Успевшим остыть воспоминанием о тех двадцати четырех часах, которые он

Только что провел в Верьере. Он клялся себе, что никогда не покинет детей

Своей возлюбленной и бросит все, чтобы защитить и спасти их, если наглые

Происки попов снова приведут страну к республике и к преследованиям знати.

А что бы случилось тогда, когда он ночью явился в Верьер, если бы в ту

Минуту, когда он прислонил лестницу к окну спальни г-жи де Реналь, там бы

оказался кто-нибудь чужой или сам г-н де Реналь?

А какое блаженство - вспоминать эти первые два часа, когда его

Возлюбленная так хотела прогнать его, а он уговаривал ее, сидя около нее в

темноте! В такой душе, как душа Жюльена, такие воспоминания остаются на всю

Жизнь. А конец свидания уже переплетался у него с первыми днями их любви,

Больше года тому назад.

Но вот карета остановилась, и Жюльен очнулся от своих упоительных грез.

Они въехали во двор почтовой станции на улице Жан-Жака Руссо.

- Я хочу поехать в Мальмезон, - сказал он, увидя подъезжавший

Кабриолет.

- В такой час, сударь! Зачем?

- А вам что до этого? Поезжайте.

Истинная страсть думает только о себе - И вот потому-то" как мне

Кажется, страсти так и нелепы в Париже, где каждый ваш сосед воображает, что

Им очень интересуются Не стану описывать вам восторги Жюльена в Мальмезоне.

Он плакал. Как? Плакал? Несмотря на эти гнусные белые стены, что понастроили

там в нынешнем году, искромсав весь парк на кусочки? Представьте себе,

Сударь, да; для Жюльена, как и для потомства, не существовало никакой

Разницы между Аркольским мостом, Святой Еленой и Мальмезоном.

Вечером Жюльен долго колебался, прежде чем решился пойти в театр: у

Него были престранные идеи по поводу этого богопротивного места.

Глубочайшее недоверие не позволяло ему любоваться живым Парижем; его

Трогали только памятники, оставленные его героем.

"Итак, значит, я теперь в самом центре всяких интриг и лицемерия! Вот

тут-то и царят покровители аббата де Фрилера".

На третий день к вечеру любопытство одержало верх над его намерением

Посмотреть все и только потом уж отправиться к аббату Пирару. Холодным,

Сухим тоном аббат разъяснил ему, какая жизнь ждет его у г-на де Ла-Моля.

- Если к концу нескольких месяцев вы не окажетесь полезным, вы

Вернетесь в семинарию, но у вас будет добрая зарука. Вы будете жить в доме

Маркиза; это один из первых вельмож во Франции. Вы будете носить черный

Костюм, но такой, какой носят люди в трауре, а не такой, какой носит

Духовенство. Я требую, чтобы вы три раза в неделю продолжали занятия по

Богословию в семинарии, куда я вас рекомендую. Ежедневно к полудню вы будете

Являться в библиотеку маркиза, который предполагает поручить вам вести

Переписку по его тяжбам и другим делам. Маркиз пишет на полях каждого

Письма, которое приходит на его имя, кратко, в двух словах, что надлежит

Ответить. Я полагаю - и так я сказал ему, - что по истечении трех месяцев вы

приобретете умение составлять ответы эти так, что, если вы принесете на

Подпись маркизу двенадцать писем, он сможет подписать восемь или девять.

Вечером, в восемь часов, вы все складываете, приводите в порядок его

Письменный стол, и в десять вы свободны.

- Может случиться, - продолжал аббат Пирар, - что какая-нибудь

Престарелая дама или какой-нибудь господин с вкрадчивым языком посулят вам

Некие необозримые блага или просто-напросто предложат вам деньги, чтобы вы

Показали им письма, которые пишут маркизу...

- О сударь! - весь вспыхнув, воскликнул Жюльен.

- Странно, - сказал аббат с горькой усмешкой, - что у вас, при вашей

Бедности, да еще после целого года семинарии, все еще сохранились эти порывы

благородного негодования. Должно быть, вы были совсем уж слепцом!

- Уж не сила ли крови это? - промолвил аббат вполголоса, как бы

Рассуждая сам с собой. - А всего страннее, - добавил он, поглядывая на

Жюльена, - то, что маркиз вас знает... Не представляю себе, откуда. Он