И снова – трудная наука побеждать

По прибытии в Рязань 124-я бригада была подчинена 1-й Резервной армии. Акт армейской комиссии, принимавшей её в состав фронта, датирован 24 мая 1942 года. Общий вывод комиссии гласил: «1. Политико-моральное состояние бригады здоровое, обеспечивающее высокую боевую подготовку бригады.

2. Коллектив бригады представляет крепко сплочённый боевой организм, который с получением материальной части и с окончательной отработкой тактической и боевой подготовки будет полностью способен выполнить предстоящие боевые задания».

«Один переезд – как два пожара» – гласит народная мудрость. А тут на колёсах – вся бригада, целых пять тысяч человек. Много отдельных частей. Хозяйственных хлопот в частях и подразделениях бригады – множество. Крутись, как хочешь, но обеспечь личный состав. А тут ещё и состав конский!

«В начале мая эшелон разгрузился на станции Рязань-Товарная. К ночи батальон сосредоточился в Марьиной Роще, за городом, – вспоминает С. Чупров. – Ночь провели в роще, спали под открытым небом около повозок. Утром подразделения батальона, в том числе пулемётная рота, совершили пятикилометровый марш в деревню Божатково, где расквартировался 1-й ОСБ. В глубоких оврагах ещё лежал снег, на лугах – ни травинки. Командиров пулемётной роты беспокоила мысль о корме для лошадей. Зимой по этой местности прошёл кавалерийский корпус генерала Белова. Он громил немцев недалеко от тех мест. Вряд ли можно было рассчитывать, что в здешних колхозах остались резервы корма для лошадей. А отсутствие сена могло погубить конский состав подразделений.

…Провели разведку на сено. Старшина роты выехал в Рязань на спиртзавод, дирекция которого давно искала транспорт, чтобы вывезти со станции солод и зерно. Ротный обоз под командой старшины за одну ночь вывез весь солод и зерно со станции на завод. За это заработал три четверти чистого спирта.

Пришла мысль, как с его помощью раздобыть сено. Вспомнилось, что в день выгрузки из эшелона в районе станции Рязань-Товарная мы видели сенобазу. Там под навесами открыто лежали штабеля прессованного сена. Посовещавшись, решили пойти на компромисс с совестью, сменять спирт на сено. Заведующий сенобазой согласился на обмен. Ночью было доставлено 48 тюков прессованного сена. Об этом доложили комбату и с его согласия сено поделили между подразделениями, чтобы прокормить лошадей до появления подножного корма. Весенние травы поднялись быстро и дружно. О пропитании лошадей можно было не беспокоиться».

Все хозяйственные хлопоты ради главного – как можно лучше подготовиться к фронту и первому бою. Об этом заботы комбрига, штаба, политработников. Потому в Рязани боевая подготовка только усилилась, условия её учений всё более приближались к подлинно фронтовым.

Места по-русски красивые, задумчиво-спокойные: поля, лесочки, есенинские деревеньки. Невольно навевали они строки «звонкого забулдыги подмастерья». Но гороховцам не до лирики. «Тревоги, вылавливание немецких разведчиков, напряжённая боевая подготовка, сельскохозяйственные работы. За это время части преобразились: они возмужали, приобрели и усовершенствовали боевую готовность, улучшили мастерство ведения боя. Всё это было добыто упорным трудом в повседневной боевой жизни», – отмечал в своих воспоминаниях Сумин.

С душой, до слёз переживая щемящую сердце мелодию и набатный смысл слов, в подразделениях пели чаще всего «Священную войну». Так же, как и в Башкирии, «мы были всё время в поле, бегали и ползали по-пластунски, много занимались боевыми стрельбами, – вспоминал бывший автоматчик, старшина И.С. Грекула. – Июнь 1942 года. Третий стрелковый батальон расквартирован в селе Хамбушево, в семи километрах от Рязани. Жарко печёт солнце. Духота. Тяжко. Мы сдаём зачёты по стрельбе из винтовки. В нашей второй роте их принимает замкомбата старший лейтенант С.И. Дженджер. Мы сильно волнуемся, поскольку присутствует комиссар бригады Греков. Подходит моя очередь. Ложусь. Стреляю, цель есть. Волнуюсь ещё больше. И все пули летят мимо. Комиссар недоволен:

— Э, дорогой, так стрелять не годится.

Он ложится рядом со мной, берёт винтовку. Выстрел – и тоже мимо. Стреляет ещё. Одна пуля в цель, две – мимо. Комиссар встаёт, внимательно рассматривает винтовку:

— Так она же неисправная. Кто начальник артснабжения?

— Старший воентехник Козликин, – докладывает Дженджер.

— Вызывайте его сюда вместе с оружейными мастерами и проверьте все винтовки. Посылать людей в бой с неисправным оружием – преступление!

Комиссару дали другую винтовку. Он опять ложится рядом со мной, я близко вижу его потное, загорелое лицо и уже переживаю за него. Щёлкают выстрелы, каждая пуля поражает мишень. Все присутствующие высказывают восхищение высоким классом стрельбы комиссара. Потом прибыли артснабженцы, проверили и все неисправные винтовки заменили на новые».

Получение подразделениями и частями бригады материальной части – вооружения началось через 2-3 недели после прибытия в Рязань, то есть с середины июня. Вооружение бригады проводилось не сразу, а постепенно. По воспоминаниям С.Ф. Горохова, командование бригады – командир и комиссар, начальник артиллерии, начальник политотдела – выезжало в части и лично вручало оружие. Это проходило в торжественной обстановке, с выработанным в политотделе текстом особой клятвы.

«Получив оружие, – вспоминал С.Ф. Горохов, – мы не теряли времени на топтание полей в районе расквартирования, а выходили на просторы – в лес и прилегающие к нему обширные поля, благодаря чему приблизили боевую подготовку к действительности». Части бригады уходили на 10-14 дней в леса под Рязанью, где жили в шалашах и вели усиленную боевую подготовку. Там проводили и тактические занятия с боевой стрельбой. Это дало возможность так хорошо подготовить бригаду в тактической и огневой подготовке. Что было оценено комиссией в ходе инспектирования бригады по поручению Ворошилова. В шифровке на имя Ворошилова генерал Аргунов, возглавлявший комиссию, дал бригаде отличную оценку в боевой и политической обстановке.

Научить владеть оружием, стрелять – дело не столь трудное, как морально-психологическое формирование характера воина, бойца. Приходит момент, когда никто не потерпит ослушания, а тем более – невыполнения приказа. Самое же главное – научить и приучить командира умело приказывать и обеспечивать исполнение приказа. Найденная в бригаде формула для руководителей была проста и понятна: сладким будешь – съедят, будешь горьким – выплюнут.

Главное, что характеризовало 124-ю стрелковую бригаду на этом этапе, – ко времени получения оружия в Рязани это уже было войско. Между получением боевого оружия и началом бригадного учения, проводимого Н.Е. Аргуновым, не было продолжительной паузы. На проверку от имени маршала К.Е. Ворошилова бригада вышла обученной, сплочённой, управляемой единицей. Нагрузки до седьмого пота. Июль ведь! Но в настроении людей – увлечённость и гордость своей молодцеватой хваткой.

Ещё одна возможность улучшить боевую подготовку бригады появилась благодаря знакомству С.Ф. Горохова с начальством научно-испытательного полигона Красной Армии в Щурово (Коломна).

О размахе огневой подготовки воинов бригады на Коломенском полигоне говорит то, что командование полигона дало согласие вести стрельбу на износ, совмещая со стрельбой по цели. Благодаря неограниченному количеству боеприпасов при стрельбах на износ удавалось пэтээровцев, автоматчиков, миномётчиков бригады обучить до автоматизма владеть этим оружием.

Всё это дало возможность отлично подготовить бригаду (все части). Вероятно, то, что бригада хорошо была подготовлена, явилось причиной её перевода из 1-й Резервной армии в состав Московской зоны обороны. Перевод произошёл в момент, когда командир бригады, начальник артиллерии, комиссар находились на командно-штабном учении в районе Тула – Мценск. Там и произошло первое знакомство командования бригады с В.И. Чуйковым. Он тогда только что прибыл в 1-ю Резервную армию (в дальнейшем она стала именоваться 64-й армией) в качестве заместителя командующего этой армией. Впоследствии с этой должности он будет уже в Сталинграде назначен на должность командующего 62-й армией.

Воспоминания Степана Чупрова дополняют мой рассказ интересными подробностями из жизни частей бригады в тот период: «Это было в августе. Командование бригады, видимо, было предупреждено о том, чтобы части бригады находились неподалёку от города, сохраняя готовность на случай выступления на фронт.

Поэтому учения проводились на местности близ Божатково. Она не позволяла проводить стрельбу на широком фронте, да и глубина безопасной местности была мала. В створе директивной стрельбы стояли селения, правда, прикрытые высотами. Справа лентой тянулось полотно железной дороги. Выбранная местность была подготовлена в инженерном отношении. Были отрыты траншеи, окопы, ходы сообщения, построены дзоты, блиндажи. Эти работы были выполнены руками отрядов народного ополчения из Рязани. Мишенную обстановку готовил наш первый батальон. Он же стрелял одним из первых.

К этому учению была приурочена обкатка людей танками. Танк проходил через траншею, в которой сидели бойцы. Людей обсыпало землёй, песком, но они не пугались. Вслед уходящему танку бойцы бросали болванки гранат и бутылок с зажигательной жидкостью. Учение было полезным, интересным, приближённым к боевой обстановке. Пулемётная рота 1-го ОСБ вела огонь в промежутки наступающей пехоты. Это приучало людей не бояться своего огня. На втором положении рота вела огонь через голову своих войск. Этот момент был поучительным. Когда две стрелковые роты спустились в лощину, пулемётчик с высот вёл огонь через голову своих войск по мишеням на противоположных скатах высоты».

Учения с боевой стрельбой продолжались. Батальоны один за другим посменно выходили на исходные позиции, наступали, стреляли. Результаты стрельб оценивались по-разному, однако общая оценка не снижалась ниже «хорошо».

Итоговый вывод комиссии командующего Московским военным округом генерала Артемьева гласил: «Бригада сколочена и готова к выполнению боевой задачи». Проверка бригады закончилась «выделением машины для комбрига, которую едва успели получить перед отъездом на фронт», вспоминал С.Ф. Горохов.

Конец июля 1942 года. Тёмная, местами сгустившаяся до черноты. грозовая туча обложила полнеба и медленно наползает. После только что завершённых манёвров офицеры бригады собрались на открытой просторной лесной поляне. Такого ещё не было – построение офицерского состава всей бригады! С полученным вооружением бригада в полном составе походным порядком ушла из мест расквартирования в Рязани за Оку и углубилась километров на 25-30 в глухие леса Мещёры. Трое суток на большом поле, затерянном среди дремучих лесов и топких болот, стрелковые батальоны с артиллерией и миномётами вели настоящие боевые наступательные действия. Вслед за шквалом артподготовки, прижимаясь как можно ближе к огневому валу, кидалась в «атаку» пехота. Лесное эхо далеко разносило, многократно повторяя, могучее «ура-а-а!» Столь крупных ратных баталий мещёрская глушь не видывала, пожалуй, со времён татарского нашествия.

 

Приказ № 227

На лесную поляну офицеры пришли возбуждённые пережитым учебным боем. Но почему отдельное офицерское построение, ведь разбор учений уже проведён? Перед строем выходят комбриг и комиссар бригады. В.А. Греков начинает читать приказ. Это приказ Народного комиссара обороны Союза ССР от 28 июля 1942 года. Первые же строки его приковывают к себе внимание всех стоящих в строю: «…Враг бросает на фронт всё новые силы… лезет вперёд, рвётся в глубь Советского Союза, захватывает всё новые районы… Бои идут в районе Воронежа, на Дону, на юге у ворот Северного Кавказа. Немецкие оккупанты рвутся к Сталинграду, к Волге…

…Мы потеряли более 70 миллионов населения, более 80 миллионов пудов хлеба в год и более 10 миллионов тонн металла в год… Отступать дальше – значит загубить себя и загубить вместе с тем свою Родину…

…Пора кончить отступление! Ни шагу назад! Таким теперь должен быть наш главный призыв».

Слова были страшные. Больше поражала доверительная откровенность и в цифрах, и в оценке положения. Комиссар читал приказ с подъёмом, с выражением, чётко чеканя каждое слово. И каждое слово гвоздём забивалось в мозг и сердце: «Чего же у нас не хватает? Не хватает порядка и дисциплины в ротах, полках, дивизиях, в танковых частях, в авиаэскадрильях. В этом теперь наш главный недостаток. Мы должны установить в нашей армии строжайший порядок и железную дисциплину, если мы хотим спасти положение и отстоять нашу Родину…»

Комиссар передохнул, набрал полную грудь воздуха и с ещё большим подъёмом отрубил: «Отныне железным законом дисциплины для каждого командира, красноармейца, политработника должно явиться требование – ни шагу назад без приказа высшего командования…»

Слова этого приказа 124-я стрелковая бригада в Сталинграде выполнит в полном объёме и точно. Целых пять месяцев подряд – без перерыва, без отдыха, без смены!

Пребывание бригады на рязанской земле не только способствовало боевому возмужанию личного состава, сплочению, но и учило бдительности. Рязань – не Башкирия. И немец не так уж далеко. Подрывная вражеская деятельность не была в то время редкостью. Так, во время появления над Рязанью немецких самолётов на земле активно действовали пособники врага.

Об этом повествуют и документы бригады, и воспоминания ветеранов. Приведём отдельные примечательные факты. Так, было установлено, что в ночь на 1 июля 1942 года боец 2-го ОСБ Твердоступов, подбирая фашистские листовки, около 40 штук из них спрятал, а 60 штук зашил в карман шинели, что было обнаружено при обыске. За этот поступок военным трибуналом бригады он был приговорён к 10 годам лишения свободы.

В 3-м ОСБ имел место факт, когда фашистские листовки разбрасывались в расположении батальона каким-то определённым лицом. Бойцами этого же батальона была задержана неизвестная, которая назвала себя Григорьевой. В особых органах назвалась Грачёвой, при опросе путалась в показаниях. Выяснилось, что гражданка была завербована фашистской разведкой, направлена из Орла с определённым заданием.

Выводы разбирательства особого отдела с ещё одним фактом антисоветской деятельности сухо отразились в бюллетене политотдела: «Ларькин Н.Ф., 1912 года рождения, младший сержант, командир отделения 1-й роты 4-го ОСБ, беспартийный, в РККА с июля 1941 года, проводил антисоветскую агитацию, дискредитируя нашу печать, умалял боеспособность Красной Армии, высказывал пораженческие настроения. …Подобного рода контрреволюционные рассказы слушали рядовые бойцы, младшие командиры и, к сожалению, комсомольцы… Ларькин получил по заслугам, и это должно послужить для партполитаппарата 4-го ОСБ большим уроком».

Приказ № 227 и законы военного времени стали восприниматься в бригаде с большей личной остротой и глубиной, хотя «перевёртышей» среди личного состава практически не было. Был в Рязани, по выражению С.Ф. Горохова, «всего один прискорбный случай»: на построении всей бригады показательно расстреляли дезертира, который не смог убежать дальше Рязани.

А ведь бригада несколько раз получала личный состав (несколько сот человек, в основном – для формирования 4-го ОСБ) из «уфимского контингента». Так в бригаде повелось называть судимых лиц, отбывавших наказание в уфимских местах заключения и выразивших желание искупить вину кровью на фронте. В связи с этим интересны воспоминания замполитрука Николая Георгиевича Иванова, комиссара взвода связи 4-го ОСБ. Почтенный сорокалетний коммунист, нестроевой, с учительским, партийным опытом, был направлен в бригаду ещё в Башкирии в качестве политбойца – его определили замполитом во взвод связи.

Иванов вспоминал, что в Рязани «личный состав взвода хорошо овладел аппаратурой связи и в последующем обеспечивал хорошую связь на фронте в Сталинграде». С составом взвода комиссар знакомился на привалах в походах, в перерывах между занятиями, до и после занятий. Возраст связистов был около 30 лет. Выяснилось, что около половины взвода были из «уфимского контингента».

У вызывавшего доверие и располагавшего к общению замполитрука находилось время, чтобы расспросить, индивидуально побеседовать с бойцами взвода о жизни, в результате которой они попали в заключение. Судя по их рассказам, вспоминал Иванов, получали сроки до 10 лет за соучастие в различных преступлениях: «стоял на шухере», «знал, но смолчал» и т.п. Все разговоры сводились к одному общему выводу, что получили хороший урок, что жили непутёво. Общий настрой был воевать так, чтоб «или грудь в крестах, или голова в кустах».

«Впоследствии в боях за Сталинград, – отмечал Николай Георгиевич, – все из «уфимского контингента» воевали хорошо и оставшиеся в живых оправдали себя. За 57 дней моего личного участия в сражении за Сталинград не было ни одного случая, чтобы, несмотря на сложную ситуацию, хоть один из них нарушил данную присягу».

8 августа 1942 года. Рязань. Поле у какой-то деревушки. На нём вся бригада – пять тысяч человек – замерла перед импровизированной трибуной. Воины только что выслушали речи командира бригады С.Ф. Горохова, комиссара В.А. Грекова, представителей отдельных подразделений. Комбриг говорит резкими рублеными фразами, словно приказывает. Речь комиссара быстра, стремительна, горяча. Как бурный поток, она увлекает за собой каждого, кто его слушает. Наступает самый торжественный момент. Над полем – полная тишина.

Командир и комиссар бригады спускаются с трибуны, подходят к представителю командования Московского военного округа, который держит за древко большое знамя. На нём золотыми буквами: «124-я отдельная стрелковая бригада». Отныне у бригады своё Боевое Знамя.

Вот командир и комиссар бригады подошли к знамени, опустились каждый на колено. Целуют алое полотнище. «Судорожные спазмы давят мне горло, – вспоминал этот момент комиссар. – Смотрю в сторону и вижу на глазах стоящего невдалеке командира второй роты Илларионова слёзы. Он, прошедший огонь и воду, и то не выдержал! Громогласное «Ура!», гром оркестра, торжественный марш бригады мимо трибуны. Теперь 124-я отдельная стрелковая бригада стала полноправным воинским соединением!»

Примерно за неделю до отправки на фронт в бригаду приехали артисты рязанских театров, которые, по воспоминаниям ветеранов, привезли очень хорошую программу. Но все думы, не только командования, но и каждого красноармейца, были теперь далеко от Рязани – на фронте, куда со дня на день, ожидая приказа Ставки, готовились убыть гороховцы.

Первый эшелон из семи 12 августа убыл в сторону фронта. Последний – 18 августа. Прощай, Рязань, скорей на фронт! Пришёл час 124-й ударить по врагу!

 

Дорога на фронт

В частях 124-й отдельной стрелковой бригады, расположенных на окраине Рязани, получен долгожданный приказ на погрузку для следования на фронт. Во исполнение распоряжения Ставки 11.8.1942 года командующему МВО за подписью начальника ГШ А. Василевского было приказано направить в пункты нового назначения войсковые соединения. Пункт «е» приказа гласил: «124 осбр. Погрузка ст. Рязань, 6.00 15.08, темп – 3 эшелона в сутки».

…Под покровом темноты головной эшелон 124-й отдельной стрелковой бригады отошёл с глухого пути Рязанского вокзала. Согласно шифровке командующего Московской зоной обороны и Московским военным округом генерал-полковника Артемьева, начиная с 15 августа, бригада семью железнодорожными эшелонами убывала в направлении Астрахани. С первым эшелоном ехал начальник штаба бригады П.В. Черноус. Следом, вторым эшелоном – комбриг. С последним – заместитель командира бригады по тылу капитан Довгополый.

Конечный пункт назначения бригаде известен не был. Лишнего никому знать не полагалось. Яснее ясного – ехали на фронт. Но куда именно? В вагонах судили-рядили по-всякому. Совсем удивительно стало, когда подъезжали к Саратову, а дальше движение пошло через Волгу на восток. Бесконечные вопросы: почему везут в тыл? В штабных вагонах – точно муравейник: почему в сторону от фронта? Спорили, гадали… Начальству виднее…

Первые дорожные впечатления: встречные эшелоны с эвакуированными, их разнопёрый скарб. Пассажирские поезда, на стенах, крышах огромные красные кресты. Порожняк из подбитых, обгорелых вагонов. Платформы с крошевом самолётных останков. Станций, где виднелись следы бомбёжек, было, к счастью, немного. «Поначалу в пути – песни, шутки. Но, – как вспоминал И.Я. Любарец, – не доезжая до Балашова, на небольшой станции увидели раненых, наслушались их рассказов. А потом сами увидели разбитую станцию – месиво из стоявших там эшелонов. Пошли разговоры мрачные и серьёзные: «Что же он делает, гад проклятый?»

Не доезжая до Саратова, стали встречаться санитарные поезда. «Раненые рассказывали, кто что видел, – отмечал в своих воспоминаниях И.Ф. Храбров (отдельный артдивизион бригады). – Каждый толковал по-своему. Помогали разобраться разъяснения командиров, комиссаров. А вообще расстраивались в меру. Из эшелона никто, ни один человек не затерялся. Все прибыли к месту назначения».

Командиры и политработники поначалу опасались таких встреч. «Мы думали, – писал Марк Спевак, в то время политработник бригады, – что ободряющего скажет изувеченный человек? Считали очень нежелательными эти встречи. Но опасения оказались напрасными. Голоса охающих заглушили уверенные, бодрые пожелания: бейте его, ребятки. Он, подлюга, почище нашего драпает, когда его долбанут. Желаем победы, ждите нас на подмогу. Получалось совсем обратное от этих встреч. Молодые бойцы привыкали реально видеть неизбежное. Ожесточились их сердца против виновника этих страданий».

Желание у людей было одно – побыстрее определиться к настоящему делу. Только очень не хотелось быть раненым или убитым до настоящего боя. Верилось в лучшее. В каждом эшелоне были свои Тёркины. Вот и в пулемётном взводе одного из стрелковых батальонов – почти соревнование на лучшее выступление. Запевала Баронов затягивал: «Во кузнице, кузнице…» Украинец Малета отвечал: «Ой машина-железина, куда милого везёшь?..» Любимец всей роты – лейтенант Фомин. Почти на каждой остановке у него концерт. Чудесно пел и плясал. Зрителей – полно.

В пути следования командиры и политсостав наладили учёбу и партийно-политическую работу. Повторение уставов, наставлений, сборка, разборка оружия, устранение возможных неисправностей. Бдительность, дисциплина – основной мотив бесед с людьми в эшелонах. Приближение к фронту мобилизует людей. Сухой язык справки за подписью начальника политотдела К.И. Тихонова сообщает: в пути личным составом бригады подано заявлений в ВКП(б) – 115 человек, принято – 55. В ВЛКСМ – 109, принято – 71.

На длительных остановках отрабатывали метание гранат, проводили кроссы, даже показные стрельбы из чудища – ампуломёта, ствол диаметром 82 мм. Колбы-ампулы наполнены горючей смесью. Пролетит шар 100-150 метров, ударится о землю, и поднимутся клубы огня и дыма. В перевозке ампулы огнеопасны. На этом основании это диковинное оружие острословы прозвали «горючие слёзы начхима».

Станция Аткарск. Остановка. Выводка лошадей. Здесь командир стрелкового батальона В.Я. Ткаленко побывал в госпитале, в котором два месяца лечился после тяжёлого ранения. Вот уж удивил профессора, который тогда лечил его и очень сомневался в возможности возвращения в строй! В госпитале подтвердили, что Ткаленко посмертно награждён орденом Ленина. Сообщили, что ещё раньше написали командованию его бывшей части, что Вадим Ткаленко жив и чтобы те не пугали его семью похоронкой.

Из дневниковых записей В.Н. Александрова, будущего прославленного бригадного разведчика: «20 августа. Тамбов. Я еду как самостоятельная боевая единица и вот, чтобы не дробить роту, примкнул к взводу Хованова. Дорогой Колька «догадался» отбирать у спекулянтов водку. Да ведь как! Пошлёт своего бойца торговаться, а сам стоит в стороне и наблюдает. И вот когда торг завершается, он надевает красную комендантскую повязку и отбирает водку, а бойца как бы забирает в комендатуру. Делец, но я – против такого способа. Еду с каким-то неважным настроением. (Истины ради следует отметить, что Александров, на то время командир взвода автоматчиков, «примкнул» к указанному взводу по единственной причине – слишком бурно отметил отъезд на фронт. Но всё-таки поспел в последний бригадный эшелон).

24 августа. Проехали Саратов, Энгельс и продолжаем путь по калмыцким степям. Жара стоит невероятная. Я изнываю от неё. Днями наша единственная забота – домино».

Первая, довольно достоверная ориентировка о маршруте – в Саратове. Помощник коменданта майор ориентирует: направление – через Энгельс на Астрахань. Длинный мост через Волгу. Кварталы чистенького Энгельса – и на юг, в степи. Картина изменилась. Эшелонов с эвакуированными и ранеными попадалось меньше. И те и другие ехали на чём попало, переполняя порожняк: тормозные площадки, цистерны, крыши, платформы (большинство, видимо, переправлялось на север, вдоль обжитого левого берега Волги). На север тянулись и огромные гурты скота.

Подъехали к Красному Куту, снова закавыка. Движение на восток резко сменили поворотом на юг. И все пришли к выводу: быть бригаде в Астрахани. В то время бои шли в Сальских степях. Решили, что там дело найдётся и для них. Поезд круто поворачивает. Теперь уже ясно: не на Кавказ, а наверняка – на Сталинград.

Бескрайняя рыжая ржавая степь. Пылящее марево. Долгая стоянка в Джаныбеке, районном городке Западно-Казахстанской области. Городок – у самой станции. Эшелон стоит долго. Город застроен русскими домами вперемежку с глинобитными мазанками.

Воинский эшелон со штабным вагоном командира 124-й отдельной стрелковой бригады полковника С.Ф. Горохова подходил к узловой станции Верхний Баскунчак. Комбрига ожидали два посланца штаба фронта. Они были неразговорчивы и, едва поздоровавшись, предъявили боевое распоряжение штаба Сталинградского фронта. Теперь в архиве этот документ значится как дополнительное боевое распоряжение №00328 штаба Сталинградского фронта от 24.08.1942 года. На основании распоряжения Ставки Верховного Главнокомандования движение эшелонов бригады к Астрахани на станции Верхний Баскунчак приостанавливалось. Всем составом ей надлежало следовать к Сталинграду. Из отрывочных пояснений встречавших командование бригады могло заключить, что они чем-то сильно озабочены. О положении на фронте говорили неопределённо и скупо.

 

Разгрузка

Перед вечером 25 августа эшелон с вагоном полковника Горохова разгрузился на станции Средняя Ахтуба. С.Ф. Горохов вспоминал: «Учитывая прошлый фронтовой опыт, я сразу же увёл его в лес, а рано утром, с рассветом, эта станция бомбилась. Всё, что не успели захватить с собой, попало под бомбёжку». Немецкие самолёты после выгрузки эшелона на Ахтубе, по выражению бывшего комбрига, «разделали станцию чертовски здорово». В период прибытия резервов, перенаправленных Ставкой к Сталинграду, немцы оценили опасность Заволжской железной дороги. Только первые эшелоны 124-й были ещё в зоне разведки немецкой авиации. Вторая часть эшелонов бригады – Калошина, Цыбулина, Довгополого – уже под непрерывными ударами авиации. Эти события растянули сроки прибытия частей 124-й бригады к Сталинграду. Ещё тяжелее досталось следовавшим за ними эшелонам 149-й стрелковой бригады.

Комбрига встречает начальник штаба бригады подполковник Черноус. Он и майор Усов прибыли к Сталинграду с первым эшелоном. Выгрузка производилась в поле, станция Заплавная. Разгружались на руках и подручных приспособлениях. Но справились быстро. Потерь не было. Черноус доложил Горохову полевую записку, только что доставленную от начальника оперативной части штаба майора Усова. В ней излагалось устное приказание члена Военного совета фронта Н.С. Хрущёва, повстречавшегося на берегу Волги. В записке говорилось: «Воинским частям отправляться походным порядком в направлении Красной Слободы, к Гражданской переправе в Сталинград. Командиру бригады связаться с генерал-полковником т. Ерёменко». Далее назывался адрес, где следовало искать командующего фронтом. До получения боевой задачи прибывающим частям велено сосредотачиваться в перелесках между реками Ахтуба и Волга, вблизи Центральной переправы.

Все помыслы комбрига – поскорее собрать бригаду, не допустить ввода её в бой по частям, на «затычку прорех». А потому командование бригады стремилось получить у железнодорожников уточнённые сведения о продвижении последующих эшелонов бригады. Но вести были неутешительные: прервана связь по линии Ленинск – Владимировка – Баскунчак.

Сергей Фёдорович начал формировать бригаду, что называется, на пустом месте. После шестимесячных забот бригада сложилась, обучена, вооружена. Трижды её проверяли по заданиям заместителя наркома обороны по новым формированиям К.Е. Ворошилова. Последний акт проверки содержал очень лестные оценки. Но самый главный экзамен – первый бой! Который уже раз комбриг говорит вслух и, видно, думает постоянно. В связи с неопределённостью в продвижении эшелонов в сердцах роняет:

— Большого ума не надо… Фрицу одно удовольствие, когда тыркаемся куцыми отрядами. Надают тебе по мордасам с первого раза, потом с переляку долго будет сниться «драпанец».

А эшелоны бригады только подтягиваются к Сталинграду. От станции Палассовка чаще стали подаваться сигналы воздушной тревоги. Постепенно стали различать немецких воздушных разведчиков, давнишних знакомцев фронтовиков, – «рамы». В каждом бригадном эшелоне были предусмотрены средства ПВО, выделялись наблюдатели «за воздухом». Где-то это были открытые платформы с пулемётными зенитными установками. В эшелоне, в котором отдельный истребительно-противотанковый дивизион Карташова следовал вместе с 3-м ОСБ, противовоздушная оборона обеспечивалась 32 ружьями ПТР и станковыми пулемётами. Но когда состав повернул с Баскунчака на Сталинград, от головы состава на эшелон внезапно зашли два «мессера», обстреляли паровоз. Наши ПТР не успели произвести ни одного выстрела. ПВО была скорее для очистки совести. Не было пока настоящего наблюдения, бдительности, умения.

А части бригады остро необходимо протолкнуть к Волге! Комиссар бригады В.А. Греков и секретарь политотдела М.И. Пашков с шофёром в «козлике» отправляются на поиски застрявших в пути эшелонов. Любой ценой их нужно проталкивать к Ленинску и Заплавному. Комбриг С.Ф. Горохов и начальник политотдела К.И. Тихонов остались встречать прибывающие части бригады.

Вторая часть эшелонов бригады поворачивала к Сталинграду. Появились «заснеженные» берега солёных озёр – Эльтона, Барокуля (Баскунчак). Характер следования эшелонов изменился. Немцы уже оценили узел Баскунчак, и здесь активно действовала их авиация. «После Эльтона 1 км ехали 1 час, – вспоминал Н.С. Ефимов (1-й ОСБ). – Степь, горькая серая полынь. Вдали – стада овец. Изредка артезианские колодцы. В паровозе кончилась вода. Солдаты термосами носили воду из артезианского колодца. Наполняли паровозный тендер, чтобы скорее добраться к своей бригаде». Вот ведь как: вскоре будут полноводная Ахтуба, Волга – целое море воды! А пока в вагонах сухие фляги к сухому пайку. Питьевой воды не было. Кто как умел, набирал во фляги солёную.

 

Под первой бомбёжкой

Под бомбёжку на станции Средняя Ахтуба попал эшелон тыла бригады. Станция красивая, вся в зелени. Её ещё не ранил ни один вражеский разрыв. Сюда подошёл пропущенный вперёд 7-й эшелон бригады. В воинском составе – авторота, склад боеприпасов, склад продовольствия и ГСМ. Всё это остро необходимо командованию бригады для предстоящей переправы через Волгу.

На станции уже находились два эшелона, в том числе бригадный эшелон с отдельным миномётным батальоном Калошина. Между 8-9 часами вечера слышится гул самолётов. Дежурный эшелона с тылами бригады просит дежурного по станции отвести эшелон от станции (рассредоточить), тот медлил. Паровоз заправляли водой. Вот начал движение эшелон с минбатом. Тронулся и эшелон Довгополого. В это время с разных сторон станции появились ракеты. Тут же посыпались бомбы. Попадание в паровоз, середину эшелона и в хвост. Разбит паровоз, горят на платформах машины, подожжённые зажигательными пулями. Стали рваться боеприпасы, взрываются бочки с горючим. Далеко хлещут из них горящие струи…

Фёдор Мыза, водитель, в Сталинграде ставший отважным лодочником на рейсах через фронтовую Волгу, так вспоминает об этой первой бомбёжке: «Когда на станции Ахтуба на нас упала первая бомба, мы, солдаты, да и начальство, были в панике. Когда началась бомбёжка, мы почти все бежали от станции в степь. С нами бежал капитан Дегтярь… Пробежали мы от станции километра два, потом смотрим: самолёт улетел. Остановились и говорим, что же мы делаем, надо спасать машины и людей. Капитан дал команду: назад, бегом к эшелону! Все вернулись и горячо взялись за спасение».

Бежали, паниковали, но не все. На уцелевших платформах оставались на постах часовые. Дежурный по эшелону фронтовой офицер Шур кинулся к резервному паровозу – растащить эшелон. От хвоста эшелона отцепляли, отталкивали подальше горящие вагоны. Следователь прокуратуры (как и Шур, бывал уже в боях) стал оказывать помощь раненым. Бесстрашно действовали командир автовзвода Ткаченко, военком Дрымченко.

Часть вагонов попала в воронку от бомбы, отчего машины на железнодорожных платформах сорвало с креплений. Они придавили людей, оказавшихся между ними. Горящие гружёные машины никак не удавалось откатить вручную. Люди горели на глазах товарищей, просили помощи, но те не могли их спасти. Рвутся боеприпасы в кузовах машин. Фёдор Мыза: «Все очень пережили за эту ночь. Машины не очень жаль было, а по товарищам плакали, очень жаль их было». Сгорели весь запас горючего и 18 автомашин.

Из дневниковых записей В.Н. Александрова: «27 августа. Вчера эшелон бомбили. Сгорело вагонов 10, есть и жертвы, больше среди шофёров, т.к. бомбы пришлись на их вагоны. Была и паника. Люди-то ведь не обстрелянные. Смешно было с медсанротой: там же больше женщин, и они все так разбежались, что собирала их начальница долго и назойливо пискливым голоском: «Медсанрота, медсанрота». И опять: «Медсанрота, медсанрота…»

Через несколько часов удалось собрать всех людей к эшелону. Почти всю ночь боролись с пожаром, спасали эшелон, восстанавливали железнодорожное полотно. Удалось спасти около 50 автомашин. Немедленно сгрузили автомашины, на них – людей и своим ходом – к переправе.

Первые потери людей и техники, первые раненые в 124-й бригаде возникли в самом тыловом её подразделении. Бомбёжка тылового эшелона бригады, потери в нём стали предвестником такой битвы, в которой из пяти тысяч личного состава бригады лишь один коновод Сыртланов с табуном бригадных лошадей в Заволжье был вне постоянного воздействия огня противника.

Шофёры бригады первыми пролили свою кровь за Сталинград. Они же совершили свой первый рейс по грунтовке, параллельно железной дороге, в сторону Сталинграда. Потом этим путём – вдоль героической Заволжской железнодорожной ветки, мимо могил своих товарищей – им приходилось совершать ещё множество труднейших рейсов. Для всех защитников Сталинграда эта железнодорожная линия станет настоящей Дорогой жизни. По ней к защитникам города поступал каждый снаряд и патрон. Из города – каждый раненый. Ветка жизни! Ветка стойкости!

 

 

Тучи над Сталинградом

На горизонте всё виднее дымовая туча. В эшелонах бригады только на Баскунчаке узнали о бомбёжке Сталинграда. Встречается целый состав из платформ. На них под открытым солнцем раненые. Вдоль дороги – вереницы женщин, стариков, детей. Легкораненые шагают поодиночке, группками, поддерживают друг друга. Полуголые дети – рядом с женщинами. Тяжело на это смотреть. «На коротких привалах, – вспоминал ветеран бригады Кашфи Камалов, – беседуем с ранеными. Делимся сухарями. Почин бывалых фронтовиков: отдают деньги раненым, им они вряд ли потребуются».

Теперь над ровной, однообразной степью – две тучи. Над дорогой висит, не опадая, завеса пыли. Люди всё идут, идут. А сверху, на горизонте, высоко над головой, всё виднее громадная, устрашающая дымовая туча. Со стороны города временами доносятся какие-то гулкие удары.

Из дневниковых записей В.Н. Александрова: «28 августа. По окружающей обстановке видно, что в Сталинграде творится что-то невероятное. Из Сталинграда целый поток беженцев, а если посмотреть по балкам и овражкам, то много там и военных – дезертиры и трусы. А паникёры так говорят: куда вы? Там немец, их сила. Тысячи танков! Или: фронт прорван, все бегут. Вы едете на свою погибель! Некоторые и наши хлопцы из-за этих слухов носы повесили».

Эшелон идёт по равнинной местности. Участок ремонта полотна. Паровоз еле движется. Навстречу в противоположную сторону идут трое в остатках военной формы. Они что-то кричат и выразительно приглашают поворачивать назад. Поезд остановился. И тут расслышали: «Вы со своими оглоблями и 30 минут перед ним не продержитесь», – вспоминает М.Я. Спевак. Вначале выкрикам не придали значения. А когда услышали насчёт оглоблей, комбат Вадим Ткаленко переспросил и тут же схватился за автомат. Через открытую дверь вагона полоснул очередью в пыль, под ноги тыловым бродягам. Те поприседали, один плюхнулся лицом в колючки, другой махнул в сторону. Пожилые ремонтные рабочие, женщины не шелохнулись, наблюдая за этой мгновенно возникшей перепалкой.

О бомбёжке эшелона №7 комбригу Горохову и штабу стало известно от комиссара бригады В.А. Грекова. Он приехал и сообщил, что есть потери, что эшелон выгружен и подразделения теперь своим ходом движутся к месту сбора. И снова уехал встречать оставшиеся части бригады. Постепенно стало выясняться, что причиной этих первых в бригаде потерь стала халатность командиров. Начальник последнего бригадного эшелона, заместитель комбрига по тылу капитан Довгополый попросту не захотел разгружаться в степи, а комиссар штаба бригады Ф.Ф. Дримченко пошёл у него на поводу.

Но другие, обстрелянные командиры частей – Графчиков, Калошин, Цыбулин – не дали разгромить свои эшелоны. Недалеко от Ахтубы «юнкерсами» был атакован эшелон командира стрелкового батальона Графчикова. Неожиданная остановка в степи, тревожные, частые паровозные гудки. А.И. Щеглов раскручивает ручку ручной сирены. Из вагонов – люди врассыпную по степи. («Отвратительная привычка драпать испуганным стадом» – примечание А.И. Щеглова в его воспоминаниях об этом эпизоде). Рядом с железнодорожным полотном кем-то отрытые траншеи. В них и укрылись. На этот раз всё обошлось благополучно. После налёта комбат обходит своих в щелях и траншеях: «Ну что, ребята, познакомились с фрицем? Полежали – и хватит!» И стремительно увёл батальон пешим маршем мимо Ахтубы, через лес, к переправе.

По воспоминаниям Веденеева (миномётный батальон, командир взвода связи): «Путь был тяжёлым, под бомбёжками. Эшелоны маневрировали. То невозможно остановить, чтобы покормить людей, то частые остановки для рассредоточения людей на время налёта». Следующий за Графчиковым эшелон с 4-м батальоном обстрелян с воздуха, убит машинист, ранен помощник. Не дойдя одной станции до пункта назначения, попал под бомбёжку и обстрел эшелон под командованием Калошина. Весь личный состав кинулся в поле. А Калошин и Веденеев оставались у эшелона, спасали технику. От эшелона отцепили паровоз. Горели передние платформы. Веденеев нашёл паровоз с машинистом, заставил зацепить хвост эшелона, а Калошин отцепил горящие платформы. Эшелон отвели в поле. Техника осталась цела. Даже спустя много лет Веденеев вспоминал, как был восхищён смелостью и находчивостью фронтовика Калошина. Потерь в подразделениях не было. Утром все – в вагонах. Тут и сам Веденеев проявил смекалку: взял телефонный аппарат, полез на столб, подключился к линии связи, позвонил на станцию с требованием начальника эшелона подать паровоз.

После пеших маршей по 35-40 километров от мест выгрузки из эшелонов подразделения и части бригады постепенно сосредотачиваются в леске северо-западнее Красной Слободы. Путь проделан нелёгкий.

Из воспоминаний В.Н. Александрова: «28 августа 1942 года …Читал я много про степи, а на деле оказалось неправда. Поэты, прозаики пишут про степь, что это пение жаворонков, пташек там разных. Что степь – это ковыль, травка, цветики там, запахи разные. Чепуха! Степь – это когда на гимнастёрке соль и идёшь, как выскочивший из парилки. Степь – это когда пыль и грязь проникли во все поры тела, не считая рта и носа, когда зной так туманит голову, что мысли становятся тягучими, густыми, как дёготь, когда во рту, наверное, и в желудке сухо и противно, как в аду. Тут даже и птица, парящая высоко в небе, и то кричит жалобно: «пи-ть, пи-ть».

Позади – бесконечная равнина. Спуск с горы в Средней Ахтубе с белой церковью, и внизу открывается невероятная картина. Огромные зелёные массивы вправо, влево, вперёд бесконечно тянутся, а между ними блестит вода. За лесами – Волга. Красноармейцы переходят по дощатому мосту через Ахтубу. Здесь отдых. После безводицы пустыни – изобилие воды. После потрясений первых авиаударов врага, изнурительного пешего марша – относительная безопасность. После изнурительного зноя поражают тень, зелень. Кругом в зелени обилие диких яблок. Повсюду красные россыпи их – на траве, на деревьях.

Впереди – пугающий Сталинград: в звуках взрывов, в дыму, в зареве пожаров, тревожное ожидание переправы через Волгу под огнём врага. Впереди – неизвестность первого боя.

 

У командующего фронтом

Впереди – Волга. Быстрее, быстрее подтянуть все части к переправе. Вот что стало главной заботой комбрига, штаба, политотдела. 124-я стрелковая бригада сосредоточивалась в леске северо-западнее Красной Слободы.

Горохов лично проверял на подходе выгрузившиеся из эшелонов части, подбадривал людей. Каждый красноармеец узнавал комбрига. Знали и любили его за человечность, верили в рассудительность и отвагу. Позади – многосуточные учения, стрельбы. И всегда вместе с красноармейцами был подвижный, пылкий и охочий до шуток комбриг. Он мало рассказывал о себе, но редкостный в то время орден Красного Знамени на гимнастёрке внушал и молодым, и побывавшим на фронтах бойцам большое уважение. Привыкли видеть полковника на вороном беспокойном коне в сопровождении коновода Мити Цейтвы. Но на этот раз комбриг в «эмке». Перед самой отправкой из Рязани в бригаду наведались командующий Московским военным округом генерал-лейтенант А.А. Артемьев и секретарь Рязанского обкома партии С.Н. Тарасов. Остались довольны увиденным. Комбригу «в счёт будущих побед» прислали легковой автомобиль.

Полковник терпеливо выслушивал работников штаба бригады. О своих частях они докладывали уверенно, о противнике – соображения, полные туманных догадок. Повоевавший с гитлеровцами Горохов непоколебимо соблюдал золотое правило: непрерывно, из любых источников добывать данные о противнике, сверять и перепроверять их, принимать во внимание только те из них, что подтверждаются несколькими каналами. В данном случае все – железнодорожники, военные из местного гарнизона, милиционеры, волгари на баржах и катерах – толкуют одно: немец на противоположном берегу, возле Тракторного и на Латошинской железнодорожной переправе.

«Хорошенькое дело!» – думалось полковнику. Если гитлеровцы вышли к западному берегу Волги да к тому же овладели паромной переправой – почему бы им не зацепиться за левый берег? Нигде не встречались регулировщики или хотя бы указатели. Никакой охраны путей подхода к Волге. Как видно, фронтовые представители сами ещё только осваивались на этой местности. Вот здорово получится, размышлял комбриг: мы тут накапливаемся, а он, дьявол, перемахнёт ночью через реку, нагрянет с тыла, и… «пала грозная в боях, не обнажив мечей, дружина».

Подходило время передачи вечерних последних известий. Комбриг с батальонным комиссаром Тихоновым поспешили к политотдельскому походному радиоприёмнику. Сквозь разноголосицу, писк и треск в эфире прорывались тревожные слова: «Бои с переправившимися через Дон войсками противника. Обстановка на этом участке фронта создалась сложная. Всюду идут ожесточённые бои».

Быстрее, быстрее стаскивать все части к переправе! Сергей Фёдорович напомнил начальнику штаба свои распоряжения и остался наедине со своими мыслями о скором представлении командующему фронтом.

Утром 26 августа шофёр комбриговской «эмки» Дыбленко и автоматчик Южаков проводили комбрига с начальником штаба, убывших за Волгу в Сталинград. Дотемна они ждали их возвращения в прибрежном лесочке. И через десятки лет после войны старший сержант роты автоматчиков Фёдор Южаков помнил то, что услышал тогда от комбрига:

— Вернёшься, Федя, к себе в батальон, передай автоматчикам: бригаде приказано защищать Сталинград. Выполним эту задачу – о том золотыми буквами напишут. Осрамимся – проклянут нас с тобой и старые и малые…

Горохов знал, что говорил. Войну он встретил на пограничной в те времена реке Сан. 100-я пехотная дивизия гитлеровцев надеялась быстро овладеть правобережной, советской, частью Перемышля, перерезать дорогу на Львов и безостановочно пробиваться вглубь советской территории. Поначалу она проникла и в город. Полк 99-й стрелковой дивизии, пограничники, наскоро вооружившиеся коммунисты Перемышля остановили гитлеровцев. Командование дивизии, в которой Горохов был начальником штаба, усилило заслон против гитлеровцев с фронта и нацелило части дивизии для контратак по флангам вражеского вклинения. На рассвете 23 июня фашисты испытали на себе губительную силу огня двух артполков дивизии. Целых двенадцать боекомплектов снарядов, накопленных к атаке, ошеломили противника. Стрелковые полки советской дивизии отбросили врага за реку Сан. Тогда Совинформбюро известило: «Стремительным контрударом наши войска овладели Перемышлем».

…Моторка в два счёта доставила комбрига со спутниками на правый берег к устью реки Царицы. Командный пункт фронта надёжно и бдительно охранялся. Более получаса представители командования 124-й бригады, не обращая внимания на шныряющие вдоль берега «юнкерсы» и «мессеры», блуждали среди дымящихся развалин, прежде чем нащупали штаб фронта. Десятки постов в несколько колец опоясывали лобастый откос. Так что комбригу по достоинству пришлось оценить энергию начальника штаба фронта генерала Г.Ф. Захарова. Только магически действующая подпись Василевского «прорывала» кольца охраны и наконец-то вывела полковника к входу в штабное подземелье.

К слову сказать, величественное название речушки, как и города – до 1925 года Сталинград назывался Царицын, – произошло вовсе не от царского корня, а от татарского названия реки Сыры-су – Жёлтая река. Долина Царицы по существу представляла собой громадный каньон с обрывистыми, почти без травинки, отвесными желтоватыми кручами. Кроме того, к долине примыкали с обоих берегов речки десятки больших и малых оврагов. Склоны их были беспорядочно застроены мелкими предприятиями, складами. Домишки жителей, подобно ласточкиным гнёздам, унизывали мало-мальски пригодные площадки на обрывистых откосах. Вход в штольню не так-то просто было отыскать на фоне беспорядочно разбросанных строений.

Немцы, видимо, догадывались, что именно в этих кручах укрывался штаб фронта. Об этом свидетельствовали бесчисленные воронки и почти начисто снесённые бомбами приметные здания. Метрах в двадцати вправо от входа крупная фугаска обрушила внушительную, нависшую над берегом кручу. Перед входом комендант штаба придирчиво проверил документы и, козырнув, коротко бросил: «Прошу, товарищ полковник! С вами только начальник штаба. Остальных прошу ожидать здесь».

О том, как дело происходило далее, вспоминает сам полковник Горохов: «26 августа я и П.В. Черноус (начальник штаба) пошли в штаб фронта представляться, доложить о прибытии, хотя вся бригада и не была ещё сосредоточена (не подошли 1-й стрелковый батальон и рота подвоза). Нам хотелось скорей вступить в бой. Хотя не все так думали. Как мне стало известно от начальника штаба фронта Захарова, командование одной из бригад, прибывшей раньше нас и полностью сосредоточившейся, о своём прибытии Военному совету фронта не доложило.

В коридоре я встретил начальника отдела кадров фронта Портянникова, с которым был знаком до войны по службе в Киевском военном округе. Мы разговорились. Вдруг подходит товарищ Хрущёв и спрашивает: «А вы как здесь оказались, товарищ Горохов?»

Я ему ответил: «Приехал воевать». Он меня спросил: один или с частью. Я доложил, что с 124-й отдельной стрелковой бригадой. Он задал вопрос: «А что, похожа бригада по боевым качествам на 99-ю стрелковую дивизию?» Я ответил, что старался сделать похожей, но не знаю, как нам это удалось. Мы ещё не воевали после формирования, хотя подготовка признана отличной. Тогда товарищ Хрущёв мне сказал: «Ну ладно, потом поговорите с Портянниковым, а сейчас идёмте к командующему фронтом». Взял меня под руку и повёл в кабинет к Ерёменко, представив как командира 124-й стрелковой бригады и как бывшего начальника штаба 99-й стрелковой дивизии, которая 8 дней держала границу у Перемышля».

«А почему меня знал Н.С. Хрущёв? – писал в одном из своих писем С.Ф. Горохов. – Я был начальником штаба 99-й стрелковой дивизии, а он секретарём ЦК Украины и через нашу дивизию лично подвозил продовольствие городу Перемышль. Наша 99-я сд была выделена от КВО на соревнование с БВО и взяла первенство. Было много шума и наград».

Ерёменко расспросил о подготовке, составе и вооружении бригады, о сосредоточении её частей за Волгой. Потом на карте вблизи южной части Сталинграда командующий фронтом подчеркнул надпись «Ст. Садовая» и объявил Горохову о том, что бригада поступает в резерв фронта, указал район сосредоточения, приказал быть в готовности к отражению возможных танковых атак противника по дороге Воропоново – Сталинград. И приказал переправляться на правый берег в ту же ночь, на 27 августа.

«А уже был вечер, – вспоминал С.Ф. Горохов, – мои доказательства ни к чему не привели. Тогда начальник штаба фронта генерал Г.Ф. Захаров взял на свою совесть ответственность и изменил в письменном приказе дату переправы на сутки – в ночь с 27 на 28 августа. Приказ Ерёменко подписал не глядя. Мы с Черноусом вернулись на КП бригады ночью 26 августа».

 

Переправа, переправа…

Распоряжением начальника штаба фронта генерала Г.Ф. Захарова бригаде предписывалось переправиться через Волгу в ночь на 28 августа. В подчинение С.Ф. Горохова поступали все переправочные средства. Он же назначался и начальником переправы.

Переправа через Волгу в дни Сталинградского сражения занимает особое место в операциях Красной Армии. Это беспрецедентный случай в военной истории, когда регулярно в течение почти полугода, и летом и зимой, функционировала, можно сказать, на подручных средствах переправа, обеспечивавшая довольно крупную группировку оборонявшихся войск всеми видами снабжения. Волга с островами достигала ширины 2-3 километров. Досадно было сознавать, что река разделяла не нас и немцев, а своих от своих. Наша родная Волга не помогала нам, а, наоборот, являлась грозным препятствием, которое во что бы то ни стало надо преодолеть.

Впрочем, назвать это переправой военному человеку трудно. Когда воду вокруг на десятки метров вверх вздыбливают бомбы, а от залповой стрельбы зениток и нудной трескотни пулемётов глохнут уши, когда на глазах в щепы разлетаются от попаданий бомб разного рода посудины вместе с людьми, на языке боевого устава это называется не переправой, а форсированием водной преграды. И всё же защитники Сталинграда называли её переправой, вкладывая в это слово самое высокое его значение. Добавим, что в черте города не было ни одного моста. Железнодорожная переправа через Волгу с причалом на западном берегу у Латошинки была выведена из строя ещё 23 августа. Построенный по решению Военного совета фронта в рекордный срок – за десять дней – эстакадно-понтонный мост был практически сразу же разведён, чтобы не достался врагу.

Особенно сложными оказались условия переправы в дни конца августа и начала сентября. К тому времени оба берега представляли из себя сплошные тридцати- или сорокакилометровые причалы. По существу любая точка берега служила причалом. Потом, в середине сентября, когда немцы вышли к Волге в зацарицынской части и у Центрального причала, переправа разбилась на участки.

В условиях полного господства противника в воздухе переправлять подразделения целесообразно на небольших судёнышках и, как правило, одним рейсом. Сокращались потери. Печальная картина на рейде – затопленные баржи, пароходы, буксиры, плывущие и застрявшие в корягах трупы людей, раздувшиеся животы погибших и кое-как оттащенных от причалов лошадей. Но где было набраться баркасов, катеров, рыбацких лодок. И целые батальоны грузили на всё, что могло держаться на плаву. На баржи, паромы ставили зенитные батареи и тащили тысячи людей через весь волжский плёс под жестокими бомбёжками. Ни о какой ватерлинии не думали. Буксиры, едва не под нижнюю палубу садились в воду, кренились на борта, черпали воду носом, кормой. Едва подходили к берегу – люди выпрыгивали в воду и строились в боевые цепи. Вот что означала Сталинградская переправа в конце августа.

В распоряжение бригады была отдана на ночь вся переправа. Подразделения начали её 27 августа в 20 часов. В связи с недостатком переправочных средств бригада под ударами авиации переправлялась около полусуток. Основные силы закончили её к рассвету 28 августа. Но некоторые ещё подходившие к Волге подразделения продолжали переправляться и в первой половине дня 28 августа. По словам С.Ф. Горохова, «было приказано переправу прикрывать своими средствами, для чего рекомендовано использовать все пригодные огневые средства». Иными словами, это распоряжение означало переправу бригады без специального прикрытия зенитной артиллерии и самолётами.

Как вспоминал К.К. Рукавцов, в ту пору начальник разведки бригады, у переправы было большое скопление войск. Переправочных средств не хватало. Очень трудно было навести порядок, чтобы и время не упустить, и потерь не допустить. Но вот все на переправе почувствовали, что появился хозяин. Полковник Горохов решительно навёл порядок, отодвинул от берега всех лишних. Появление спокойного, уверенного в себе, энергичного полковника усиливалось тем, что за ним плотно стояли хорошо вооружённые, преданные, готовые выполнить его приказ офицеры и бойцы 124-й бригады.

Сергей Фёдорович и ветераны бригады припоминали случай, когда генерал, крикливый командир бригады танкистов, вступил было в спор с Гороховым из-за переправочных средств. Его танковая бригада также переправлялась на правый берег. Танкистам, вспоминал Горохов, «мною была отдана самая большая посудина. На неё вмещался сразу весь батальон. Брать её комбриг танковой не хотел. А почему не хотел? Одна бомба выводит из строя целый батальон. Генерал раскричался на берегу, а я ему спокойно предложил уйти с переправы, после чего он взял эту большую посудину (паром)».

С полковником Гороховым – не поспоришь. Служба на переправе обеспечивается подразделениями бригады, чётко выполняющими приказания командиров. Надёжной опорой бесперебойного прохода подразделений бригады на переправу и организованной посадки личного состава на переправочные средства на левом берегу стал комендантский взвод Харина. Ему в помощь – вышколенные бойцы из отдельных рот разведки и автоматчиков бригады, знающие в лицо и по голосу начальника штаба бригады и подчиняющиеся только ему.

На паромах, катерах, баржах, представленных для переправы, – спокойные и ловкие люди: гражданские, военные, речники. Они насмотрелись кое-чего и похуже в самые первые дни бомбёжек. Многие похоронили своих близких. Перевезли на левый берег тысячи женщин, детей, стариков, раненых. Насмотрелись на людские страдания, видели многих разбитых горем, без сил и воли к сопротивлению нашествию врага. А теперь им почти удовольствие переправлять первые большие партии регулярного войска в город: ни толчеи, ни истерик, ни бестолковой метушни и перебранок.

С наступлением темноты подразделения бригады подошли к берегу Волги. Вода тёмная, неприветливая. По центру реки какие-то странные огни, точно плафоны с мощными электролампочками. «Фонари», объясняют фронтовики: специальные осветительные бомбы, которые, долго опускаясь на парашютах, подсвечивают цели самолётам врага. В небе слышится завывающий рокот мотора. Изредка падают бомбы. Река – в огромных светлых пятнах от висящих над ней «фонарей». В отсветах этих «фонарей» над Волгой, в лучах наших прожекторов, в отблесках на воде отдельных очагов пожаров ночной облик города создавал таинственно угрожающую картину. В ней просматривались отдельные части городской застройки на правом берегу.

На паром погрузились без суеты, но с большим волнением, вспоминал Кашфи Камалов. Рядом с нами – повозки, лошади. Животные вздрагивают, пугливо переступают ногами, никак не решаются взойти на паром. К берегу подходят подразделения из стрелкового батальона Графчикова. Темнота. Вблизи берега, на дороге – пробка. Тщательно соблюдалась светомаскировка. Убеждать и уговаривать не приходилось. Многие были напуганы первыми пережитыми налётами немецких самолётов во время движения в эшелонах. Даже разговаривают шёпотом. Это – самолётобоязнь необстрелянных бойцов.

По воспоминаниям А.И. Щеглова, вездесущий помощник командира батальона по хозяйственной части Ашот Григорьевич Газарьян отыскал где-то морячков с небольшими спаренными катерами, с паромными настилами. «Часов в 11 ночи мы начали грузиться, – вспоминает Щеглов. – Заурчали, фыркнули моторы, флотилия двинулась. Пока шли в тени левого берега – ничего, но когда вышли на открытий плёс, в подсветку «фонарей», – на душе похолодело. Успокаивал ровный рокот катерных моторов. Кажется, что они идут предательски, трусливо медленно, что «фонари» просвечивают нас насквозь. Наконец-то правый берег, причал. И тут – треск, шипение. Взметнулись четыре высоких фонтана воды, перемешанной с прибрежной грязью. Никакого ущерба, а разгрузка – молниеносная. Прыгаем прямо в воду – и бегом под кручи берега, в тень, подальше от проклятых «фонарей».

Трудно – под беспрерывной бомбёжкой, на пугающем фоне горящего города – переправлялись артиллеристы из отдельного артдивизиона бригады. Лошади пугались разрывов, шарахались в стороны. И.Ф. Храбров вспоминал, как от этого опасно кренилась небольшая баржа, на которой ему довелось переправляться. Длительность переправы – 25 минут. Не раз казалось, что она вот-вот перевернётся. Но обошлось. На баржах устроен настил – вот и получается что-то вроде парома, который тащит за собой буксир. На таком пароме умещалось до 20 машин.

Н.А. Калошин вспоминал, что его миномётный батальон переправлялся под утро 29 августа. Ещё темно. По небу бороздили лучи прожекторов. В своих миномётчиках он уверен. Вместе с ними никогда не испытывал страха. Но когда сами зависели от других обстоятельств, тут приходили неуверенность и страх. Так было и во время переправы на баржах. Волгари, перевозившие миномётчиков, без умысла, зря пооткровенничали с командиром батальона: мол, тут не только бомбят и обстреливают с воздуха. Немец здесь до этого целый месяц мины в Волгу швырял… Как бы не напороться… Эти плавающие мины не давали Калошину покоя. Чтобы как-то облегчить свои волнения, он сел на нос баржи и всё вглядывался по направлению движения. Но переправа прошла отлично. Никакой суеты, шума. Вся погрузка-разгрузка в считанные минуты.

 

Берег правый. Высадка

Вот как проходила переправа стрелкового батальона бригады, прибывшего одним из последних. Вспоминал комиссар бригады Владимир Александрович Греков: «Паром, буксируемый стареньким катерком, был переполнен бойцами. Катер надрывался, покрылся дымом, сердито вспенивал воду за бортом, пока наконец-то вытянул паром из затона. На перекате между островами, где скорость течения была выше, чем на островном фарватере, катерному мотору явно не хватало силёнок… А вверху – кромешный ад. Было одиннадцать часов дня. Бомбы сыпались градом. Но того нахальства, с которым «юнкерсы» хозяйничали на переправе 24-26 августа, не было. Наши истребители прикрывали волжский плёс. В небе было жарче, чем на воде. Ревели моторы, били автоматические пушки, в немыслимых фигурах пилотажа крутились наши «соколы», но ни один «юнкерс» не спикировал прицельно. Оглушённая разрывами бомб рыба тоннами плыла по Волге.

Из шкиперской я наблюдал за бойцами. Ручные и станковые пулемёты деловито следили за небом. И всё-таки под удар мы попали. Видимо, наши истребители, отработав свой ресурс и разогнав стаю «юнкерсов», полетели в сторону Ахтубы на заправку. «Окном» воспользовалась очередная группа пикировщиков.

Мы с комбатом Цыбулиным на крыше шкиперской будки наблюдали за ходом налёта. Следить за пикировщиками было нелегко, поскольку фарватер пересекали одновременно десятка три судов, причём в обоих направлениях, и, конечно, трюмы, палубы, каюты были, что называется, под завязку набиты людьми. Судёнышки отчаянно защищались: строчили пулемёты, залпами из винтовок били бойцы. Обилие целей, видимо, сбивало с толку пилотов «юнкерсов». Начав пикировать на один пароходик, самолёт вдруг менял курс пикирования на другой. И бомбы веером сыпались, поднимая меж бортами двадцатиметровые столбы воды, песка, ила. Осколки решетили дымовые трубы, сбивали мачты, хлестали по палубам. Люди шарахались от борта к борту. Судёнышки опасно кренились.

На нашем пароме для стрельбы в зенит было приспособлено до десятка пулемётов. Ручники били прямо со спин вторых номеров, взводы стреляли залпами. В крике не слышны были команды. Смертельная опасность не пугала бойцов. Второго прицельного и безнаказанного захода «юнкерсам» сделать уже не удалось. Километрах в десяти от нас вверх по течению я увидел полковой строй «Илов», пересекавших Волгу. Неожиданно из-за них отделилась пара истребителей, устремившихся в нашу сторону. У волгаря-шкипера оказался авиационный приёмник. Я чётко услышал, правда, поданную совсем не по правилам воздушную команду: «А ну-ка, Саша, разгони вороньё над Центральной». Через три-четыре минуты над нами завертелись в небесной карусели краснозвёздные истребители. Они гоняли «юнкерсов» и не давали им прицельно пикировать. Теперь бомбы падали, не причиняя нам вреда.

Тем временем наш паром подходил к правому берегу. Шкипер со своей командой из двух человек (матросами числились жена и дочь) с мегафоном в руках вступил в переговоры с капитаном катера. Надо было, как говорят футболисты, одним касанием припечатать посудину к причалу. Речь шла не об удобстве схода людей. Кони никак не признавали ни условий обстановки, ни призывов к спокойствию. Нагруженную повозку тоже не снимешь, как вазу с полки.

Мы напряжённо вглядывались в берег. Вот осталось 50 метров, 30,.. а земли всё не видно. Подходы к берегу буквально завалены разбитыми моторками, обломками лодок. Слева по курсу из воды торчала оторванная корма с рулём и винтом. Спасательные, точнее сказать – похоронные, команды расчищали причалы от погибших. Как капитан катера – сутулый, с ввалившимися щеками волгарь – ориентировался в этом хаосе разбитых судов, но только уже через пять минут наши ездовые начали тянуть пугающихся меринков по жидким мосткам на берег. Метрах в пятидесяти выше притянутый канатами к причалу догорал буксир. Густой, чёрный дым тянулся вдоль берега, и люди, чертыхаясь, ныряли в удушливую стену. Сталинградские причалы тех дней – это перемешанные с бомбами песок, дерево, железо и части человеческих тел.

Мой взгляд остановился на набережной. Она хотя и была исковеркана, перекручена воронками, руинами, сбитыми акациями и клёнами, но всё же сохраняла привлекательный вид. Современное кафе, врубленное в откос берега и отделанное мрамором, смотрело на Волгу своим модным именем «Метро». Тут же берег опоясывала детская железная дорога. Вагончики, сорванные с рельс, застыли в нелепых положениях. Бронзовый лётчик Хользунов бесстрастно взирал на Волгу…

…Наш паром ещё наполовину не очистился, а к нему, прорвав кольцо патрулей, поднявших стрельбу вверх, устремились толпы измученных женщин, детей, стариков. Охране с трудом удавалось отогнать толпу в сторону. Гневные крики женщин смешались с плачем детей. Тут же из прибрежных кустов набережной потянулись цепочки санитаров с носилками. Больно было видеть женщин с детьми, ещё горше – изуродованные тела раненых бойцов с необработанными, уже чернеющими от гангрены ранами. И женщины, утирая слёзы, покорно уступали им дорогу, старушки крестили измученных до крайности бойцов.

А бойцы 124-й стрелковой бригады строились в походные колонны и начинали движение на южную окраину – по незнакомому разрушенному городу для сосредоточения по решению штаба фронта в районе станции Садовая».

 

В городе

Переправа через Волгу, начатая основными силами бригады 27 августа в 20 часов, в основном была закончена к ра