– Что вы хотите у него спросить? – обратилась девочка к консулу.
– Спросите, пожалуйста, о намерениях тартар относительно Камчатки.
Всего-то! Лира установила одну стрелку веритометра против изображения верблюда. “Верблюд” означает “Азия”, то есть тартары. Другая стрелка пусть показывает на рог изобилия. Это будет “Камчатка”, ведь там же золотые копи. А третью установим против картинки с муравьем. “Муравей” значит “деятельность”, то есть “намерения” или “цели”. На мгновение девочка застыла неподвижно, пытаясь мысленно совместить все три значения в своей голове и сосредоточиться на них, а потом спокойно начала ждать ответа, и он пришел мгновенно. Тонкая длинная стрелка-иголочка сперва показала на дельфина, потом на шлем, на младенца и, наконец, на якорь, вновь и вновь повторяя свой диковинный танец, смысл которого был сокрыт и от старого Фардера Корама, и от консула, но Лира не отрывала от стрелки внимательных глаз.
Прошло несколько секунд. Девочка перевела взгляд на доктора Ланселиуса и несколько раз моргнула, словно только что очнулась от глубокого сна.
– Они разыграют нападение, но нападать на Камчатку не станут, потому что она слишком далеко, а им невыгодно так растягиваться.
– Но как вы это узнали?
– Очень просто. “Дельфин” означает “игра”, то есть притворство. Только это не первое значение, а глубинное, что ли. Поэтому стрелка несколько раз проходила весь круг и только потом остановилась на этом символе. Дальше был “шлем”, то есть “война”, а оба вместе они означают “война понарошку”, то есть “притворяться, что нападаешь”. Теперь возьмем “младенца”, то есть “что-то трудное, неудобное”. Вот и получается, что им будет трудно напасть на Камчатку по-настоящему, и “якорь” объясняет, почему именно: им нельзя растягиваться, иначе все лопнет, как якорная цепь. Вот. Я просто это прочитала, и все.
Доктор Ланселиус наклонил голову.
– Это поразительно, – негромко произнес он. – Я бесконечно благодарен вам за то, что вы мне показали. Поверьте, я никогда этого не забуду.
Он бросил на Фардера Корама какой-то странный взгляд, а потом вновь обратился к Лире.
– Если вы позволите, я бы хотел попросить вас еще об одной демонстрации ваших поразительных способностей. На заднем дворе, за домом, висят на стене ветви исполинской заоблачной сосны. Это особые ветви. На них летают лапландские ведуньи. Так вот, веток там несколько, но только на одной из них летала Серафина Пеккала, которую вы разыскиваете. Вы не могли бы с помощью веритометра определить, на какой именно?
– Ну конечно! – выпалила Лира, радуясь новой возможности показать себя. Кроме того, ей ужасно хотелось посмотреть на ветви заоблачной сосны. Подумать только, ведуньи на них летают! Вот здорово!
Не успела за девочкой закрыться дверь, как консул повернулся к Фардеру Кораму.
– Вы понимаете, кто она такая?
– Она дочь лорда Азриела и миссис Кольтер, той самой, что возглавляет Министерство Единых Решений.
– Это не важно. Вы знаете о ней что-нибудь еще?
– Нет, – сокрушенно покачал головой старец. – Больше нам ничего не известно. Я знаю только, что у этой девочки чистая, ничем не замутненная душа, и я никому не позволю обидеть ее. Как она читает по веритометру, мне понять не дано, но я верю каждому ее слову. Но почему вы спрашиваете? Может быть, вы сами что-нибудь знаете?
– Уже много веков подряд ведуньи знают о пришествии этого ребенка, – медленно произнес доктор Ланселиус. – Знание их особое. Лапландские ведуньи живут там, где грань, разделяющая разные миры, тоньше всего, поэтому до их слуха доходит шепот бессмертия, им ведомы голоса тех, кто проникает между мирами. И они уже много веков говорят о том, что придет дитя, которому на роду написано свершить великое, но не здесь, не в нашем мире, а очень далеко отсюда. И если она не сделает этого, то нас всех ждет страшный конец…. Но ведуньи знают и кое-что еще. Ее предназначение должно быть неведомо ей самой, и только в ее неведении наше спасение. Вы понимаете, о чем я говорю, почтеннейший Фардер Корам?
– Н-не знаю. Я не совсем уверен, – с запинкой произнес старец.
– Я говорю о том, – печально произнес консул, – что мы не можем направлять ее или удерживать от ошибок. Мы можем только уповать на то, что она их не совершит. Какое же счастье, что моим старым глазам довелось увидеть это дитя.
– Но как же вы ее узнали? Может быть, ведуньи говорили не о ней? И еще… Вы что-то сказали о тех, кто проникает между мирами. Боюсь, я не совсем понимаю вас, доктор Ланселиус, хотя, конечно, ни на секунду не сомневаюсь в истинности ваших слов, но…
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвалась ликующая Лира с сосновой веткой в руке.
– Вот она! – радостно пропела она, протягивая ветку консулу. – Я все их перепробовала, а на эту веритометр сказал “да”.
Доктор Ланселиус поднес ветку к самому носу и прищурился.
– Совершенно верно. – Консул вновь посмотрел на девочку. – Ну что же, барышня, это… просто невероятно. Да, у вас совершенно уникальный инструмент, которым вы мастерски владеете. Я желаю вам всяческих успехов. Мне бы очень хотелось подарить вам что-нибудь в память о нашей встрече. Вот, возьмите…
С этими словами он отломил от ветки маленький побег и протянул его Лире.
– Она на этом правда летала? – завороженно прошептала девочка.
– Правда. К сожалению, всю ветку я отдать вам не могу, иначе прервется связь между мной и Серафиной Пеккала. Так что только побег. Но побег этот не простой, и вы его, пожалуйста, берегите.
– Конечно. Я обещаю, – сказала девочка, заботливо пряча подарок консула в заветную сумочку с веритометром. – Спасибо вам, доктор Ланселиус.
Фардер Корам протянул руку и благоговейно дотронулся до сосновой ветви. На лице его мелькнуло выражение такой неизбывной тоски, что сердце Лиры сжалось. Неужели он тоскует? Но по кому?
Консул ведуний проводил своих гостей до дверей и торжественно простился с ними за руку.
– Да пребудет с вами удача! – произнес он, стоя на пороге. Ледяной ветер обжигал ему лицо, но он все смотрел и смотрел вслед маленькой девочке и старику, которые медленно удалялись по кривой улочке.
– А знаете что, Фардер Корам, – возбужденно трещала Лира, – он ведь наперед знал ответ про тартар, правда-правда, я же по веритометру это все увидела, только ему не сказала. А стрелка-то еще показала “плавильный тигель”, то есть “суровое испытание”.
– Ну, конечно, дитя мое, – чуть задыхаясь, отвечал ей старик, – он же должен был тебя проверить. А ты умница, очень хорошо себя вела, вежливо. И потом, мы все равно наперед не знали, что ему ведомо, а что нет. А вот про панцирного медведя консул нам здорово подсказал. Мы бы этого нигде в другом месте не услышали.
Лира и Фардер Корам без труда отыскали санный парк, разместившийся в двух серых цементных коробках без окон, которые, казалось, вросли в мерзлую землю пустыря, где не было ничего, кроме чахлых стеблей травы, угрюмых валунов да подернувшихся ледяной корочкой грязных луж. Неприветливый клерк, совсем не обрадовавшийся их приходу, пробурчал, что до шести вечера медведь занят на работах, а потом они могут с ним поговорить, но только пусть поторопятся, потому что медведь прямиком с работы идет в питейное заведение к Эйнарссону, где каждый вечер мертвецки напивается. Внутрь его не пускают, вот он и валяется прямо на заднем дворе.
Далее путь старого Фардера Корама и Лиры лежал к лучшему во всем Тролльзунде меховщику, поскольку девочке нужно было купить теплую одежду. Прежде всего они выбрали ей парку из меха северного оленя. Он очень хорошо держит тепло, ведь ость у волоса полая. С изнанки капюшон шубы был подбит мехом росомахи, ее густой ворс на морозе не превращается в сосульки, когда человек дышит. Под парку полагалось надевать рубаху, штаны и чулки из мягкой оленьей кожи, так что все это они тоже купили, да еще в придачу вязаные из шелковой пряжи перчатки и большие меховые рукавицы.
Меховщик объяснил им, что на рукавицы и сапоги идет шкура с передних ног северного оленя, потому что мех там самый прочный, а вот подошвы у сапог тачают из шкуры тюленя-сивуча, которая не уступит моржовой, только полегче будет. В довершение всего была куплена водонепроницаемая накидка из тюленьих кишок: полупрозрачное одеяние, в которое Лира могла бы закутаться с головой.
Упаковавшись в обновки, девочка обмотала вокруг шеи длинный шарф, натянула на самые глаза шерстяную шапку из толстой пряжи и надвинула сверху капюшон, после чего почувствовала, что ей почему-то очень жарко, но Фардер Корам в утешение пообещал, что там, куда они едут, будет значительно холоднее.
Когда наши путешественники вернулись в гавань, они нашли там Джона Фаа, наблюдавшего за разгрузкой судна. Его чрезвычайно заинтересовали подробности их встречи с консулом ведуний, но еще более заинтересовал рассказ о медведе-перебежчике.
– Нужно непременно встретиться с ним сегодня же вечером. Тебе хоть раз приходилось толковать с панцербьорнами, а, Фардер Корам?
– И толковать приходилось, и биться тоже, правда, не врукопашную, потому, видать, и жив до сих пор… Но учти, Джон, такие, как он, себя задешево не продают, придется нам с им поторговаться. Да и нрав у него, говорят, крутенек. Но такой союзник нам бы очень пригодился.
– И не говори. Да, а где же твоя ведунья?
– Далече. Она теперь королева клана, – негромко отозвался старик. – Я все надеялся, что можно будет хоть весточку послать, да, видно, ответа не дождешься, уж очень путь долог.
– Ну и ладно. А теперь давай-ка я похвастаюсь. Смотри, дружище! Я тут такое нашел!
Джон Фаа рвался рассказать друзьям о своем новом знакомом. Дело в том, что еще утром в гавани он повстречал парня по имени Ли Скорсби, который оказался уроженцем Новой Дании, а из родного Техаса приехал на Север счастья искать. Однако экспедиция, в состав которой он рассчитывал войти, не продвинулась ни на дюйм севернее Амстердама по весьма банальной причине: денег не хватило.
– Так что этот самый Ли оказался на мели, – в рифму закончил Джон Фаа, – но я ведь не сказал самого главного: он ведь аэронавт, понимаете? У него есть воздушный шар! Нет, Фардер Корам, ты представь себе только, каких мы сможем дел натворить с таким-то помощником, а? Я уже договорился, он идет с нами. Повезло, как считаешь?
Джон Фаа удовлетворенно потирал руки. Нет, определенно они прибыли в Тролльзунд в добрый час.
– Я-то считаю, что нам бы прежде всего надо знать, куда мы идем, – осторожно произнес Фардер Корам, но Джон Фаа только беззаботно отмахнулся. Снова в поход! Какое счастье!
Смеркалось. Тюки со снаряжением и провизией благополучно выгрузили на берег. Пора было идти к медведю. Лира и старый Фардер Корам быстро отыскали литейное заведение Эйнарссона, про которое им давеча толковал неприветливый клерк. Вот же оно: грязно-серая цементная коробка с красной неоновой вывеской над входом. Половина букв не горит, из покрытых толстым слоем изморози окон доносятся громкие подвыпившие голоса. Веселенькое местечко, ничего не скажешь. Спотыкаясь на кочках и выбоинах, они обошли дом кругом и увидели перед собой ворота из двух железных листов. За ними и находился задний двор, где не было ничего, кроме врытого в обледенелую глину кособокого навеса, под которым маячила чья-то тень, еле различимая в тусклом свете подслеповатого окошка.
Кто-то, скорчившись, сидел там и терзал зубами огромный кусок сырого мяса. Лира не могла ничего разобрать, кроме перемазанной кровью морды, маленьких, недобро поблескивающих глазок, да горы свалявшегося грязно-желтого меха, откуда шло чудовищное утробное рычание, чавканье да хруст разгрызаемых костей.
Фардер Корам подошел вплотную к воротам и громко позвал:
– Йорек Бьернисон!
Медведь на миг оставил свою трапезу и в упор посмотрел на непрошеных гостей. Невозможно было понять, о чем он думает.
– Йорек Бьернисон, – снова обратился к нему Фардер Корам. – Может, мы могли бы поговорить с тобой?
Лира чувствовала, как бешено колотится ее сердце. На нее вдруг дохнуло холодом, опасностью и страшной силой, за которой стоял разум, но разум не человеческий, более того, ничего человеческого в нем не было и быть не могло, ведь у панцирных медведей нет альмов. Вид этой могучей туши, глодающей оленью ногу, отзывался в сердце девочки восторгом и пронзительной жалостью. Как же он одинок, бедолага!
Медведь бросил мясо на землю, опустился на четвереньки и вперевалочку подошел к воротам. Тут он встал на задние лапы, во весь свой гигантский рост, словно похваляясь перед Лирой и Фардером Корамом своей несокрушимой силой, словно напоминая им, как ничтожны перед этой силой два жалких листа железа, которые их разделяют.
С высоты трехметрового роста он прогудел:
– Ну? Кто вы такие?
Казалось, от его голоса заходила ходуном земля. Задыхаясь от чудовищного зловония, Фардер Корам отвечал:
– Меня зовут Фардер Корам, я цаган из Восточной Англии, а эта девочка – Лира Белаква.
– Чего надо?
– Мы хотим предложить тебе службу, Йорек Бьернисон.
– У меня уже есть служба
Медведь вновь опустился на четыре лапы. В хриплом рыке, исходившем из его глотки, невозможно было различить ни гнева, ни насмешки, одно только ледяное равнодушие.
– Чем же ты занят?
– Чиню в санном парке сломанную технику. Работаю по железу. Поднимаю тяжести.
– Да разве же это работа для панцербьорна?
– За нее платят.
В доме за спиной медведя приоткрылась задняя дверь, и в щель просунулась рука с глиняным кувшином. Голос трактирщика опасливо спросил:
– Кто здесь?
– Какие-то люди, – рявкнул медведь.
Трактирщик высунул голову и, казалось, хотел еще что-то спросить, но медведь с неожиданным проворством отпрянул в сторону приоткрытой двери, и она тут же захлопнулась. Тогда медведь подцепил когтем ручку кувшина и поднял его к морде, расплескивая содержимое. В нос Лире ударил резкий запах спирта-сырца. Сделав несколько жадных глотков, медведь опустил кувшин и вновь принялся обгладывать оленью ногу. Он, казалось, совсем забыл о Лире и Фардере Кораме, однако через какое-то время вдруг сам заговорил:
– Что за работа?
– Дело у нас военное, – быстро ответил старик. – Мы выступаем на Север, будем искать место, где томятся в плену наши дети. Без боя нам их не отдадут, так что придется подраться, а потом надо будет детей назад привезти.
– Платите сколько?
– Я не знаю твоей цены, Йорек Бьернисон. Если ты хочешь золота, то золото у нас есть.
– Не пойдет.
– Сколько тебе платят в санном парке?
– Они дают мне мясо и спирт.
И снова молчание.
Медведь бросил обглоданную кость и вновь поднял к морде кувшин, жадно глотая крепчайший спирт, словно это водичка.
– Ты прости, что я спрашиваю, Йорек Бьернисон, да и дело это, конечно, не мое, но на что же ты променял привольную жизнь во льдах, охоту на тюленей и моржей, военные подвиги, славу? На прозябание в Тролльзунде? На кабак Эйнарссона?
При этих словах Фардера Корама Лира почувствовала, как по спине у нее пробежал холодок. Спросить такое! Да ведь сейчас огромный зверь разъярится так, что костей не соберешь! Неужели Фардер Корам его совсем не боится? Йорек Бьернисон оторвался от кувшина с огненной водой, подошел к воротам вплотную и пристально посмотрел старому цагану в глаза. Старик не шелохнулся.
– Я знаю, кого вы ищете, – медленно произнес медведь. – Вам резальщики нужны, которые детей режут. Они позавчера уехали из города. С ними были новые ребятишки. Они их на Север повезли. Вам тут о них ничего не скажут, потому как резальщики всем платят. Опять же заработок. Но мне с ними не рука, вот почему я вам и отвечаю. Вежливо отвечаю, заметьте. Я застрял здесь, я глушу этот спирт только потому, что люди из города забрали мой панцирь. Без панциря я могу на тюленей охотиться, но воевать не могу, а ведь я панцирный медведь. Война для меня как воздух, как море. Людишки из Тролльзунда опоили меня спиртом, и я пил, пока не заснул. Они сняли с меня, спящего, панцирь и спрятали его. Если бы я знал, где они его прячут, я бы разметал весь город, только бы вернуть его назад. Если вы хотите взять меня на службу, то вот вам моя цена: верните мне мой панцирь. Тогда я согласен служить вам, и конец службы будет означать либо вашу победу, либо мою смерть. Моя цена – мой панцирь. И тогда мне не нужен будет спирт.
Глава 11 Панцирь
Вернувшись на корабль, Фардер Корам заперся с Джоном Фаа в кают-компании. Туда же пришли и главы шести цаганских кланов. Лира прошмыгнула в свою каюту и раскрыла заветную сумочку с веритометром. Не прошло и пяти минут, как она уже знала, где жители Тролльзунда прячут панцирь Йорека Бьернисона и почему они ни за что не отдадут его добровольно.
Может, пойти в кают-компанию и все рассказать? Нет, лучше подождем. Пусть сами спросят, если захотят. Вдруг они и так догадались?
Девочка легла на койку и задумалась. Перед ее глазами все стоял могучий медведь. И зачем он только глушит себя этим отвратительным спиртом? Как же ему бесконечно одиноко на ледяном грязном пустыре! Нет, все-таки хорошо быть человеком. Всегда рядом твой альм, всегда есть с кем поговорить.
На корабле было непривычно тихо: ни скрипа мачт, ни металлического скрежета, ни рокота двигателей, ни плеска воды за бортом.
Веки Лиры мало-помалу тяжелели, и вскоре она уже крепко спала, а Пантелеймон свернулся калачиком рядом с ней на подушке.
Девочке снился томящийся в плену лорд Азриел. Внезапно, безо всякой видимой причины она открыла глаза и рывком села на койке. Интересно, который час? Каюту заливал странный призрачный свет. Может, луна взошла? А вот и ее меховые обновки. Стоило Лире их увидеть, как ее охватило нетерпеливое желание немедленно надеть все это на себя.
Закутавшись до самого кончика носа, девочка поняла, что долго в каюте ей не просидеть. Надо было идти на палубу. Она быстро прошла по коридору, поднялась по ступенькам наверх и застыла. В небе творилось что-то невообразимое. Сперва Лире показалось, что это облака, что они дышат, волнуются… Но Пантелеймон восторженно прошептал:
– Аврора!
Лира стояла, точно громом пораженная, вцепившись руками в металлический поручень, чтобы не упасть.
Суровое небо Севера преобразилось, и зрелище это проникало ей в самую душу. Казалось, будто с немыслимых горних высей ниспадал на землю тончайший прозрачный занавес. Бледно-зеленые и жемчужно-розовые тона постепенно сгущались, превращаясь в пурпурно-алые сполохи, и уже не безмятежное небесное сияние, а адово пламя дышало в них. Они вздымались и опадали, словно двигаясь в диковинном танце.
Лире казалось, что она слышит их шелковистый шелест. Но, странное дело, за зыбкой эфемерной призрачностью девочка ощущала ту же могучую силу, которая исходила от панцирного медведя.
Зрелище, представшее ее взору, было не просто прекрасно, но рождало в душе священный трепет. Сердце Лиры учащенно билось, на глаза наворачивались слезы, и в каждой слезинке лучи света дробились, преломлялись в мириады пляшущих радуг. Девочка чувствовала, как все ее естество охватывает тот блаженный покой, который открывает ей знаки веритометра. Может быть, Аврору в небе зажигает та же сила, что движет стрелкой веритометра? Мысль эта свободно скользнула в Лирином сознании и уплыла куда-то. Потом она вернется, но это будет еще очень нескоро.
Вдруг за сверкающей прозрачной завесой она увидела город: башни и купола соборов, колоннады дворцов и золотистые шпили на крышах, тенистые бульвары, широкие, залитые солнцем площади. Она смотрела и смотрела, чувствуя, как начинает кружиться голова, словно она видела дивный город с высоты, словно их разделяла пропасть и никто никогда не перенесется через нее, ибо имя пропасти – бесконечность.
Но ведь над пропастью что-то двигалось! Лира прищурилась, пытаясь разобрать, что же это было. В голове у нее совсем зашумело, перед глазами все поплыло. Она поняла только, что это “что-то” не принадлежит ни Авроре, ни открывавшемуся за ней другому миру. Но ведь оно парит в небе над крышами призрачного города! Вот она уже различает его совсем ясно, но внезапно вздрагивает, словно просыпается, и… город исчезает.
Движущаяся точка в небе становится все ближе, вот уже видны два распростертых крыла. Мощный взмах, другой, третий – и дивная птица опускается на палубу в нескольких ярдах от Лиры.
В призрачном свете северного сияния девочка увидела прекрасного серого гуся с белым хохолком на голове. Но, хотя больше на палубе не было ни души, она мгновенно поняла, что перед ней не просто птица, а чей-то альм. Альм, сам по себе, один! Ей стало жутко.
Птица заговорила:
– Мне нужен Фардер Корам. Где он?
Да ведь это же альм Серафины Пеккалы, той самой ведуньи, которую разыскивал старый цаган! Как же она раньше не догадалась!
– Он… Я сейчас его позову. Подождите, пожалуйста, – неловко споткнувшись, Лира повернулась и со всех ног помчалась в каюту старика. Ворвавшись внутрь без стука, она выпалила: – Фардер Корам, миленький! Там на палубе альм, он ждет. Он один прилетел, сам, я своими глазами видела!
– Успокойся, детка, успокойся! Пойди и вежливо попроси его подождать на юте. Я сейчас приду.
Гусь величаво прошествовал на корму корабля и замер там, горделиво поводя головой вправо-влево. Лира не сводила с него испуганных глаз, сердце ее замирало от восторга и ужаса, словно ей поручили занимать светской беседой привидение.
Вот на кормовой палубе появился закутанный в шубу Фардер Корам, за ним шел Джон Фаа. Старики почтительно поклонились гостю, их альмы – ворона и кошка – тоже приветствовали его.
– Мое почтение, Кайса, – заговорил Фардер Корам. – Я бесконечно горд и счастлив от того, что нам вновь довелось свидеться. Где мы могли бы поговорить? Здесь, на палубе, или ты хочешь спуститься в кают-компанию?
– Благодарю, Фардер Корам, но я предпочел бы остаться на воздухе, если только ты не замерзнешь.
Лапландские ведуньи и их альмы не чувствуют холода, но знают, как боятся его простые смертные.
Фардер Корам смущенно замахал руками, показывая, что ему очень тепло в шубе.
– Как поживает Серафина Пеккала?
– Она по-прежнему здорова и полна сил, Фардер Корам, и шлет тебе поклон. Кто эти двое?
Фардер Корам представил гусю-альму своих друзей. Кайса пристально посмотрел на Лиру.
– Мне приходилось слышать об этой девочке. Ведуньи много говорят о ней. Итак, вы пришли сюда с войной.
– Не с войной, Кайса, нет. Мы пришли, чтобы спасти наших детей, которых похитили. Но без помощи ведуний нам не справиться.
– Помогать захотят не все. Есть целые кланы, которые помогают ловцам Серебристой Пыли.
– Ты имеешь в виду людей из Министерства Единых Решений?
– Я не знаю никакого министерства. Я говорю о ловцах Серебристой Пыли. Мы называем их пылеловами. Они появились в наших краях лет девять назад и привезли с собой множество философских инструментов. Они щедро заплатили нам за право поставить на наших землях свои исследовательские станции и всегда относились к нам как должно.
– А эта Серебристая Пыль, которую они ловят, что это такое?
– Она приходит с неба. Одни говорят, это началось недавно, другие верят, что так было всегда. Ясно одно: как только люди узнали о ней, их обуял великий страх. Им во что бы то ни стало нужно узнать, кто ее насылает. Но только ведуний это не касается.
– А где они сейчас, эти самые пылеловы?
– В Больвангаре. Это в четырех днях пути отсюда на северо-восток. Наш клан никогда не заключал с ними никаких соглашений. Мы многим обязаны тебе, о Фардер Корам. Долг платежом красен, поэтому я прилетел, чтобы указать вам дорогу на Больвангар.
Лицо Фардера Корама просияло от радости. Джон Фаа весело потирал огромные ручищи.
– Спасибо вам, сударь, – почтительно поблагодарил он гуся-альма. – Но, может быть, вам еще что-нибудь известно об этих ловцах Серебристой Пыли? Что они делают у себя в Больвангаре?
– Они понастроили там домов из железа и бетона, изрыли землю тоннелями. Не скупясь на расходы, они завезли туда каменноугольный спирт и щедро жгут его. Что именно там творится, мы не знаем, но воздух Больвангара на многие мили вокруг пропитан ненавистью и страхом. Простые смертные этого не видят, ведуньям открыто больше. Дикие звери сторонятся этого места. Там не летают птицы, даже лемминги и дикие лисы оставили леса Больвангара. Не зря слово это означает “поле зла”. Только люди его так не называют, они говорят “Станция”, но для всех остальных это Больвангар.
– Там есть какая-то охрана?
– Рота северных тартар, вооруженных винтовками. Они славные воины, но зажирели, воевать им не с кем, ведь никто никогда не пытался напасть на Больвангар. Кроме того, весь поселок обнесен проволокой, в которой живет яндарическая сила. Может быть, есть и еще что-нибудь, но лапландские ведуньи об этом не знают. Их это не касается.
Лире не терпелось задать вопрос. Гусь почувствовал это и повернул голову в сторону девочки, взглядом разрешая ей говорить.
– А можно спросить, почему лапландские ведуньи про меня знают? – выпалила Лира.
– Причиной тому твой отец и то, что ему ведомо о других мирах.
И Лиру, и Фардера Корама, и Джона Фаа несказанно удивили последние слова Кайсы, но если старца они просто заинтересовали, то цаганский король встревожился не на шутку.
– Погодите, сударь мой, погодите, – спросил он гуся. – Вы ведь, если я вас правильно понял, о звездах говорите?
– Вовсе нет.
– Может быть, о мире теней? – осторожно спросил старый Фардер Корам.
– Да нет же!
– Он говорит про город. Про город в небе, да? – выдохнула Лира. – Вы же про него говорите, правда?
Гусь величаво повернул голову. Два блестящих черных глаза, обведенных ярко-синей каймой, не мигая смотрели в лицо девочке.
– Правда, – промолвил Кайса. – Ведуньи знают о существовании иных миров уже многие тысячи лет. Подчас мы видим их сквозь завесу северного сияния. Кажется, что они совсем рядом. Но любая самая далекая звезда куда более достижима, чем это видение, ибо звезда все равно часть нашего мира. То, что мы видим сквозь Аврору, – другой мир, другая вселенная. Он от нас не дальше и не ближе. Наши миры проходят друг сквозь друга, не соприкасаясь. Вот сейчас здесь, на палубе вашего корабля, одновременно существуют миллионы вселенных, миллионы разных миров.
С этими словами Кайса встрепенулся, расправил крылья и сложил их снова.
– Вот видите, – сказал он, – я сейчас задел крыльями с десяток таких миров, но этого нельзя почувствовать. Грань, которая разделяет нас, не толще волоса, но ее не перейти. Ни тронуть, ни увидеть, ни услышать эти миры невозможно. И только в огнях северного сияния они открываются нашему взору.
– Но почему же именно сквозь северное сияние? – спросил Фардер Корам.
– Заряженные частицы Авроры способны делать грань между мирами столь тонкой, что она становится прозрачной, и на какое-то время мы можем видеть то, что за ней. Ведуньям это известно уже многие тысячи лет, но мы редко говорим о таких вещах.
– И мой папа это все знает, – гордо вмешалась в разговор Лира. – И я тоже знаю, потому что я слышала, как он в колледже про это рассказывал и еще показывал фотографии, где Аврора.
– А Серебристая Пыль, – осторожно спросил Джон Фаа, – она имеет ко всему этому какое-то отношение?
– Трудно сказать, – отозвался Кайса. – Я знаю только одно. Эти люди из Больвангара боятся ее как огня, боятся так, словно она несет с собой смерть. Потому-то они и схватили лорда Азриела.
– Но за что? – пискнула Лира.
– За то, что он, по их мнению, собирался использовать Серебристую Пыль, чтобы построить мост между двумя мирами: нашим и тем, что лежит за завесой Авроры.
Лира почувствовала, что мысли у нее в голове закружились в беспорядочном хороводе. Словно через подушку до нее донесся голос старого Фардера Корама:
– А он, что действительно собирался это сделать?
– Да. Другое дело, что они ему не верят. Больше того, они даже думают, что он сумасшедший, раз верит в существование множества миров. Но он действительно хотел построить такой мост. И эти люди из Больвангара видят в нем сильного и грозного противника, способного нарушить их собственные планы. Они боятся его. Поэтому и заключили договор с панцербьорнами. Те захватили лорда Азриела в плен. Панцирные медведи держат его в Свальбарде, так называется их крепость. Теперь у ловцов Серебристой Пыли руки развязаны. А медведям они хорошо заплатили. Поговаривают даже, что это они возвели на трон их нынешнего короля. В качестве платы за услугу.
– А ведуньи, – спросила Лира, – они хотят, чтобы мой папа построил этот мост? Они за папу или против?
– Это слишком сложный вопрос, на него так сразу и не ответишь. Во-первых, я не могу сказать, что лапландские ведуньи едины, в том числе и в своем отношении к планам лорда Азриела. Во-вторых, само возникновение такого моста между мирами может иметь самые сокрушительные последствия. Ведь сейчас идет война: ведуньи из разных кланов бьются друг с другом, в эту борьбу втянуты разные силы, в том числе силы из мира потустороннего. Надо ли говорить, какое колоссальное преимущество моментально получит та сторона, в чьих руках окажется этот мост, если он, конечно, будет построен. В-третьих… Ведь есть еще и в-третьих. Клан Серафины Пеккалы – мой клан – пока не присоединился ни к одной из враждующих сторон. Но держать нейтралитет с каждым днем становится все сложнее и сложнее. Так что все это уже вопросы большой политики.
