Автохтонные греки; семитские поселенцы; арийцы-эллины 3 страница

 

2) Имена персонажей арийско-эллинской генеалогии, очевидно, символические, они обозначают основную черту и как бы объясняют биографию каждого эпонима. Это, кстати, характерно для всех народов, что касается их родооснователей. Таким образом, Девкалион — не только создатель эллинской расы, но и патриарх, объединяющий в себе древние космогонические воспоминания, свидетель потопа (в семитско-греческой традиции эту роль играет Огигес), Девкалион соответствует богу-рыбе, Но ассирийцев, Ною евреев, и его имя происходит от древнего слова, означающего «новое вино» или, в устаревшей форме, «крутиться», «человек, который крутится, опьянев от нового вина». Пандора переводится «которой все дано», т. е. она не имеет индивидуальности, она — женщина, принадлежащая тому, кто ее создал или цивилизовал.

 

3) Прометей — значит «ясновидящий». Он — сын Иафета, общего отца белого семейства, как считают Гесиод и Аполлоний Его матерью была Азия, что недвусмысленно указывает на его этнические и географические корни. По другим источникам, он — сын Урана. Об этом мы поговорим позже.

 

4) Гесиод производит слово «титан» от термина, означающего «тот, кто простирает руки». Так зороастрийские арийцы называли своих предков, возможно, современников и братьев титанов - Кая или Кава, носивших титул царей Псевдо-Орфей и Диодор считают титанов первыми людьми или «протолюдьми». В фессалийском наречии сохранились следы этой древней идеи «титан» у фессалийцев означает «господин», «вождь».

 

5) Вполне вероятно, что образцом законодательства титанов можно считать три заповеди Дракона, запечатленные на века. «Уважай своих родителей, воздавай богам должное на земле, не причиняй зла быку». Это соответствует и индусским и зороастрийским законам, в этих словах арийский дух. Известно, что греки не сразу отказались от традиции почитать быка. Когда им приходилось приносить это животное в жертву, они устраивали паллиативную церемонию, в которой главный жрец, поразив быка, убегал, оставляя топор человеку, для которого был организован этот спектакль.

 

6) От них произошли арийцы-эллины — в некотором смысле новый народ, обязанный своей энергией древним элементам Все характерные особенности этой расы отражены в ее религии, появившейся одновременно с ней. Это был культ Зевса.

 

7) Вполне вероятно, что греческий язык содержит фракийские и иллирийские корни, унаследованные от контактов арийцев-эллинов и даже титанов с населением, говорившем на этих наречиях. Мюллер справедливо отмечает, что эллины вернули фракийцам их древнюю поэзию и цивилизацию. Для поклонников Орфея земля к северу от Гема была колыбелью моральной культуры.

 

8) Невооруженным глазом видна убогость древнейших памятников Греции по сравнению с Индией, Ассирией, Египтом и даже Китаем и Бактрией. Например, Сицион в 2164 г. до н. э. построили ханаанеяне, а арийцы-эллины пришли шесть столетий спустя.

 

9) Фивы действительно служили четким водоразделом для двух рас О двойном происхождении города рассказывается в двух легендах одна арийская, которая приписывает честь создателей Амфиону и Зевсу, вторая семитская, согласно которой первым его царем был ханаанеянин Кадм. Здесь перемешаны азиатские, эллинско-арийские и местные традиции, которые сделали древнюю историю и мифологию греков почти непонятными В новые времена эта путаница только возросла под влиянием символизма и аллегорий

 

10) В ханаанском языке «анак» означает «великан», т. е. сильный человек.

 

11) Этот хаос не кончался, выражаясь во множестве диалектов. Не стоит даже говорить о том, что их разделение на четыре группы — ионийскую, дорийскую, эолийскую и аттическую — это искусственная схема филологов, которая ни в коей мере не отражает истинного положения вещей.

 

12) Я разделяю мнение Грота и не считаю, что пеласги составляют отдельную нацию или расу. Они встречаются в разных местах и часто совершенно отличаются друг от друга. Вот как их описывает энциклопедия Эрша и Грубера: «Пеласги — это просто тень, лишенная всякой исторической реальности. Это "каши", т е. "древние", "предки", "аборигены". Слово "пеласги" было ошибочно принято за название народа или расы. Хронологически оно относится к древним временам Греции и племенам, которые когда-то обитали в этой стране без указания на происхождение. Позже это название стали применять к определенным племенам точно так же, как в прошлом веке считали, что готы — это скифы, геты и т. д, и даже находили остатки этого германского народа в Крыму».

 

13) Лучше всего это доказывает поведение большинства греческих государств во время персидской войны. В битве при Платее против афинян и их союзников сражались 50 тысяч пеших воинов и многочисленная эллинская конница. Эти войска предоставили не ионийцы, а беотийцы, локридцы, малийцы, фессалийцы, т е вся восточная Греция К ним можно прибавить фосийцев Следовательно, сопротивление оказали только Пелопоннес и Аттика Позже эту битву, где меньшая часть Греции воевала с большей, превратили в национальную славу.

 

14) Афины в самом начале представляли собой скопление нескольких селений. Спарта состояла из пяти поселений и никогда не была городом То же самое можно сказать о Мантинее. Тегее и даже Мегаре и Танагре. Аркадийцы долгое время жили в поселках, равно как и эпироты. Что касается свободы мнений, Гесиод и Гомер открыто высказывались против злоупотреблений власти и даже против самого ее принципа.

 

15) Это был дом, напоминающий крепость рыцарских времен, окруженный хижинами. Обычно он возвышался над окружающей местностью и строился из каменных глыб Вероятнее всего города созданы трудом ханаанских колонов Кстати, в Италии эти впечатляющие сооружения, называемые пеласгийскими, или циклопическими, долгое время приписывали аборигенам. Но местные племена занимались земледелием и не могли выполнять такую работу, т. е честь их создания принадлежит либо арийцам-эллинам, либо их отцам, титанам. На всем полуострове память о циклопических стенах тесно связана с историей тирренийцев. Ворота Микен — это также эллинское сооружение.

 

16) Греческая женщина у Гомера несравнимо выше супруги цивили зованных или семитизированных эпох. Посмотрите на Пенелопу и Еле ну в «Одиссее» или на царицу феаков. В ней больше суровости, сдер жанности и свободы. Это положение в какой-то мере сохранилось у македонцев, судя по роли, которую Олимпия играет в делах Александра. См. также нравы дорийцев Спарты.

 

17) Кстати, это объясняется общим предрассудком арийских народов: для них право собственности достигается завоеванием на поле боя.

 

18) Наука сделала большой прогресс в понимании эллинской мифологии Установлено четкое различие между догматами, культами и ритуалами, пришедшими из Азии, и теми, которые происходят из европейского сознания Но остается самое трудное и, в то же время, самое интересное Известно, что кабирские и телькинские мистерии — семитского происхождения и что додонийский оракул, скорее всего, связан с «северными» принципами Теперь надо отделить арийскую сущность от финских примесей Пропорция различных религиозных элементов — семитского, арийского, финского — и будет точным составом крови греков.

 

19) В монархические времена слово, которое впоследствии стало означать «город», затем «государство», означало всего лишь замок знатного человека. В феодальную эпоху слово «отчизна» почти не употреблялось, оно вошло в обиход, когда галлороманы окрепли и начали играть важную роль в политике. Только после их победы патриотизм стал считаться добродетелью.

 

20) Особенно жаль потери этой поэмы Из нее мы могли бы многое узнать об арийцах Центральной Азии.

 

 

ГЛАВА IV

Семитские греки

 

Я намного опередил время и попытался охватить историю эллинской Греции во всем ее масштабе после того, как продемонстрировал причины ее политического скудоумия. Теперь вернемся назад к вопросам государственности и проследим, как состав крови влияет на жизнь в Греции и других народов той эпохи.

Мы определили диапазон художественности, теперь сделаем то же самое в отношении различных стадий в развитии системы правления. Мы увидим, к каким ужасным потрясениям в судьбе общества приводит смешение рас.

Если начать с прибытия арийцев-эллинов во главе с Девкалионом и датировать этим событием начало героических времен, когда греки жили согласно предписаниям предков из Согдианы в условиях ограниченной индивидуальной свободы и очень гибких законов, тогда это начало восходит к 1541 г. до н. э.

Первобытная эпоха в Греции ознаменована борьбой между аборигенами, семитскими колонами, издавна поселившимися здесь и прибывавшими сюда ежедневно, и арийскими завоевателями.

Южные территории сотни раз переходили из рук в руки. В конце концов, арийцы-эллины, уступавшие в численности и цивилизованности, оказались изгнанными или наполовину поглощенными в массе аборигенов, наполовину рассеянными в семитских селениях: таким образом сформировалась большая часть греческих народов [1].

Благодаря вторжению гераклидов и дорийцев монголизированный арийский принцип на короткое время взял верх, но в конечном счете снова отступил под натиском ханаанеян, и умеренное правление царей навсегда уступило место абсолютному республиканскому режиму.

В 752 г. Афинами правил первый архонт, избранный на 10-летний срок. Семитское правление началось в самом финикийском из греческих городов. Окончательно оно утвердилось позже — у дорийцев Спарты и Фив. Героическая эпоха вместе с ее последствиями, т. е. умеренным монархическим правлением, продолжалась 800 лет. Я не веду речь о более арийской эпохе титанов: достаточно напомнить об их сыновьях, эллинах, чтобы показать, что в их руках долгое время находилась власть.

Аристократическая система не отличалась таким долгожительством. Начавшись в Спарте в 867 г. и Афинах в 753 г., она закончилась именно в последнем упомянутом городе, величественном и славном; она превратилась в архонтат Исагора, сына Тисандра, в 508 г., просуществовав 245 лет. С тех пор, вплоть до краха эллинской независимости, верх часто одерживала аристократическая партия, которая даже преследовала своих противников, но в сущности это было нечто вроде фракционной группировки, периодически сменявшейся тиранами. С тех пор нормальным состоянием общества, если вообще слово «нормальное» можно применить к хаосу и насилию, была демократия.

В Спарте могущество аристократии под сенью остатков монархии было гораздо стабильнее. И население было в большей мере арийским [2]. Законы Ликурга окончательно утратили силу только в 235 г., продержавшись 632 года.

Что касается ситуации в Афинах, можно сказать следующее: в ней столько постыдных политических явлений рядом с непревзойденными интеллектуальными достижениями, что на первый взгляд можно подумать, будто для этого потребовались столетия. Однако, если датировать начало этого режима архонтатом Исагора (508 г.), его окончание можно связать с битвой при Хероне в 339 г. Система правления, конечно, и позже продолжала называться республикой, но самое главное — кристаллическое соответствие нации — было утрачено, и когда граждане Афин взяли в руки оружие, чтобы противостоять власти македонцев, те рассматривали их не как врагов, но как бунтовщиков. С 508 по 339 г. прошло 169 лет.

Из этого периода следует вычесть годы, когда правили богатые, затем годы, когда у власти были то писистратиды, то тридцать тиранов, поставленных лакедемонянами. Сюда не входит также монархия Перикла, которая длилась около 30 лет. Таким образом, на демократическое правление приходится от силы половина этих 169 лет, причем и этот период то и дело прерывался моментами ошибок и преступлений властных институтов. Вся энергия нации уходила на то, чтобы привести Грецию к рабству.

Организованное и управляемое таким образом эллинское общество около 504 г. оказалось в жалком состоянии перед лицом иранского могущества. Континентальная Греция трепетала в страхе. Ионийские колонии платили дань или были подданными восточного соседа.

Конфликт должен был вспыхнуть по причине естественного притяжения полусемитской Греции к азиатскому побережью, к ассирийскому центру, а от побережья Азии, в определенной степени иранизированного, к Элладе. Вскоре нам предстоит увидеть первую успешную попытку аннексии. К этому все уже было готово, но, к всеобщему удивлению, события разворачивались противоположно тому, что следовало ожидать.

Персидская империя, разросшаяся сверх всякой меры и чрезвычайно опасная, повела неправильную политику. Ксеркс, обуянный неистовым юношеским пылом, не слушал советов мудрых придворных. Несмотря на то, что греки предавали друг друга, совершали непростительные ошибки и проявляли невероятную трусость, царь, вместо того, чтобы обрушить на них регулярные войска, пожелал потешить взор своим могуществом. С этой целью он собрал толпу в 700 тысяч воинов и погнал их через Геллеспонт, соорудив гигантскую переправу, разгневался на бурное море и в результате, ко всеобщему изумлению, потерпел поражение от людей, еще более удивленных такой невероятной удачей.

Греческие писатели очень ярко и волнующе описывают то, что произошло при Фермопилах, Марафоне, Платее. Такое красноречие естественно для столь спиритуальной нации. Но, по правде говоря, эти выдающиеся победы были всего лишь случайностью, и естественный ход событий, т. е. неизбежное следствие этнической ситуации, от этого ничуть не изменился [3].

После битвы при Платее мы видим следующее положение.

Самая могущественная империя должна поглотить самую слабую; как в свое время семитизированный Египет подчинился персидской монархии, управляемой арийским духом, так и Греция, где давно воцарился семитский принцип, должна признать превосходство.семейства, из которого вышли матери ее народов, поскольку в Афинах, Фивах и даже в Лакедемоне не больше чистых арийцев, чем в Сузе, и в действие вступает закон численности и размеров территории.

Это была драка двух братьев. Эсхил осознавал кровное родство, когда вкладывал в уста матери Ксеркса такие слова:

«Мне кажется, я вижу двух девственниц в роскошных одеяниях. Одна одета по персидской моде, а другая по обычаю дорийцев. Обе превосходят статью остальных женщин. Красота их безупречна. Обе они — сестры одной расы» [4].

Несмотря на неожиданный исход персидской войны, Греция, в силу семитского элемента в своей крови, рано или поздно была вынуждена разделить судьбу Азии. Сюрпризы на этом не закончились, и снова итог оказался не таким, каким следовало его ожидать.

Сразу после отступления персов восстановилось влияние двора в Сузах на эллинские города; как и прежде, царские послы давали приказы, которые беспрекословно выполнялись. Местные народы продолжали ненавидеть друг друга, не упускали ни одной возможности навредить друг другу; приближался момент, когда истощенная Греция должна была сделаться персидской провинцией и, возможно, возрадоваться этому обстоятельству как залогу покоя и мира.

Со своей стороны, персы, учитывая свои недавние поражения, вели себя настолько же осторожно и сдержанно, насколько безрассудно вели себя их малые соседи. В своей армии они держали многочисленные вспомогательные отряды эллинов, они им хорошо платили и осыпали почестями. Они часто использовали их против ионийцев и со злорадным удовлетворением видели, что совесть их наемников не выказывает никаких признаков пробуждения.

Изгнанники из Аттики, Беотии, Пелопоннеса постоянно пополняли наемные отряды, и их воинский талант и доблесть в первую очередь были направлены против их родных городов. Наконец, когда один знаменитый изгнанник, известный государственный деятель, прославленный воин, почитаемый писатель и оратор, попросил у великого царя защиты, ему было оказано невиданное ранее гостеприимство; когда крутой политический поворот вернул этого человека в родную страну, он принес с собой, в глубине своей совести, конец цепи, другой конец которой был прикован к подножию персидского трона. Таковы были отношения между двумя народами. И в твердом разумном правлении персов мы видим больше арийских признаков, чем в системе власти городов южной Греции, которые уже были накануне того, чтобы заплатить горькую цену за свои парадные победы, когда судьба опять улыбнулась им.

Пока южные греки деградировали и прославляли себя, жители севера, которые оставались в тени и считались полуварварами, с чем они, кстати, не спорили, жили в своей монархической системе, и в один прекрасный день они достигли такого могущества, что овладели всей Грецией и предстали перед азиатами в новом свете, в качестве достойного противника. Когда македонцы завоевали Грецию, в этом проявилась сущность их крови. Победители разительно отличались от южных греков, и это доказали их политические институты.

Южные эллины после очередного завоевания фазу принимались за разрушение. По малейшему поводу они могли снести с лица земли город и обратить его жителей в рабство. Точно так же вели себя семитские халдеи в эпоху своих побед. Евреи испытали это на себе во время вынужденного переселения в Вавилон; то же самое делали сирийцы, совершая набеги на Кавказ. Такой же была политика карфагенян. Завоеватели-семиты в первую очередь думали о разрушении и только потом принимались за преобразования. Персы видели выгоду побед в другом. Разумеется, и у них можно найти немало примеров подражания ассирийцам, однако в целом они ограничивались тем, что лишали власти местные династии, оставляя государственную организацию нетронутой. Царство сохраняло монархические формы, республики оставались республиками, покоренные страны лишались только независимости, т. к. персы разделяли их на сатрапии для удобства управления: в таком положении находились ионийские колонии во времена войн Дария и завоеваний Александра.

Македонцы остались верны арийскому духу. После битвы при Хероне Филипп ничего не разрушил, никого не обратил в рабство, не лишил завоеванные города их прежних законов, а граждан их обычаев. Он просто установил свою власть с тем, чтобы умиротворить покоренные народы и поставить их на службу своим планам. Словом, северные греки подчинили себе остальную часть Греции, не меняя существовавших там социальных установлений. Трудно привести более убедительное доказательство относительной чистоты благородной крови. Это был воинственный и прагматичный народ, не обладавший ни художественными, ни литературными талантами, но отличавшийся глубоким политическим чутьем.

Примерно ту же картину мы наблюдаем у иранских племен некоторых эпох. Впрочем, не следует делать поверхностные заключения: если сравнить две нации в период их становления, когда первая под властью Филиппа овладела Грецией, а вторая немного раньше, под предводительством Фраорта начала свои завоевания, то иранцы покажутся нам более могущественными и достойными восхищения.

Это впечатление справедливо. В отношении религии духовные или спиритуалистские доктрины мидиицев и персов превосходили македонский политеизм, хотя и последний, в свою очередь, будучи привязан к тому, что на юге называли «старыми божествами», был меньше проникнут семитскими идеями, чем афинская или фиванская теологии. Чтобы быть точным, необходимо признать, что религиозные доктрины Македонии были почти лишены вывертов воображения, зато компенсировали это наполовину финскими суевериями, которые по непонятности и мрачности не уступали сирийским фантазиям. В целом, македонская религия уступала персидской, т. к. содержала в себе кельтские и славянские элементы.

Что касается уровня цивилизации, здесь также имеет место отставание. Иранские народы, с одной стороны, соприкасались с вратиями и отступниками-индусами, которые несли на себе отблеск брахманизма, а с другой — с ассирийскими народами и, находясь между двух ярко горевших очагов, соприкасались с развитыми культурами. Будучи сородичами вратиев, восточные иранцы не теряли связей с ними. Будучи данниками ассирийцев, западные иранцы также испытывали влияние этой расы.

Македонцы находились в менее выгодном положении. Они не соприкасались с развитыми народами, не считая южных границ. С остальных сторон их окружали варвары. Поэтому они впитали в себя дух цивилизации в меньшей степени, чем иранцы, которые получили его в результате «двойного брака» и переделали его на свой манер.

Кроме того, в Азию стекались сокровища со всего мира, а Македония находилась в стороне от торговых путей: иранцы становились богаче, а их будущие завоеватели пребывали в бедности.

Но несмотря на такие преимущества, доставшиеся мидийцам при Фраорте, исход борьбы между их потомками, т. е. подданными Дария, и воинами Александра, не вызывал сомнений. Победа по праву досталась последним, потому что когда началась война, разницы в чистоте их арийской крови почти не было. Иранцы, которые уже во время взятия Вавилона Киаксаром, были в меньшей степени белыми, чем македонцы, и более семитизированными, когда 269 лет спустя, сын Филиппа ступил на территорию Азии. Без гения Александра, который ускорил события, это все равно бы произошло — пусть и позже, — учитывая огромную разницу в численности двух народов-соперников, но сомнений в исходе быть не может. Азиатская кровь заранее была обречена, точно так же, как когда-то она оказалась под игом иранцев, которые с тех пор ассимилировались с выродившимися расами покоренной страны.

Здесь снова вступает в силу принцип неравенства рас. Семитская раса в своих многочисленных поколениях больше оплодотворила хамитское население, чем иранское вторжение. Когда греки покорили Азию, они были немногочисленны, и их победа не привела к колонизации. Их небольшие группы, оказавшись в изоляции в огромной империи, сразу влились в массу местного населения. Великий Александр осознал, что его триумф означает конец Эллады, что его меч довершил дело Дария и Ксеркса, что если Греция не пала, находясь под властью великого царя, то она пала теперь, когда ее поглотила собственная победа. Семитская кровь поглощала все, что встречалось на пути. Марафон и Платея потускнели и стерлись в памяти после Арабелл и Иссы, и грек-победитель, македонский царь, сам сделался великим азиатским царем. Не было больше ни Ассирии, ни Египта, ни Персии, но не было и Эллады: западный мир с тех пор слился в единую цивилизацию.

Александр умер, его соратники разрушили политическое единство; они сквозь пальцы смотрели на то, как вся Греция вместе с Македонией, завоеванной семитским элементом, превращается в придаток азиатского побережья. Единое общество, разнообразное в своих нюансах, но объединенное общими формами, распространилось на этой части земного шара, которая от Бактрии до гор Армении охватывала всю Нижнюю Азию, страны на Ниле, их колонии в Африке, Карфаген, острова Средиземного моря, Испанию, Фосийскую Галлию, эллинизированную Италию, эллинские земли. Долгая борьба трех родственных цивилизаций, которые до Александра спорили за право называться самой достойной, завершилась слиянием сил, в равной мере истощенных большим количеством семитской крови, принесшей с собой большую дозу черных элементов, и из этого грандиозного объединения возникла новая ситуация.

Новое общество не обладало чувством величественного, характерного для древней Ассирии и Египта, и в то же время не отличалось и стремлением к физическому и моральному безобразию, присущему этим слишком меланийским народам. И в добре и в зле оно опустилось на ступень ниже за счет двойного влияния иранцев и греков. От последних оно унаследовало умеренность в области искусств, что выразилось в копировании эллинских методов и форм, но, с другой стороны, оно несло на себе печать семитского вкуса — любовь к усложненности, к утонченному мистицизму, претенциозному многословию и безумным философским доктринам. В поисках выражения оно достигало иногда блистательных высот, но не отличалось глубиной и вдохновением гения. Основным его достоинством был эклектизм: оно всегда гордилось тем, что знает секрет, как примирить непримиримые элементы — осколки обществ, чьей смертью оно питалось. В нем жила неистребимая любовь к арбитражной рассудочности. Эта тенденция чувствуется в литературе, философии, морали, в системе правления. Эллинское общество употребляло всю свою энергию на сближение и объединение далеких друг от друга идей и интересов, что само по себе очень хорошо и полезно в такой среде, но совершенно неплодотворно, тем более, что это предполагает отказ от своего предназначения.

Участь таких непродолжительных обществ, составленных из лоскутков, в том, чтобы истощать свои скудные силы без пользы: не мыслить, поскольку у них нет своих идей, не идти вперед, потому что у них нет цели, но сшивать и перешивать, горестно вздыхая, изношенные пестрые лоскутки, которые постоянно расползаются. Первый же спаянный однородными элементами народ, может легко разорвать эту непрочную ткань.

Новый мир стремился к единству. Он хотел выразить все материальное в словах. Чтобы выразить идею максимально возможного интеллектуального совершенства, стали употреблять термин «аттический». Это был идеал, на который не могли претендовать современники и соотечественники Перикла. Немного ниже стояло слово «эллин», еще ниже такие производные от этого слова, как «эллинский», «эллинизированный», которые характеризуют степень цивилизации. Человек, рожденный на берегу Красного моря, в Бактрии, в стенах египетской Александрии, на побережье Адриатики, считал себя — и его считали — настоящим эллином. Пелопоннес превратился в обычную малоизвестную территорию, его жители были не более чистыми греками, чем сирийцы или лидийцы, и это положение оправдывалось состоянием рас.

При первых преемниках Александра во всей Греции не оставалось ни одного народа, который имел бы право отречься от родства с сомнительными «эллинизированными» элементами из Олбии или Дамаска. Варварская кровь поглотила все. На севере смешение со славянским и кельтским населением привело эллинизированные расы к грубости и жестокости, которые царили на берегах Дуная, между тем как на юге браки с семитами обусловили деградацию, похожую на ту, что мы видели на азиатском побережье, хотя в сущности это были малозначительные факторы, подрывающие арийский дух. Если бы победители Трои вышли из ада, они нашли бы, и в Микенах и в Спарте, одних выродившихся граждан.

Как бы то ни было, основы единства цивилизованного мира были заложены. Этому миру был нужен закон, но на что мог опереться такой закон? Откуда он мог появить ся, если вместо государств имело место нагромождение руин, в котором исчерпали жизненные силы все древние племена? Как извлечь из меланийских инстинктов, которые пропитали все, вплоть до самых глубоких складок социального порядка, умный и твердый принцип и сделать из него непререкаемое правило? Это было невозможно; в первый раз в мире появился феномен, который с тех пор повторялся еще два раза: массы людей, не объединенных ни политической религией, ни твердыми социальными принципами, не имеющих иной цели, кроме как выжить. Греческие цари, за неимением лучшего, приняли всеобщую толерантность во всем и ограничили свои полномочия требованием почтения к своему могуществу. Государства, которые хотели быть республиками, остались таковыми; один город сохранял аристократические формы, другой выбрал чистую монархию. В такой ситуации властители ничего не отвергали и ничего не утверждали. Ни Птолемеи, ни Селевкиды не вмешивались в дела граждан или подданных, если эти дела не затрагивали царские законные или сверхзаконные доходы и привилегии.

В течение долгого периода, пока существовала эта ситуация, встречались и выдающиеся личности, но они не пользовались любовью или почетом, поэтому не могли изменить положение вещей. Часто возникает вопрос, почему некоторые эпохи не рождают ничего выдающегося. Ответ, как правило, бывает таким: по причине недостатка свободы или потребности. Одни отдают должное афинской анархии за то, что она породила Софокла и Платона, и утверждают, что не будь непрерывной смуты в Италии, Петрарка, Боккачо и Данте не удивили бы мир своими великими произведениями. Другие, напротив, объясняют величие века Перикла благородством этого государственного деятеля, взлет итальянской музы — протекцией Медичи, классический век нашей литературы — благоприятным влиянием Короля-Солнца, Людовика XIV. Таким образом, в окружающей среде можно найти объяснение и оправдание всему — и анархии и деспотизму.

Существует еще одна точка зрения: нравы той или иной эпохи можно объяснить предпочтением, которое современники отдают тем или иным занятиям — войне, литературе, искусствам. Я бы разделил это мнение, если бы оно было до конца обоснованным; к сожалению, когда при этом возникает вопрос об основной причине, определившей состояние нравов и идей, его сторонники не отвечают, что она целиком заключается в равновесии этнических принципов. Мы уже говорили об определяющей причине уровня народа.

Когда Азия разделилась на несколько государств исходя из разного состава крови их населения, в каждой стране — в Египте, Греции, Ассирии, на иранских землях — появился мотив или потребность к конкретному виду цивилизации, к тому или иному направлению развития, к концентрации интеллектуальных сил общества на конкретных целях, и все это было обусловлено сочетанием этнических элементов. Что касается национального характера, он определялся ограниченным числом этих элементов и долей каждого из них в общей массе. Египтянин XX в. н. э., бывший приблизительно на треть арийцем, на треть белым хамитом и на треть негром, не похож на египтянина VIII столетия, чья природа была наполовину меланийской, на одну десятую белой хамитской, на треть семитской и в остальном арийской. Нет нужды напоминать, что дело вовсе не в точности этих цифр — этим я хочу лишь подчеркнуть свою мысль.