– Вы что, правда за мной следили? – изумленно спросила Лира. Ее переполняло чувство законной гордости: небось об обыкновенных девочках так бы никто не стал беспокоиться.
– Конечно. А знаешь, кто это делал? Ваш кондитер, Берни Йогансен. Он же цаган наполовину. А ты, поди, и не замечала.
Берни Йогансен… Как странно! Тихий, добродушный человечек, один из тех редких людей, у которых альмы одного с ними пола. Когда же Лира его в последний раз видела? В тот день, когда исчез Роджер, она еще так кричала на него, ногами топала. А он, оказывается, все про нее рассказывал цаганам. Чудеса!
– Так вот, – продолжал Джон Фаа. – Разумеется, нам быстро стало известно, что ты покинула колледж, но лорд Азриел не в силах этому помешать, потому что он в тюрьме. Память у цаган хорошая. Мы помнили и обещание магистра, и как звали мужа той дамы, что тебе приходится родной матерью. Человека, которого лорд Азриел убил на дуэли, звали Эдвард Кольтер.
– Что? Миссис Кольтер? Она что, моя мама? – Лира остолбенело переводила глаза с Фардера Корама на Джона Фаа.
– Да, Лира, да. И будь твой отец на свободе, она бы в жизни не посмела нарушить его волю, так что жила бы ты сейчас в колледже и знать ничего не знала. Я другого не понимаю: почему магистр тебя отпустил? Ведь тебя вверили его заботам. Не знаю… Ясно одно. Эта женщина имела над ним какую-то власть.
Лира вдруг вспомнила утро накануне своего отъезда из колледжа и то, как странно вел себя магистр.
– Он… он не хотел, – вырвалось у девочки. – Он… меня разбудила экономка и сказала, что он меня зовет и что миссис Кольтер говорить нельзя. И мне показалось, что он меня хочет от миссис Кольтер защитить.
Лира резко остановилась и серьезно посмотрела на старцев. Вот и пришло время рассказать им всю правду.
– Просто… В тот вечер, когда я прокралась в рекреацию, я видела, своими глазами видела, что магистр хотел отравить дядю Азриела. Он всыпал в графин с вином какой-то белый порошок, а я дядю предупредила, он сделал вид, что графин случайно смахнули со стола. Графин упал, и вино разлилось. Получилось, что я спасла ему жизнь. Только я до сих пор не понимаю, почему магистр хотел его отравить. Он ведь очень добрый, правда. И, когда я уезжала, он утром позвал меня к себе в кабинет, велел прийти тайком, чтоб меня никто не видел, а потом сказал…
Тут Лира страдальчески сморщила лоб, пытаясь слово в слово вспомнить, что же сказал ей магистр, но ничего не получалось.
– Нет, не помню. Но, самое главное, он дал мне одну вещь и велел никому ее не показывать, а особенно миссис Кольтер. Но вам… наверное, можно…
Она вытащила из кармана шубы замотанный в черную тряпицу сверток и положила его на стол. Девочка кожей чувствовала, как он, словно магнит, притягивает взгляды старцев. В глазах Джона Фаа светилось простодушное любопытство, Фардер Корам рассматривал веритометр с неподдельным интересом ученого.
Он бережно взял загадочный прибор в руки.
– Вот уж не чаял, что доживу и увижу его снова. Магистр объяснил тебе, что означают эти символы?
– Нет, он только успел сказать, что мне самой придется научиться читать по нему, как по книге. И еще сказал, что он называется веритометр.
– Что это такое? – недоуменно поднял на старца глаза Джон Фаа.
– От латинского “veritas” – истина, так что “веритометр” можно перевести как “правдомер”. Ну и как ты, научилась? – вновь обратился Фардер Корам к Лире.
– Нет, – честно ответила девочка. – Я пока только умею три короткие стрелки устанавливать на разные картинки, а что с длинной делать, не знаю. Она сама по себе ходит. Но, раз или два так было, я очень постаралась… ну… сосредоточиться, и стрелка начала двигаться, куда я хочу, хотя я ее не трогала, просто думала – и все.
– Зачем он нужен, а, Фардер Корам? – спросил Джон Фаа. – И как по нему читают?
– Вот эти изображения по внешнему краю, – Фардер Корам осторожно поворачивал прибор под пристальным взглядом цаганского короля, – суть символы. И каждый из них может иметь великое множество значений. Ну вот, возьмем хотя бы якорь. Первое значение этого символа – надежда, ибо она, подобно якорю, держит тебя, не дает все бросить. Но есть и второе значение – стойкость. А третье – неожиданное препятствие, а четвертое – море. И это еще не все, есть и пятое, и шестое, и десятое, и двадцать пятое – до бесконечности
– И все они тебе ведомы, Фардер Корам?
– Не все. Я знаю часть, но, для того чтобы читать по веритометру, мне нужна книга символов. Я видел ее раз и помню, где именно, но у меня ее нет.
– Поговорим об этом позже, – властно сказал Джон Фаа. – Покажи, что значит “читать”.
– Каждую из этих трех стрелок можно установить против какой-либо из картинок. И задать, таким образом, вопрос, причем абсолютно любой, поскольку значений у символов великое множество. Как только вопрос задан, вот эта длинная стрелка приходит в движение и указывает на какие-то новые символы. Это и есть ответ.
– А откуда он знает, какое из значений я имею в виду? – спросил Джон Фаа.
– Сам по себе прибор ничего знать не может, – терпеливо отвечал Фардер Корам. – Просто вопрошающий выбирает для себя то или иное значение символа, для этого их необходимо знать, ведь число таких значений может доходить до тысячи. И, что особенно важно, сердце вопрошающего должно быть свободно от гнева и нетерпения. Нельзя мысленно подсказывать ответ. Мы должны просто следить за свободным движением стрелки. Она совершает полный оборот, и мы узнаем то, о чем спрашивали. Я видел, как читали по веритометру мудрецы Уппсалы. Это был тот единственный раз, когда мне довелось… Магистр говорил тебе, какая это редкость?
– Да, он сказал, их всего шесть, – ответила Лира.
– Точного числа я не знаю, но оно действительно ничтожно мало.
– И что же, малышка, удалось тебе выполнить наказ магистра, или ты все-таки проболталась?
– Нет. Только ее альм, он залез в мою комнату и наверняка все узнал?
– Понятное дело. Вот что я обо всем этом думаю, Лира: по всей вероятности, мы так никогда и не узнаем правду, – печально проговорил Джон Фаа. – И можем только предполагать. Но мне кажется, что магистр был призван лордом Азриелом оберегать тебя от миссис Кольтер. И ему это удавалось в течение почти десяти лет.
А потом друзья мадам, влиятельные друзья из духовенства, помогли ей создать и возглавить Министерство Единых Решений. С какой целью – мы не знаем, но в своей области глава этой организации ничуть не уступит по силе и влиятельности самому лорду Азриелу. Вот и получилось, что есть твои мать и отец, оба причастные к сильным мира сего, оба рвущиеся к власти, и есть магистр колледжа Вод Иорданских, мечущийся между молотом и наковальней. Ты пойми, детка, сердце его наверняка на части разрывалось. Ведь первой его заботой был колледж, ученые, их работа. Если он почувствовал, что колледжу что-то угрожает, он любой ценой попытался вывести его из-под удара. А ведь Церковь-то Святая, она в последние годы ой как крылья расправила. Советы всякие вырастают, как грибы; управления разные. Поговаривают, что могут и Святейшую Инквизицию вернуть, не к ночи будь помянута. Так что магистру приходилось ужом изворачиваться, только бы на колледж священного гнева не навлечь, иначе им всем конец.
Но ведь душа его наверняка изнывала от страха за тебя. Берни Йогансен мне множество раз докладывал, что и магистр, и все профессора, и слуги в колледже любят тебя как родную и не остановятся ни перед чем, лишь бы ты была в безопасности. Магистр берег тебя как зеницу ока не только потому, что дал слово лорду Азриелу. Нет, он делал это ради тебя. Поверь, Лира, ему пришлось нарушить слово и отдать тебя миссис Кольтер, потому что он был уверен, что с ней ты будешь в большей безопасности, чем за стенами колледжа Вод Иорданских. И когда он решился отравить лорда Азриела, то и на это у него была причина. Наверное, то, чем твой отец занимался, ставило под угрозу колледж, а может, и не только колледж, а всех нас, весь наш мир. Пойми, детка, на плечи магистра легло страшное бремя, бремя принятия решений. И при этом, чтобы он ни выбрал, любой его шаг сулил только беду. Значит, надо было сделать такой шаг, который повлек бы за собой меньшее зло. Я Бога благодарю, что он меня от такого креста избавил.
Поэтому, когда подошло время расставания, магистр дал тебе этот прибор и попросил хранить его. Я только не знаю, почему он не научил тебя им пользоваться.
– Он сказал, что дядя Азриел преподнес веритометр в дар колледжу, – медленно сказала Лира, мучительно стараясь вспомнить точные слова старого магистра. – И тут он точно хотел мне что-то еще сказать, но в дверь постучали, и он… вздрогнул. Я не знаю, может быть, он имел в виду, что дяде Азриелу его тоже нельзя показывать?
– Может быть, да, а может, и нет, – загадочно отозвался Джон Фаа.
– Что ты такое говоришь, Джон? – спросил Фардер Корам недоуменно.
– Возможно, он хотел попросить Лиру разыскать лорда Азриела и вернуть ему веритометр. Ну, считайте, что так магистр пытался загладить свою вину перед ним, за это дурацкое отравление. Возможно, он думал, что лорд Азриел уже не представляет такой угрозы для человечества. Или, наоборот, надеялся, что с помощью веритометра он осознает степень этой угрозы и одумается. А еще может быть и такое: веритометр должен помочь лорду Азриелу бежать из плена. Ох, не знаю, не знаю… В общем, вот что, Лира, бери-ка ты этот прибор, да спрячь его понадежнее. Если уж ты смогла сохранить его в целости среди той каши, в которой оказалась, то я уверен, что он в надежных руках. Но помни, придет время, и он нам понадобится.
Джон Фаа аккуратно замотал веритометр в кусок черного бархата и подтолкнул его через стол к Лире в руки. Девочке так хотелось задать ему еще множество вопросов, но внезапно ее охватила странная робость перед этим великаном с пронзительными и в то же время добрыми глазами, так ласково смотревшими на нее из складок морщин.
Но один вопрос все-таки жег ее изнутри.
– А эта цаганка, моя кормилица, она кто?
– А ты еще не догадалась? Это же мамаша Коста, мать твоего приятеля Билли. Раньше-то она не могла тебе открыться, я запретил. Но я думаю, она знает, о чем мы сейчас с тобой разговариваем, так что прятаться больше нет причин. Давай-ка, детка, беги к ней. Тебе есть над чем поразмыслить. Через три дня цагане снова соберутся на сход, тогда мы все узнаем и договоримся, что делать будем. Спокойной ночи, Лира.
– Спокойной ночи, господин Фаа. И вам спокойной ночи, Фардер Корам.
Лира поклонилась как можно вежливее, цапнула со стола веритометр и вышла из комнаты, прижимая его к груди. Пантелеймон пристроился у нее под мышкой.
Оба старца с улыбкой смотрели ей вслед. На пороге маячила внушительная фигура мамаши Коста. И, словно не было этих десяти лет, старая цаганка могучими руками подхватила дитятко свое ненаглядное, крепко ее расцеловала и понесла укладывать спать.
Глава 8 Разочарование
Не один день понадобился Лире, чтобы свыкнуться со своим так внезапно обретенным прошлым. Одно дело понять, что лорд Азриел – твой папа, и уж совсем совсем другое дело привыкнуть к мысли, что маму твою, оказывается, зовут миссис Кольтер. Узнай Лира об этом пару месяцев назад, радости ее не было бы предела, а сейчас об этой радости и вспоминать было неловко.
Но, зная нрав нашей героини, трудно представить себе, что сомнения долго грызли ее душу, ведь Мшистые Болота сулили столько упоительных открытий, к тому же вокруг бегали цаганские ребятишки, воображение которых просто необходимо было поразить. Так что не прошло и трех дней, как Лира стала заправским флотоводцем (по крайней мере, в своих собственных глазах) и, сидя в плоскодонке, изливала на лохматые головы своей босоногой свиты невероятные истории о приключениях могущественного родителя, томящегося ныне в плену у злодеев-недругов.
– Один раз к нам, в колледж Вод Иорданских, прибыл турецкий посол. А ему еще раньше самый главный султан приказал моего папу отравить и дал для этого перстень с ядом. Вот когда стали подавать вино, он, как будто бы случайно, протянул руку над бокалом моего папы и украдкой всыпал в него яд. Причем сделал это так ловко, что никто и не заметил, кроме…
– А что это был за яд? – недоверчиво спросила худенькая девчушка.
– Очень сильный яд, одной турецкой змеи, – врала Лира без запинки. – Сперва ей играют на дудочке, чтобы усыпить бдительность, и когда у змеи глаза начинают закрываться, они ей – раз! – и подсовывают губку, пропитанную медом. Змея ее кусает, а мед-то липкий, вот она зубы вытащить и не может. Тогда турки змею ловят и выдаивают из нее яд, как все равно молоко из коровы. Так вот, мой папа, он сразу заметил дьявольскую хитрость турка. Тогда он встает и говорит: “Джентльмены, я предлагаю тост за узы дружбы, которые связывают колледж Вод Иорданских и колледж Измира”. (Ну, это такой колледж в Турции, к нему посол принадлежал.) “И в знак нашей дружбы, – продолжает папа, – и добрых намерений я предлагаю господину послу обменяться со мной бокалами”. Посол как побледнеет, его же в угол загнали. Он и отказаться не может, это же обида смертельная, и пить из папиного бокала не хочет, потому что там яд. От волнения прямо за столом в обморок и упал. А потом очнулся, а они все сидят и смотрят на него внимательно. Так что выхода у него не было: либо выпить яд, либо во всем признаться.
– И что же он сделал? – испуганно спросил кто-то из слушателей.
– Ясное дело, яд выпил. И ровно через пять минут умер в ужасных муках.
– А ты что, прямо сама видела, как он мучился?
– Нет, девчонок за магистерский стол не пускают. Я уже потом труп видела. Страшный! Вся кожа сморщилась, все равно как печеное яблоко, и глаза из орбит вылезли, честно, их пришлось назад запихивать.
И дальше все в таком же роде.
А тем временем по окраинам Мшистых Болот сновали полицейские. Они стучались в двери домов, рыскали по чердакам и сараям, скрупулезно изучали каждую бумажку и допрашивали любого, кто мог видеть маленькую светловолосую девочку.
В Оксфорде облавы особенно ужесточились. В колледже Вод Иорданских не было ни единого сундука, ни единой бочки, в которую бы не заглянули полицейские. И то же самое творилось в колледжах Святого Михаила и Архангела Гавриила, пока наконец почтенные ученые мужи не разразились совместной петицией о беспардонном нарушении священных привилегий Университета. До Лиры же вести о хаосе, в который она ввергла страну, доходили только в форме нескончаемого гула аэродвигателей. В небе над Мшистыми Болотами без конца барражировали дирижабли, но увидеть их снизу было невозможно из-за густой облачности. Существовало даже специальное распоряжение, предписывающее пилотам летать над Мшистыми Болотами только на строго определенной высоте. Но мало ли что они там с этой высоты увидят? Вдруг у них на борту какие-нибудь хитроумные шпионские приборчики? Нет уж, куда благоразумнее было, едва заслышав шум двигателя, нырять в какое-нибудь укрытие или прятать приметные пшеничные косички под клеенчатую зюйдвестку.
Лира выпытывала у мамаши Коста мельчайшие подробности своего появления на свет, вплетая их в канву собственных представлений и измышлений, и самая незначительная деталь становилась куда ярче, выпуклее и интереснее, чем те истории, которые она придумывала про себя сама. Снова и снова перед глазами у нее вставали удивительные картины: бегство из флигеля, тесный чулан, в котором прячется цаганка-кормилица, резкие слова вызова, поединок, звон мечей…
– Лира, окстись, какие, к богу, мечи? – всплескивала руками мамаша Коста. – У господина Кольтера пистолет был, так лорд Азриел этот пистолет у него из рук-то выбил да одним ударом его навзничь. А потом стреляться начали. Ну неужто ты не помнишь, а? Хотя, какой с тебя спрос, ты же совсем малышка была. Нет, все-таки странно, что ты не помнишь. Первый-то выстрел за господином Кольтером был. Встал он, пистолет схватил и выстрелил, да мимо. А тут лорд Азриел у него опять оружие из рук вырывает и медленно целится. Попал ему точно промеж глаз, мозги по всей стене. А потом спокойно так говорит мне: вы, дескать, миссис Коста, выходите и ребеночка выносите. Ты-то ведь такой концерт устроила с альмом своим на пару! Вот он тебя на руки взял, тетешкает, ходит туда-сюда, на плечи к себе сажает, а сам довольный такой. Только как на тело господина Кольтера посмотрел, поморщился и попросил меня пол помыть. А себе велел вина подать.
Снова и снова рассказывала мамаша Коста, снова и снова слушала ее девочка. К концу четвертого раза на вопрос: “Ну неужели ты не помнишь?” – она с уверенностью могла ответить, что помнит, да еще как. Больше того, она помнила даже то, о чем забыла цаганка, например, какого цвета было пальто на господине Кольтере, или, скажем, как тесно было в чулане, потому что там висели меховые шубы. Мамаша Коста только слезы утирала от смеха.
Стоило Лире остаться одной, ее, как магнит, манил к себе веритометр. Она готова была глядеть на него часами, как смотрит невеста на портрет суженого. Стало быть, каждое из этих изображений имеет несколько значений? А почему бы ей не попробовать разгадать эти значения?! В конце концов, ведь она дочь своего отца! Памятуя о том, что говорил Фардер Корам, она пыталась сосредоточиться на трех произвольно выбранных картинках. Теперь устанавливаем три короткие стрелки. Хорошо. К своему изумлению, она обнаружила, что стоит ей просто положить веритометр на ладошку и смотреть на него без особой цели, с ленцой, что ли, как тонкая длинная стрелка оживала и начинала направленно двигаться. Она не совершала хаотических метаний по циферблату, а плавно переходила с одной картинки на другую, иногда задерживаясь перед двумя или тремя какими-то изображениями. Подчас таких остановок было больше: пять, шесть. Смысл движения стрелки для Лиры был темен, но она получила от процесса ни с чем не сравнимое удовольствие. Пантелеймон то кошкой, то мышкой прикидывался, лишь бы быть к веритометру поближе, и голова его крутилась, повторяя движения стрелки. Пару раз девочке и альму вдруг что-то открывалось, как иногда луч солнца вдруг пробивает плотную пелену облаков, и глазу открывается величественная гряда гор далеко-далеко на горизонте, такая манящая, такая недоступная. В эти редкие мгновения сердце Лиры учащенно билось, как билось оно всякий раз при звуках волшебного слова “Север”.
Так прошли три дня, три хлопотливых дня жизни плавучего табора. Наконец наступило время повторного схода. Огромный зал вместил в себя, казалось, еще больше народа. На этот раз Лира и семейство Коста благоразумно заняли места заранее, поэтому сидели в первом ряду. Неверный свет лигроиновых ламп выхватывал из мрака множество возбужденных лиц. Наконец на подиуме, где уже стоял стол, появились Джон Фаа и Фардер Корам. К тишине никого призывать не пришлось. Стоило Джону Фаа тяжело положить руки на стол, зал затих.
– Цагане, – прозвучал его низкий бас. – Вы сделали все, о чем я вас просил. Вы сделали даже больше и лучше. Итак, я жду, что главы шести кланов подойдут к этому столу и покажут нам, сколько золота они собрали, а также расскажут, на что мы можем рассчитывать. Николас Рокби, ты первый.
На подиум поднялся дородный цаган с окладистой черной бородой. Он положил на стол увесистый кожаный мешок.
– Вот наше золото, – прозвучали его слова. – От нас идут тридцать восемь человек.
– Благодарю тебя, Николас, – отвечал ему Джон Фаа.
Фардер Корам заскрипел пером, делая какие-то пометки в бумагах. Николас Рокби отошел чуть назад, а цаганский король уже вызывал следующих. И каждый из приглашенных подходил к столу, опускал на него свою лепту и объявлял, сколько бойцов они решили отрядить. Семейство Коста принадлежало к клану Штефанских, и Тони, разумеется, был в первых рядах добровольцев. Лира заметила, как нетерпеливо переступала с ноги на ногу его альм-пустельга, когда Адам Штефанский выкладывал на стол кошель с золотом и объявлял, что от них с Джоном Фаа готовы пойти двадцать три человека.
Так повторялось шесть раз. Наконец, когда у стола побывали главы всех шести кланов, Джон Фаа взял у Фардера Корама листок с записями и снова обратился к залу:
– Друзья, нам удалось набрать сто семьдесят человек. Где же найти слова, чтобы выразить мою гордость и благодарность? Что же до золота, то я ведь очень хорошо знаю, что каждый отдавал последние гроши. Великое вам за это спасибо. Вы можете спросить, что мы теперь намерены делать. А вот что: на эти деньги мы снарядим корабль, доберемся на нем до Севера, отыщем там наших ребятишек и вызволим их. Я не думаю, чтобы нам отдали детей без боя. Ну что ж, как говорится, не в первый и не в последний раз. К боям нам не привыкать. Но впервые нам предстоит сражаться с теми, кто ворует у нас детишек. Враг наш может быть дьявольски хитер и ловок, но что бы там ни было, без детей нам назад дороги нет. Кто там поднял руку? Ты, Дирк Врие? Ну давай спрашивай, что хотел.
– Лорд Фаа, – выкрикнул голос из зала, – мы хотим знать, зачем им наши дети. Почему они их воруют?
– Ходили слухи о каких-то теологических исследованиях, так что, судя по всему, дети нужны им для каких-то экспериментов, но каких – мы не знаем. Мы также не знаем, опасны ли эти эксперименты, но даже если они безопасны, кто дал им право отрывать малышей от материнского сердца? Кто еще хочет спросить? Ты, Раймонд ван Геррет?
Поднялся тот самый человек, что спрашивал про Лиру во время первого схода.
– Лорд Фаа, а как насчет той девочки, которую ищут по всей стране? Той самой, что сейчас сидит в первом ряду? Я слыхал от людей, что живут на окраине Мшистых Болот, будто из-за нее там каждый дом перевернули вверх дном. Я скажу больше. Сегодня в Парламенте слушается проект закона о лишении цаган их вековых привилегий. И все по милости этой девчонки. Да, друзья мои, это так, – повернулся Раймонд к возбужденно перешептывающимся соплеменникам. – Если такой закон будет принят, нам запретят свободу передвижения по стране, мы сгнием тут, на Мшистых Болотах. Цагане хотят знать, лорд Фаа, чем уж она такая золотая, эта девочка? Я ведь слыхал, что она не нашей крови. Как же это получается: цагане рискуют головой из-за ребенка, который и не цаганенок вовсе. Так, что ли?
Лира во все глаза смотрела на могучую фигуру Джона Фаа. Сердце ее так билось, что его стук, казалось, заглушил первые слова цаганского короля.
– Что ж ты застеснялся, Раймонд ван Геррет? Ты не робей, сынок, возьми да так прямо и скажи: дескать, давайте выдадим ребенка полиции, пусть они с ней разбираются. Ты же это хотел сказать, а?
Раймонд ван Геррет ничего не ответил, но на щеках его заходили желваки.
– Ну что ж, – продолжал Джон Фаа задумчиво, – может быть, ты и прав. Может быть, действительно добро надо делать не всем подряд, а только достойнейшим. Но тогда я скажу, что эта девочка – дочь самого лорда Азриела. А для тех, кто забыл, напомню, что это лорд Азриел выговорил у турок жизнь Сэма Брокмана. Это лорд Азриел позволил цаганским лодкам беспрепятственно плавать по принадлежащим ему землям. Это лорд Азриел добился в Парламенте отмены Билля о каналах, и не мне вам говорить, что в выигрыше от этого оказались мы, цагане. И, наконец, это лорд Азриел во время страшного наводнения в пятьдесят третьем спасал людей и дважды нырял, чтобы вытащить Рууда и Нелли Коопман. И позор всем нам, если мы об этом забудем. Сегодня лорд Азриел томится в крепости Свальбард, в стране вечного холода и мрака. И не мне объяснять вам, кто не дает ему оттуда вырваться. Но нашим заботам судьба вверила его маленькую дочку. И Раймонд ван Геррет предлагает просто-напросто взять и выдать ее властям, только чтобы власти нас не трогали. Ты же это предлагаешь, да, Раймонд, сынок? Ты не тушуйся, скажи как есть!
Но в ответ Раймонд ван Геррет так низко пригнул голову под неодобрительными взглядами, что почти сполз на пол. Никакая сила не смогла бы заставить его встать и открыть рот. По залу пронесся внятный шепот осуждения. Лира вдруг кожей почувствовала, какой жгучий стыд, вероятно, испытывает сейчас этот человек. Но все ее маленькое существо наполняла огромная гордость: вот, оказывается, какой у нее папа – храбрый, отважный!
Джон Фаа обернулся и посмотрел на людей, стоявших в глубине подиума.
– Николас Рокби, твоя забота – корабль. Нужно найти подходящий, снарядить его, и в плавании он тоже будет под твоим командованием. Адам Штефанский, ты отвечаешь за оружие и боеприпасы, потому и в бою главным быть тебе. Роджер ван Поппель, все остальные припасы, начиная от еды и кончая теплой одеждой, – твоя забота. Ты, Саймон Хартманн, будешь нашим казначеем, тебе мы вверяем наше золото, а ты следи за тем, чтобы в дело пошел каждый грош. А тебе, Бенджамен де Ройтер, я поручаю разведку. Нам много, ох, как много нужно выяснить. Вот этим ты и займешься, а единственным главным над тобой будет Фардер Корам. Остальные же четверо подчиняются Михаэлю Канзоне, он же, в случае моей смерти, возглавит отряд и станет моим преемником. Я сказал все, что хотел. Теперь вы знаете, что мы намерены предпринять. Если кто-то из присутствующих хочет задать мне какие-то вопросы, то сейчас самое время это сделать.
Одна из цаганок подняла руку:
– Лорд Фаа, а женщин вы берете? Ведь когда вы освободите детишек, кто-то должен приглядывать за ними.
– Нет, Нелл, боюсь, на корабле всем просто не хватило бы места. Так что с детьми мы уж как-нибудь сами. В любом случае, с нами им будет лучше, чем в неволе. Мы справимся, Нелл.
– Но ведь может случиться так, что без женской помощи вам их не спасти, ведь женщина может пробраться туда, где они держат детей. Переодеться сиделкой, надзирательницей, да кем угодно, наконец.
– Об этом я не подумал, – хмыкнул Джон Фаа. – Спасибо, Нелл. Обещаю, что мы обсудим твое предложение на Совете.
Еще один человек поднялся с места.
– Лорд Фаа, мы тут все слышали сейчас, что лорда Азриела держат в плену. Значит ли это, что вы собираетесь его освободить? Ежели это так, то вряд ли сто семьдесят человек справятся с медведями этими, что его сторожат. Лорд Азриел, конечно, человек хороший, но, я думаю, у нас своих дел предостаточно.
– Ты недалек от истины, Адриаан Бракс. Когда мы будем на Севере, нам придется держать ушки на макушке, нам придется подмечать любую мелочь. И может быть, то, что мы узнаем, возьмет да и сослужит лорду Азриелу добрую службу. Я говорю “может быть”, потому что может быть да, а может быть нет, ибо вы доверили мне жизни наших людей, вы доверили мне ваше золото с одной-единственной целью: найти ребятишек и вернуть их домой. И только ради этого мы идем на Север.
– Лорд Фаа, – взволнованно начала другая цаганка, – мы ведь не знаем, что мертвяки делают с ними, с детишками нашими. А люди-то страшное говорят. И о том, что головы им отрезают, и том, как их на части рвут да заново из разных кусков собирают. А еще и такое говорят, что и молвить нельзя. Я никого пугать зря не хочу, но ведь мы здесь для того и собрались, чтобы все начистоту говорить. Вот я и говорю, если наш господин Джон Фаа об этих мучительствах узнает, то пусть рука его будет тверда в мести. Пусть она не знает пощады и жалости, пусть карает, и карает жестоко, пусть как громом поразит ядовитую гадину. Это не только мой наказ. Так думает любая мать, у которой дитя мертвяки сманили.
Под одобрительный ропот цаганка опустилась на место. В зале многие согласно кивали головами.
Джон Фаа помолчал немного и, когда вновь воцарилась тишина, медленно заговорил:
– Все знают, Маргарет, что рука моя тверда, но гнев – плохой советчик. Ударить на день раньше – значит ударить мимо цели. Горе и отчаяние говорит сейчас твоим языком, Маргарет, но если горе и отчаяние начнут управлять нами, то как бы сладость мести не встала между нами и нашей главной целью. Я всегда учил вас помнить о главном. Главное сейчас – не карать, а спасти детей. Мы идем туда не для того, чтоб упиться возмездием. Наша собственная боль подождет, это дело второе. Если мы сможем спасти детей, но не сможем покарать мертвяков, мы все равно победим. Если же главная наша цель – возмездие и если, отомстив, мы не спасем ребятишек, то мы проиграем. В одном ты можешь верить мне, Маргарет. Когда настанет час расплаты, мы ударим, и ударим с такой мощью, что лопнут в страхе их гадючьи сердца. Нет и не может быть силы, способной помешать нам тогда. Камня на камне не останется от вражьего гнезда; в клочья, в пыль, в прах разнесем мы их. О, как истосковалась по горячей крови моя палица! С казахстанских степей, когда разметал я ею полчища тартар, висит она на стене. Но северный ветер несет с собой запах поганой вражьей крови, и пора бы моей палице проснуться. Я знаю о ее жажде, я чувствую ее, я говорю ей: “Скоро, подруга моя, скоро”. И запомни, Маргарет, когда придет время битвы, в сердце старого Джона Фаа нет и не будет места жалости. Настанет час праведного гнева. Но не должен гнев сегодня застилать нам очи. Есть ли еще кто-нибудь, кто хочет сказать слово?
Но все уже было сказано, и Джон Фаа возвестил окончание схода. Звон финального колокола, скорее, напоминал набат, так что звенели, казалось, и стены, и стропила.
Пришло время Совета. Джон Фаа, Фардер Корам и главы шести кланов удалились в тайную комнату, чем изрядно огорчили Лиру. Ее-то почему не позвали? Тони весело расхохотался, увидев ее кислую мордочку.
– Им все обсудить надо, а ты свое дело уже сделала. Теперь очередь членов Совета и самого Джона Фаа.
– Ничего я еще не сделала! – недовольно твердила Лира, пока они шли по мощеной дороге от Заала к причалу. – Подумаешь, дело! Всего и делов-то, что от миссис Кольтер удрать. Я же не этого хочу, я на Север хочу!
– Да не горюй ты, – утешал ее Тони. – Вот хочешь, я тебе привезу оттуда подарок, а? Клык моржовый, хочешь?
