Перед ракой Учителя Хань-Шаня

 

Держа благовонные палочки, учитель продекламировал:

 

В своих краях соперника не знал он[99].

Теперь он есть. Зовут его Гу-шань[100].

Порой воспоминанье принуждает

Раскаяться за суетливый ум[101].

А что же суетливость есть такое?

 

Позвав учеников, учитель продолжил:

 

Два глиняных вола дерутся за право шагнуть в море[102].

Совершая воскуренья, я всякий раз опечален сердцем [103].

 

После совершения воскурения учитель продолжил:

 

Теперь это Дэ-цин[104],

И был Дэ-цином прежде[105].

При встрече настоящего с былым мы видим измененье формы[106].

Упадок дхармы и ее расцвет от доли зла или добра зависят,

Но вот она в лесах и травах – была и есть, и будет, как всегда.

 

После этого учитель простерся ниц перед Хань-шанем.

 

В главном зале

 

Держа благовонные палочки, учитель продекламировал:

 

О Господин, Учитель Сахи![107]

Дхарма нерожденного, которой ты учил, —

самая глубокая и чудесная.

Но кто есть Будда, и кто – обычное существо?[108]

 

После этого учитель простерся ниц перед Буддой.

 

В комнате настоятеля

 

Учитель вошел в комнату настоятеля и продекламировал:

 

В комнату Достойного вхожу

И сажусь на место старого патриарха[109].

И, крепко Вертикальный Меч держа[110],

Передаю верное высочайшее повеление[111].

Именно здесь Патриарх и все Предки

Учили Дхарме ради блага людей.

Сегодня этот недостойный человек пришел сюда.

Что он делает?

 

Учитель щелкнул пальцами трижды и продолжил[112]:

 

Эти щелчки открывают 80 000 дверей дхармы,

Указуя непосредственно на сознание Татхагаты.

 

Затем Учитель простерся ниц перед статуей Будды.

 

В зале дхармы

 

Указывая посохом на место проповедника дхармы, учитель продекламировал:

 

Величественное драгоценное место

Переходило от патриарха к патриарху.

Ничему нет преград,

Дхармы все глубоки.

На свету проявляясь,

Теснятся и отступают.

Железные глаза с медными зрачками

Не видят то, что даже прямо перед ними[113].

То, что монах спустился с гор,

Не так уж необычно.

Если хочешь взором окинуть тысячу ли вокруг,

Поднимись еще выше[114].

 

Учитель указал посохом вновь на это место и продолжил:

Поднимусь!

Поднявшись туда с зажженными благовонными палочками в руках, он продекламировал:

 

Эти благовонные палочки

Не ниспосланы небом.

Но разве они земные?

Они дымятся в курильнице

Как приношенье нашему Учителю Шакьямуни,

Всем буддам и бодхисаттвам,

Всем мудрецам и патриархам Индии и этой Восточной Земли,

Арье Джнянабхайсаджье, построившему этот монастырь[115],

Великому Учителю – Шестому Патриарху

И всем Учителям, радевшим за успехи этой школы,

Пусть ярче светит солнце Будды,

Пусть Колесо Закона вращается всегда!

 

Затем Учитель поправил рясу и сел, после чего старший монах продекламировал

 

Все слоны и драконы [116], собравшиеся здесь на пиршество дхармы,

Должны найти Высшее Значение[117].

 

Держа в руке посох, учитель сказал:

Ясно, что это великое событие[118]обусловлено не какой-то одной из множества дхарм [119]. Причин основополагающих и второстепенных много, и им еще не положен конец. После ухода Хань-шаня сюда пришел я. Восстановление этого древнего монастыря зависит от многих причин. Монастырь был основан в 502 г. индийским монахом Чжи-яо Сань-цзаном (Джнянабхайсаджьей), предсказавшим, что примерно через 170 лет великий совершенномудрый[120]придет сюда проповедовать дхарму ради освобождения людей и что достигших того же самого последователей будет так много, как деревьев в лесу. Отсюда и название «Драгоценный Лес». Со времен шестого патриарха, пришедшего сюда учить и обращать людей в веру, прошло более тысячи с лишним лет, и бесчисленное множество живых существ достигло освобождения. Периоды процветания чередовались с периодами упадка. Во времена династии Мин патриарх Хань-шань восстановил монастырь и оживил эту школу. С тех пор прошло более трех столетий, и за это время без достойного преемника монастырь пришел в непотребное состояние.

Когда я был в Гушане, мне приснился шестой патриарх, трижды призвавший меня вернуться сюда. В то же время высокопоставленные чиновники и упасаки, спонсирующие восстановление монастыря, послали своих представителей ко мне в Гушань с просьбой стать его настоятелем. Их преданность делу была велика, и я был вынужден уступить их просьбам, и вот теперь занимаю это место, испытывая стыд из-за своей недостаточной добродетели и мудрости и отсутствия административных талантов. Поэтому я нуждаюсь в вашей помощи, чтобы увядающая ветвь оросилась амритой[121]и над домом в огне[122]пролились дождевые облака сострадания. Вместе мы сделаем все, что в наших силах, дабы сохранить монастырь Шестого патриарха.

 

Что касается стараний сохранить его,

Что же я делаю сейчас?

 

Соединив ладони вместе, учитель повернулся сначала направо, а потом налево в знак приветствия и сказал:

 

Под складкой моей рясы скрываются четыре царственных бога[123].

 

После этого Учитель сошел с места проповедника дхармы.

 

Мой 96-й год (1935–1936)

 

В ту весну генерала Ли Ханьхуня перевели в восточную часть Гуандуна. Мы лишились ценной поддержки, которую он нам оказывал, и начали испытывать все большие и большие трудности в реставрации монастыря. После чтения наставлений я был приглашен сетью больниц Дунхуа в Гонконге совершить обряды в упокоение душ людей, умерших на земле и в воде. Для этой цели были возведены алтари в храмах Дунлянь и Цзюэюань. После совершения обрядов я вернулся в монастырь Гушань и подал в отставку с поста настоятеля. Я попросил управляющего монастырем, старого учителя Шэн-хуя, занять освободившийся пост. Затем вернулся в монастырь Наньхуа, где реставрировал Зал шестого патриарха и построил раку Авалокитешвары, а также спальные помещения. В ту зиму три кедра за монастырем, посаженные во времена династии Сун (960–1279) и увядавшие на протяжении последних нескольких столетий, неожиданно распустили листву. Учитель Гуань-бэнь, руководитель собрания, засвидетельствовал это редкое событие в песне, текст которой был высечен упасакой Цэнь Сюэлюем на каменной плитке в монастыре.

 

Мой 97-й год (1936–1937)

 

После чтения наставлений весной реставрация монастыря Наньхуа постепенно завершилась. Господин Линь Сэнь, президент республики, а также министр Чу Чжэн и генерал Чан Кайши прибыли в монастырь один за одним. Президент Линь и министр Чу учредили фонд, финансирующий перестройку главного зала, а генерал Чан Кайши в качестве своего вклада поставил рабочую силу, так что нам удалось изменить направление течения потока Цаоси, протекавшего мимо монастыря. Однако изменение направления течения этого потока в конечном итоге не потребовало рабочей силы, а стало возможным благодаря помощи духовных стражей дхармы.

 

 

Примечание упасаки Цэнь Сюэлюя:

Первоначально поток Цаоси протекал в 1400 чжанах от монастыря. Поскольку его долгое время не чистили, то, будучи переполненным камнями и илом, он изменил направление течения на северное и направился прямо к монастырю. Чтобы вернуть его назад в прежнее русло, потребовалось бы 3000 рабочих и стоило бы очень дорого. Когда началась подготовка к работе, вечером двадцатого дня седьмого месяца, неожиданно разразилась сильная гроза, продлившаяся всю ночь. На следующее утро сильные водяные потоки разрушили берега Цаоси, образовав новое русло именно там, где мы его планировали. Прежнее русло было переполнено песком и камнями, которые возвышались на несколько футов над прежними берегами. Казалось, будто божественные стражи монастыря помогли нам скорректировать течение этого ручья.

 

 

Мой 98-й год (1937–1938)

 

Весной, после чтения наставлений, я был приглашен Гуандунской буддийской ассоциацией в Гуанчжоу, где дал толкование сутрам и принял тибетских лам и их последователей. Преданные ученики из соседнего города Фушаня попросили меня провести церемонию открытия ступы, возведенной в храме Жэньшоу. Затем я вернулся в монастырь Наньхуа, где руководил ремонтом храмовых зданий.

 

Мой 99-й год (1938–1939)

 

Весной, после чтения наставлений, я отправился в Гуанчжоу, где дал толкование сутрам, после чего прибыл в Гонконг для совершения обряда Махакаруны [124]в храмах Дунлянь и Цзюэюань. После этого я вернулся в монастырь Наньхуа.

 

Мой 100-й год (1939–1940)

 

Во время чтения наставлений весной в монастырь за ними пришло огромное количество людей вследствие разразившейся на севере вражды. Я предложил, в связи с большим количеством жертв как среди солдат, так и среди гражданского населения, всем ученикам Будды каждый день посвящать два часа раскаянию, молитвам в упокоение душ умерших и о скорейшем прекращении всякой вражды. Я также призвал всех экономить деньги на еде для создания фонда помощи нуждающимся. Мои предложения были одобрены и приняты к исполнению.

 

Мой 101-й год (1940–1941)

 

Той весной, как обычно, я давал наставления. Японская армия вскоре заняла Кантон, и все гражданские и военные департаменты были эвакуированы в Цюйцзян. Там собралось огромное число монахов со всех частей провинции. Я произвел ремонт храма Дацзянь (Большое Зеркало) и использовал его как часть монастыря Наньхуа, пригодную для приема посетителей. С той же целью я также отремонтировал монастырь Юэхуа (Лунный Цветок).

 

Мой 102-й год (1941–1942)

 

Весной, после чтения наставлений, я передал правительству провинции сумму в 200 000 юаней, собранную моими учениками и другими преданными буддизму людьми за предыдущие два года на нужды жертв голода в районе Цюйцзяна.

Той осенью Гуандунская Буддийская ассоциация переехала в Цюйцзян и выбрала меня президентом, а упасака Чжан Цзылянь стал вице-президентом.

 

Мой 103-й год (1942–1943)

 

Во время чтения наставлений в ту весну некий дух, живший на монастырском дереве, явился за наставлениями. Учитель Гуань-бэнь, настоятель храма, засвидетельствовал это необычное явление:

Во время чтения наставлений явился какой-то монах и попросил дать наставления ему, бхикшу. Он сказал, что его зовут Чжан и что он родом из Цюйцзяна, ему 34 года, но до сих пор он не нашел никого, кто обрил бы ему голову. Его спросили, есть ли у него с собой церемониальная ряса и предметы, необходимые для такого случая. Он ответил, что у него их нет. Поскольку он был откровенен и искренен, ему дали все необходимое и присвоили дхармовое имя. Ожидая своей очереди, он усердно трудился, занимаясь уборкой храма. Он вел себя сдержанно и не разговаривал с другими монахами, когда его пускали в Зал винаи. Oн безукоризненно соблюдал все правила, но, прослушав заповеди бодхисаттвы, куда-то исчез, оставив свою рясу и удостоверение о принятии пострига в Зале винаи. Об этом инциденте вскоре все позабыли. В следующем году перед чтением наставлений учителю Сюй-юню приснился сон, будто этот монах пришел и попросил свидетельство. На вопрос, где он был после получения наставлений, он ответил, что никуда не уходил, так как жил у бога земли… Его свидетельство было потом сожжено в виде жертвоприношения и таким образом вернулось к нему.

Летом и осенью мы ремонтировали женский монастырь Уцзинь, для приема всех монахинь, прибывающих в Цюйцзян. Храм Дацзянь был только что перестроен, но ремонт монастыря Наньхуа не был еще завершен. Время от времени я получал консультации из монастыря Гушань по различным вопросам. Таким образом, я был постоянно занят работой. Кроме всего прочего, японские бомбардировщики каждый день беспокоили нас, пролетая над монастырем на свои задания.

 

Примечание Цэнь Сюэлюя:

После оккупации японцами Гуанчжоу во время войны столицей провинции стал Цюйцзян, и высокопоставленные военные чины часто заходили в монастырь Наньхуа. Японская разведка узнала, что монастырь используется в качестве места встречи китайских чиновников. На седьмом месяце, когда там собралось большое количество народа, прилетели восемь вражеских бомбардировщиков и стали кружить над монастырем. Учитель знал о намерениях японцев и приказал монахам возвратиться в свои спальные помещения. После того как все гости укрылись в Зале шестого патриарха, учитель пошел в главный зал, где, совершив воскурения, погрузился в медитацию. Один самолет спикировал и бросил большую бомбу, которая упала в роще на берегу реки за пределами монастыря, не причинив вреда последнему. Бомбардировщики вернулись и снова стали кружить над монастырем. Вдруг два из них столкнулись и рухнули на землю в Маба, десятью милями западнее. Оба самолета разбились вместе с пилотами и стрелками. После этого вражеские самолеты больше не осмеливались приближаться к монастырю и старались больше не пролетать над ним по пути к своим целям в тылу.

 

Той зимой, одиннадцатого месяца, президент Линь Сэнь и правительство поручили упасакам Цюй Ингуану и Чжан Цзыляню посетить наш монастырь и пригласить меня в столицу военного времени Чунцин для организации молитвенного собрания во благо страны. Я покинул Наньхуа шестого дня одиннадцатого месяца и по прибытии на священную гору Хэншань в провинции Хунань совершил воскурения в тамошнем монастыре. Потом я встретился с упасакой Сюй Гочжу, посланным маршалом Ли Цзишэнем, который приглашал меня в Гуйлинь. По прибытии туда я остановился на горе Юэя, где монахи, монахини и ученики-миряне обоих полов захотели стать моими последователями. Потом, добравшись до Гуйчжоу, я остановился в монастыре Цяньмин, где настоятель Гуан-мяо попросил меня прочесть лекцию о Дхарме. Когда я снова прибыл в Чунцин, меня встретили правительственные чиновники и представители монастырей. После встречи с президентом Линь-шэнем и упасакой Дайем, ведущим молитвенного собрания, мы решили провести два дхарма-собрания в храмах Цыюнь и Хуаянь.

 

Мой 104-й год (1943–1944)

 

В первом месяце я совершил ритуальные церемонии во благо страны, которые закончились на двадцать шестой день. Президент Линь Сэнь, генерал Чан Кайши, министр Дай, генерал Хо и другие сановники один за другим приглашали меня на вегетарианский обед. Генерал Чан Кайши интересовался Дхармой во всех подробностях, выслушивая различные доводы, касающиеся материализма и идеализма и христианской доктрины в том числе. Я ответил на все его вопросы в письме [125]. Потом читал лекции о Дхарме в храмах Цыюнь и Хуаянь. Эти лекции были записаны моим помощником Вэй-инем.

На третьем месяце я возвратился в монастырь Наньхуа и приступил к возведению ступы для упокоения праха умерших учеников. Когда был выкопан фундамент, мы обнаружили четыре пустых гроба, каждый в 1 чжан 6 чи длиной, а также черные плитки в 8 квадратных цуней с изображением птиц и животных наряду с астрологическими символами. Плитки не были датированы.

На шестом месяце мы открыли школу винаи для новичков и бесплатную школу для бедных детей этого района. Строительство ступы было завершено зимой.

 

Мой 105-й год (1944–1945)

 

В 1940 г., после того как монастырь Шестого патриарха был полностью восстановлен, я и бхикшу Фу-го отправились в Цюйян на поиски древнего монастыря Линшу, но нам не удалось найти его [126]. Добравшись до горы Юньмэнь, мы обнаружили в лесной чаще полуразрушенный старый храм, в котором покоились останки основателя юньмэньской школы [127].

Увидев это святое место в таком жутком состоянии, я был настолько опечален, что не мог сдержать слез. К счастью, там в одиночестве жил с 1938 г. монах по имени Мин-кун и, несмотря на трудности, продолжал чтить основателя школы. Он поведал мне о своих трудностях и сказал, что если монастырь не перестроить, то он скоро превратится в развалины и будет предан забвению. После этого я вернулся в монастырь Наньхуа.

Однажды маршал Ли Цзишэнь и председатель Ли Ханьхунь прибыли навестить меня, и я рассказал им о том, что видел в Юньмэнь. Позже, во время инспекционного тура, председатель Ли, минуя гору Жуюань, увидел развалины монастыря Дацзюэ (Великое Просветление) на вершине горы Юньмэнь. Он был в таком же полуразрушенном состоянии, в каком был монастырь Наньхуа до реконструкции. Он созвал сангху и влиятельных людей на собрание, на котором ко мне обратились с просьбой взять руководство ремонтными работами на себя. Опасаясь приближения военных действий к Наньхуа, я тайно вывез тела шестого патриарха и учителя Хань-шаня в Юньмэнь.

Прибыв в Юньмэнь я увидел, что большинство храмовых строений было разрушено, за исключением зала учителя Юнь-мэня, над которым также нависла угроза неизбежного разрушения. Я устроился в жалкой комнатушке за залом бодхисаттвы Гуань-инь, где начал общую реставрационную планировку. Зимой я вернулся в Наньхуа для совершения церемоний упокоения душ людей, умерших на земле и в воде.

 

Мой 106-й год (1945–1946)

 

В период конца весны и начала лета японские армии вторглись в Северный Гуандун и оккупировали все районы, включая Жуюань. Большинство беженцев устремилось в монастырь Юньмэнь, где разделило с общиной сначала рисовую трапезу, потом жидкую рисовую и, наконец, из ямсовой муки, когда запасы продовольствия истощились. Среди беженцев были плотники, кирпичники и кладчики, составившие группу примерно из ста квалифицированных рабочих, которые предложили свои услуги бесплатно, внося, таким образом, большой вклад в дело реконструкции храмовых зданий.

Летом, когда китайские войска перешли на другую линию обороны, местные бандиты подумали, что они отступают, напали на них и захватили значительную часть армейского провианта. Вскоре после этого прибыли подкрепления и планировали нанести удар бандитам более чем в сорока деревнях. Около тысячи деревенских жителей, включая мужчин и женщин преклонного возраста, сбежало со своими пожитками и скотом в горы, населенные местными народностями. Деревенские старики пришли в монастырь и попросили меня заступиться за них. Я обсудил этот вопрос с армейским командованием, и через три дня все награбленное было возвращено армии. Потом было подписано соглашение, и положение нормализовалось. С тех пор деревенские жители стали относиться ко мне как к сострадательному заступнику, как к матери, и хотя японцы оккупировали города, они не появились в Юньмэне, избегая, таким образом, столкновений с враждебно настроенным населением региона.

 

Мой 107-й год (1946–1947)

 

Вторая мировая война закончилась, и все правительственные учреждения возобновили работу на своих прежних местах. Весной я давал наставления и читал сутры, как обычно. Осенью правительство приказало всем монастырям страны провести молитвенные собрания с чтением сутр в упокоение душ людей, погибших на войне. Чиновники и знатные люди пригласили меня в Гуанчжоу в ноябре для проведения аналогичного молитвенного собрания в храме Цзинхуй (известном также под названием Люжун, или Шесть баньянов) в упокой душ погибших. В храме были персиковые деревья, и во время церемонии они неожиданно пышно расцвели. Храм посетили более 100 000 человек. Все были свидетелями этого несезонного цветения, которое было поистине удивительным. По этому случаю упасака Цзэн Бишань сделал вышивку древнего Будды с персиковыми цветами, а упасака Ху Ишэн нарисовал эти знаменательные цветы.

После собрания я был приглашен чиновниками и знатными людьми областей Чаочжоу и Шаньтоу провести беседы о буддадхарме в монастыре Кайюань в Чаочжоу, где собралось большое число последователей, желавших получить наставления. В ту зиму умер мой старший ученик Гуань-бэнь.

 

Мой 108-й год (1947–1948)

 

Весной я отправился в монастырь Наньхуа, где читал сутры и давал наставления. Сеть больниц Дунхуа в Гонконге пригласила меня с просьбой организовать молитвенное собрание. Я отправился туда и остановился в Чунланьской школе, где упасака Цзэн Би-шань помогал мне во всем во время проведения собрания, на котором несколько тысяч приверженцев Дхармы стали моими учениками.

После этого мои ученики пригласили меня в Макао (Аомэнь) с просьбой дать толкование сутрам и провести медитационную неделю. Несколько тысяч человек после этого стали моими учениками. Упасака Ма Шичуань пригласил меня на гору Чжуншань, где я провел собрание Махакаруны, на котором еще несколько тысяч человек стали моими учениками. После этого вернулся в монастырь Юньмэнь с желанием ускорить его восстановление.

 

Мой 109-й год (1948–1949)

 

Весной, после чтения наставлений в монастыре Наньхуа, я отправился в Гуанчжоу на открытие буддийской больницы Чжидэ, где прочел лекцию о Дхарме. Затем – в Гонконг, где давал толкование сутрам в храме Цыхан Цзинъюань в Шатяне. Я провел там недельную медитацию по правилам школы Чистой Земли и знакомил собравшихся с уставом отшельнической жизни и пятью заповедями в храме Чжилинь. Я также провел собрание, посвященное раскаянию и преображению в храме Дунлянь Цзюэюань (Сад Просветления Восточного Лотоса). После этого вернулся в монастырь Юньмэнь. На пятом месяце в Юньнани преставился учитель дхармы Цзе-чэнь. Осенью приехала американская леди, Ананда Дженнингз, и получила наставления. После недели чаньской медитации она уехала очень довольная.

 

Примечание Цэнь Сюэлюя:

В том году Ананда Дженнингз, услышавшая об эрудиции и святости учителя, выразила желание посетить Китай и навестить его. Учитель был уведомлен об этом через китайские и американские консульские службы и ответил, что будет рад ее принять. Когда она прибыла в Гонконг, учитель находился в Гуанчжоу. Она направилась туда для встречи с ним. Она сказала, что хочет изучить Дхарму, что ее отец доктор богословия и что сама она изучала сравнительное религиоведение в течение двадцати лет. Раньше она совершала путешествия в поисках ответа на вопросы, связанные с учением Будды. Она побывала в Индии и вела там отшельническую жизнь, потом практиковала Дхарму в уединении на Западе. После трехлетних попыток помочь делу мира во всем мире в Лиге Наций она поняла, что мир может быть достигнут только на более глубоком духовном уровне. Этот поиск привел ее в конечном итоге к высочайшей буддадхарме, которая единственно способна освободить сознание от постоянного возвращения к проблеме войны, в своем стремлении избавиться от нее. Она процитировала: «Когда сознание в покое, все ложные воззрения исчезают сами собой».

Учитель взял Ананду Дженнингз с собой в монастырь Наньхуа. Там они почтили шестого патриарха. После совершения ритуального обряда посвящения в монахи ей дали дхармовое имя Куань-хун (Великий Простор). По этому случаю была проведена неделя чаньской медитации и было много гостей отовсюду. Когда чаньская неделя началась, учитель вошел в зал и сказал собравшимся: «Если говорить об этом, то оно по сути своей совершенно – в окружении совершенномудрых не прибавляется, а в окружении мирском не убавляется. Когда Татхагата проходит через 6 сфер воплощений, в каждой сфере слышат о нем, и когда Гуаньинь (букв. «Слышащая Звуки», т. е. винмающая всем страданиям мира) проходит через десять видов живых существ, каждый из них находится в состоянии «естественности». Если все обстоит «таким образом», чего вы ищете и почему вы ищете «это»? Один патриарх сказал: «Только когда появляется различение, сознание теряется в путанице». Даже до того как ваша лодка пришвартовалась, вы уже заслуживали несколько ударов моего посоха [128]. Какая жалость! Вместо того чтобы открыть свою собственную сокровищницу, вы идете в соломенную хижину, чтобы принести ничего не стоящей соломы. Все это из-за отсутствия ясности в одной мысли. Поскольку ваше бешеное сознание не останавливается, вы уподобляетесь человеку, ищущему другую голову, держась за собственную обеими руками. Вы говорите, что испытываете жажду, но ведь вода перед вами. Обладающие высокой добродетелью (обращение к буддийским монахам), зачем вам утруждаться и приходить сюда? Зачем? Но раз уж вам не жалко было потратиться на тростниковые сандалии, то и я не побоюсь открыть свой грязный рот». Затем учитель издал чаньский крик «хэ» и сказал: «Великий Старец Шакья пришел. Цань!» [129]Присутствующие пожилые монахи из других монастырей также выступали на этом собрании.

Ниже приводится чаньский диалог (кит. вэньда, яп. мондо) между Анандой Дженнингз и последователем учителя Сюй-юня по имени Ци-ши (дословно «Нищенствующий»).

Ци-ши: Вы пересекли океан с тем, чтобы прийти сюда, не убоявшись трудностей далекого путешествия. Какова цель вашего визита?

Ананда Дженнингз: Изучение буддадхармы.

Ц.: Нужно разобраться с рождением и смертью, когда изучаешь дхарму. Каково ваше мнение о «рождении и смерти»?

А.Д.: Поскольку изначально не существует ни рождения, ни смерти, какая польза от рассуждений о том, что по отдельности представляют собой «рождение и смерть»?

Ц.: Если не существует ни рождения, ни смерти, какова польза от изучения буддизма?

А. Д.: Изначально нет никакого буддизма, а изучащий – это и есть будда.

Ц.: У Будды было 32 признака и когда пальцы его ног касались земли, являлся свет «морского отражения»[130]. Вы можете это сделать?

А. Д.: Как способность сделать это, так и неспособность – не более чем бесполезная софистика.

Ц.: Хотя ваша интерпретация глубока и то, что вы говорите, верно, но простой разговор о еде не удовлетворит голода. Это просто фраза, так что же?

А. Д.: Это даже не фраза, и у речи нет оснований. Если не вдаваться в сложности и не разводить сумбура разночтений, то просветленная природа вне всяких размышлений, и она мать всего сущего.

Ц.: Обо всем уже сказано в деталях и каждое ваше слово согласуется с тем, что имеет в виду Патриарх. Но слово «знание» – врата множества бед. Поскольку вы углубились в вопрос посредством правильных интерпретаций, могу ли я спросить вас: «Без помощи слов и речи, каков подлинный облик?

А. Д.: «Алмазная сутра» гласит: «Ануттара-самьяк-самбодхи это не ануттара-самьяк-самбодхи»[131].

Ц.: Кажется, это так, но корень жизни не отсекается в общем и в целом из-за знания и восприятия? Надеюсь на намек от вас.

А. Д.: Мои возможности читать сутры были ограниченны. После четырехлетнего затворничества, когда я стала разговаривать с людьми, все они сказали, что мои слова соответствовали буддадхарме. По-моему, понимание, которое не вытекает из простого прочтения сутр, вероятно, не принадлежит всецело человеческому знанию и восприятию.

Ц.: То, что не вытекает из чтения сутр и шастр, что обретается в медтиации, – это чань, которое проявляет природную мудрость, которая также является знанием и восприятием.

А. Д.: Буддадхарма придает важность истинному подтверждению, а не полагается на знание и восприятие. Так что же?

Ц.: Можно не погружаться в трясину сутр и шастр и не цепляться за внутреннюю природу и внешние образы, Дао повсюду, и истина везде. Поэтому можно произвольно назвать ее и «этим».

 

После этого Ананда Дженнингз сопроводила учителя в монастырь Юньмэнь, где они отдали дань почтения останкам учителя Юнь-мэня, и осталась там почти на две недели. Она сказала, что будет распространять буддадхарму в Америке, когда туда вернется.

 

 

Мой 110-й год (1949–1950)

 

После чтения наставлений в монастыре Наньхуа я возвратился в Юньмэнь, где следил за выполнением работ по позолоте более восьмидесяти статуй и сооружению постаментов для них. На это ушло больше года. К тому времени весь монастырь был уже на девяносто процентов реставрирован. Упасака Фан Янцю пригласил меня в Гонконг на церемонию открытия буддийского храма. Я также дал толкование сутрам там, в Праджня вихаре. После месячного пребывания в Гонконге я вернулся в Юньмэнь. В тот год я попросил упасаку Цэнь Сюэлюя издать «Анналы монастыря Юньмэнь».

 

Примечание Цэнь Сюэлюя:

Учитель отправился в Гонконг по приглашению упасаки Фан Янцю. Однажды я спросил учителя: «Мир быстро меняется. Куда мне идти (чтобы продолжать свою практику)?»

Учитель ответил: «К изучению Дао. Его дом весь мир, и если отбросишь все, тогда место, где ты есть, станет бодхимандалой (местом постижения истины). Пожалуйста успокой свое сознание».

Я спросил: «На монастыри окажет сильное влияние происходящее на материке. Почему бы вам не остаться здесь на время и не заняться истолкованием Дхармы во благо все живых существ?»

Он ответил: «Есть другие, кто может здесь истолковать дхарму. Мне кажется, я несу особую ответственность (за храмы на материке). Что касается меня, мое сознание за пределами вопросов „уехать или остаться“, но неизвестно, что ждет храмы и монастыри на материке. Если я останусь здесь, кто позаботится о десятках тысяч монахов и монахинь, чье положение ухудшается? Могу ли я сохранять спокойствие (если останусь здесь)? Вот почему я должен вернуться на материк».

 

 

Мой 111-й год (1950–1951)

 

Весной я отправился в монастырь Наньхуа, где дал наставления и провел неделю чаньской медитации, после которой некоторые участники духовно пробудились. Вернувшись в монастырь Юньмэнь, я начал приводить все свои рукописи в порядок, необходимый для их издания. Это было непросто, так как большинство моих трудов было написано несколько десятилетий назад.

 

Мой 112-й год (1951–1952)

 

Во время чтения наставлений весной в монастыре Юньмэнь случилась беда.

 

Примечание Цэнь Сюэлюя:

Учитель диктует историю своей жизни вплоть до своего 112 года, после чего его помощники регистрировали происходившие далее события вплоть до времени смерти учителя.

 

[В то время произошла коммунистическая революция, и первые потрясения идеологических перемен стали ощутимы.] Той весной огромное количество монахов, монахинь, учеников-мирян – мужчин и женщин – собралось для получения наставлений в монастыре Юньмэнь, община которого состояла тогда из более 120 монахов. В двадцать четвертый день второго месяца банда из более ста головорезов окружила монастырь, не позволяя никому входить и выходить. Сначала они силой заставили учителя оставаться в комнате настоятеля, оставив несколько человек присматривать за ним. Потом, согнав всех монахов в залы дхармы и медитации, стали обыскивать храмовые здания от черепичных крыш до кирпичных полов, включая статуи будд и патриархов, священные культовые предметы и ящики, в которых хранилась Трипитака.

Хотя более сотни людей производило обыск в течение двух дней, они не нашли ничего незаконного. В конечном итоге они забрали с собой бхикшу Мин-дуна – управляющего храмом, а также Вэй-синя, У-хуйя, Чжэнь-куна и Вэй-чжана – старших монахов. Они также засунули в оружейные мешки – которые потом унесли – реестры, документы, корреспонденцию и все рукописи учителя, содержащие разъяснения и комментарии к сутрам, наряду с его записанными высказываниями за столетний период. Потом они обвинили общину в совершении всевозможных преступлений. В действительности же они полагались на необоснованные слухи о том, что в монастыре якобы хранились оружие, амуниция, радиопередатчики, золотые и серебряные слитки. Именно это они и искали.

В общем были арестованы и жестоко избиты двадцать шесть монахов в попытке добиться от них признания относительно предполагаемого местонахождения оружия и денег. Все они заявили, что им ни о чем подобном не известно. Бхикшу Мяо-юня забили до смерти, а бхикшу У-юнь и Ти-чжи были так безжалостно избиты, что у них оказались переломанными руки. Несколько других монахов пропали без вести. Поскольку головорезы ничего не обнаружили после десяти дней бесплодных поисков, они излили свою злость на учителя.

В первый день третьего месяца его перевели в другую комнату, двери и окна которой опечатали. Ему не давали ни есть, ни пить и даже не позволяли выходить, чтобы справить нужду. Комната, тускло освещенная маленькой лампой, напоминала ад. На третий день около десяти крепких мужчин бесцеремонно вошли и приказали учителю сдать золото, серебро и оружие. Он сказал, что у него ничего подобного нет. Они начали его бить. Сначала дубинками, а потом – железными прутьями до тех пор, пока не переломали учителю ребра. Кровь заливала его голову и лицо.

При избиении его допрашивали, но он сидел в медитативной позе, чтобы войти в состояние дхьяны. Поскольку удары безжалостно градом сыпались на него, он закрыл глаза и рот, по-видимому, перейдя в состояние самадхи. В тот день они четыре раза зверски его избивали и в конце концов бросили на пол. Увидев, что ему нанесены серьезные ранения, они подумали, что он умер, и покинули комнату. Вскоре после этого охранники также ушли. Учителя донесли до кровати и помогли ему принять медитативную позу.

На десятый день, рано поутру, он медленно наклонился вправо (положение, сходное с позой Будды в паринирване). Поскольку учитель оставался неподвижным в течение целого дня и ночи, ухаживающий за ним монах поднес близко к его ноздрям фитиль от горящей лампы. Он не обнаруживал следов дыхания и казался мертвым. Однако его лицо выглядело свежим, как всегда, а тело было все еще теплым. Ухаживающие за ним Фа-юнь и Куань-шань дежурили у его постели.

Рано утром одиннадцатого дня учитель издал слабый стон. Ему помогли принять прямую сидячую позу и рассказали, как долго он сидел в дхьяне и лежал на кровати. Учитель медленно произнес: «Я думал, это длилось несколько минут». Потом он сказал Фа-юню: «Возьми ручку и запиши то, что я продиктую, но не показывай посторонним, чтобы люди не возводили напраслину».

Потом он медленно сказал: «Мне приснилось, будто я вошел во внутренние покои будды Майтреи на небесах Тушита. Они превосходят по красоте и величию все, что есть на земле. Майтрея, восседая на троне, проповедовал Дхарму большому собранию, на котором присутствовало около десяти моих покойных знакомых. Среди них были: настоятель Чжи-шань из монастыря Хайхуй в Цзянси, учитель дхармы Жун-цзин с горы Тяньтай, учитель Хуань-чжи с горы Цишань, настоятель Бао-у из монастыря Байсуйгун, настоятель Шэн-синь с горы Баохуа, учитель винаи Ду-ти, настоятель Гуань-синь с горы Цзиньшань, а также учитель Цзы-бай.

Я соединил ладони в знак приветствия, и они указали на третье свободное место в первом ряду на восточной стороне, приглашая меня сесть. Арья Ананда был кармаданой (помощник настоятеля, ведавший бытом монахов) и сидел рядом со мной. Майтрея давал наставления по медитации в традиции читтаматры (вэй синь, „только сознание“), но прервал объяснение и обратился ко мне: „Тебе следует вернуться (в свой монастырь)“.

Я сказал: „Мое кармическое бремя слишком велико, я не хочу возвращаться“.

Он сказал: „Твоя кармическая связь с миром еще не закончена, и ты должен вернуться туда сейчас, дабы вернуться сюда позже“.

Затем он прочел нараспев следующую гатху:

 

Чем знание от мудрости отлично?

Волна с водою разве не одно?

Какая разница в кувшине или чаше,

Когда в них то же золото?

 

Возможности природы – в „трижды три“[132].

Пеньки прожилка, рог улитки

Казаться луком могут,

Но с заблуждением болезнь уйдет.

 

Людское тело – это замок снов,

Иллюзии, в которых нет просвета.

Постигнув иллюзорность, их отбросишь.

Отбросив, достигаешь просветленья[133].

 

Сияет совершенство просветленья,

Мир отражений держит крепкой хваткой.

Зря тратится и мирское и святое,

Сосуществуют здесь порок и благо.

 

В горе желая переправиться на другой берег жизни

Через сотворенное в состоянии иллюзии,

Перед лицом кармы кальп

Будь бдителен и все осознающим.

 

По морю скорби в лодке состраданья

Плыви, не поворачивая вспять.

Из грязи ила лотос расцветает,

И Будда в сердцевине восседает…

 

Было много других стихов, которые я не помню. Он также дал мне совет, о котором я не буду говорить».

В этом глубоком состоянии дхьяна-самадхи учитель был вне всякого рода переживаний страдания и счастья. В прошлом, когда монахов арестовывали, били и пытали, учителя Хань-шань (1546–1623) и Цзы-бай (1543–1604) погружались в то же самое состояние самадхи, которое недоступно тем, кто не реализовал Дхарму.

Головорезы, избивавшие и мучившие учителя и позднее ставшие свидетелями его чудодейственной выносливости, шептались друг с другом и начали испытывать страх. Человек, по-видимому, бывший их начальником, спросил одного монаха: «Почему тот старый монах не пострадал от побоев?»

Монах ответил: «Старый учитель принимает страдание во благо всех живых существ, а также и во имя вашего спасения. Позже вы узнаете, почему он не пострадал от побоев».

Человек этот испытал нервную дрожь, после чего никогда не пытался мучить учителя.

Не найдя того, что искали, головорезы испугались, что известие о пытках просочится наружу, и остались в монастыре, присматривая за монахами и запрещая им говорить друг с другом и покидать свои места. Даже пища и питье монахов стали предметом самого серьезного внимания оккупантов. Все это длилось более месяца. В результате избиения и пыток учитель Сюй-юнь испытывал страшные боли и находился в жутком состоянии. Он потерял зрение и слух. Опасаясь, что он может умереть, его ученики побудили его диктовать историю своей жизни. Отсюда его автобиография.

На четвертый месяц известия о событиях в монастыре Юньмэнь дошли до Шаочжоу, где монахи храма Дацзянь в Цюйцзяне рассказали о произошедшем последователям учителя в Пекине и китайской буддийской общине, которая после этого объединила усилия по спасению учителя. В результате этого правительство Пекина послало телеграмму властям провинции Гуандун с требованием провести расследование по этому делу. Головорезы постепенно ослабили свой контроль над монастырем, но общинная одежда и продовольствие, тем не менее, были ими конфискованы и вывезены.

После избиения учитель не мог есть даже жидкую рисовую кашу, а пил только воду. Узнав, что вся провизия конфискована, он сказал монахам: «Мне жаль, что все вы вовлечены в мою тяжелую карму. Раз уж так сложились обстоятельства, вам следует покинуть монастырь и зарабатывать себе на жизнь где-нибудь в другом месте». Ученики отказались его покинуть. Тогда он побудил их отправиться на холмы за монастырем и заняться заготовкой дров, которые можно было продать на ближайших рынках, чтобы купить на вырученные деньги рис для общины. Таким образом, они питались жидкой рисовой кашей и продолжали читать сутры, проводить утренние и вечерние медитации и совершать воскурения.

В первой декаде пятого лунного месяца правительство прислало из Пекина несколько официальных представителей в провинцию Гуандун. Двадцать второго дня они отправились в уезд Жуюань и прибыли в монастырь Юньмэнь на следующий день (28 июня по григорианскому календарю). Их сопровождал технический персонал с магнитофонами и фотоаппаратами, призванный произвести расследование на месте. Прежде всего они поинтересовались здоровьем учителя, который был очень серьезно болен и находился в постели. Он едва видел и слышал и не понимал, что из Пекина прибыла официальная делегация. Опознав местных чиновников и полицейских, он отказался говорить. Его спросили, не обращались ли с ним дурно и не нанесен ли ущерб монастырю. Он дал отрицательный ответ. Когда посетители предъявили свои полномочия, учитель попросил их лишь об одном – провести тщательное расследование и доложить о результатах в Пекин.

После многократных утешительных заверений в адрес учителя приехавшие приказали местным властям освободить всех арестованных монахов. Таким образом, невзгоды, выпавшие на долю монастыря Юньмэнь в двадцать четвертый день второго лунного месяца, кончились на двадцать третий день пятого месяца.

Осенью и зимой учитель отдыхал в монастыре и набирался сил, тогда как община, состоящая примерно из ста монахов, зарабатывала себе на жизнь продажей дров, земледелием и ремеслами. Когда люди с окрестных ста или более того деревень услышали о том, что головорезы ушли из монастыря, они пришли навестить учителя. Его ученики из Пекина и из других мест писали ему утешительные письма, настаивая на том, чтобы он покинул Юньмэнь. Они также писали письма местным властям с просьбой защитить учителя.