Автобиография Сюй-юня с 1-го по 112-й годы жизни 5 страница

Всем чиновникам и местным жителям предписывается неуклонно выполнять этот императорский указ и покровительствовать монастырю. Все противоречащие указу действия с их стороны строго запрещаются.

 

Моя просьба подарить монастырю Трипитаку была, таким образом, удовлетворена, и теперь все было в порядке. Двадцатого дня я получил письмо от Мяо-ляня из Гушаня. Он писал: «Перевозя Трипитаку, вам прежде всего следует добраться до Амоя. Пожалуйста, оставьте сутры там на некоторое время и немедленно отправляйтесь ко мне на гору Гушань».

В столице буддисты помогли мне получить Трипитаку. Настоятели Чжуань-дао из монастыря Янчжэнь и Вэнь-чжи с горы Фодин в особенности оказали мне огромную помощь по доставке массивного собрания текстов из столицы в Амой. Год заканчивался, и я встретил новый, задержавшись в Пекине.

 

Мой 68-й год (1907–1908)

 

В первый месяц той весны я отправился в Шанхай и в Амой благодаря содействию учителей Вэнь-чжи и Чжуань-дао. Прибыв туда, я получил телеграмму с горы Гушань с уведомлением о том, что старый настоятель Мяо-лянь ушел в паринирвану на горе Гушань. В это время монахи всех монастырей Амоя отправились на гору Гушань на церемонию ритуальной кремации тела настоятеля, чья ступа была перенесена в малый зал монастыря до принятия решения относительно места ее упокоения. Я немедленно отправился на гору Гушань, где руководил возведением пагоды и помогал в церемонии прочтения буддийских наставлений усопшему. Я был весь в работе, и на десятый день четвертого месяца, как только закончилось сооружение пагоды, начался проливной дождь, длившийся пятнадцать дней подряд и доставивший всей общине много неприятностей.

На восьмой день следующего месяца после окончания церемонии передачи заповедей бодхисаттвы дождь прекратился. На девятый день погода наладилась, и начали в большом количестве приходить люди, образованные и простые. На десятый день, когда ступу (с пеплом) поместили в пагоду, было расставлено сто столов с вегетарианской пищей на открытой площадке, где все собрались на чтение сутр. После чтения молитв и преображающей пищу мантры неожиданно налетел смерч и поднял всю пищу в воздух, и яркий красный свет начал струиться из ступы, поднимаясь к крыше пагоды. Все присутствующие были поражены. После того как закончились церемонии и мы возвратились в монастырь, начался проливной дождь. Половина останков была помещена в ступу, а другая половина была отправлена на юг в монастырь Цзилэ в качестве священной реликвии.

Когда я прибыл в Пинанг с Трипитакой и останками покойного настоятеля Мяо-ляня, монахи из монастыря Авалокитешвары и другие пришли встретить меня. Их было несколько тысяч. После чтения сутр во время повторения преображающей пищу мантры неожиданно налетел смерч и разбросал повсюду тысячи жертвенных цветов. Шкатулка с останками источала яркий свет, уходивший вдаль к крыше пагоды в двух ли оттуда. Эти два удивительных явления имели место во время совершения мною ритуальных обрядов и четко засвидетельствованы мною лично. По этому поводу Будда говорил: «Эзотерические практики непостижимы». Я ничего не знал о жизни и самосовершенствовании настоятеля. Он не настаивал ни на чаньских методах, ни на методах Чистой Земли, но главной целью его жизни он считал восстановление разрушившихся монастырей и обращение в буддизм всех, кто к нему приходил. Явления, связанные с его кончиной, были поистине удивительными. После того как он мне, новичку, обрил голову многие годы назад, я ничего о нем не слышал. Я действительно был виновен, не проявляя должной благодарности своему учителю, и мой последний контакт с ним выражался в заботе о его ступе и в упокоении его светозарных останков. Я вспомнил его последние слова, по которым можно было судить о том, что он знал о своей грядущей смерти. Поскольку невозможно очень точно что-то предугадать в этом отношении, я просто излагаю факты для тех, кто придет мне на смену и сделает свои собственные выводы.

Затем я пароходом отправился в Даньна, и монастырь Авалокитешвары пригласил меня дать трактовку «Хридая сутре» (Сутра сердца). Оттуда на другом пароходе я отбыл в Сиам (Таиланд), но поскольку на нем не было вегетарианской пищи, большую часть пути я провел сидя, скрестив ноги. Один англичанин пришел на нашу палубу и, взглянув на меня несколько раз, спросил: «Куда достопочтенный учитель направляется?» Услышав, что он говорит по-китайски, я ответил: «Я держу путь в Юньнань». После этого он пригласил меня в свою каюту и предложил мне пирожных и молока, от чего я вежливо отказался.

«Где вы обычно останавливаетесь в Юньнане?» – спросил он.

«В монастыре Инсян на горе Петушиная Ступня», – ответил я.

Он сказал: «Монашеский кодекс там превосходно соблюдается».

Я спросил его: «А что вы там делали, сэр?»

Он ответил: «Я был британским консулом в Тэнъюэ и в Куньмине и посещал монастыри в этом районе». Затем британский консул спросил о цели моего пребывания за границей. Я сказал, что везу Трипитаку в Юньнань и что стеснен в дорожных расходах, что я в первую очередь посетил Куала-Лумпур в поисках пожертвований. Он спросил: «Есть ли у вас какие-нибудь официальные документы?» Тогда я представил ему официальные доказательства и предъявил книгу, регистрирующую пожертвования. Консул занес в нее запись на 3 000 юаней [60]. Это было удивительное событие. Потом он пригласил меня к трапезе, состоящей из жареного риса и овощей. Когда пароход прибыл в Сиам, я сошел на берег, расставшись с ним.

Затем я остановился в монастыре Лунцюань, где дал толкование «Сутры Кшитигарбхи». Однажды меня навестил тот самый британский консул и вручил мне еще 3 000 юаней. Чтобы построить зал для хранения Трипитаки по возвращении в Юньнань, мне была необходима большая сумма, выражающаяся в нескольких десятках тысяч юаней, но до консульского пожертвования я смог собрать лишь незначительную сумму. Через несколько дней после того, как я закончил толкование «Сутры Кшитигарбхи», я приступил к толкованию «Вселенской Двери» [61]перед аудиторией в несколько сот человек.

Однажды, сидя со скрещенными ногами, я непроизвольно погрузился в самадхи и таким образом забыл все о толковании сутр. После того как я просидел так в течение девяти дней подряд, эта новость распространилась по столице (Бангкоку). Король, приближенные министры, а также мужчины и женщины из среды учеников пришли засвидетельствовать свое почтение. Я вышел из самадхи, и, когда закончил трактовку сутр, король Таиланда пригласил меня в свой дворец, чтобы я дал трактовку сутрам там. Он преподнес мне много подарков и уважительно попросил меня принять его в ученики. Образованные люди и простой народ сделались моими учениками. Их было несколько тысяч человек.

После этого самадхи обе мои ноги онемели и я с трудом мог ходить. Вскоре все мое тело потеряло чувствительность и, поскольку я не мог даже держать в руке палочки для еды, меня кормили другие. Буддисты вызвали китайских и западных врачей, но лекарства, иглоукалывание и прижигания не помогли. Когда я потерял зрение и слух, все врачи не знали что делать. Я, однако, был безразличен ко всему этому, находясь в отрешенном состоянии. Но оставалось нечто, от чего я не мог себе позволить отрешиться. Это был банковский чек, зашитый в воротник. Об этом никто не знал, и поскольку я не мог сообщить об этом ни устно, ни письменно, то в случае моей смерти и кремации вместе с этим чеком Трипитаку не удалось бы доставить на гору Петушиная Ступня и зал для ее хранения не на что было бы строить. Какое тяжелое кармическое бремя я взвалил бы на себя в этом случае? Думая об этом, я плакал и молча молился, обращаясь за помощью к Махакашьяпе.

В то время учитель Мяо-юань, который в прошлом останавливался со мной на горе Чжуннань, случайно оказался рядом. Он увидел, что я плачу и шевелю губами, и наклонился надо мной, внимательно прислушиваясь. Я попросил его дать мне немного чаю, чтобы немного взбодриться и продолжить молитву, обращенную к Махакашьяпе. После чая мое сознание прояснилось и я уснул. Во сне я видел старика, похожего на Махакашьяпу, который сидел возле меня. Он сказал: «Бхикшу, ты должен всегда придерживаться заповеди относительно чаши и рясы. Не волнуйся о состоянии твоего тела. Пользуйся сложенной рясой и чашей в качестве подушки, и все будет хорошо». Услышав это, я немедленно соорудил себе подушку из сложенной рясы и чаши. Кладя ее под голову, я оглянулся, но почтенный старец исчез. У меня выступил по всему телу обильный пот, и я почувствовал себя неописуемо счастливым. Теперь я уже был в силах пробормотать несколько слов и послал Мяо-юаня просить рецепта лекарства перед образом Хуа То. Первый рецепт состоял исключительно из дерева мучжи и помета летучих мышей. Приняв его, я снова обрел способность видеть и говорить. Мяо-юань попросил второе лекарство. Оно состояло только из мелкой красной чечевицы, из которой следовало варить кашу и не принимать никакой другой пищи. Через два дня я уже мог немного двигать головой. Следующий рецепт по-прежнему состоял из мелкой красной чечевицы. С тех пор я ел только чечевицу, что позволило мне очистить организм. Мои экскременты были черными, как лаковое дерево. Постепенно пришли в норму органы чувств, и я смог вставать и ходить. Болезнь длилась более двадцати дней. Я был благодарен всем присутствующим за искреннюю заботу обо мне. Я был чрезвычайно тронут добрым отношением ко мне учителя Мяо-юаня, который ухаживал за мной день и ночь. После этого я воздал благодарность Хуа То и дал обет воздвигать его образ всякий раз, когда буду строить или восстанавливать монастыри. Неоднократное гадание предвещало мне удачу.

После выздоровления я продолжал толкование «Шастры пробуждения веры». Почти перед самым окончанием установленного для этой процедуры срока монастырь Цзилэ в Пинанге прислал учителей Шань-цина и Бао-юэ с просьбой снова вернуться туда. Король Таиланда в сопровождении своих придворных и высокопоставленных чиновников, а также соблюдавшие дхарму миряне, как мужчины, так и женщины, пришли меня проводить и принесли пожертвования. Сумма оказалась весьма значительной.

В благодарность за чтение мною сутр в королевском дворце король подарил мне 300 цинов (около 4450 акров) земли в Дунли. Я передал ее в свою очередь монастырю Цзилэ с условием, что настоятель Шань-цин построит на ней фабрику по производству каучука в качестве источника дохода для всей монашеской общины. Вместе с учителями Шань-цином и Бао-юэ я провел новогодний период на месте будущей фабрики.

 

Мой 69-й год (1908–1909)

 

Той весной вместе с учителем Шань-цином я отправился в храм Авалокитешвары, который он построил у Сэлангора. Оттуда – в Ипох и Пэрак, где посетил несколько святых мест, а затем продолжил путь к монастырю Цзилэ, где дал толкование «Шастры пробуждения веры» и «Кодекса поведения и обетов» Самантабхадры, которые являются приложением к «Аватамсака-сутре». Когда я проходил по малым и крупным городам, число людей, желающих стать моими учениками, было очень большим, и все свое время я проводил в беседах с ними. После того как я закончил трактовку сутр в монастыре Цзилэ, я уединился, на некоторое время прекратив толкование сутр и прием посетителей. В этом монастыре я провел новогодний период.

 

Мой 70-й год (1909–1910)

 

Доставку Трипитаки я начал в Пинанге. Когда я прибыл в Рангун, меня встретил упасака Гао Ваньбан. Он уговорил меня остаться в его доме на месяц. Потом он лично сопровождал меня до Мандалая. В Рангуне упасака Гао купил статую лежащего Будды, изготовленную из нефрита, которую он хотел поднести монастырю Чжушэн. Когда пароход прибыл в Синьцзе, я остановился в храме Авалокитешвары, а потом нанял вьючных лошадей для перевозки Трипитаки и нефритового Будды на гору Петушиная Ступня. Более трехсот лошадей понадобилось для перевозки сутр, а статуя оказалась слишком тяжелой для перевозки на лошади. Поскольку не было никаких рабочих, способных оказать помощь, статую пока оставили в монастыре Авалокитешвары с тем, чтобы через несколько лет перевезти ее на вышеупомянутую гору. Упасака Гао провел там более сорока дней, следя за подготовкой конвоя. Он не щадил ни здоровья, ни денег для этой цели. Действительно, люди, подобные ему, редко встречаются. Конвой, насчитывающий около тысячи человек с тремя сотнями лошадей, прошел через Тэнъюэ и Сягуань, приветствуемый народом в городах и торговых центрах. Хотя на дорогу ушло более трех дней, люди и лошади были в хорошей форме. От Сягуаня до уезда Дали дождя не было, но неожиданно раскатисто ударил гром и молнии избороздили облака. На озере Эрхай поднялись волны и появился туман, что представляло собой замечательное зрелище. После прохода через внешние ворота монастыря караван был встречен церемонией приветствия Трипитаки. Когда ящики с сутрами были внесены в помещение в конце этого этапа путешествия, разразился проливной дождь. Потом небо прояснилось. Народ говорил, что старый дракон из озера Эрхай прилетал приветствовать императорское издание Трипитаки.

Губернатор провинций Юньнань и Гуйчжоу Ли Цзинси, которому император поручил послать своих людей в Дали для приветствия Трипитаки, прибыл с местными чиновниками и знатью и лично засвидетельствовал это чудо. Все они вознесли хвалу безграничности Дхармы Будды. Мы отдыхали в Дали в течение десяти дней. Двигаясь дальше через Сягуань и Чжаочжоу, караван прибыл в уезд Биньчуань, а оттуда направился прямо к монастырю Чжушэн. За все путешествие не случилось ничего плохого, и ни капли дождя не упало на ящики с сутрами. Тексты были помещены в монастырь. В последний день месяца были совершены воскурения. Вся общественность испытывала радость в связи с исключительно благополучным прибытием священных писаний, хотя путь был долгим. Это было добрым предзнаменованием. Прошение о Трипитаке, таким образом, завершилось благоприятным исходом.

Было еще одно событие, о котором стоит упоминуть. После того как я прибыл в монастырь Ваньшоу (Долгая жизнь) в Тэнъюэ, во время разговора с Чжан Сунь-линем в зале корова, убежавшая от своего хозяина, вошла и встала на колени, проливая слезы. Вскоре появились хозяин Ян Шэнчан и другие. Я узнал, что Ян мясник, и сказал корове: «Если ты хочешь спастись бегством, тебе следует найти убежище в тройной драгоценности». Корова кивнула головой, и я тут же объяснил животному формулу тройного прибежища. После этого я помог корове подняться, и она стала вести себя совершенно спокойно, как человек. Я предложил хозяину деньги, но тот отказался их взять. Он был глубоко растроган увиденным и, поклявшись изменить род занятий, попросил приобщить его к дхарме. Поскольку он также решил стать вегетарианцем, Чжан Сунь-линь, на которого преображение этого человека произвело глубокое впечатление, дал ему рекомендации для работы в одном магазине.

 

Мой 71-й год (1910–1911)

 

В результате имперского указа, запрещающего облагать налогами монастырскую собственность, а также прибытия Трипитаки в монастырь вся буддийская община провинции Юньнань обрела мирную жизнь. Губернатор провинции Юньнань Ли послал своего представителя в монастырь справиться обо мне, а также велел членам своей семьи стать моими учениками. Они привезли мне подарки губернатора, и я послал ему письмо с выражением благодарности. Я попросил учителя Цзе-чэня выйти из затворничества и посетить монастыри с целью побуждения их обитателей соблюдать дисциплинарные правила так, как это делаем мы. Я также просил его начать обучение молодых монахов, чтобы искоренить вредные привычки. С тех пор дхарма снова стала процветать на горе Петушиная Ступня. Кроме того, я вел переговоры с начальником уезда Биньчуань об освобождении всех монахов, все еще находившихся в тюрьмах, и об освобождении всех других заключенных, совершивших мелкие правонарушения.

Летом я получил письмо от членов моей семьи, которое переслали мне из монастыря Гушань. Мысленным взором я окинул пятьдесят лет, прошедших с тех пор, как я покинул дом, и сочинил три стихотворения, в которых были такие строки:

 

Всего лишь чистая карма в этой жизни,

И нечему больше запечатлеться в душе.

 

 

* * *

 

Давно все мирское уже позабыто.

Не тащи былые привычки в заоблачный край.

 

Когда упасака Чэнь Жунчан, первый секретарь государственной канцелярии, увидел мои стихи, он обнаружил их связь со следующими гатхами бхикшуни Мяо-цзин, начертанными на каменной плите.

 

Гатхи бхикшуни Мяо-цзинь

 

В миру бхикшуни Мяо-цзин носила фамилию Ван и была мачехой учителя Сюй-юня, который в монашеской среде был известен под именем Гу-янь, официальным именем Дэ-цин и прозвищем Сюй-юнь. Он был родом из Сянсяна и носил фамилию Сяо. Семья вела родословную от императора династии Лян У-ди. Его отец Сяо Юйтан был чиновником в округе Цюаньчжоу провинции Фуцзянь. Мать носила фамилию Янь. Ей уже было за сорок, когда она стала молиться бодхисаттве Авалокитешваре о ниспослании потомства, и забеременела. Однажды ночью ей и одновременно ее супругу приснился мужчина в голубой рясе, с длинной бородой, с образом бодхисаттвы на голове. Он явился верхом на тигре, который прыгнул прямо к ним на кровать, и мать, испугавшись, проснулась. Комната была наполнена необычным ароматом.

Учитель родился в виде плодного мешка. Мать, увидев это, была горько разочарована и, поддавшись чувству отчаяния, умерла. На следующий день в их дом зашел торговец целебными травами. Он вскрыл ножом мешок и извлек ребенка мужского пола, это и был будущий учитель Сюй-юнь. Растила и воспитывала его мачеха. Учитель Сюй-юнь неохотно ел мясную пищу. Подростком получил образование, но не любил конфуцианскую классику, предпочитая буддийские сутры. Отец огорчался и строго отчитывал его. В 17 лет он был объявлен также наследником своего дяди, и отец подобрал ему двух жен из семей Тянь и Тань. Учитель не хотел жениться и убежал из дома на гору Гушань в провинции Фуцзянь. Там он стал учеником настоятеля Мяо-ляня. В году с циклическими знаками цзя-цзы (1864–1865) после смерти отца мачеха вместе с двумя нареченными женами учителя ушла в буддийский женский монастырь, где они присоединились к буддийской сангхе в качестве бхикшуни. Тянь, болевшая прежде туберкулезом, через четыре года после рецидива болезни умерла. А что касается Тань, то она в то время еще была жива и пребывала на горе Гуань-инь в Сянсяне, известная как бхикшуни Цин-цзе. В своем письме она сообщила учителю о смерти его мачехи в году с циклическими знаками цзи-ю (1909–1910), которая перешла в мир иной, сидя скрестив ноги и произнося нараспев следующие гатхи:

Первая гатха

 

Что толку растить сыновей в этой жизни?

Оперившись, крылья расправят они и улетят.

Пока в утробе – жизнь на волоске,

С рождением – благодарят богов.

 

Без устали их вскармливают, терпят их вечно грязные пеленки,

И с ними носятся, как с драгоценнным шаром лев[62],

Они же подрастут, окрепнув, упорхнут,

Кто станет в старости родителям опорой?

 

Нет братьев у тебя, покинул мир отец,

И некому заботиться о мачехе твоей и женах.

Кому расскажешь, каково растить дитя?

Чем больше думаешь, тем горше на душе.

 

Быть лучше тенью матери умершей, в разлуке с сыном,

Перед глазами только гор заоблачных стена.

Ты смог направить ум на размышление о рождении и смерти,

Но не заметил, что Пан-юнь не покидал родных[63].

 

Так ли отлична любовь к дхарме от мирского чувства?

Ведь ясно птицам гор, что на закате пора в гнездо.

И хоть нас также принял монастырь,

Мы день за днем с горы холодной лишь смываем мох[64].

 

Ты же еще был сыном Правителя Пустоты [65],

А Миром Почитаемый не отказал в спасенье тетке[66],

Сия юдоль скорбей мне ненавистна.

Сознание смиряю, чтобы вернуться в мир блаженства.

 

Еще одна гатха

 

Из-за привязанности к суете мирской

Утрачиваешь раз за разом истинное «Я».

Восемь десятков с лишним лет в плену иллюзий,

Пока не станет все ничем, не будет никого.

 

Обрывая сегодня узы всей прежней жизни,

Обрету в Царстве Лотоса иное чистейшее тело.

Те, кому с именем Будды суждено возвратиться на Запад,

Не должны утонуть в безбрежном море скорбей.

 

 

Письмо бхикшуни Цин-цзе

 

Приветствую вас издалека, достопочтенный господин. Я не переставала думать о вас с тех пор, как вы покинули наш дом, но через заоблачные высоты гор, разделивших нас, я не могла получить известий о вас. Полагаю, вы живете вдали, как пристало достойному великому монаху, в полной гармонии покоя и активности, а также в добром здравии, словами не выразить все, чего я желаю вам. Прошло более пятидесяти лет с той поры, как вы оставили нас, во сне и наяву я никогда не переставала думать о вас, но поскольку о местопребывании вашем ничего не было известно, то была лишена возможности быть рядом и прислуживать вам. В первом месяце этого года до меня дошли слухи, что вы находитесь где-то в провинции Фуцзянь. Узнав об этом, я испытала смешанное чувство печали и радости, так как мне оставалось лишь теряться в догадках относительно того, где именно вы находитесь. Чем больше я думаю о том, что вы не смогли вернуть моральный долг отцу и матери, и о том, что отбросили прочь все чувства в отношении своих жен, тем труднее мне понять, как вы смогли все это перенести.

К тому же и братьев у вас не было, а вы появились на свет, когда родители ваши уже были в преклонном возрасте, а нам не удалось продолжить род. Дома было некому заботиться о семье, оставшейся без наследника. Когда я обо всем этом думаю, не могу удержаться от слез. Конфуцианское учение подчеркивает важность пяти видов человеческих взаимоотношений и поведения детей по отношению к родителям[67]. А ведь даже бессмертный Хань-сян думал о спасении своего дяди и о жене последнего. Что касается самого Будды, то он относился одинаково к друзьям своим и врагам. Некогда он даровал спасение Дэвадатте (своему кузену и врагу) и собственной жене, Яшодхаре. Неужели на самом деле у нас нет никакого кармического родства? Если вас не беспокоит мысль о том, что мы уроженцы одного и того же района, то вам по крайней мере следует вспомнить о своем долге по отношению к родителям. Я чувствую себя обязанной немного рассказать вам о семейных проблемах.

После того как вы покинули дом, ваш отец послал людей, призванных вас найти, но – безрезультатно. Он был очень опечален и вследствие ухудшавшегося здоровья оставил службу и вернулся домой подлечиться. Через год с небольшим он отошел в мир иной – четвертого дня двенадцатого месяца года с циклическими знаками цзя-цзы (1864–1865). Когда его похоронили, ваша мачеха, Тянь и я ушли в женский монастырь и присоединились к сангхе под соответствующими дхармовыми именами Мяо-цзин (совершенная чистота), Чжэнь-цзе (истинная незапятнанность) и Цзин-цзэ (чистая непорочность). Право распоряжаться имуществом нашей семьи было передано вашему дяде и вашей тете. Основную часть этого имущества они роздали нищим. После четырех лет дхармы Тянь начала испытывать приступы рвоты с выделением крови и умерла. В год с циклическими знаками и-хай (1875–1876) умер ваш дядя в Вэньчжоу. Мой старший брат теперь начальник уезда Синин. Ваша кузина Юнго уехала в Японию с третьим братом Тянь. Ваш кузен Хуньго стал вашим наследником, а что касается вашего кузена Фуго, то о нем нет никаких сведений с тех пор, как он ушел с вами.

Один древний мудрец сказал: «У святых нет потомков». В своей прошлой жизни вы, должно быть, были монахом, который перевоплотился теперь, но вы несете ответственность за непродолжение рода двух семей. Хоть вы и бодхисаттва, стремящийся к освобождению всех живых существ, не могу не посетовать на то, что вы не сумели исполнить свой сыновний долг. Я тоже не преуспела в исполнении своего долга в отношении родителей, но я восхищаюсь подлинностью корней вашей духовности и вашей непоколебимой решимостью, подобной цветку лотоса, к которому не пристает грязь, из которой он вырос. Но почему вы, покинув свои родные места, забываете о своих семейных корнях? Желая напомнить об этом, я пишу вам это письмо.

Прошлой зимой, восьмого дня двенадцатого месяца (18 января 1910 г.) ваша мачеха бхикшуни Мяо-цзин отбыла в сторону Западного Рая. Она сидела, скрестив ноги, и пела свои гатхи перед этим, а «отошла» сразу после того, как закончила, при этом весь монастырь наполнился необычным благоуханием, аромат которого ощущался несколько дней, в течение которых ее тело в сидячем положении с прямой спиной казалось живым. Увы! Хотя этот мир подобен сну или обману зрения, даже будь ты из дерева, все равно не сдержать слез в подобном случае. Это письмо имеет целью ознакомить вас с тем, что происходит в вашей семье. Я очень надеюсь, что, получив его, вы немедленно вернетесь вместе с кузеном Фуго. Кроме того, святое учение здесь в упадке, и кому как не вам знать о том, что именно вы должны его оживить. Разве вы не можете последовать примеру Махакашьяпы и ниспослать нам золотой свет, чтобы я смогла стать вашей соратницей по дхарме! Я вся в слезах, и буду лелеять эту надежду до конца дней своих. Слова ничего не стоят, даже тысячи слов не могут передать все мои чувства, их не передать никакими словами.

 

Ты дикий гусь, покинувший гнездо,

В пути на юг один парящий в небе.

Как жаль оставшихся в родном гнезде,

Тяжелый долгий перелет им не под силу.

 

 

***

 

Раскалывает взгляд луну на горизонте,

Источник слез моих неиссякаем.

Так задержалась на реке Сянцзян —

Сливаются в пятно зарубки на бамбуке.

 

Тебе судьба быть совершенным в Дао

И мудростью сиять для нас, как солнце.

Но жили вместе мы в горящем этом доме[68]

И, значит, родственники в граде дхармы.

 

С уважением, бхикшуни Цин-цзе, удрученная печалью на горе Гуаньинь,

девятнадцатого дня второго лунного месяца года со знаками гэн-сюй (29 марта 1910 г.)

 

Примечание Цэнь Сюэлюя:

Когда учитель получил это письмо, у него были смешанные чувства: он был опечален, потому что не отплатил сыновний долг родителям, но также и обрадовался тому, что более чем через сорок лет дхармы душа бхикшуни Мяо-цзин не омрачается приближением смерти. Это следует из ее двух гатх, предсказывающих ее воплощение в Западном Раю.

 

Мой 72-й год (1911–1912)

 

Весной, вслед за наставлениями, началась 49-дневная чаньская медитация из семи семидневок, продолжительность сидячей медитации во время которой измерялась сгоранием благовонных палочек. Была создана летняя база со своим распорядком и дисциплинарными правилами. На девятом месяце до провинции Юньнань дошли известия о том, что в Ухане вспыхнула революция, и начались беспорядки. Город Биньчуань был осажден, и все шло к большим бедствиям. Я выступал в роли миротворца, когда вследствие недоразумения командующий Ли Гэньюань послал войска с целью осады горы Петушиная Ступня, но будучи удовлетворен моими разъяснениями, не только отозвал войска, но и принял доктрину тройной драгоценности (Будда, дхарма, сангха).

 

Примечание Цэнь Сюэлюя:

Учитель продиктовал всего несколько строчек, но я читал полный отчет об этих событиях в архивах провинции Юньнань. Из них я кое-что процитирую. То, что учитель скромно умолчал о подробностях, лишь свидетельствует о его высоких моральных качествах.

Наряду с распространением дхармы и трудов во имя спасения живых существ в Юньнане учитель, благодаря его своевременному вмешательству, смог предотвратить следующие бедствия:

1. В конце правления династии Цин (1911) начальником уезда Биньчуань был некто по имени Чжан. Он был родом из Чанши и отличался крутым нравом. Район кишел бандитами, и хотя он арестовывал и расстреливал многих из них, их численность не уменьшалась. Они стали образовывать тайные общества. Ради своей собственной безопасности представители мелких помещиков вступали в сговор с ними, за что Чжан их жестоко наказывал. Он также арестовал несколько десятков незаконопослушных монахов с горы Петушиная Ступня. Но к учителю (Сюй-юню) он относился с большим уважением. Когда разразилась революция, народ Биньчуаня присоединился к ней и окружил здание уездного правительства, которое, однако, прочно удерживал Чжан. Он не мог рассчитывать на подкрепление и поэтому находился в безнадежном положении. Когда учитель спустился с горы и отправился в здание правительства, мятежники сказали: «Учитель, пожалуйста, вымани Чжана из здания, чтобы мы смогли убить его в успокоение народного гнева». Учитель ответил уклончиво, но когда вожак мятежников потребовал того же, он сказал: «Было бы нетрудно убить Чжана. В этом пограничном районе ходит множество разных слухов, и положение все еще весьма неясное. Если вы осадили город для того, чтобы убить представителей власти, вас накажут, когда прибудет подкрепление».

Вожак спросил: «Что вы можете посоветовать?»

Учитель ответил: «До Дали можно добраться всего за два дня, а губернатор провинции Сычуань сейчас там проводит инспекцию. Если вы отправитесь туда сейчас и изложите свои претензии в отношении Чжана, последний будет приговорен к смертной казни, а вы в этом случае избежите наказания, предусмотренного для тех, кто своими руками вершит правосудие».