые на одни и те же серии стимулов как людьми, имеющими отношение к данному фактологическому материалу, так и теми, кто не имеет с ним ничего общего. Между этими двумя категориями испытуемых отмечается множество различий, как-то: задержка реакции, неспособность запомнить собственную реакцию, бессмысленная или отсутствующая реакция, преувеличенная мимика или другие сопровождающие движения у лиц, имеющих отношение к фактам, на материале которых проводится тестирование; различия эти могут быть объяснены отчасти как простое последействие некоторых переживаний, отчасти же как выражение стремления что-то скрыть. Впрочем, реакции подобного рода имеют место не только в тех случаях, когда что-то действительно было пережито или сделано, но и тогда, когда испытуемый всего лишь воображает себе, будто его считают пережившим или совершившим нечто похожее.

Диспозиция (Disposition), представляющая собой итог того или иного переживания (или типа переживания) и продолжающая воздействовать на психическую жизнь понятным (в терминах исходного переживания) образом, обозначается термином комплекс (Юнг). Комплекс всегда указывает на некоторое иррациональное последействие, имеющее своим источником нечто, пережитое в прошлом, и порождающее такие чувства, суждения и действия, которые укоренены не в объективных ценностях, истинах или целях, а в самом этом субъективном последействии. Предполагается, что если человек одарен способностью к самонаблюдению и достаточно самокритичен, он не станет приписывать содержанию такого последействия никакой объективной значимости. Однажды возникнув, комплексы стремятся всецело овладеть личностью. Понятие «комплекс» допускает ряд толкований, различающихся некоторыми нюансами.

1. Комплекс— это проекция отдельного переживания на способ восприятия мира. Например, пережив нечто постыдное, преисполнившись презрения к себе, человек выказывает в своем поведении настолько явные признаки замешательства и стыда, что кажется, будто он опасается, как бы люди чего-нибудь не заметили. Человек инстинктивно верит, что происшедшие в нем изменения отчетливо видны со стороны. Из таких сверхценных идей развиваются «параноидные» состояния. Вспомним, как Гете описывает переживания Гретхен: «Даже самые безразличные взгляды других людей заставляют меня трепетать. Я больше не могу быть бездумно счастлива, я не могу ходить неузнанной и незапятнанной и не думать о том, что кто-то в толпе наблюдает за мной».

2. Комплекс — это некоторая диспозиция, остающаяся в качестве следа от испытанного переживания. При появлении отдельных элементов, возрождающих былое переживание, по ассоциации восстанавливаются и другие элементы, что приводит к аффективно окрашенным, специфичным именно для данной личности реакциям (таким, как антипатия к определенному месту, обороту речи и т. п.).

3. Комплекс — это диспозиция, возникшая в результате длительного опыта пребывания в определенной ситуации и ведущая к определенным аффективно окрашенным реакциям. Примеры: человек испытывает страх при любом контакте с военными, он накапливает в себе отвращение и ненависть к вышестоящим и избранным и может взорваться из-за пустяка; человек испытывает антипатию ко всем своим политическим противникам, но зато выказывает предпочтение любого рода «аутсайдерам»; человек находит привлекательность только в людях того типа, который напоминает ему любимое существо. Есть люди, которым свойственна необратимая установка «слуги» или «хозяина», основывающаяся на давней привычке или традиции; в случае изменения внешних обстоятельств они бывают вынуждены бороться с этой установкой как с какой-то не поддающейся контролю внутренней силой.

В) Содержание сновидений

Решающий шаг в овладении реальностью состоит в отчетливой дифференциации сна и бодрствования, равно как и смысла переживаний, соответствующих этим двум альтернативным состояниям. Как бы то ни было, сон остается универсальным явлением, свойственным любой человеческой жизни. Его можно рассматривать либо как безразличное «мнимое переживание», либо как переживание символического или пророческого характера, интерпретация которого может иметь существенно важное значение. Во сне психическая жизнь подвергается настолько значительным изменениям, что ее можно было бы считать аномальной, если бы эти изменения не были столь неразрывно связаны именно с состоянием сна. Можно сказать, что сновидение — это такое аномальное событие психической жизни, которое не вступает в противоречие с нормой; сопоставление сна и психоза — одна из давних устойчивых тем психологии.

Прежде всего феномены сна и сновидения можно анализировать с точки зрения объективных соматических факторов, обусловливающих их появление. Содержательное богатство сновидений и их частота могут рассматриваться в связи с фактором возраста (у молодых мера содержательности и частота выше, чем у старых), с глубиной сна (частота сновидений выше при «легком» сне) и т. п.

Далее, психическое бытие (psychische Dasein) тех переживаний, которые соответствуют состоянию сна — то есть способы представления объектов в сновидениях, уровни сознания во сне, изменчивость и взаимозаменяемость содержания сновидений, — может исследоваться феноменологически.

Наконец, мы можем попытаться понять содержание и смысл пережитого во сне. Вопрос о том, имеют ли сновидения доступный пониманию смысл, дискутируется на протяжении многих веков.

1. Содержание сновидений само по себе, в качестве определенного рода переживания, может представлять интерес с точки зрения духа. В сновидениях словно раскрываются глубочайшие смыслы человеческого бытия. Поэтому мы стремимся выявить типические содержательные моменты сновидений — такие, как характерные «страшные сны» или сны, в которых переживается стремление к недостижимому. Людям часто снится, будто они оказались в одиночестве в какой-то страшной пустынной местности, а все, к чему они стремились, исчезает где-то в бесконечной дали. Они блуждают по лабиринтам комнат. Характерны также сны о полетах и падении с большой высоты.

2. Мы либо трактуем бесконечное многообразие сновидений как набор случайностей и не поддающийся дешифровке хаос — и, соответственно, отбрасываем его в сторону, — либо пытаемся ответить на вопрос, почему определенные содержательные элементы в данной ситуации обнаруживаются именно у данного лица. Поиск ответа на этот вопрос и есть «толкование» сновидения; обращаясь к понимающей психологии, мы осуществляем прорыв в сферу переживаний человека, его осознанных и неосознанных целей и желаний, его характерологии и биографии, в сферу ситуаций и опыта, специфичных для данного индивида, а также тенденций, имеющих универсальное значение для психической жизни всех людей. В противоположность пониманию снов как случайных и неупорядоченных, событий Фрейд — следуя духу понимающей психологии — выдвинул концепцию их абсолютной предопределенности и осмысленности. Обе эти крайности, пожалуй, следует признать ошибочными. Некоторые содержательные элементы сновидений, вероятно, имеют смысл, не сводимый к их тривиально понимаемой связи с малозначительными событиями последних нескольких дней; судя по всему, они доступны пониманию в более фундаментальных терминах.

Представим возможные интерпретации в краткой форме вопросов и ответов:

Что означает символизация? Когда человеку снится, будто он оказался на улице голым, это значит, что с него спало одеяло. Когда человеку снится, будто он находится в пьяной компании, это значит, что он испытывает жажду. Когда человеку снится, будто он летает по воздуху, это означает переживание внезапного преодоления препятствий и трудностей, долгожданного исполнения желаний. Являющиеся во сне образы трактуются — по меньшей мере в одном из своих аспектов — как объективация чего-то иного; это «иное» выступает в сновидении в символической форме и может истолковываться как его «смысл».

Что служит предметом символизации? Г. Зильберер (Silberer) выдвигает следующую классификацию: 1) соматические стимулы (соматические феномены); 2) функциональные феномены — такие, как легкость, тяжесть, заторможенность психического состояния; 3) материальные феномены: содержание желаний, предмет устремлений. Фрейд дифференцирует желания различных «уровней»: а) неосуществленные, не предосудительные желания повседневной жизни; б) желания, которым в течение дня удалось, так сказать, «вынырнуть» на поверхность психической жизни, но которые были отторгнуты и вытеснены; в) самый глубинный уровень составляют неосознанные желания, по существу никак не связанные с повседневной жизнью и своими истоками восходящие к миру детства (таково, в частности, желание инцеста).

Какие существуют пути формирования символов и содержания снов? Символизация может происходить непосредственно и открыто — как простое образное представление мысли, как нечто самоочевидное и едва ли подлежащее сомнению. Но во фрейдовском учении о толковании сновидений этот тип символизации играет наименее существенную роль. Значительно важнее желания, отторгнутые сознанием ввиду их неприемлемости; чтобы символически осуществиться в сновидениях, такие желания принимают «замаскированный», трудно поддающийся дешифровке облик. В рамках одного образа объединяется множество символизирующих тенденций (сверхдетерминация); особого рода «цензура» трансформирует символ до такой степени, что сознание уже не может распознать его. Таков один из многих путей структурирования содержания снов.

Вместо отвлеченного обсуждения этих материй приведем (в сокращении) пример из Зильберера, проливающий свет на то, что имеется в виду.

Сон Паулы. «Египетский храм. Жертвенный алтарь. Множество людей, одетых в обычные, не церемониальные одежды. Эмма и я стоим у алтаря. Я кладу на алтарь пожелтевшую старинную рукопись и говорю Эмме: «Смотри внимательно; если то, что они говорят — правда, на бумаге выступит жертвенная кровь». Эмма недоверчиво улыбается. Мы стоим так довольно долго. Внезапно на бумаге появляется красновато-бурое пятно, принимающее форму капли. Эмма дрожит всем телом. Потом я вдруг оказываюсь в открытом поле и вижу перед собой великолепную радугу. Я зову «ее милость» (даму, при которой Паула состояла компаньонкой. — Г. 3.), чтобы показать ей это явление, но она не идет… Затем я иду по узкой дорожке, по обе стороны которой высятся стены. Я испытываю ужас, так как узкая тропинка с высокими стенами кажется бесконечной. Я кричу, но никто не приходит. Внезапно одна из стен начинает понижаться; я выглядываю поверх нее и в двух шагах вижу широкую реку, также перекрывающую мне путь. Я иду дальше и вижу вырванный с корнем розовый куст. Я хочу посадить его обратно в землю в память о себе, если я умру; я начинаю рыть землю — чистый садовый чернозем, — пользуясь камнем из стены. Посадив куст, я оглядываюсь вокруг и вижу, что стена стала совсем низкой, а за ней открываются прекрасные, залитые солнечным светом поля».

Зильберер дает сну следующее толкование: после длительного перерыва Паула возобновила половую жизнь; при этом она не использовала противозачаточных средств и, соответственно, ввиду задержки менструации стала испытывать определенное беспокойство; у нее возникли мысли о смерти, как если бы она оказалась перед лицом страшной опасности. Спустя несколько недель сама Паула — сообщившая свой сон в письме — отчасти подтвердила эту интерпретацию. Вскоре после описанного сновидения она отдалась мужчине — хотя в то время, когда ей приснился этот сон, ее занимала лишь мысль об этом. Сон отразил не реальное событие, а интенцию и связанные с нею фантазии. Что касается деталей сна, то они объясняются следующим образом: алтарь в храме — это свадебный алтарь; указание на то, что собравшиеся были не в церемониальных одеждах, в сочетании с некоторыми другими подробностями может рассматриваться как указание на отсутствие противозачаточных средств — презервативов (которые сама Паула обозначает словом Ьberzieher — «пальто»); нераскрытая рукопись — это влагалище, из которого, как предполагается, должна выступить кровь; на многократный зов никто не откликается, включая и «ее милость», — значит, менструация не настолько «милостива», чтобы начаться вовремя; пугающий проход между высокими стенами соотносится с фантастическими представлениями о «проходах» в нижней части тела, о родах. Более подробно Зильберер разбирает мотивы крови и розового куста. Нетерпеливо ожидаемая кровь — это прежде всего менструальная кровь, которая должна появиться во влагалище (на нераскрытой рукописи). Желтоватый оттенок выступившей на рукописи крови внушает Пауле беспокойство: ей кажется, будто она стареет. Отсюда — еще одна возможная интерпретация крови как образа дефлорации: Пауле хочется быть девственницей («чистым листом»), чтобы дефлорация вновь стала возможной. Розовый куст — символ сексуальности и плодовитости. Паула думает о возможной беременности. Наяву ее занимала мысль о том, что, если ей даже суждено умереть при родах, ребенок все равно должен жить. Стены — это сдерживающее начало. Разрушив их, она роет собственную могилу и тем самым дает жизнь ребенку. Зильберер (которого я здесь цитирую в отрывках) заключает: «Все это ни в коей мере не исчерпывает всех сконденсированных в этом сне взаимосвязей; их подробное рассмотрение заняло бы целую книгу».

Каковы критерии правильности интерпретации сна? Любое толкование можно сделать приемлемым, если пойти по пути ассоциирования чего угодно с чем угодно и при этом придерживаться относительно разумных взаимосвязей — тем более что в снах тривиальные моменты вполне обычны, противоречия — естественны, и к тому же в них обычно присутствует великое множество сверхдетерминаций, смысловых трансформаций и гетерогенных идентификаций (например, идентификация самого себя с содержанием сновидения и т. п.). Содержательный аспект сновидения может быть нам хорошо известен, но перед лицом безграничного многообразия возможностей его интерпретации мы нуждаемся в особого рода критериях, позволяющих выделить одну интерпретацию в качестве предпочтительной или даже однозначно верной. Поначалу мы сталкиваемся с проблемой, так сказать, вероятностного характера: следует ли нам считать совпадение известных содержательных элементов пережитого наяву с «уловленными» содержательными элементами сна чем-то случайным или, наоборот, существенно важным? (Например, в сне Паулы мотив египетского храма может натолкнуть на ассоциацию с тем, что человек, которому Паула хотела отдаться, имел обыкновение называть ее «сфинксом»). Впрочем, этот путь не слишком перспективен: ведь совершенно очевидно, что весь материал сновидения так или иначе укоренен в переживаниях, имевших место наяву. Любая попытка толкования сна заставляет нас направить свои усилия на поиск факторов, чья роль в формировании содержания сна была решающей, и на фильтрацию всякого рода случайного материала. В конечном счете все решает субъективное свидетельство самого сновидца — то, как он, проснувшись, трактует свой сон сам или позволяет трактовать его другому. Только он может сообщить определенную значимость тем оттенкам, нюансам и эмоциональным обертонам, которые неотделимы от содержательного аспекта его сна и без учета которых невозможно говорить о какой бы то ни было интерпретации, если только она не сводится к бесконечной игре чисто логических ассоциаций. Конечно, в области толкования снов было сделано множество замечательных открытий; тем не менее каждый отдельно взятый случай, как правило, содержит в себе бесконечные сложности и не поддается сколько-нибудь надежной верификации.

Вместо «правильности» (понимаемой как эмпирическое утверждение установленного de facto и действенного смысла) следовало бы говорить скорее о некоей «истинности» толкования — в той мере, в какой последнему удается преобразовать материал данного сновидения в осмысленную реальность, способную влиять на дальнейший ход психической жизни. С этой точки зрения процесс толкования снов — это не столько процесс приумножения эмпирического знания, сколько продуктивная деятельность, форма общения между интерпретатором сна и сновидцем. Это общение воздействует на все мировоззрение последнего, косвенно — к лучшему или худшему — воспитывает его, но на любой стадии способно переродиться в обычное развлечение. Так или иначе, анализируемый субъект открыт для внушений со стороны аналитика и его теоретических установок; успех зависит от того, насколько он готов соучаствовать в этом процессе.

Каково научное значение интерпретации снов? Во-первых, она может выявить универсальные механизмы, решить, есть они или их нет. Если говорить о теории Фрейда, я считаю ее построенной в основном на внесознательном материале и, ввиду невозможности какой бы то ни было верификации, не научной. Многое в ней — в частности, все, что касается психологии ассоциаций, — оставляет впечатление точного попадания в цель; тем не менее бесконечный процесс анализа содержания снов согласно одной и той же условной процедуре вскоре вырождается в довольно утомительное занятие. Во-вторых, считается, что интерпретация снов дает нам возможность проникнуть в глубь данной личности; соответственно, многие верят в то, что на этом пути мы можем лучше узнать историю болезни, нежели на пути накопления данных, сообщаемых в состоянии ясного сознания. Не исключено, что это верно для некоторых редких случаев; но нам все равно нужны дополнительные экспериментальные подтверждения. В-третьих, возникает вопрос: действительно ли благодаря толкованию сновидений мы приходим к лучшему пониманию возможных смыслов, к расширению наших духовных горизонтов! До сих пор наше понимание было самого элементарного, примитивного, тривиального свойства; в лучшем случае оно дополнялось повторным открытием фольклорно-мифологического содержания. Достижения в этом смысле кажутся мне равными нулю. В-четвертых, интерпретируя сны, мы можем постичь их общебиологический смысл. Согласно Фрейду, сновидения — это «хранители сна»: мешающие спать желания заглушаются благодаря исполнению желаний в процессе сновидения. Эту важную идею трудно оспорить; возможно, небольшая часть наших снов и вправду выполняет эту функцию.

Рассматривая проблему в целом, я могу сказать, что в принципах толкования снов есть некий элемент истины. Мои возражения касаются не столько их правильности (хотя они оставляют бесконечный простор для фантазии и бесплодной игры), сколько того преувеличенного значения, которое приписывается проблеме интерпретации сновидений как таковой. Освоив главные принципы и применив их к нескольким случаям, мы исчерпываем возможности для дальнейшего развития. Сон — это замечательное в своем роде явление; но первоначальные восторженные надежды, связанные с изучением сновидений, оказались недолговечны. Для познания психической жизни анализ сновидений почти бесполезен.

Г) Внушение

Когда у человека появляется какое-то желание, чувство, представление, установка, когда он предпринимает го или иное действие, мы обычно «понимаем» содержание происходящего в терминах известных нам качеств этого человека, устойчивых признаков его естества, сложившейся на данный момент ситуации. Если же мы, зная этого человека очень хорошо, тем не менее не можем его понять, мы стремимся выявить в происходящем «недоступный пониманию» компонент того или иного болезненного симптома. Тем не менее в сфере психического происходит множество таких событий, которые не попадают ни в одну из этих двух групп. Мы называем их «феноменами внушения» (Suggestionsphдnomene). Их содержание, конечно же, может быть понято, но не с точки зрения характера данного человека, логических или иных достаточных мотивов, а лишь в терминах особого рода психического воздействия, которое оказывают на человека другие люди, или в терминах того воздействия, которое человек — почти механически, без участия собственных личностных качеств или мотивов, кажущихся нам постижимыми или общепонятными, — оказывает на себя сам. При «реализации» феноменов внушения оппонирующие представления, мотивы или ценности отсутствуют. Суждения, чувства, установки реализуются без вопросов, некритически, без участия личностной воли или осознанно принятого решения. Под покровом гипотезы о существовании «непонятных», не поддающихся анализу механизмов внушения результирующие феномены развертываются в серию связей, которые вполне доступны пониманию — при условии, что содержательный аспект оказываемого на человека психического воздействия корреспондирует с содержательным аспектом тех явлений, которые им (этим воздействием) порождаются.

К явлениям внушения в широком понимании принадлежит невольное подражание (этого нельзя сказать о произвольном подражании, которое в каждом отдельном случае может быть понято в терминах определенных мотивов и целей). Находясь в толпе, отдельный человек утрачивает самоконтроль не потому, что сам испытывает энтузиазм, а потому, что толпа заражает его. Страсти, так сказать, распространяются вширь; именно в таком подражании друг другу кроется источник моды и обычаев. Мы безотчетно, сами того не замечая, имитируем движения, формы речи, образ жизни других людей; в подобных случаях, пока мы не имеем дела с понятным развитием нашей собственной природы, на нас воздействуют силы внушения. Психические переживания какого угодно рода, чувства, воззрения, суждения — все это может вызываться силами внушения. Особенно удивительно непроизвольное, бессознательное подражание некоторым соматическим проявлениям — например, острая боль в том месте, в котором у кого-то из ближних переломана кость, паралич или спазм при виде аналогичных страданий другого человека и т. п. Такой «рефлекс подражания» (Nachahmungsreflex) — одно из фундаментальных свойств человеческой природы.

Особый тип внушения — это внушение мнений и ценностей. Мы высказываем мнения, утверждаем ценности, принимаем установки, безотчетно, неосознанно, непреднамеренно заимствуя их у других. Эти мнения, оценки и установки нам не принадлежат, но мы ощущаем их как свои.

Все разновидности внушения, о которых говорилось до сих пор, могут оказывать свое воздействие непреднамеренно и непроизвольно, то есть без участия внушающего и без того, чтобы внушаемый что-либо заметил. Внушение, однако, может быть и преднамеренным — то есть специально осуществляться одним лицом по отношению к другому; в этом случае само понятие внушения приобретает более ограниченные рамки и оказывается применимо лишь к явлениям внешнего плана (в наиболее концентрированной форме это гипноз). Наконец, в некоторых случаях субъект внушения и сам знает о том, что он является таковым. Я чего-то хочу и жду, или я боюсь, что, несмотря на все свое знание, я не смогу защитить себя, или, скорее, именно мое знание способствует успеху внушения. Но знание этого рода, собственно говоря, уже является плодом самовнушения; это знание верующего, ожидание неизбежного.

Опытным путем показано, что производимые внушением сильные, можно сказать, драматические эффекты неотделимы от человеческой природы. В конце темного коридора подвешена матовая бусинка; испытуемому надлежит пройти по коридору и отметить момент, начиная с которого бусинка попадает в поле его зрения. Две трети испытуемых «видят» бусинку даже после ее снятия. Еще один пример: преподаватель — будто бы для того, чтобы проверить, насколько быстро распространяется по помещению запах жидкости, налитой в плотно закупоренную бутыль, — просит студентов отвернуться и льет на кусочек ваты дистиллированную воду. Одновременно он запускает секундомер. Две трети аудитории — ив первую очередь те, кто сидит на передних скамьях, — подают знак, что они почувствовали запах. Аналогичным образом достигается эффект массового гипноза, равно как и другие эффекты внушения; следует отметить, что во всех подобных случаях выявляется также и не поддающееся внушению меньшинство. Люди, составляющие это меньшинство, выказывают естественную критичность, ничего не воспринимают и не переживают и испытывают одно лишь удивление.

Самовнушение играет особую роль и может быть противопоставлено внушению со стороны. По той или иной (возможно, вполне понятной) причине в человеке пробуждается определенная идея, надежда, догадка, и ее содержание немедленно реализуется в его психической жизни. Он ждет, что вот-вот почувствует определенный запах, и тут же действительно ощущает его. Он что-то предполагает, и его предположение сразу же переходит в твердую убежденность. Он ждет, что его ушибленную руку поразит паралич, и это ожидание сбывается. В подобных случаях действует механизм, приводящий к значимым результатам только под воздействием осознанной и целенаправленной воли. Мы намереваемся проснуться в определенный час — и действительно просыпаемся минута в минуту. Мы хотим избавиться от определенного рода болевых ощущений — и они действительно исчезают. Мы хотим уснуть — и засыпаем.

Д) Гипноз

Большинству людей — при условии, что они выказывают соответствующее желание, верят в авторитет и доверяют ему, — можно прежде всего внушить, что они чувствуют усталость, что они спокойны, что они послушны лицу, являющемуся источником внушения, и должны всецело сосредоточиться на его словах. Их можно ввести в состояние, варьирующее от самой поверхностной формы сна до глубочайшего гипнотического сна, при котором, однако, сохраняется исключительный контакт с источником внушения. Такое состояние обеспечивает наиболее подходящие условия для дальнейшего внушения; успех последнего зависит от степени глубины гипнотического сна. У человека, приведенного в состояние гипноза, можно вызвать различного рода сенсорные ощущения и галлюцинации, можно лишить его кожу чувствительности.

можно заставить его тело принимать различные положения или оставаться абсолютно неподвижным. По приказу гипнотизера гипнотизируемый утрачивает способность двигаться, картофель на вкус кажется ему ароматной грушей, в состоянии глубокого гипноза он может совершить кражу и т. п. При самом глубоком гипнозе глаза вновь открываются, человек встает и ходит, как если бы он бодрствовал, но все его движения и переживания всецело обусловливаются его контактом с гипнотизером (сомнамбулизм). Впоследствии, по окончании сеанса, состояния такого рода полностью забываются. Гипнотические состояния дифференцируются не только по степени глубины, но и по тому, к каким именно разновидностям гипноза склонны те или иные индивиды. Сомнамбулизм — это разновидность частичного бодрствования, остающаяся в связи с определенными условиями. Особого внимания заслуживают определенного рода постгипнотические эффекты («отставленное внушение»). Гипнотизируемый выполняет приказ гипнотизера (например, отправляется в то или иное место) спустя несколько дней или недель после сеанса. В определенный момент после сеанса гипноза, совершенно непонятным для себя образом, он вдруг испытывает потребность совершить некоторое действие — и он совершает его, если только противодействующие импульсы, укорененные з его личности, не перевешивают эту внушенную со стороны потребность. В качестве реальной причины, обусловливающей подобного рода действие, часто измышляется какой-нибудь внешне подходящий мотив. Наконец, гипнотическим путем могут внушаться такие соматические явления, которые невозможно вызвать произвольно, — например, менструация приурочивается к определенному дню, кровотечение приостанавливается, на поверхности кожи выступают волдыри (когда гипнотизируемому внушается, будто кусок бумаги — это горчичник).

Гипноз подобен сну и в то же время отличается от него. Различие состоит в том, что при гипнозе сохраняется контакт, «островок бодрствования» в психической жизни, в остальном пребывающей в состоянии сна.

Гипноз отличается также от истерии. При гипнозе действуют те же механизмы, что и при истерии; но при гипнотических явлениях механизмы эти приводятся Б действие особого рода преходящими условиями, тогда как при истерии они сохраняются в качестве постоянного свойства психической конституции некоторых лиц.

Тем не менее между истерией и восприимчивостью к гипнозу обнаруживается вполне определенная связь. Восприимчивость к гипнозу свойственна всем людям, но в различной степени и в разных формах. Наиболее глубокая степень гипноза обычно достигается у лиц, выказывающих спонтанную склонность к истерическим механизмам, а также у детей (психическая жизнь которых в норме достаточно близка истерической разновидности психической жизни). С другой стороны, существуют такие больные, которых вообще не удается загипнотизировать; к ним относятся, в частности, многие представители группы dementia praecox и другие больные (например, психастеники), которых удается в лучшем случае привести в состояние самого поверхностного искусственного сна, едва ли заслуживающего называться гипнозом.

Гипноз — это такое явление, которое предполагает наличие у человека рефлексирующего ума и определенной установки по отношению к самому себе; поэтому гипнотическое воздействие на очень маленьких детей невозможно. Гипноз невозможен также по отношению к животным. То, что называют «гипнозом» в применении к животным, касается рефлексов, по своей физиологической и прочей природе совершенно отличных от гипноза у людей.

Существует также аутогипноз: не гипнотизер, а я сам, преднамеренно, через самовнушение, привожу себя в состояние гипноза. В этом состоянии для меня возможны такие физические и психологические достижения, к которым я не смог бы прийти в состоянии бодрствования. Опыт такого контроля над событиями соматической жизни и состояниями сознания имеет древнюю историю; наиболее известна индийская техника йоги. На Западе этот опыт почти полностью забыт. В области терапии его впервые использовал Леви, но лишь Шульцу впервые удалось методически разработать все его аспекты, испытать его в действии, осуществить соответствующие наблюдения и объяснить их с точки зрения физиологии и психологии.

Любой человек усилием своей воли способен создать такие условия, при которых становится возможно его «переключение» в гипнотическое состояние без какого бы то ни было внушения со стороны. Для этого нужно расслабиться — привести свое тело в максимально удобное положение, по возможности исключить все внешние стимулы, — проявить специфического рода согласие, готовность и способность к концентрации (фиксации на одном пункте, на монотонной последовательности).

Согласно Шульцу, гипнотическое «переключение» — это витальное событие, происходящее без всякого внушения, только при наличии «концентрирующей расслабленности». Мы имеем дело с фундаментальной жизненной реакцией, аналогичной тому переживанию облегчения, которое наступает при засыпании. Аутогипноз — это «концентрирующее изменение установки» («konzentrative Einstellungsдnderung»): особого рода автоматизм, действующий согласно тем же правилам, что и эффекты внушения, но не строго связанный с последними, ибо требующий для своего появления определенных условий.

Описанному состоянию соответствуют некоторые типичные переживания. Во-первых, это чувства тяжести, тепла, разного рода тактильные ощущения, ощущения фантомных конечностей, регуляция деятельности сердца. По мере углубления гипнотического состояния возможны богатейшие переживания, воссоздание образных миров, автоматические явления наподобие «медиумного письма» и т. п. Изредка при этом демонстрируются поистине фантастические способности.

Важно отметить, что поначалу переключение устанавливается медленно и не слишком эффективно; лишь в дальнейшем, благодаря тренировке, наступает прогресс. Повторяемость переключения приводит к возрастанию его скорости — пока, наконец, оно не начинает происходить мгновенно, единичным актом воли. Переключение связано с частичной релаксацией мышц шеи и плеч. При наличии высокоразвитого навыка переключение происходит сразу по наступлении этой локальной релаксации. «Таким образом, хорошо тренированному человеку, дабы избавиться от внезапно возникшего эмоционального состояния, достаточно лишь плавно, как бы скользящим движением, расслабить свой шейный пояс. Это может быть осуществлено при любом положении тела и притом настолько незаметно, что изменение позиции бросится в глаза только знающим людям».

Итак, технике переключения можно научиться. Первоначальное освоение длится от шести до восьми недель; «по истечении трех-четырех месяцев это «самопроизвольное переключение» осваивается настолько хорошо, что при его реализации удается достичь поистине выдающихся результатов».

В Индии подобная процедура развивалась в течение нескольких тысяч лет и достигла вершин, которые кажутся нам почти невероятными. Шульц исследовал ее в условиях западной культуры, причем с чисто физиологических позиций, в отрыве от ее исконного философского и религиозного содержания. Он сохранил целостность фактического материала, но при этом отнял у процедуры всю ее мировоззренческую весомость. Эмпирическую реальность он отделил от метафизической реальности. После утраты содержательного аспекта остался только технический метод. Достижимые с помощью последнего эффекты крайне ограничены в сравнении с тем, чего удается добиться в Индии, где навыки приобретаются на протяжении всей жизни, а личность вкладывает в упражнения, все свое существо. В психотерапии процедура переключения становится средством, обеспечивающим паузу для отдыха и успокоения и позволяющим осуществлять известный контроль над событиями соматической жизни — по аналогии с мышечным контролем, при котором события «усваиваются» и управляются при посредстве вазомоторной, сердечно-сосудистой, вегетативной систем. Цель процедуры состоит в регуляции сна, приостановке болевых ощущений, релаксации «Я».

Раздел 2

Аномальные механизмы

Аномальные внесознательные механизмы не сводятся к единому типу; они определяются с нескольких различных точек зрения:

1. Мы говорим об аномалии, когда количество явлений, их интенсивность и продолжительность выходят за рамки обычного. Рассматривая категорию аномалии с этой точки зрения, мы повсюду обнаруживаем ряд плавных переходов между тем, что можно считать явлениями средней степени выраженности, и патологическими явлениями. Возбуждение переходит в гипервозбуждение, торможение — в паралич.

2. Ассоциации, ставшие механическими навыками, перерождаются в подавляющие и связывающие факторы, в явления фиксации. Психическая жизнь, в норме характеризующаяся мобильностью, становится неподвижной и начинает руководствоваться комплексами, фетишами, окончательными, неотвязными представлениями; в итоге такая психическая жизнь заходит в тупик. С этой точки зрения мы также обнаруживаем множество переходных стадий между нормой и аномалией.

3. Вся психическая жизнь — это непрекращающийся синтез, соединение разъединенного, удержание в единстве того, что стремится к разделению; поэтому любое окончательное и полное расщепление — это аномалия. Сознание, эта всегдашняя вершина нашей психической жизни, в норме связана с бессознательным тесной двусторонней связью. Бессознательное в целом пребывает вне сознания; но все в бессознательном может быть постигнуто, схвачено, удержано сознанием. От собственно сознания, через то, что остается незамеченным, к собственно бессознательному ведет полностью доступный континуум, в котором все потенциально связано с сознанием. Все, что происходит и испытывается — если даже через мгновение соответствующему событию или переживанию суждено стать чем-то почти независимым, — обнаруживает обратную связь с личностью, принимается, вводится в некоторые пределы, оформляется в контексте психической жизни, текущей к своей целостности. Во всех случаях аномальны такие явления, как радиальное расщепление, недоступность содержания психики сознанию, невозможность его интеграции в личностный контекст, нарушение его континуальной связи с жизнью личности в целом. Это расщепление следует четко отличать от тех случаев дезинтеграции, которые встречаются в нормальной жизни и обычно завершаются повторной интеграцией в рамках единого контекста. Расщепление — это та, подобная Рубикону, граница, за которой кончается интегрированное переживание и начинается анархия. Интерпретация аномалий как феноменов расщепления предполагает значительное многообразие возможностей. Невротические симптомы, органические жалобы — это явления, оторванные от своего осмысленного витального источника. Превращение аппарата в нечто, не поддающееся контролю, ведет к беспрепятственной изоляции сенсорных полей. Термин «расщепление» применяется к неспособности вспомнить переживания, которые тем не менее сохраняют свою действенность. Отсутствие взаимосвязей внутри психических процессов, распад целостностей, беспорядочное раздвоение смыслов, двойственные толкования и другие аналогичные явления при dementia praecox обусловили новое название для этой болезни — «болезнь расщепления» (шизофрения). Переживание двойного «Я» называют расщеплением (или раздвоением) личности (или расщеплением «Я», Ichspaltung). Постоянно актуален вопрос: что именно является фактором, приводящим к разрыву целостности, и каким образом можно достичь повторной интеграции, а вместе с нею — восстановления смысла, пределов и меры?

Понятие расщепления все еще не получило методологического и систематического объяснения. Оно выступает в качестве дескриптивного понятия для обозначения чего-то реально переживаемого и используется с целью теоретической интерпретации событий, имеющих место в специфическом состоянии «расщепленности»; оно служит гипотезой для объяснения того, к чему в конечном счете приводит это состояние. С понятием расщепления, как одним из фундаментальных понятий психопатологии, мы сталкиваемся на каждом шагу. Оно, безусловно, не относится к какому-то единому феномену, но в каждом отдельном случае затрагивает тот или иной тип внесознательного механизма.

4. Существует механизм, переключающий состояние сознания. Шульц со всей отчетливостью отличает переключение при гипнозе и аутогипнозе от того, что происходит при внушении. При гипнозе переключение обычно осуществляется посредством внушения, но при благоприятных условиях и надлежащих действиях оно может происходить и автоматически. Аналогичное переключение наступает каждый раз при засыпании; оно может отчасти обусловливаться волевым, действующим по принципу самовнушения стремлением уснуть, но может происходить и без этого, просто в силу усталости, привычки или других индуцирующих сон обстоятельств. Шульц различает: а) процесс переключения, б) вызванное переключением состояние сознания и в) те явления и воздействия, которые возможны в этом состоянии. По существу, эти три аспекта составляют нераздельное единство, но могут дифференцироваться для решения теоретических задач.

Любые изменения сознания и общего состояния личности могут рассматриваться как случаи переключения, аналогичные таковым при засыпании или гипнозе. При аномальных психических реакциях, истерических явлениях, психотических состояниях — каковы бы ни были различия между ними с точки зрения смысла или направленности — мы неизменно наблюдаем один и тот же, совершенно изменяющий психическое состояние внезапный «толчок», создающий условия для возникновения новых аномальных явлений. Ясно, что различные случаи переключения могут иметь совершенно различную природу; но ввиду недостаточности наших знаний мы вынуждены пользоваться довольно-таки грубым сравнением. Каждый отдельный случай переключения по-своему специфичен, но его специфику мы можем уловить лишь более или менее приблизительно, по аналогии с нормальными внесознательными механизмами.

Обозревая различные направления, по которым мы пытались охарактеризовать аномальные внесознательные механизмы, мы приходим к выводу, что все они нам неизвестны и непонятны. Все наши формулировки — это лишь различные попытки найти подход к загадке. Мы обладаем фактическим знанием о тех явлениях, которые возможны на базе этих гипотетических механизмов; мы кое-что знаем и о факторах, приводящих эти механизмы в действие. Но проблема происхождения механизмов остается открытой даже тогда, когда они приводятся в движение стимулами, в которых психическое возбуждение играет лишь вспомогательную роль. Существование аномальных механизмов мы приписываем особого рода аномальной предрасположенности, мозговым процессам или иным соматическим болезненным процессам. Иногда — если формирование механизмов обусловливается необычайно сильными шоковыми переживаниями — мы говорим о психических причинах в более узком смысле; но даже в этих случаях нам приходится прибегать к дополнительным гипотетическим соображениям относительно каких-то конституциональных предрасположенностей, которые в отсутствие психической травмы так бы и не проявились. Известно мнение, будто жертвой аномальных внесознательных механизмов, в определенных ситуациях и при наличии определенных переживаний, может стать любой человек; это мнение зиждется на личных наблюдениях отдельных исследователей и, вероятно, не имеет достаточного обоснования. Так или иначе, следует признать факт существования совершенно особых механизмов, которые, безусловно, могут проявиться далеко не у любого человека (таковы механизмы, действующие при шизофрении); вероятно, существуют и механизмы иного рода — подобные тем, которые проявляются при резко выраженной истерии.

Если импульсом, запускающим внесознательный механизм в действие, служит какое-либо понятное переживание, нам кажется, будто мы поняли самое трансформацию так же хорошо, как и содержательный аспект происходящего; но такое мнение ошибочно. Будничный характер механизмов делает их привычными для нас, но ни в коей мере не понятными. То, что во внесознательных механизмах понимается как нечто аномальное, заключается не в их недоступности пониманию (последнее в той же мере относится и к нормальным механизмам), а в экстраординарном характере их проявления. Встречаются крайне необычные проявления понятных взаимосвязей, основанные на аномальных механизмах, в которых понятный элемент как таковой — в силу, как правило, неизвестных предпосылок — выступает в функции причинного фактора.

Переключение в измененное состояние сознания характеризуется понятностью и преднамеренностью в тех случаях, когда оно происходит под воздействием внушения и самовнушения. Оно характеризуется понятностью, но не преднамеренностью в тех случаях, когда происходит вследствие психической реакции. Оно может понятным образом иметь место также при соматических заболеваниях, отравлении, крайней усталости; все эти состояния навязывают переключение, тогда как внушение и переживание, как первопричины, требуют своего рода «согласия» («Zustimmung»). В рамках причинной связи это единственный психологически понятный момент.