Гибель цивилизаций и обществ происходит от общих причин

Крушение цивилизаций — самый поразительный и одновременно самый непонятный из всех исторических феноменов. Пугая воображение, эта трагедия таит в себе столько таинственного и грандиозного, что мыс­лители не перестают обращаться к нему, изучать его и заниматься его секретом. Нет никакого сомнения в том, что рождение и формирование народов дают любопыт­ную пищу для размышлений: развитие наций, их успе­хи, их победы и достижения не могут не поразить вооб­ражение; но как бы значимы ни казались эти факты, объяснение их не представляет труда — их полагают простым следствием интеллектуальных способностей человека; признав такие способности, уже не приходит­ся удивляться их результатам; уже своим существова­нием они объясняют великие события, истоком которых они являются. Таким образом, в этом плане ни затруд­нений, ни сомнений не предполагается. Но когда мы видим, как после определенного периода славы и могу­щества все нации заканчивают упадком и крахом — я повторяю, все, а не отдельные из них; когда мы видим разбросанные по всей земле красноречивые в своей страшной очевидности обломки цивилизаций, предше­ствующих нашей, и не только цивилизаций известных, но и многих других, названий которых мы не знаем, а также и тех, которые, покоясь ныне в виде окаменев­ших скелетов в глуши лесов, почти современников зем­ли, как выразился Гумбольдт, не оставили нам даже намека на память о себе; когда мы, возвращаясь к со­временным государствам, осознаем их невероятную мо­лодость и понимаем, что они появились только вчера и что некоторые из них уже одряхлели, вот тогда мы убеж­даемся, не без доли философского ужаса, насколько сло­ва пророков о неустойчивости вещей относятся не толь­ко к цивилизациям, но и к народам, не только к народам, но и государствам, не только к государствам, но и к отдельным личностям, и нам приходится констатиро­вать, что любая общность людей, пусть даже защищен­ная самыми совершенными общественными связями и отношениями, начинает разлагаться с первого дня сво­его образования и за всеми видимыми элементами жиз­ни несет в себе принцип неизбежной смерти.

Так в чем же заключается этот принцип? Так ли он однороден, как его результат, и все ли цивилизации уми­рают от одинаковых причин?

На первый взгляд напрашивается отрицательный ответ, поскольку множество империй — Ассирия, Египет, Греция, Рим — рухнули в результате стечения непохожих друг на друга обстоятельств. Тем не менее, снимая кожуру видимо­сти, мы обнаруживаем в этой неизбежности конца, которая неотвратимо висит над всеми нациями без исключения, на­личие, хотя и скрытое, общей причины, и исходя из этого очевидного принципа естественной смерти, независимо от случаев смерти насильственной, мы убеждаемся, что все ци­вилизации через какое-то время обнаруживают в себе глу­бинные потрясения, трудно определимые, но от этого не ме­нее реальные, которые во всех регионах и во все времена имеют аналогичный характер; наконец, замечая очевидную разницу между крушением государства и концом цивили­заций, наблюдая, как один и тот же культурный фактор то упорно сохраняется в какой-нибудь стране, находящейся под чужеземным владычеством, несмотря на самые катастро­фические события, то, напротив, исчезает или трансформи­руется перед лицом незначительных невзгод, мы все больше приходим к мысли о том, что принцип смерти, лежащий в основе всех наций, присущ не только им, но и всем осталь­ным.

Мои исследования, изложенные здесь, посвящены рас­смотрению этого важного факта.

Нам, живущим в данную эпоху, первым выпало узнать, что любая общность людей и связанная с ней интеллекту­альная культура обречены на гибель. В прежние времена этого не знали. В античную эпоху на Востоке религиозное создание, изумленное зрелищем великих политических ка­тастроф, относило их за счет небесной чумы, ниспосланной за грехи народа; считалось, что такое наказание должно при­вести к покаянию других грешников, еще не наказанных. Евреи, плохо понявшие смысл Библии, полагали, что их империя никогда не кончится. Рим, даже когда он начинал кло­ниться к упадку, не сомневался в своей вечности, о чем сви­детельствует Амедей Тьери в своей книге «Галлия под рим­ским владычеством». Нынешнее поколение не только уви­дело больше, но намного больше поняло: нет сомнений в смертности человека, потому что все люди, жившие до нас, умерли, точно так же мы твердо знаем, что сочтены и дни народов, хотя их существование длится дольше, так как среди нас нет тех, кто царил когда-то до нас. Поэтому для прояс­нения нашего вопроса не стоит прибегать к мудрости древ­них, которые могут нам предложить одно-единственное фун­даментальное замечание, а именно: наличие божественного перста, управляющего этим миром, причем это обстоятель­ство признается во всей полноте, которую ему приписывает католическая церковь. Бесспорно, что ни одна цивилизация не закатится без вмешательства Бога, и применять к смерт­ности всех без исключения цивилизаций священную аксио­му, которой древние богословы пользовались с целью объяс­нения крупных катастроф, рассматриваемых ими как изо­лированные факты, — это значит провозгласить истину высшего порядка, которая должна определять поиск земных истин. Признать, что все нации гибнут, потому что они ви­новны, — это значит провести параллель с поведением от­дельных людей и видеть в грехе зерна разрушения. Следуя этой логике, даже мало-мальски просвещенный человек бу­дет считать, что каждый народ ждет участь тех, кто его со­ставляет, что каждая нация виновна виной своих составных элементов, поэтому исчезнет так же, как исчезнут они; но повторяю: кроме этих двух безусловных истин древние не оставили ничего, что бы могло нам помочь.

Они ничего не говорят о том, как божественная воля приводит к гибели народов — напротив, они считают, что пути этой воли неисповедимы. Охваченные почти­тельным страхом при виде руин прошлого, они поспеш­но заявляют, что государства не развалились бы без воли Провидения. Я готов поверить, что в некоторых обстоя­тельствах могло случиться чудо, но там, где священные свидетельства не дают точного ответа — а это как раз большинство случаев, — можно на законных основани­ях считать мнение древних неполным, недостаточно под­крепленным и признать, что поскольку небесный гнев об­рушивается на нации постоянно, причем в силу какого-то решения, предшествующего появлению самого первого народа, такой приговор является предопределен­ным, закономерным и соответствует непреложному ко­дексу вселенной, а также остальным законам, которые неуклонно управляют как живой природой, так и неор­ганическим миром.

Возможно, у нас есть основания упрекать священную философию древних времен в том, что, в силу недоста­точности опыта и ограниченности, она объясняет тай­ну неопровержимой теологической истиной, которая сама представляет собой тайну, и не касается фактов, находящихся в области разума, но мы не можем поста­вить ей в упрек то, что она не поняла величия проблемы или стала искать решение на земном уровне. Лучше ска­зать, что она ограничилась постановкой вопроса, и не ее вина, что она не решила его, и даже не прояснила. Именно поэтому теологическая философия стоит выше всех трудов школы национализма.

Лучшие умы Афин и Рима пришли к следующему вы­воду, который не опровергнут до сих пор: государства, на­роды, цивилизации гибнут только от роскоши, безделья, плохого управления, падения нравов, фанатизма. И эти фак­торы — либо в совокупности, либо по отдельности — были объявлены причиной краха того или иного общества, а ес­тественным выводом из этого постулата является следу­ющий: если нет в наличии ни одного из этих элементов, ни­какой иной разрушительной силы и быть не может. В ре­зультате приходится признать, что всякое общество умирает только насильственной смертью, будучи в этом отношении более счастливо, чем человек, и что если устра­нить упомянутые выше причины разрушения, то можно представить себе народ, столь же долговечный, как сам зем­ной шар. Рассуждая таким образом, древние и не подозре­вали о том, к чему это приведет; они видели в этом лишь способ утвердить моральную доктрину, что, как известно, служит единственной целью их исторической системы. В описании событий они настолько были озабочены доказа­тельством благости добродетели и пагубности порока и пре­ступности, что все, выходящее за рамки этого нравствен­ного контекста, их почти не интересовало и чаще всего не замечалось или игнорировалось. Этот метод был ложным, ограниченным и слишком часто противоречил намерениям своих создателей, т. к. клеймо добродетели или порока ста­вилось в зависимости от требований момента; но до определенной степени это можно объяснить благими намерени­ями, и если гений Плутарха и Тацита извлек из этой теории только романы и пасквили, то, смею утверждать, эти ро­маны великолепны, а пасквили благородны.

Мне хотелось бы проявить снисходительность к мыс­лителям восемнадцатого века, но у них есть свои мэтры, а это уже другое дело: первые были до фанатизма озабо­чены поддержанием социального порядка, вторыми же двигала жажда нового и стремление к разрушению; одни пытались извлечь добрые плоды из своих выдумок, дру­гие извлекали из них ужасные последствия, умея нахо­дить оружие против всех принципов правления, которым по очереди наклеивали ярлык тирании, фанатизма и па­дения нравов. Чтобы не дать обществу погибнуть, Воль­тер предлагал покончить с религией, законом, промыш­ленностью, торговлей под тем предлогом, что религия есть фанатизм, закон — это деспотизм, промышленность и торговля суть роскошь и разврат. Следовательно, на­личие стольких недостатков означает дурное правление.

Моя задача меньше всего состоит в том, чтобы всту­пить в полемику: я хотел лишь отметить, насколько раз­личные результаты дает мысль, общая для Фукидида и аббата Рейналя — у одного она сугубо консервативна, у второго цинично агрессивна и в обоих случаях ошибочна. Неправда, что всегда замешаны непременно те причины, которыми объясняют падение народов, и, охотно призна­вая, что в какой-то момент умирания народа они могут присутствовать, я отрицаю, что они достаточно сильны, что в них достаточно разрушительной энергии, чтобы без других факторов привести к столь пагубным катастрофам.

ГЛАВА II