Глава 3 Колледж Вод Иорданских и маленькая девочка 8 страница

– Верно, – проронил он. – Ну, давай, Лира, рассказывай, как ты в Лондоне-то очутилась. У нас поговаривали, будто тебя мертвяки утащили.

– Правильно. И я у этой тетеньки жила!

Лира, как могла, рассказала им о том, что произошло, пытаясь придать событиям некую стройность и законченность. Правда, о веритометре она не сказала ни слова.

– И только вчера, во время званого вечера, я узнала, случайно совсем, что они на самом деле творят. Оказалось, что миссис Кольтер – одна из мертвяков. Она и меня собиралась использовать, чтобы я ей помогала детей ловить. А с детьми они что-то страшное делают.

Мамаша Коста оперлась о стол, встала и вышла из каюты в рубку. Тони подождал, пока дверь за ней захлопнется, и только потом заговорил:

– Что они с детьми делают, нам известно. Не все, правда, но кое-что известно… Мы главное знаем. Никто из них не возвращается назад. Их завозят куда-то, к черту на рога, на Крайний Север, и измываются там над ними, эксперименты всякие ставят. Мы-то поначалу думали, что они там лекарства новые испытывают, ну и, значит, болезнями их заражают. Но чего ради им вот так вдруг все это начинать? Два-три года назад ведь никто ни о чем таком и слыхом не слыхивал. Мы еще на тартар грешить начали, может, думаем, крутят что-нибудь. Все же знают, как они из своей Сибири на Север рвутся! А кто не рвется? Тут тебе и спирт каменноугольный, и шахты эти огненные. Опять же слухи о войне ходили еще до того, как мертвяки появились. Вот мы и подумали: мертвяки, верно, от тартарских вождей детишками откупаются. Отдают их, значит, на съедение. Тартары-то, известно, жарят их и жрут.

– Не может быть! – запальчиво воскликнула Лира.

– Может. Много ты знаешь. Я б тебе кой-чего порассказал. Про нелькейненов, поди, не слыхала?

– Нет, – покачала Лира головой. – Если бы мне рассказала миссис Кольтер, я бы запомнила. Нелькейнен? Слово какое странное.

– То-то, что странное. Известно, северное. Они так привидения называют, что по лесам шастают. Маленькие такие, с тебя росточком, а голов нет. Ощупью по лесу ходят, все больше ночами, путник какой спать устроится, они его – хвать! – и не вырвешься от них. А еще есть духососы. Мороки. Сказывают, они по воздуху летают. Носит их, понимаешь? А человек возьми да на целый рой и наткнись. Или кто за ягодами пойдет – очень они, говорят, куманику любят. А как до тебя дотронутся – из тебя и дух вон, потому духососы. И ведь не увидишь их глазом, только в воздухе сияние какое разливается, и все. А еще страшнее бездыханные…

– Это еще кто?

– Воины недобитые. Тут ведь как: ты либо живой, либо мертвый. А есть еще недобитые, это страшней всего. И помереть не могут, и жизни им нет. Бродят, упокоиться не могут. А бездыханными их называют за то, что тартары северные с ними делают.

– Что они делают? – страшным шепотом спросила ошеломленная Лира.

– Известно что. Кинжалами своими грудь человеку вспарывают и легкие выдирают. Они на это мастера. Вот и получается, что воин вроде и не умер, а дышать сам не может, альм его должен все время воздух качать, как все одно мехи кузнечные. И человек между жизнью и смертью, между вздохом и удушьем повисает на волоске. Недобитый он. И альм день и ночь качает, качает, иначе сам сгинет. Знаешь, сколь по лесам таких бездыханных бродит! И не поодиночке, а отрядами целыми. А панцербьорны – медведи панцирные, в броню закованные. Слыхала о них? Они вроде белых медведей, только…

– Постой, постой, я что-то слышала. Вчера один из гостей рассказывал, что мой дядя, лорд Азриел, сидит в крепости под охраной панцербьорнов.

– Да ну? Он-то чего туда полез?

– Он участвовал в экспедиции. Но, знаешь, Тони, этот человек рассказывал о плене таким голосом, что было понятно, как он этому радуется. Ужасно радуется. Нет, мне кажется, что дядя не может быть с мертвяками заодно.

– Кто их разберет. Но если панцирные медведи сторожат его, то дело дрянь. Сами-то они вроде наемников, что ли. Силу свою продают тому, кто лучше заплатит. Руки у них человеческие, а панцири свои они из небесного железа делают. Метеориты такие бывают, железные. Так они приспособились пластины из них выделывать так, чтобы себя целиком покрывать. Панцербьорны пощады не знают. От их набегов скраелинги уже много веков стонут. Убийцы они первостатейные. Но и слово держать умеют. Если панцербьорн на твоей стороне – он не предаст.

Лира внимала всем этим страшным сказкам с ужасом.

– Мамаша о Севере слышать не может, – помолчав, продолжал Тони. – У нее за Билли душа болит. Мы же знаем: они его на Север потащили.

– Откуда вы знаете?

– Известно откуда. Мертвяка одного поймали, да язык-то ему развязали. Вот и прознали маленько, чем они занимаются. Те двое давешних, они точно не мертвяки. Куда им! Неуклюжие сильно. Были б они мертвяками, мы б их живьем захватили. Цаганам-то от них больше всех досталось. Вот мы и решили: сход нужен, чтобы всем вместе что-то делать. Вчера-то ночью мы как раз и грузились, чтобы на болота идти. Там у нас сход, ясно тебе? И, как я понимаю, сперва потолкуем, а как все прояснится, начнем спасательную экспедицию снаряжать. А как иначе? Будь я на месте Джона Фаа, я бы только так и сделал.

– Кто это, Джон Фаа?

– Король наш цаганский.

– И вы поплывете своих детей спасать? А как же Роджер?

– Какой еще Роджер?

– Ну Роджер, поваренок с нашей кухни в колледже Вод Иорданских. Он пропал в тот самый день, когда Билли увели. А я уехала с миссис Кольтер. Я точно знаю, если б я в беду попала, он бы меня не бросил. Если вы отправляетесь на поиски Билли, я с вами. Мне надо Роджера искать.

“И дядю Азриела”, – подумала она про себя, но вслух этого говорить не стала. Мало ли что.

 

Глава 7 Джон Фаа

 

Теперь, когда у Лиры появилась цель, она сразу почувствовала себя намного лучше. Спору нет, помогать миссис Кольтер было очень приятно, но, как ни крути, это не работа, а “сплошные сюси-пуси”, как правильно сказал Пантелеймон. Здесь, на цаганской лодке, работы у Лиры было хоть отбавляй, и мамаша Коста зорко следила за тем, чтобы девочка от нее не увиливала. Так что от зари до зари Лира стирала, скребла, чистила картошку, грела воду, смазывала опоры гребного винта, чистила сам винт от водорослей, мыла посуду, открывала шлюзы, помогала пришвартовывать лодку и через пару дней так освоилась со своей новой жизнью, словно родилась и выросла в цаганской семье.

Одного она не замечала. Все члены клана Коста зорко следили за тем, не проявляет ли кто из посторонних повышенного интереса к маленькой девочке. Дело в том, что эта вот девочка, сама того не ведая, оказалась козырной картой в игре, затеянной Министерством Единых Решений и лично миссис Кольтер. Они бы попытались ее достать хоть из-под земли. Тони уже приходилось слышать от мужиков в пивных разговоры про загадочные рейды полиции. Ничего не объясняя, стражи закона учиняли обыски в домах и на фермах, устраивали облавы на судоверфях и фабриках. Кого ищут – бог их знает. Правда, поговаривали, что девчонка какая-то пропала. Так разве ж она одна пропала? Сколько их, таких, и не ищет никто. А теперь вот и цагане волнуются, и оседлый люд.

Это была не единственная причина, по которой мамаша Коста и ее сыновья не спускали с Лиры глаз. Но об этом девочке предстояло узнать чуть позднее.

Пока что, как только лодка проходила мимо шлюза или впереди маячил городишко, Лира ныряла в трюм. Встречи с посторонними ей были ни к чему. Однажды им не повезло. Они приплыли в местечко, где полиция, перекрыв вход и выход, обыскивала каждую лодку. Но предусмотрительную мамашу Коста голыми руками не возьмешь. Под ее койкой обнаружился потайной рундучок, где Лира, скрючившись в три погибели, просидела два часа, пока полицейские общупывали и обстукивали на лодке каждый гвоздь.

– А как же их альмы? Почему они-то ничего не учуяли? – недоуменно расспрашивала девочка после того, как все было позади.

Старая цаганка выразительно постучала пальцем по кедровой обшивке рундучка. Как известно, кедр действует на альмов как сильнейшее снотворное, поэтому все эти два часа Пантелеймон продрых без задних ног, свернувшись калачиком на Лириной голове.

Медленно, окольными путями, со множеством остановок лодка мамаши Коста все ближе и ближе подходила к Мшистым Болотам, этой по сю пору неизведанной части Восточной Англии, где глушь, где нет ничего, кроме бескрайнего неба да топей. Уже совсем на востоке Мшистые Болота, изрезанные бесчисленными речками, ручейками, заливчиками незаметно переходили в неглубокое море. А за морем лежала Голландия, хоть вброд иди. Вот трудолюбивые голландцы добрую половину Мшистых Болот осушили, понастроили там дамб да и стали жить-поживать. Так что местное население говорило на голландско-английском воляпюке. Но самое сердце Мшистых Болот лежало нетронутым. Топкая земля не знала плуга. Здесь не ступала нога человека, лишь резвились скользкие черные угри да хлопали крыльями стаи болотных курочек. Здесь обманчиво мерцали болотные огни, заманивая доверчивых путников в черную трясину. Здесь, в глуши, и решили цагане собраться на сход.

По извилистым каналам, речушкам, петляющим ручьям и проливам множество цаганских лодок стремилось к Бьянплацу – единственному островку на сотни миль топких болот вокруг.

На крохотном пятачке сухой земли стоял большой деревянный дом старинной постройки. К нему жались домишки местных жителей. Здесь же находились причалы, к которым пришвартовывались лодки, да рыночная площадь, где торговали угрями. В дни цаганских сходов у причалов и пирсов стояло столько лодок, что можно было, прыгая с палубы на палубу, пройти не одну милю, не замочив ног. По крайней мере, так говорили старики. Мшистые Болота слыли цаганской вотчиной. Чужие туда не заходили, а оседлый люд предпочитал не связываться и закрывать глаза на цаганские проказы. Ну, подумаешь, сопрут что-нибудь. Пусть себе живут с миром и никого не трогают. А уж если что там промеж них и случится – бывает, то труп какой к берегу прибьет, то утопленника сети вытащат, – так ведь это же цагане. Что с них взять?

Затаив дыхание, слушала Лира древние легенды Мшистых Болот: о страшном черном псе-призраке, который душит по ночам людей, о болотных огнях и ведьмином масле, что поднимается пузырями на поверхность топей. К концу пути, сама того не замечая, девочка совсем свыклась с мыслью о том, что она цаганского роду-племени. Весь ее лондонский лоск быстро слез, вернулась прежняя оксфордская хрипотца, к которой прибавился цаганский говор. Послушав, как бойко Лира стрекочет на языке жителей Мшистых Болот, матушка Коста невольно попеняла ей:

– Вот что, дочка. Ты слов-то цаганских понахваталась, но цаганкой от этого не стала. То, да не то, как ни крути. Разница-то, она ведь в сердце. Мы народ водный, а ты из огня. Пока что ты сильнее всего на болотный огонек похожа, а у него внутри, сама знаешь, ведьмино масло, потому и горит. Увертливая душа у тебя, вот что я тебе скажу.

– Как это увертливая? – оскорбилась Лира. – Я что, обманываю кого? Да вы кого хочешь спросите!

Кого хочешь спросить не получилось, некого было спрашивать, и мамаша Коста добродушно расхохоталась:

– Ах ты, цыпленок мой, я ж тебя, дурочку, хвалю, а ты не понимаешь! – И Лира немедленно успокоилась, хотя и правда ничего не поняла.

К исходу дня лодка подошла к Бьянплацу. На фоне багрового заката островок и громада Заала (так назывался на местном наречии просторный деревянный дом) казались угольно-черными. Неподалеку темнели крыши лачужек, и над каждой вился дымок. В воздухе вкусно пахло жареной рыбой, табаком и можжевеловой водкой. И всюду – лодки, лодки, лодки.

Они пришвартовались в двух шагах от Заала. Тони с гордостью сказал, что этот причал принадлежит семейству Коста из поколения в поколение. Мамаша Коста мигом достала сковородку, и вскоре на ней скворчала жиром и подрумянивалась парочка угрей, а в котелке пыхтело картофельное пюре. Тони и Керим, поблескивая напомаженными проборами, облачились в свои парадные кожаные куртки, повязали на шеи темно-синие платки в горошек, а на каждую руку нацепили не меньше десятка серебряный перстней. В таком виде, затмевая друг друга, они отправились потолковать с дружками на соседних лодках и промочить горло в ближайшем питейном заведении.

Вернулись они с важными известиями.

– Вовремя мы успели. Сход нынче ночью. В городке поговаривают, что пропавший ребенок прячется на цаганской лодке и на сходе объявится. Вот ведь, языки-то без костей, а?

Тони расхохотался и ласково потрепал Лиру по голове. Еще на подходе к Мшистым Болотам его диковатая угрюмость постепенно начала уступать место природному добродушию, словно с лица мало-помалу сползала уродливая маска. Приплясывающая от нетерпения Лира мигом проглотила еду, вымыла тарелки, сунула веритометр в карман волчьей шубы и через несколько минут уже проталкивалась в толпе цаган к дверям стоявшего на вершине холма Заала.

Поначалу она было приняла слова, сказанные Тони, за шутку, но здесь, на берегу, сообразила, что это не так. Видимо, Лира здорово отличалась от остальных цаган. Люди глазели на нее, а дети, так и вовсе пальцами показывали. Под конец толпа попросту расступилась, и семейство Коста со своим найденышем шло к дверям Заала по коридору из любопытных, которые смотрели на них, о чем-то переговариваясь.

Вот тут Лире стало по-настоящему не по себе. Она жалась поближе к мамаше Коста, а Пантелеймон, желая подбодрить девочку, обернулся леопардом самого внушительного размера, на какой только был способен. Мамаша Коста павой выступала по ступенькам лестницы, и было видно, что никакая сила не может ни остановить ее, ни заставить идти быстрее. Тони и Керим, как принцы крови, держались чуть позади.

В Заале горели лигроиновые лампы, их свет выхватывал из темноты лица присутствующих, но могучие стропила и потолок тонули во мраке. Народу было так много, что даже за место на полу приходилось изрядно поработать локтями.

Все места на скамейках уже давно были заняты, но, памятуя, что в тесноте, да не в обиде, люди теснились, дети лезли к взрослым на колени, а альмы устраивались либо в ногах, либо по стенам, уцепившись за грубо обтесанные бревна.

В центре Заала возвышался подиум, на котором стояли восемь резных деревянных кресел. Не успели Лира и ее спутники занять места у стены (поскольку сесть уже было некуда), как откуда-то из темноты на подиум шагнули восемь мужчин и застыли каждый перед своим креслом. По залу прокатилась волна нетерпеливого ожидания: люди зашикали на болтунов, опоздавшие торопились втиснуться на переполненные скамейки. Наконец наступила полная тишина. Семеро из стоявших на подиуме сели на свои места, один так и остался стоять.

Это был высокий старик, наделенный, судя по всему, могучей силой. Глядя на его широкие плечи и бычью шею, никто бы и подумать не мог, что ему за семьдесят. Одет он был, как и большинство цаган, в парусиновую куртку и клетчатую рубаху, но весь его облик дышал той властной мощью, что мгновенно выделяет человека из толпы. Лира уже встречала такую силу, поэтому ей на миг показалось, что старик чем-то похож на дядю Азриела или на магистра колледжа Вод Иорданских. На магистра даже еще больше. У него альм – тоже ворона.

– Знаешь, кто это? Джон Фаа, владыка всех западных цаган, – шепнул ей Тони.

Джон Фаа поднял руку и приготовился говорить.

– Братья и сестры, – прогудел его низкий размеренный голос. – Добро пожаловать на сход. Мы пришли сюда, чтобы слушать и потом решить, что же нам делать. Вы знаете, какая у нас беда. Здесь сидят семьи, которые потеряли детей. Кто одного, а кто и поболе. Враг крадет у нас наших малышей. Правда, мы в своем горе не одиноки. Воруют не только цаганских ребятишек, тут мы с оседлым людом квиты. Теперь о пропавшей девочке и награде за ее поимку. Лучший способ прекратить досужие сплетни – это сказать правду. Девочку зовут Лира Белаква, ее ищет вся полиция Англии. За ее выдачу назначено вознаграждение в тысячу золотых. Да, эта девочка не цаганской крови, но она сейчас под защитой цаганского племени, и мы ее не отдадим. Пусть тот, кто решил заработать эту тысячу золотых, знает, что не будет ему покоя ни на земле, ни на воде. Всюду достанем его, собаку.

Лира почувствовала, что лицо ее заливает жаркий румянец. У нее, наверное, даже пятки покраснели. Застенчивый Пантелеймон от смущения обернулся ночным мотыльком. Изнывая под пристальными взглядами присутствующих, девочка умоляюще оглянулась на мамашу Коста, ища у нее защиты и опоры.

Джон Фаа продолжал:

– Сколько бы мы ни говорили, словами горю не поможешь. Если мы хотим чего-то добиться, нужно действовать. Знайте, что мертвяки, похитители наших детей, свозят их на Крайний Север, где лежат земли Тьмы. Что они там с ними делают – не знаю. Люди разное болтают. Кто говорит, дескать, убивают, а кто рассказывает вещи и пострашнее. Мы пока не знаем, что именно они делают с нашими детьми. Но мы твердо знаем другое: они делают это с благословения Святой Церкви и полиции. Ясно одно: все самые могущественные силы помогали, помогают и будут всемерно помогать им творить зло. Запомните это, цагане. Так что же делать нам? Я предлагаю снарядить боевой спасательный отряд, который проберется на Север, отобьет детей у мертвяков и приведет их назад. Приведет живыми. Для этой цели нам понадобится все наше золото, а также все наше умение и мужество. Ты что-то хотел сказать, Раймонд ван Геррет? Говори!

Один из присутствующих в зале поднял руку, и Джон Фаа опустился в кресло, предоставляя ему слово.

– Прощения просим, Джон Фаа. Вы ж сами сказали, что там детишки-то не только цаганские. Остальных что, тоже спасать будем?

Джон Фаа медленно встал на ноги.

– Уж не хочешь ли ты сказать, Раймонд ван Геррет, что, пробившись наконец к этим насмерть перепуганным детям, мы объявим им, что вот эти возвращаются к своим цаганским мамам и папам, а вот те, потому что у них глазки не темные, останутся здесь? Ведь ты же совсем не это имел в виду, или, может быть, я тебя плохо знаю? Ну, что скажете, цагане?

На мгновение в зале повисло настороженное молчание, а потом тишина взорвалась ревом сотен глоток. Сотни рук взметнулись в воздух, потрясая кулаками. От разноголосых криков задрожали стропила, так что мирно дремавшие там стаи голубей в ужасе проснулись и захлопали крыльями, взметывая целые облака пыли.

Джон Фаа подождал с минуту, пока шум и волнение улягутся, и снова поднял руку, призывая присутствующих слушать.

– Нам многое требуется обдумать. Пусть главы кланов обговорят сумму взноса и соберут золото. Через три дня мы встретимся здесь снова. Сейчас я бы хотел побеседовать с нашим найденышем и с Фардером Корамом, для того чтобы к следующей встрече у нас уже был детально проработанный план. Те, кого я назвал, останьтесь. Остальным – спокойной ночи.

Одного звука этого низкого голоса, одного взмаха могучей руки было достаточно, чтобы успокоить взбудораженную толпу. Народ валом повалил к дверям. Ежась от холодного ночного воздуха, люди либо расходились по своим лодкам, либо шли в переполненные кабачки и кофейни, явно не рассчитанные на такой наплыв посетителей.

Лира тихонько спросила у мамаши Коста:

– А эти дяденьки на подиуме, они кто?

– Эти вот – главы шести наших кланов, а тот, другой – Фардер Корам.

Фардер Корам и вправду был “тот, другой”, прежде всего потому, что выглядел много старше всех присутствующих. Он был настолько стар, что ходить мог, только опираясь на костыли. Руки и голова его непрерывно тряслись, как в лихорадке.

– Давай-ка, Лира, – подмигнул ей Тони, – пойдем поздороваемся с Джоном Фаа. Обращаться к нему надо “лорд Фаа”, и запомни: о чем бы он тебя ни спрашивал, отвечать будешь только правду.

Воробей-Пантелеймон заинтересованно уселся Лире на плечо и наклонил головку набок. Чтобы не свалиться вниз, он крепко уцепился коготками за волчий мех шубы, пока Тони и Лира локтями прокладывали себе в толпе дорогу.

Ну вот наконец и подиум. Тони подсадил Лиру и помог ей залезть наверх. Снова ощутив на себе людские взгляды и помня о тысяче золотых, в которую, как только что выяснилось, оценили ее голову (кто бы мог подумать, что она стоит так дорого, а?), девочка опять вспыхнула до корней волос. Пальцы ее неловко теребили подол платья. Пантелеймон, соскользнув с плеча Лире на руки, обернулся диким котом и, оглядев присутствующих, недовольно фыркнул.

Почувствовав, что Тони подталкивает ее в спину, девочка сделала шаг вперед. Перед ней стоял сам Джон Фаа: огромный, словно не человек, а скала, да и лицо скале под стать – твердое, жесткое, бесстрастное. Но вот человек-гора протянул вперед руку, и Лирина ладошка утонула в его лапище.

– Добро пожаловать, Лира Белаква.

Голос его напоминал глухой подземный рокот, и Лира бы наверняка ужасно перетрусила, но Пантелеймон вдруг успокоился, да и гранитный лик Джона Фаа чуть смягчился. Оказывается, камень может быть ласковым.

– Спасибо, лорд Фаа, – прошептала девочка.

– Давай-ка пойдем в комнату и побеседуем, – прогудел Джон Фаа. – Ну, как ты там у Коста, не голодаешь?

– Не-ет, на ужин угри были.

– Угри – штука знатная, особенно здешние.

В тайной комнате, куда они пришли, горел камин. По стенкам висели полки, уставленные серебряной и фарфоровой посудой. Вокруг массивного потемневшего от времени дубового стола стояли двенадцать резных кресел. Из людей, присутствовавших на подиуме во время схода, остались только Фардер Корам да Джон Фаа, который бережно помог старику сесть.

– Ну, Лира, садись и ты, – сказал цаганский король, показывая на кресло по правую руку от себя. Сам он занял место во главе стола.

Девочка, втянув голову в плечи, испуганно смотрела на сидящего напротив нее Фардера Корама. Трясется весь, и лицо кожей обтянуто, как череп. Альм старика, дивной красоты огненно-рыжая кошка, независимо задрав хвост, грациозно прошлась по столу, обнюхала Пантелеймона, потерлась с ним носами, потом скользнула к Фардеру Кораму на колени и уютно замурлыкала, свернувшись клубком: ни дать ни взять пестрый ворох осенних листьев. От стены отделилась женщина, которой Лира раньше не видела. Она с поклоном поставила на стол поднос со стаканами и бесшумно удалилась. Джон Фаа плеснул себе и старику можжевеловой водки из каменного штофа, а Лире – вина на донышке.

– Значит, – начал Джон Фаа, – ты сбежала, Лира Белаква.

– Ага.

– И от кого же ты сбежала?

– От одной тетеньки, ее зовут миссис Кольтер. Я сперва думала, что она такая славная, а она оказалась с мертвяками заодно. Я случайно узнала, что мертвяки – это кто в Министерстве Единых Решений, а она в этом министерстве главная, она его и создала. Они хотят, ну, я точно не знаю, чего именно, но она думала, что я буду помогать им заманивать детей. Только ведь…

– Только ведь что?

– Только ведь они и представить себе не могли, что я со многими из пропавших ребят знакома. И с Роджером, это мой друг-поваренок с нашей кухни в Колледже, и с Билли, мамаши Коста сынком, и еще с одной девочкой, она возле Крытого Рынка жила, в Оксфорде. И еще… да… еще мой дядя, лорд Азриел. Я же сама слышала, как они на званом вечере говорили про его экспедицию на Север. Я точно знаю, точно, что он не может быть вместе с этими мертвяками. Я один раз, еще в Колледже, ну, в общем, подслушала… в Рекреацию прокралась, а туда никого, кроме профессоров, не пускают… вот, я спряталась и все узнала, как он на Север в экспедицию ездил, как голову Станислауса Груммана привез, в которой тартары дырку пробили, правда. А теперь мертвяки его где-то держат, дядю моего. Он в крепости сидит, под охраной панцирных медведей. Я должна его спасти. Вот.

Лира шумно перевела дух. Она сидела насупленная, взъерошенная и казалась в огромном кресле куда меньше, чем была на самом деле. Два старца, улыбаясь, разглядывали ее, но улыбки у них были разные: у Фардера Корама – осторожная и какая-то неуловимая, то вспыхнет, то за тучку уйдет, как мартовское солнце. Джон Фаа улыбался иначе – светло, просто и очень по-доброму.

– Постарайся очень точно вспомнить все, что рассказывал в колледже твой дядя, – сказал Джон Фаа. – Только смотри ничего не упускай и не прибавляй, хорошо?!

Лира постаралась, история получилась не такой сбивчивой, как та, что она поведала Тони, и, прямо скажем, куда более правдивой. Джона Фаа девочка побаивалась, и сильнее всего ее смущала его неожиданная доброта. Когда наконец все было сказано, заговорил Фардер Корам. Лира впервые услышала его голос: звучный, мелодичный, с великим множеством переливов и обертонов, голос еще более прекрасный, чем его дивная кошка-альм.

– Серебристая Пыль, – задумчиво повторил старик. – А скажи нам, Лира, не называли они ее еще как-нибудь, а? Вспомни, пожалуйста.

– Нет, только Серебристая Пыль и все. И еще миссис Кольтер сказала мне, что это такие элементарные частицы.

– Значит, они полагают, что, воздействуя на детей, им удастся узнать об этой Пыли побольше?

– Да, но я не знаю про воздействие. Только вот дядя мой… Ой, я забыла сказать, что, когда он им через волшебный фонарь снимки показывал, там было еще одно изображение, с этой, как ее… еще слово такое, на ворону похоже.

– На ворону? – недоуменно спросил Джон Фаа.

– Аврора Бореалис, – негромко произнес Фардер Корам. – Ты это хотела сказать?

– Точно. Я же и говорю – Ворона Вореалис. И там на одном снимке в ней, прямо внутри, был виден город. Настоящий, с башнями, куполами, шпилями. Я еще подумала, ну в точности как наш Оксфорд. И дяде Азриелу интереснее всего было говорить про этот город, но магистру и всем другим профессорам – только про Серебристую Пыль. И миссис Кольтер, ей тоже важнее всего про Пыль эту. И лорду Бореалю.

– Понятно, – загадочно протянул Фардер Корам. – Это действительно очень интересно.

– Послушай, Лира, – вновь заговорил великан Джон Фаа. – Слушай внимательно, потому что это важно. Фардер Корам из всех нас – самый мудрый, мудрее нет никого. Так вот. Уже многие годы он, как бы это сказать, следит… Следит за всем, что происходит с Серебристой Пылью, с мертвяками, с лордом Азриелом и, представь себе, с тобой. Да-да, девочка, каждый раз, как лодка семьи Коста идет в Оксфорд, а потом возвращается назад, они, да и не только они, другие цагане тоже, привозят нам вести. О тебе, детка. Да-да, а ты и не знала.

Лира потрясла головой. Она вновь почувствовала приближение удушливого страха. Пантелеймон издал какой-то сдавленный рык, еле слышный, но девочка чувствовала, как у нее под пальцами прерывисто вздымаются бока альма.

– Так что Фардер Корам здесь, на Мшистых Болотах, знал про все твои проделки в Оксфорде.

Больше сдерживаться не было сил.

– Но ведь мы же ничего не сломали, честное-благородное. Мы же просто грязью. И уплыли-то совсем недалеко. Мы не хотели…

– Что с тобой, дитя мое? Что ты городишь? – ошеломленно спросил Джон Фаа.

Фардер Корам расхохотался. Когда он смеялся, лицо его становилось удивительно молодым и каким-то просветленным.

“И голова не трясется”, – подумала Лира. Но самой ей было не до смеха.

– А затычка, – лепетала она непослушными губами, – мы же ее не нашли. А даже если бы нашли, мы бы не стали ее вынимать, честное слово. Мы нечаянно, мы только пошутить хотели. Я больше так не буду…

Теперь хохотали оба. Джон Фаа уронил тяжелую лапищу на стол, так что стаканы зазвенели и подпрыгнули. Его плечи тряслись от смеха, по лицу бежали слезы. Лире в жизни не приходилось слышать таких громоподобных раскатов. Умей скалы смеяться, они бы смеялись так же.

– Ой, уморила, – стонал он. – Вот ты о чем. Ясное дело, наслышаны мы о твоем подвиге. Ведь с тех самых пор всей семье Коста цагане проходу не дают. Куда они ни придут, их спрашивают: ты, дескать, Тони, часового-то на лодке не забыл оставить, а то ведь тут ходят всякие, от горшка два вершка. Сколько же смеху было! Да, повеселились мы тут на Болотах. А ты не робей. Это все дело прошлое. Было, да быльем поросло-о-о.

И оба старика снова зашлись от хохота. Лира, поняв, что ей уже ничего не грозит, тоже заулыбалась, очень довольная собой.

Джон Фаа утер слезы и вновь посуровел лицом.

– К чему я все это говорю. Мы-то тебя знаем с младенчества. Вот и решили, что пора тебе кой-чего открыть. Они там, в колледже Вод Иорданских, наверное, рассказывали тебе о твоей семье, о папе с мамой?

Такого вопроса Лира не ожидала.

– Да, – неуверенно начала она. – Они говорили, что дядя Азриел отправил меня в колледж, потому что мама и папа погибли в аэрокатастрофе. А больше мне ничего не говорили.

– Понятно. Всей-то правды они не знают. А мы вот знаем. Твою историю, девочка, я слышал от одной цаганки, а цагане никогда не станут лгать ни Джону Фаа, ни Фардеру Кораму. Так что то, что ты сейчас о себе узнаешь, – чистая правда. Ни в какой аэрокатастрофе твой отец не погибал, потому что твой отец – лорд Азриел.

Глаза Лиры раскрывались все шире и шире.

– Случилось это так, – неторопливо продолжал Джон Фаа. – Много лет назад, когда лорд Азриел был еще совсем молод, он отправился в экспедицию на Север и вернулся оттуда сказочно богатым человеком. Парень он был горячий, на расправу быстрый, да и сердце имел такое… пылкое. Матушка твоя тоже нраву была бешеного. И умна, ох, умна! Правда, не так знатна, как лорд Азриел, попроще. Но ум! Да и красива так, что глазам больно. Вот и получилось, что как они с твоим отцом встретились, то полюбили друг друга. Но она-то уже была замужем за очень влиятельным человеком. Муж ее, молодой политик, входил в число ближайших советников короля. Так что твоя мама, узнав, что ты должна появиться на свет, очень испугалась. Она не решилась признаться мужу, что ребенок не его. А когда ты родилась, то стало понятно, что шила в мешке не утаишь, уж очень ты на своего настоящего отца была похожа. Тогда они так сделали: всем объявили, что ребенок родился мертвый, а тебя спрятали. Отвезли тебя в графство Оксфордшир, где у батюшки твоего были поместья, а в кормилицы взяли цаганку. Но какие-то добродеи нашептали мужу твоей матери, как оно все на самом деле было, он взвился, ворвался во флигель, где вы с кормилицей жили. Она тебя на руки подхватила – и бежать, он за ней, в господский дом. И понятно, что если догонит – убьет. Лорд Азриел как раз на охоте был. За ним послали, он прискакал и вовремя: муж-то уже дверь высаживает, за которой цаганка прячется. Тут лорд Азриел не стерпел, схватился за оружие. Ну, что тут скажешь. Была дуэль, девочка. Так вот, в честном поединке убил его твой отец. А знаем мы эту историю, Лирушка, от той самой цаганки – кормилицы, которая все видела, все слышала да нам рассказала. За такое дело, ясно, суд полагается. Не таков был твой отец, чтобы изворачиваться да прятаться. Он все суду рассказал. Вот и получается, что с одной стороны кровь на нем, человека он убил, но ведь убил, защищая свой дом и свое дитя. С другой стороны, тут оскорбление супружеской чести. Каждый мужчина вправе требовать удовлетворения. На это и напирали адвокаты убитого супруга. Слушанье дела затягивалось, неделя шла за неделей, защита и обвинение приводили довод за доводом, их набрались уже целые фолианты. Наконец судьи вынесли окончательный приговор: признать лорда Азриела виновным с полной конфискацией всей его собственности. Он лишился и земли, и состояния, в общем, остался гол как сокол, а ведь был богаче самого короля. Ну, а мать твоя и от него, и от ребенка открестилась. Спиной к вам повернулась. Женщина она была гордая и такая, знаешь, надменная; и кормилица твоя все говорила: дескать, душа у нее болит, как подумает, что тебе с такой матерью жить. Но, видишь, не привелось такому случиться. С тобой, Лира, надо было что-то делать. Кабы судьба по-иному распорядилась, была бы ты цаганской девочкой, потому как кормилица твоя на коленях в суде ползала, умоляла, чтобы ей тебя отдали. Но кто же станет цаганку слушать? Вот судьи решили определить тебя в приходской приют и передать сестрам-послушницам в Уотмингтон. Ты-то этого, конечно, не помнишь. Но плохо они, видать, знали лорда Азриела. Он всю это шатию-братию в рясах, всех этих монахинь да клириков страсть как ненавидел. Человеком твой отец был своевольным, так что он просто взял да и увез тебя из приюта этого, ни у кого ничего не спрашивая. У себя он ребенка оставить не мог, цаганам тоже отдавать не стал, вот и привез тебя в колледж Вод Иорданских, а на закон ему, дескать, плевать, и решение суда ему не указ. Ну, суд возражать не стал. Вот лорд Азриел опять отправился в свои экспедиции, а ты подрастала в колледже Вод Иорданских. Отец твой, уезжая, поставил только одно условие: ни под каким видом не разрешать твоей матери видеться с тобой. Даже если она вдруг захочет сама – не пускать. Весь свой гнев, всю свою досаду он на нее обратил. Магистр, конечно, ему пообещал и честно держал слово. Тут начались все эти страхи вокруг Серебристой Пыли. Во всей стране, да нет, бери больше, во всем мире лучшие умы бились над этой страшной тайной. Нас-то, цаган, это мало интересовало, пока они нас не трогали. Но тут ребятишки наши стали пропадать. И пришлось нам вмешаться и узнать об этом деле получше. Ты и представить себе не можешь, детка, как много цаганам открыто, как много мы знаем о том, что творится в самых далеких, самых укромных местах. Вот, например, твой колледж. Разве ты могла представить себе, что в стенах колледжа есть пара глаз, которая неотступно следит за каждым твоим шагом? Конечно, мы беспокоились о тебе, ведь у твоей кормилицы до сих пор за тебя душа болит!