Набережная на острове Банда

Рабство в Голландской Индии существовало вплоть до 1862 года, поэтому Уоллес, вероятно, встречал рабов во время своего посещения Банда в конце 1850-х годов. Однако он ничего не писал об этом и даже, что весьма удивительно для социалиста и последователя Оуэна, с решительным одобрением отзывался о голландской системе монопольного производства отдельных видов сельскохозяйственной продукции, хотя и знал, что его мнение может вызвать бурю негодования в викторианской Англии. Он приводил доводы в пользу государственной монополии, считая, что для колонии это единственный способ остаться жизнеспособной. Метрополии приходится изыскивать огромные средства для покрытия расходов на колонизацию и обустройство новых земель, образование и «воздействие цивилизации» на непокорных местных жителей, и, если государство контролирует доходную монополию, эти расходы могут быть восполнены. Гораздо лучше, убеждал Уоллес, государству самому извлекать выгоду из местной экономики, чем допускать ее переход в руки частного капитала, который выжмет из местного населения все соки, но ничего не даст взамен. Единственным условием, которое предлагал Уоллес, было следующее: монополия должна существовать только на продукцию, не являющуюся жизненно важной для туземцев, то есть на ту, без которой они могут спокойно обойтись. И тут, естественно, мускатный орех представлялся идеальным товаром — это был скорее предмет роскоши, чем насущно необходимый сельскохозяйственный продукт.

В действительности во времена Уоллеса государственная монополия на мускатный орех вовсе таковой не являлась. Повсеместно на Моллукских островах мускатный орех выращивали нелегально, на Маврикии французы разбили целые плантации мускатного ореха, завезенного туда контрабандой с Островов пряностей. Коррупция в официальных надзорных органах на Банда и в Амстердаме распространилась настолько, что соблюдать жесткий контроль за торговлей мускатным орехом стало практически невозможно.

Голландские власти отказались от этой системы в течение того самого десятилетия, когда Уоллес посещал эти края, и передали права на владение посадками мускатного ореха на островах Банда так называемым перкинирам — плантаторам, которые до того управляли посадками по лицензии. Они, в свою очередь, разорялись, не выдержав конкуренции со стороны других производителей. Плантации мускатного ореха пришли в запустение, и архипелаг Банда начал медленно и неотвратимо погружаться в безвестность до тех пор, пока, по иронии судьбы, обнищавших плантаторов не вытеснило новое поколение банданезийских оранг кайя, которые восстановили старинные торговые связи. Спустя двадцать лет после посещения Уоллесом здешних мест самым богатым человеком на островах был купец Бен Салех Баадилла — араб с Явы, который торговал жемчугом и дорогими птичьими перьями. Его склады были заполнены перьями и чучелами райских птиц, изготовленных туземцами с Кай, Ару и Новой Гвинеи, а также перьями и чучелами других ярких экзотических представителей фауны, обитающих в тропических лесах.

В отличие от своих предшественников, которые поставляли птичьи перья для украшения опахал и тюрбанов индийским и малайским правителям, Бен Салех обладал более многочисленной и ненасытной клиентурой. Он поставлял перья и чучела европейским модисткам, которые на пике моды на украшения для дамских шляп покупали около пятидесяти тысяч чучел в год.

29 марта, в половине пятого вечера, «Альфред Уоллес» обогнул невысокие желтые обрывистые берега острова Лонтар и повернул к северному входу прекрасной гавани порта Банда, укромной и очень уютной. Перед нами открылся рейд, на котором стоял на якоре широкий в корпусе, трехмачтовый «Датч Ист-Индиамен», который загружали специями. Тщательно упакованная в коробки из пальмовых листьев, высушенная на солнце мускатная шелуха — один из наиболее чистых и выгодных товаров в истории мировой торговли. Справа находились серые крепостные стены форта Бельгика, одного из нескольких фортов, сооруженных голландцами для защиты гавани. Ниже, вдоль набережной, светились белые фасады двух или трех богатых особняков, некогда резиденций голландского губернатора и богатых перкиниров. За ними виднелись небольшие красные крыши домов обычных горожан, утопающие в зелени палисадников. Не было видно ни фабричных труб, ни современных доков, ни электрических столбов, ни даже офисных зданий, которые так обезобразили облик Доббо. Казалось, что на Банда еще не наступил XX век. Над гаванью с мрачной неизбежностью нависала громадина Огненной горы, подсвеченная сзади заходящим солнцем. Вечерняя тень от горы накрыла город, и здесь и там зажигались кухонные огни — хозяйки приступили к приготовлению вечерней еды. Дым домашних очагов струился над крышами и повисал в воздухе тонким сизоватым слоем. Выглядело так, будто весь городок тлеет и дымится у подножия вулкана.

Прогулка по небольшому местечку с населением всего семь тысяч человек только усилила ощущение безвременья. На узких, довольно чистых улицах Банданейры — так назывался город — мы увидели всего три легковые машины и один пикап. Большинство жителей Банданейры ходили пешком или ездили на велосипедах. Когда они ходили за покупками на небольшой рынок у гавани и поклажа оказывалась слишком тяжелой, к их услугам были велорикши, которые брали умеренную плату. Поскольку транспорт практически отсутствовал, на улицах было тихо. Вдоль улиц выстроились небольшие аккуратные домики с симпатичными верандами. Кое-где еще с колониальных, «мускатных» времен сохранились большие дома с колоннами и прохладными комнатами с высокими потолками. Было заметно, что никто из местных жителей никуда не спешит. Каждый встречный приветливо и дружелюбно нам улыбался. Острова Банда по-прежнему оставались, как писал Уоллес, «весьма приятным местечком».

И это было удивительно — как они сумел сохранить свой если и не первозданный, то достаточно старинный и нетронутый современной цивилизацией облик? Где обветшалые, полуразвалившиеся лачуги, разрушенные водоводы и засоренные сточные канавы, провисающие, оборванные электрические провода, а также ужасающие щитовые ограждения и фанерные хижины, как в городах, подобных Доббо и Туалю? Частично это можно объяснить небольшим размером архипелага Банда и почти полным отсутствием природных ресурсов. Архипелаг недостаточно велик, чтобы привлекать избыточное количество чиновников — что отмечалось почти повсеместно; для управления всей группой островов достаточно одного муниципалитета. На этих островах не появились современные торговые центры, так как численность местного населения явно не оправдывает их постройки. Море вокруг Банда изобилует рыбой, окрестные сады и огороды исправно снабжают фруктами и овощами, поэтому недостатка в продуктах питания местного производства не ощущается. Если нужно сделать какие-либо особенные покупки, жители Банда садятся на ночной паром в Амбон, местный административный центр, и утром совершают обход тамошних магазинов. Чтобы иметь в обороте наличные деньги, власти Банда до сих пор продают около двухсот тон мускатного ореха ежегодно, в последние годы особое значение в качестве дополнительных агрокультур приобрели также орехи кенари — дерева, которым затеняют посадки мускатного ореха, — и тропический миндаль. Отмечу также, что банданезийцы выглядят более спокойными и довольными жизнью, чем их соседи на других островах.

Они превосходно понимают, что на Банда есть иные возможности для бизнеса, столь же прибыльные, как торговля мускатным орехом. Каждый банданезиец, от владельца самого маленького уличного киоска до хозяина кокосовой плантации с удаленного острова, знает, что Банда может стать важным туристическим центром. Туристов привлекают впечатляющие пейзажи, прекрасные пляжи, подводные рифы и очарование старины. В Индонезии, как и во многих развивающихся странах, туризм является самым быстрым способом обогащения. Лишь вопрос времени, как и когда на островах получит развитие туризм, и в значительной степени это зависит от одного из оранг кайя, чей прапрадед встречался с Уоллесом.

Дес Алви — самый известный житель архипелага, самый влиятельный землевладелец, а также выборный предводитель адата, или хранитель традиций. В свои шестьдесят он типичный банданезиец, в котором течет кровь разных народов: его прадеды были арабами и яванцами, а родословную можно проследить вплоть до китайских рабочих, завезенных на Банда в XVII столетии. Прадедом Дес Алви по материнской линии был Саид Баадилла, Король Жемчуга, а члены семьи его отца служили придворными и духовными наставниками султана Тернате. Судьба Дес Алви, который родился и вырос на Банда, тесно переплелась с историей Индонезийской республики. Еще маленьким мальчиком он встретился с двумя предводителями индонезийской национальной революции, Мохаммадом Хатта и Сутаном Шариром, которые впоследствии стали соответственно вице-президентом и премьер-министром страны. Голландцы выслали их в Банданейру, где Сутан Шарир стал приемным отцом Дес Алви. В четырнадцатилетием возрасте, во время японской войны, Дес Алви покинул остров и присоединился к индонезийскому движению сопротивления, он боролся против европейского колониального господства и был ранен в одном из сражений. Благодаря поддержке влиятельных друзей еще по революционной борьбе, он занялся политикой, работал в качестве пресс-атташе в нескольких зарубежных столицах и в конце концов приобрел немалое влияние в Джакарте. Когда Дес Алви после двадцати четырех лет отсутствия вернулся на острова, его потрясли упадок и разруха, которые он здесь увидел: дома, представляющие историческую ценность, разграблены, мебель разбита или украдена, внутреннее убранство уничтожено, а красивые деревья, ровными рядами высаженные вдоль улиц, вырублены на дрова. Гавань пребывала в запустении, портовые сооружения и дороги находились в ужасном состоянии. Хуже всего то, что сами банданезийцы были деморализованы и равнодушны к собственной судьбе.