Роберт Бартлетт. Становление Европы

аристократии. За исключением случаев, когда между новоявленным и коренным населением существовали этнические или религиозные противоречия, колониальная знать со временем слилась с аристо­кратией исконной, хотя память о героической истории завоевания и первопроходства могла сохраняться.

3. Военное искусство и политическая власть

«Кто станет отрицать, что замки — вещь необходимая?»¹

Средневековая аристократия была прежде всего аристократией военной. В этот высший слой средневекового общества входили хо­рошо тренированные воины, имевшие определенный комплект ору­жия и снаряжения и обученные определенным приемам ведения боя. Вот почему расширение сферы влияния франкской знати со­провождалось распространением военного искусства франков — вооружений, фортификационных сооружений, тактики и приемов ведения боевых действий — из сердца королевства Каролингов, где оно зародилось (сюда можно причислить и Англию после Норманд­ского завоевания 1066 года) в другие части Европы. Все возрастаю­щее могущество этой знати и рвение, с каким ее привлекали на свою сторону европейские правители, отчасти объясняются именно тем военным превосходством, которое давало ей передовое для той эпохи военное искусство.

Если говорить о центральной части северо-западной Европы, то здесь для ратного дела середины X — первой половины XIV века были прежде всего характерны три особенности: доминирующая роль тяжелой конницы, возрастающее значение лучников, в пер­вую очередь арбалетчиков, и совершенствование определенного типа укреплений, а именно — замков, которое, в свою очередь, со­провождалось развитием осадного дела.

Рыцари, лучники, замки. Картина, хорошо знакомая со страниц Вальтера Скотта или исторического эпоса кинокомпании «Метро Голдвин Майер», и в этом писатели-романтики и Голливуд были со­вершенно правы. Ошибочно они рисовали фон, на котором проис­ходили военные события, то есть соотношение таких категорий, как историческая необходимость, политическая воля и практичес­кие устремления.

ТЯЖЕЛАЯ КОННИЦА

Уже к началу X века главной фигурой военных действий стала тяжелая конница. В последующие века доля пешего войска возрас -тала, однако по своему тактическому значению вплоть до оконча­ния описываемого нами периода пехота так и не смогла сравниться с кавалерией. Конница практически всегда уступала пехоте в чис­ленности, и возможно, что объяснение ее доминирующей роли

Роберт Бартлепип. Становление Европы

надо искать в равной степени в соображениях тактического и соци -ального плана. Несомненно одно: как в X, так и в начале XIV века тяжелая конница представляла собой элитные силы армии.

Представление о военном снаряжении конницы начала рассмат­риваемой нами исторической эпохи можно получить из таких бес­ценных иллюстративных источников, как Лейденская Книга Макка­веев X века² и гобелен из Байе³, датируемый концом XI века. За­щитное снаряжение конника состояло из конического шлема, до-спеха (кольчуги или лорики) и большого щита. Наступательное во­оружение включало копье, меч и иногда булаву или дубину. Нако­нец, незаменимым в наступательном бою был тяжелый боевой конь. Тяжелой конница называлась потому, что всадники шли в бой в полном снаряжении и в первую очередь благодаря своим дорого­стоящим кольчужным доспехам. Латинские источники того време­ни употребляют в отношении конников термины armati, то есть «люди в броне», либо loricati — «люди в кольчугах».

Металлические доспехи делали всадников тяжелыми в букваль­ном смысле. Войско становилось поистине несокрушимым тогда, когда было «все в железе»⁴. Зачастую из всего имущества рыцаря кольчуга оказывалась самой ценной, и неудивительно, что, столк­нувшись с нуждой, рыцарь, случалось, отдавал ее в заклад⁵. Такое происходило нередко. Во времена, когда многие сельскохозяйствен­ные орудия еще делались из дерева — деревянным был даже плуг, от которого подчас зависела сама жизнь (лишь изредка для него выковывали железный наконечник), — рыцари были одеты в же­лезо! Это была поистине головокружительная роскошь.

На полное снаряжение армата и лориката могло уходить до 50 фунтов железаЧ Когда в 80-х годах X века Отгон II двинул в поход свое войско, включавшее около 5 тысяч всадников, тяжелая конница тащила на себе железа общим весом 125 тонн⁷, Эта цифра еще более впечатляет, если вспомнить, что в те времена германская плавильная печь за два, а то и три дня работы могла выдать всего лишь 10 фунтов металла⁸.

Специалист по экономической истории Беверидж писал:

«до Черной Смерти цены на пшеницу могли различаться в зависи -мости от урожая, но колебались, как правило, вокруг 5 шиллингов за четверть; металл на изготовление лемехов и других орудий труда шел по ценам, которые от года к году тоже разнились, но в среднем состав -ляли около 6 пенсов за фунт, то есть 50 и более фунтов за тонну. Се -годня (1939 г.) нормальная цена на зерно составляет около 50 шиллин­гов за четверть, а на сталь — около 10 фунтов за тонну. Мы видим, что цена на зерно возросла в десять раз, тогда как на металл упала в пять раз; сегодня четверть зерна стоит в пересчете на сталь в пятьдесят раз дороже, чем в те времена. Едва ли можно найти более наглядное под -тверждение тому, насколько сильно отличалась эра зерна от эпохи ме -талла»⁹.

3. Военное искусство и политическая власть

Тяжелые всадники Средних веков жили в эру зерна, но выгля­дели как люди эпохи металла.

Тяжелой кавалерия была и еще по одной причине — из-за бое­вых коней. Эти кони не просто должны были выдерживать вес за­кованного в латы всадника. Это были животные особой породы, ко -торых специально готовили к трудным условиям битвы. Об этих «величественных скакунах» часто пишут источники того времени¹О Их забирали в качестве трофеев, преподносили в дар, продавали, покупали и обменивали. Они были крупнее и сильнее обычных ло­шадей, предназначенных для верховой езды аристократов, и приме -нялись только в бою. Это, естественно, означало, что рыцарю тре­бовались и другие кони, и средневекового всадника скорее следует рисовать в центре небольшого отряда из людей и лошадей. Ему могли понадобиться дополнительно как боевые, так и обычные вер­ховые скакуны. В 1101 году между Генрихом I Английским и гра­фом Фландрским был заключен договор, по которому граф брал на себя обязательство поставлять в королевскую армию конников, причем каждому воину надлежало иметь трех коней¹¹. Цифра до­статочно красноречивая, хотя в документах XIII века встречается упоминание о всадниках, в чьем распоряжении находилось сразу по пять лошадей'2. Боевых коней все больше закрывали сбруей и латами, отчего кавалерия делалась еще «тяжелей».

На протяжении всего описываемого нами периода, с середины X до середины XIV века, тяжелая конница сохраняла свое неоспо­римое значение. Но не все конники обязательно были рыцарями. На самом деле, при изучении этой исторической эпохи нельзя упускать из виду такой существеннейший момент, как сложное переплетение в языке слов, имеющих общее значение «рыцарь», но с разным оттенком — чисто военным или социальным: между французскими cavalier и chevalier, немецкими Reiter и Ritter просле­живается несомненная этимологическая связь Н

Латинское miles охватывало обе категории, причем семантика этого слова историками изучена детально. В начале XI века так: на­зывали просто тяжелых всадников, иначе именуемых loricatus. Как правило, значения сколь-нибудь высокого социального положения в это понятие не вкладывалось, скорее напротив, поскольку в те вре­мена milites как раз противопоставлялись магнатам и высшей знати. Так, например, когда Вильгельм Завоеватель в 1066 году снизошел до совета с приближенными относительно своих притязаний на английский престол, отпрыск давнего рода виконт Туарский с него -дованием прокомментировал: «Никогда или псчти никогда раньше milites не призывались на подобный совет!»¹⁴

Milites были грубой и буйной толпой, и при всей их значимости для государства едва ли их стоит чересчур превозносить. Однако уже в XI веке в некоторых частях Европы это слово стало приобре­тать почтительный оттенок, и в последующие века такая тенденция лишь крепла и ширилась. В XI веке, чтобы сделать человека во-

Роберт Бортлетт. Становление Европы

ином, ему достаточно было вручить коня и доспехи; к XIII веку ры­царь уже входил в узкий, замкнутый круг, и рыцарство передава­лось по наследству. Само понятие рыцарь наполнилось новым со­держанием: теперь оно имело значение социальной исключитель­ности, а кроме того, носило религиозный и романтический оттенок. Важно, однако, не упускать из виду того бесспорного обстоя­тельства, что крупные перемены, которые привели к становлению нового самосознания средневековой аристократии и отчасти дали толчок развитию новой культуры и новых общественных идеалов, очень мало отразились на технике ведения конного боя. Как и в X веке, конница XIII столетия сохраняла свое решающее военное значение, но по-прежнему представляла собой небольшой по чис­ленности отряд закованных в доспехи всадников, вооруженных ме­чами, копьями и щитами. Если не считать нескольких несуществен -ных деталей, Лейденская Книга Маккавеев и гобелен из Байе рису­ют конницу — ее вооружение, защитные доспехи и, насколько по -зволяет судить изображение, боевых коней — практически одина­ково. Рыцарей и всадников в латах, сражавшихся на стороне Эду­арда I и Филиппа Красивого на закате XIII века, едва отличишь. (Конный воин XIII века изображен на рис. 4)¹⁵.

ЛУЧНИКИ

Средневековые луки были трех видов: короткий, длинный и ар­балет. Короткий лук имел длину около трех футов, тетиву при стрельбе оттягивали к груди. В средневековой Европе это оружие было распространено очень широко, его применяли в бою разные народы, прежде всего — скандинавы. В определенных обстоятель­ствах он мог быть весьма эффективен — такой лук, в частности, помог нормандцам одержать победу при Гастингсе, — но с точки зрения дальнобойности и глубины поражения он далеко уступал луку длинному.

Последний достигал в длину почти 6 футов, и тетиву полагалось оттягивать до самого уха. Зародилось это оружие в Южном Уэльсе. Его эффективность в бою так описывали источники конца XII века:

«В войне против валлийцев один из воинов был сражен стрелой, выпущенной валлийским лучником. Стрела вошла ему в бедро, пронзи -ла верхнюю часть ноги, защищенную сверху и снизу железными щит -ками, проткнула подол его кожаной туники; затем стрела вошла в ту часть седла, которую называют покрышкой, и наконец, вонзилась в коня, причем так глубоко, что животное пало замертво» ¹⁶.

Этим оружием в конце XIII и XIV веке английские короли во­оружали своих воинов, оно обеспечило их славные победы в Сто­летней войне. Однако до той поры применение длинного лука но­сило крайне ограниченный, сугубо местный характер. В то время в

3. Военное искусство и политическая власть

75

Европе основным, то есть самым эффективным оружием был не длинный и не короткий лук, а арбалет¹⁷.

Уже в X веке встречаются упоминания о применении арбалета на севере Франции, однако о массовом его использовании можно говорить лишь с конца XI века. Византийская принцесса Анна Ком-нина описывала оружие крестоносцев как «варварский лук, абсо­лютно неведомый грекам»¹", который производил совершенно «дья­вольский» эффект (daimonios). Ей вторило обеспокоенное западное духовенство. Латеранский собор 1139 года постановил; «Отныне мы запрещаем, под страхом отлучения от церкви, применение против христиан и католиков этого смертоносного оружия арбалетчиков и лучников, ненавистного Господу»¹⁹.

Однако церковные запреты не возымели большого действия. К концу XII века крупные отряды конных арбалетчиков, которые князья включали в свое войско, являлись едва ли не самым эффек­тивным и устрашающим инструментом ведения боя. В 1241 году, когда германский король Конрад IV готовился отразить монголь­ское нашествие, он начертал сжатый перечень тех неотложных мер, которые надлежало принять князьям. В списке из пяти пунк­тов нашлось место и такому лаконичному предписанию: «Пусть будут у них арбалетчики»²^.

Арбалеты, при их достаточно невысокой скорострельности, были необычайно эффективны благодаря страшной пробивной силе. Среди останков, обнаруженных в ходе раскопок на поле битвы у Висбю, на острове Готланд, (1361). встречаются черепа, пронзенные пятью или шестью арбалетными болтами (стрелами)²¹. Это означает, что болт прошел через шлем либо другой головной убор, закрывавший головы идущих в бой ютландских крестьян, и пробил черепную коробку. От арбалета не спасали ни кольчуга, ни шлем. Рыцари — предводители конницы тоже стали уязвимы. Французский король Людовик VI был ранен стрелой из арбалета, Ричард Львиное Сердце от такой стрелы пал в сражении.

Об эффективности этого оружия наглядно говорят некоторые эпизоды гражданской войны в Англии 1215—1217 годов²². Несколь­ко вождей восстания баронов пали именно под арбалетным обстре -лом: арбалетчики обрушили на них град стрел, воспользовавшись стенами замка как укрытием. Когда в 1215 году гарнизон мятежни­ков в Рочестере капитулировал, король Джон (Иоанн Безземель­ный) повелел освободить тяжеловооруженных всадников из числа взятых в плен за выкуп, но «за исключением арбалетчиков; арба­летчиков, которые за время осады уничтожили слишком много ры­царей и всадников, он приказал вести на виселицу». Эта незавид­ная участь ждала их в уплату за ту роль, которую они сыграли в бою. В решающем сражении при Линкольне в 1217 году именно «смертоносные стрелы» 250 королевских арбалетчиков решили исход дела, когда беспощадно валили боевых коней рыцарей, «как свиней на бойне».

Роберт Бартлетт. Становление Европы

В определенном смысле арбалетчики были изгои — церковные источники склонны ставить их в один ряд с наемниками и еретика­ми, — но это были изгои-профессионалы. Внушающие повсюду страх и ненависть, они тем не менее получали хорошее вознаграж­дение за свой ратный труд. На рубеже XII и XIII веков пеший арба­летчик во Франции зарабатывал вдвое больше, чем простой пехоти­нец²³. Европейские правители зачастую привлекали в свои армии арбалетчиков на особых, заманчивых условиях, которые могли фик­сироваться документально. Так, например, за службу арбалетчику (per arbalisteriam} иногда давали участок земли²⁴. В Силезии немец­кий воин мог владеть достаточно крупным участком пригодной для обработки земли, «за которую он служит арбалетчиком, в соответ­ствии с грамотой»²⁵. В феодальных бухгалтерских книгах XIII века регулярно встречаются записи о расходах на выплату жалования арбалетчикам, приобретение арбалетов и десятков тысяч болтов к ним²⁶.

Арбалет стал одним из главных военных достижений эпохи между серединой X и серединой XIV веков; появилось новое ору­жие, которое вызвало в обществе не только моральный шок, но привело к формированию нового корпуса профессиональных во­инов и открыло новые возможности перед европейскими правите­лями.

На этот же период приходится еще одно нововведение в воен­ном деле, пожалуй, даже более значительное — появление и разви­тие нового типа фортификационных сооружений.

ЗАМКИ

«Поскольку не все они владели замками, Гуго Абвильский стал мо -гущественнее любого из равных себе. Ибо он мог делать что пожелает, ничего не страшась, полагаясь целиком на защиту стен своего замка, в то время как другие, если и пытались что-то предпринять, легко стано -вились жертвой более сильного соперника, поскольку укрыться им было негде»²⁷.

В приведенном отрывке речь идет об основателе династии гра­фов Понтье, который в последние десятилетия X века выдвинулся на фоне своих основных соперников. Как видим, здесь ясно гово­рится, что решающим фактором возвышения стало наличие у него замка. Именно замок оказался его главным преимуществом. Подоб­ное соперничество в X и XI веках разыгрывалось по всей Европе, и верх неизменно одерживал тот, кто мог эффективно распорядиться своим замком, подобно Фридриху Швабскому, который, по меткому выражению его родственника Отгона Фрейзингенского, «таскал замок на хвосте своего коня»²⁸.

Процесс распространения замков в Европе в X—XIII веках имел фундаментальное военное и политическое значение, и при оценке новаторской роли замка как фортификационного сооружения от

3. Военное искусство и политическая власть

исследователя требуется максимальная точность. Это задача непро­стая. В Европе военные укрепления существовали на протяжении тысячелетий, причем в самых разнообразных формах. Ни один набор критериев не дает возможности с абсолютной четкостью провести грань между крепостями Раннего Средневековья и замка­ми Средневековья Высокого. Всегда будут оставаться какие-то со­мнения, в чем-то будут усматриваться совпадения и элементы сход­ства. Тем не менее, если принять за удовлетворительную ту методи­ку оценки, которая позволяет отмечать наиболее распространенные различия, то можно сказать, что замки, во множестве появившиеся в Европе в X—XII веках, характеризовались двумя отличительными особенностями: они имели малые размеры, но большую высоту.

Небольшие размеры замка наглядно подтверждаются примера­ми, когда они возводились внутри прежних фортификационных со -оружений более внушительных габаритов. Одним из таких приме­ров служат нормандские замки, воздвигнутые в Англии после за­воевания. В Олд-Саруме, например, нормандский замок стоит по­среди старых земляных укреплений, которые почти в тридцать пять раз превосходят его в поперечнике²⁹. Подобный контраст заметен повсеместно. В Оверне, во Франции, небольшие замки нового тыся­челетия зачастую строились внутри старых общинных укреплений, которые могли иметь в двадцать раз больший диаметр³^. На севере Германии мощные саксонские сооружения VIII века подчас имели очень большие параметры. В одном случае, в Скидриобурге, размер таких укреплений составлял 1000 на 800 футов³¹. Величина же зам­ков, воздвигнутых впоследствии на месте или внутри прежних обо­ронительных сооружений, всегда оказывалась существенно скром­нее. Так, например, около 980 года — тогда уже стали появляться замки нового типа — епископ Ольденбургский построил замок в Незенне, в Голыптейне, и сооружение имело поперечник от 50 до 150 футов³². Существенное различие в размерах связано, в частное -ти, с разным назначением этих сооружений. Скидриобург был большой общинной крепостью, которая возводилась для зашиты сразу целой общины. Незенна же строилась с иной целью — защи­тить от вражеского нападения прежде всего епископа, то есть фео -дала, а заодно и его приближенных и воинов — milites. (Другие примеры см. на рис. 2)³³.

В силу малых размеров и скорее господских, нежели общинных, функций обслуживание замков требовало меньших усилий, а следо -вательно, и множиться они могли куда стремительнее, чем более громоздкие крепостные сооружения прежних времен. XI и XII века становятся эпохой новых замков, о чем свидетельствуют разбросан­ные по всей Европе бесчисленные Ньюкаслы (Newcastle), Шатоне-фы (Cfiateauneu?) и Нинбурги (Nienbwg). На начало XII века в Анг­лии, судя по всему, насчитывалось до 500 замков, причем все они были воздвигнуты за предшествовавшие 50 лет. Несложные расче­ты показывают, что в среднем замок стоял через каждые десять

Роберт Бартлетт. Становление Европы

миль. Аналогичные цифры можно привести и в отношении некото­рых районов Северной Франции. В местах, где ощущалось мощное военное даление, например, вдоль границ Англии и УэльсаГили саксонского государства со славянским миром, частота фортифика-

об-