Хронометраж пленэра на фоне альпиниады 3 страница

Грустя о том, что нельзя провести здесь всю жизнь, и ещё об отсутствии плаща или хотя бы зонтика, к началу инструкторского заседания я, промокший и запыхавшийся, ввалился в нашу берлогу. Треть пути, поняв, что опаздываю, пробежал.

 

Мая.

Проснулся в 6-30. Вернее ГАД меня поднял, выманив из спальника восторженными восклицаниями по поводу замечательной погоды. И правда, день с утра, как никогда, распахнут солнцу.

Пашкин сегодня делает вторую гору и сейчас доложил по радио, что уже работает на маршруте. Олежка Афанасьев с Зёброй тоже уже на своей стене работают. А реактивный Толик Чепур, выйдя из лагеря в полночь, к завтраку уже благополучно спустился с вершины.

…Вдохновлённый восходительскими успехами друзей, и, не просто подгоняемый, а буквально выгоняемый Горбачевским, я, наскоро перекусив, нагрузился художнической амуницией и потопал вверх по своим вечерним следам. Спешу, чтобы успеть использовать небывалую сегодняшнюю солнечность.

Но когда выбрал мотив для работы, распаковал рюкзак и достал этюдник, был поражён отсутствием подрамника с холстом. Забыл! Не бывало со мной раньше такого никогда за все годы пленэрной работы в горах... Случалось, что писал акварель жёсткими щетинными кистями для масляных красок... было, что приходилось на морозе масляные краски размешивать беличьими акварельными кисточками... было, что писал одним мастихином… писал пальцем… разлохмаченным репшнуром... Но чтоб холст забыть! Будем считать, что это признак гениальности... Но что же делать? Бежать в лагерь за холстом далеко и долго, времени жалко. Хорошо, что акварель с собой есть, и акварельные кисти, и последний оставшийся лист бумаги.

Разрезал бумагу пополам — хоть меньшего размера, но всё-таки не одну, а две акварельки напишу...

...К 13 часам одну акварель закончил. Получилось, как обычно, не совсем то, что задумывалось, но, в общем, годится. Изобразил я Софийское Седло. Когда уже заканчивал, в узкой горловине перевального кулуара грохнулась лавина. Такая мощь! Не перестаю уж много лет горами поражаться...

За успешное окончание первой акварели выпил банку пива, засунутую утром в мой рюкзак заботливым ГАДом. Кстати, оказывается, он мне ещё и банку сгущенки положил. Но сладкое уж позже, после второго листа. Если сделаю его, конечно... Работать, честно говоря, абсолютно не хочется. Такая красота вокруг, такая умиротворённость в душе, истома в теле... Лежал бы на какой-нибудь сухой проталинке и ничего не делал, только любовался бы тем, что вокруг. В ленивости вообще-то меня упрекнуть трудно, видимо, это усталость накопилась. Да и погода сегодня такая редкостно замечательная, радостно отдыхательная, что не к работе, а к балдежу располагает... Как в старинной мудрости говорится – если работать не хочется, нужно полежать, может быть, пройдёт...

Посидел на сухом камешке, греясь под тёплым солнышком, жмурясь, как кот, и почти так же мурлыча. Для вдохновения слопал-таки сгущёнку. И полегчало! Взялся за вторую акварель...

... К 15-30 закончил второй лист, вполне им удовлетворенный. Изобразил Софийский хребет в районе пика Надежда, ледники Соловьёва и Ак-Айры. Потом погоревал вновь по поводу отсутствия холста — такое сейчас состояние красивое, только бы и писать! Посидел, покурил со вкусом, любуясь на окружающие горы. Неторопливо собрался, и неспеша двинулся к лагерю, под грохот и гул лавин. Снег раскис, и я на каждом шагу глубоко проваливаюсь. Измучился, пока на обтаявший склон выбрался.

На Софии снег стаивает день ото дня всё сильнее, осыпается лавинами. И ослепительно белоснежная, гордая и прекрасная альпийская вершина, какой мы увидели её по приезду, постепенно превращается в некое подобие российского бомжа — ободранного, обшарпанного. Очень жаль исчезающую под весенним солнцем зимнюю красоту.

... Вернулся в лагерь очень вовремя по двум причинам: во-первых, неожиданно дождь полил, а во-вторых, у Горбачевского с Чепуром жареная картошечка как раз созрела и они, готовясь к трапезе, откупоривают пиво. Оказывается, сегодня Дмитрич с Сюпом съездили в Архыз, привезли и пиво, и сигареты, и барана — на прощальный банкет; баран теперь на обтаявшем склоне травку щиплет.

Альпинистские новости дня: Воспитанники Чепура успешно прошли стенный маршрут 4-А категории трудности и уже вернулись; Пашкин сводил своё отделение на 2-Б, и этим восхождением его ребятки закрыли третий разряд. Но от возвращения Саша отказался и по рации выпросил у Горбаческого с Шипиловым разрешение ещё на одну ночёвку на плато с тем, чтобы завтра с утра ещё на одну гору взойти. Кривов с Волковским тоже увели свои отделения наверх, чтобы завтра пораньше выйти на маршруты. При этом Граф понёс Пашкину бензин для примуса, сигареты и картон для живописи. Пасмурно, холодно, дождь сечёт. Но в бинокль хорошо видно, как малюсенькие фигурки ползут вверх по крутому снежному склону, исполосованному лавинными бороздами...

... Мечтал я сегодня дописать давно начатую закатную Софию, да, видать, не судьба — опять дождь. Делать мне нечего, и от этого мне скучно и грустно. Может быть, спать завалиться, как сделал мудрый Анатолий Алексеевич, мастер спорта Чепур? Но как-то не получается у меня дневной сон. Попытался всё-таки прилечь, да при этом неуклюже наступил на руку Чепуру и разбудил его. И пошли мы вдвоём проветриться под дождичком, нагулять аппетит. Зацепили по пути и Дмитрича, спускавшегося со склона с рацией под мышкой после очередного сеанса радиосвязи. Дошли до костра разрядников, потрепались с ребятишками и неожиданно все вместе увидели, что укрытые тёмными клубящимися тучами далёкие вершины хребта Абишера-Ахуба вдруг осветились снизу ярким и, при нынешней погоде, совершенно нереальным, абсолютно невозможным, немыслимым огненно-алым цветом. Если такое изобразить на холсте, все решат, что художник чокнулся, никто не поверит, что такое бывает. А если сфотографировать, то все решат, что плёнка бракованная. В общем, то, что мы видим, быть не может…но мы это действительно видим! Долго стоим молча, собственным глазам не веря, озадаченные и поражённые. И восхищённые…

 

Мая.

В половине четвёртого ночи нас разбудили громкие возбужденные голоса под окном и резкий требовательный стук в дверь. Вскочили тревожно: что случилось, кого спасать? А это, оказывается, вовсе не несчастье, а это Серёга Свиранский и Гена Суковицин из Краснодара на три дня в гости к нам приехали. Рукопожатия, объятия, восторженные похлопывания по спинам и пониже. Тут, конечно, уже не до сна, усадили прибывших за стол, начали их кормить-поить. Ну и сами, понятное дело, выпиваем-закусываем, ибо джин, гостями привезённый, совершенно замечательный.

Со Свиранским очаровательная молодая дама. Судя по тому, как уважительно на нас смотрит, как внимательно слушает, как скромно молчит и не препятствует выпивке — не жена.

Ребята рассказали, что в Краснодаре Олег Кравченко влетел в аварию. Все живы. Но разбил и свою машину, и чужую — восстанавливать придётся долго и дорого. Лучше бы, как планировал, на альпиниаду сюда поехал. А в Крыму на скалах поломался Игорь Рисположенский — сейчас он уже в Краснодаре в больнице. Выпили дружно за скорейшее выздоровление Риса и олежкиной машины.

В 5-30 приехавшие выразили желание отдохнуть после бессонной ночи, а я упаковал в рюкзак свой живописный инструментарий, и пошёл работать на то место, где вчера написал две акварели.

Утро подстать вчерашнему закату замечательное, какое-то особенно очаровательное... Небо чистейшее, прозрачнейшее. Смена красок разгорающеегося восхода бесподобная... В общем, ни в сказке сказать, ни пером, ни кистью описать…

В 6-30 положил первый мазок и провозился с пейзажем неотрывно до 12-45. Что-то, конечно, изобразил. Но это и отдалённо не передаёт те чувства и ощущения, что я пережил, наблюдая сегодня рождение дня в горах.

Как и вчера, у меня с собой пиво и сгущёнка. Употребил. Но не взбодрился, как рассчитывал, а, наоборот, расслабился. И в сон потянуло. Прилёг на проталинке у ручейка и балдею под солнышком, любуясь сквозь дрёму всем, что вокруг простирается и громоздится. Так светло в душе и спокойно, что ничегошеньки делать не хочется. И уходить из этого многообразного великолепия не хочется. Так бы и лежать, и смотреть вокруг, и никогда не умирать...

Домой пошёл высоко по склону траверсом, не спеша, общаясь по пути с замечательными соснами. В третьем часу приплюхал на базу, совершенно умирая от жары и недосыпа. А тут готов классный супчик. Чепур с Горбачевским ещё и начавшей зеленеть колбаски поджарили. И, пока Свиранский со своей дамой ушёл кататься на лыжах, а Суковицин пошёл соло по 2-А на Пештеру, мы славно пообедали под джин и пиво — в очередной раз друзья не дали мне пропасть, вернули к жизни, восстановили физические и душевные силы, возродили творческий потенциал. И я, себе на удивление, вновь начал работать, и к 17 часам закончил ещё один холст!..

А в 17-15 Толик Чепур поставил на примус котелок с водой для чая и, дожидаясь, пока он закипит, начал ножом разделывать на ужин вяленую рыбу. И вдруг нож сорвался! И Анатолий полоснул себя по вене на левом запястье... хлынула кровь!..

Мгновенно наложили жгут. Нашего доктора Сумбата Александрова в лагере нет, он на восхождении — быстро отыскали загоравшего в затишке у реки ставропольского дока, и теперь он суетится со своими инструментами над лежащим Чепуром. А тут отделение Кривова подошло и Сумбатик, только что спустившийся с горы, не отдышавшись, с ходу подключился к починке Чепура.

Вскоре пришли значкисты, успешно сделавшие первую свою 2-А. И Гена Суковицин благополучно вернулся, и отделение Пашкина уже на подходе к базе, и следом за ними Граф со своими участниками спускается, и Свиранские уже пришли. Всё бы хорошо и даже замечательно, кабы не «самострел» Чепура...

Поддерживаемый Сумбатом, из комнаты Шипилова, превращённой в операционную, приковылял Толик. Бледный, забинтованная рука на перевязи. Мы в это время за столом на ужин умащиваемся, и все хором вопросы к раненому и к доктору:

- Толя, коньячку выпьешь? Сумбат, ему выпить можно?

Они оба в один голос, весьма энергично:

- А как же!

Мы хотели Чепура уложить и подать ему кружку с коньяком в спальник, да он резко запротестовал:

— Не удалось зарезаться, так хотите, чтоб захлебнулся?!

— Будет жить, раз хочет пить! — с облегчением резюмировал Горбачевский.

Застолье весёлое, шумное, радостное. Все довольны альпиниадой, переполнены впечатлениями от пройденных маршрутов, воспоминаниями о технических и психологических рабочих ситуациях, анализируют события и свои действия, оценивают умения, характеры, волевые качества, спортивные перспективы своих учеников... Все инструктора довольны. Общее мнение — есть кому передать наши горы. Жизнь продолжается!

... А очаровательная дама Свиранского оказалась, всё-таки, его женой. Правда, ещё совсем свежей, всего двухмесячной. Вот бы, и набирая многолетний семейный стаж, жёны всегда оставались такими же уважительными, заботливыми, терпеливыми и покладистыми — вечно свежими!..

 

Мая.

Обидно — проспал рассвет, проснулся лишь в 8-30. Причём, и ночь была какая-то тяжёлая, не отдыхательная, и утром очень трудно просыпался и вставал — ломает всего. Что-то я под конец расклеился: и горло заболело, и голова болит, хотя, вроде бы, чему там болеть в моей-то голове?

А тут ещё Пашкин с утра пораньше, ни с того, ни с сего гундосит какую-то ахинею о еврейской опасности. Чёрт его поймёт, Шуру... При всей начитанности, физической и интеллектуальной могучести, в некоторых вопросах он немощен и дремуч. Ведь умный, образованный человек, разносторонне одарённый и талантливый... Откуда в нём этот дикий шовинизм, этот махровый антисемитизм, вся эта глупая подлость? Воистину прав Игорь Губерман:

За всё на евреев найдётся судья:

За живость ума, за сутулость,

За то, что еврейка стреляла в вождя,

За то, что она промахнулась.

 

... Позавтракал абсолютно без аппетита, даже коньяк, поднесённый встревоженным Горбачевским, на этот раз не помог. Голова от боли прямо-таки лопается, и кашель грудь разрывает. Проглотил жменю таблеток, и поплёлся работать.

Начинал писать чуть живой, но потом постепенно взбодрился-раздухарился, и живопись начала получаться, и я от работы стал удовольствие получать, и в организме, вроде бы, прояснилось.

... Вижу, по ущелью трое парней незнакомых поднимаются. Один, поздоровавшись, мимо протопал, а двое ко мне подошли и, сбросив рюкзаки, сели рядом перекурить и посмотреть, что я делаю. Разговорились. Они из Одессы, альпинисты. Узнав, что я из Краснодара, стали расспрашивать о «знаменитом краснодарском художнике Дудко, который рисует горы лучше всех», о котором один из них слушал передачу по радиостанции «Юность» (между прочим, сам я эту передачу прозевал), а другой занялся альпинизмом под впечатлением от книги Дудко «Голубые снега» (вообще-то, она «Крутые снега» называлась). И оба они смотрели видеокассету с записью телевизионной передачи о персональной выставке картин Дудко — их знакомый, будучи в Краснодаре в командировке, переписал её у своего приятеля и теперь с восторгом показывает в Одессе друзьям...

Пришлось рассказать парням немного из того, что знаю об этом художнике.

Забавно, что при личных встречах, при общении живьём в процессе работы, мои заочные почитатели не признают во мне меня. Внешним видом и манерой общения не дотягиваю до великого? Или просто легенды всегда красивее реальности? Как заметил ещё древнеримский поэт Клавдиан: «Присутствие героя уменьшает славу».

...К полудню солнце разъярилось и устроило пекло — поджариваюсь, как на сковороде, в собственном соку. И хоть прогреться хорошенько мне, пожалуй, сейчас весьма пользительно, всё-таки не выдержал жары, свернул все свои хабари и с головной болью поплёлся в лагерь.

Пришлёпал как раз к обеду и поел с неожиданным удовольствием.

Сумбат сделал Чепуру уколы и перевязал рану. Потом, услышав мой кашель и сморкание, выдал мне очередную порцию таблеток.

…Укрылся от испепеляющей жары и ослепляющей яркости в тени нашего домика, и к 17 часам доделал начатый на пленэре пейзаж. Причём, кажется, эта работа получилась самой удачной из всех.

Разрядники лишили жизни барана, и неугомонный Чепур варит из него шурпу.

Вечер сегодня обещает быть безоблачным, и надо будет доделать наконец-то закатную Софию, а то мне это уж несколько дней никак не удаётся.

...А паршиво мне, всё-таки, очень — чувствую себя отвратительно: в горле першит, голова болит, в душе свербит, из носа течёт, и кашель грудь дерёт. И почему-то вдруг, откуда ни возьмись, сильная одышка. И руки, ноги что-то опухли, пальцы стали как сардельки. Реакция на таблетки, что ли?

С трудом превозмог свою немощь и, ближе к закату, взобрался на склон дописывать Софию.

И доделал-таки, получилось здорово! Удачный заключительный аккорд.

Действительно, заключительный. Завтра уезжает Шипилов со своими спасателями и все остальные ставропольцы. А послезавтра домой и мы двинемся. Грустно. Жаль расставаться с горами и с друзьями. Но и домой хочется. Соскучился по семье, по друзьям из Союза художников. Как они там все, без меня?

... До глубокой ночи прощальный ужин с шурпой, с вареной бараниной. Сидим то в нашей комнате, то у Шипилова, то у костров значкистов и разрядников, то вновь у нас. Вспоминаем, хохочем, грустим, строим планы, поём и пьём за нынешний безаварийный успех, за тех, кто нас ждёт, за тех, кого с нами уже нет, за суровые, жестокие, прекрасные и любимые наши горы, за былое и за будущее.

В весёлом, многолюдном, изобильном застольи, я совсем позабыл о своей нелепой хвори.

 

Мая.

С утра Саня Пашкин опять занудел: проклятые евреи революцию устроили, монархию ликвидировали, перестройку затеяли, СССР развалили, Россию войнами замучили, а то, что недомучили, теперь распродают задарма направо и налево, заманивают заёмами, обманывают инвестициями...

Ну, как тут вновь ироничного Губермана не процитировать:

 

К Родине любовь у нас, в избытке

Теплится у каждого в груди.

Лучше мы пропьём её до нитки,

Но врагу в обиду не дадим.

 

...Сегодня, в честь праздника и в связи с завтрашним отъездом, занимаемся уборкой территории. Металлические консервные банки обожгли в костре, расплющили и закопали. Все стеклянные сложили в одном месте — кому надо, пользуйтесь! Убрали с глаз долой строительный мусор, разную рухлядь и рвань, всяческую гнутую-корёженую металлоломную ржавчину. Всё, что может гореть, сожгли. Так стало чисто и приятно — загляденье! При этом Шура Пашкин работал неукротимо, неутомимо – как бульдозер, экскаватор, подъёмный кран, танк и паровой молот вместе взятые. Словно от мирового сионизма землю освобождал.

Потом я вычистил свою палитру, отмыл бензином кисти и собрался в дорогу — упаковал листы акварели и высохшие холсты… сколотил, с промежутками между подрамниками, сырую живопись… плотно увязал и уложил в рюкзак всё своё многочисленное и тяжёлое рисовально-живописное. Делал это так вдумчиво, тщательно, аккуратно и неспешно, что Серега Свиранский успел вчерашнее восхождение Суковицина повторить — соло по 2–А на Пештеру.

А потом сооружали мангал, жгли угли, нанизывали мясо на шампура. Потом жарили шашлыки, травя анекдоты и одновременно расставляя на импровизированных столах всякое разное вкусное, изобильное.

И вот все присутствующие, без различия званий, степеней, регалий и возрастов, дружно приступили к трапезе, и всю наготовленную умопомрачительную вкуснотищу поглотили празднично.

И всю ночь — песни у прощального костра. И как всегда, когда читаю умную книгу, или слушаю хорошую музыку, или листаю альбом репродукций произведений великих художников, или смотрю на горы, на море, на звёздное небо или на спящих внуков, дыхание перехватывает, и слёзы восторга щиплют глаза.

…Когда утром загружались в машину ехать домой, Кривов промолвил: «Поквакали на свету, и – обратно в тину»…

 

 

Перекрёсток встреч

 

 

Как мало нужно нам, как много нам дано –

Долги и кров, и право быть счастливым.

 

А. Слуцкий

 

А кто, интересно, пишет дневники?

Говорят, счастливые часов не наблюдают. Значит, счастливые не пишут дневников. Ведь писать дневник, это записывать время.

Так что, дневники пишут несчастные люди?

И да, и нет.

Думаю, в полноте счастья человек вряд ли усядется за дневник. Вероятнее, он начнёт писать тогда, когда счастье минует и станет особенно понятным, дорогим и памятным.

Но и абсолютно несчастный человек тоже, по-моему, едва ли способен к фиксации на бумаге происходящих с ним трагических событий.

Наверное, для написания дневников нужно не ослепляющее отчаянье или счастье, а некое промежуточное состояние. С обязательной неудовлетворённостью собой и тем, что время проходит слишком быстро.

 

…Всю дорогу до Москвы, задыхаясь в поезде от жары и духоты, мы с Гавриловым ели, пили, и по очереди читали вслух Платонова, ужасаясь и грустя, восторгаясь и ухохатываясь.

В Москве на вокзале народу ужасающее количество. Толпа нас стиснула, закружила и потащила в метро. Побрыкавшись безрезультатно, я сдался – поджал ноги и поплыл с толпой по её течению.

У Олега в плоском фанерном ящике листы цинка для офортов – с ними не поплывёшь. И он, бедолага, волок этот груз, задыхаясь, спотыкаясь, матерясь и захлёбываясь потом.

Добрались до Ярославского вокзала, дождались электричку. Тридцать пять минут душной потной давки – и мы в прохладе челюскинских сосен. От станции до Дома творчества ящик с цинком тащил я. Но, при виде родной «Челюхи», гордость и пижонство преодолели в Олеге усталость – в долгожданные двери нашего Белого дома он свой неподъёмный груз заволок сам.

 

…В коридоре на стенах большие весёлые фотки из истории жизни графического Дома творчества «Челюскинская». В холлах удобные мягкие кресла и телевизоры. На стенах в виде огромных книг, которые удобно листать, зажатые меж листами оргстекла факсимильные репродукции офортов Дюрера и Рембрандта, лучшие работы современных графиков.

Просторная и светлая, изящно оформленная столовая абсолютно лишена кухонного запаха. Это, по сути, уютный салон или кают-компания – с фортепьяно и магнитолой. Три стены стеклянные, за ними сосны. Шторы талантливо расписаны батиком. Перед лестницей, ведущей на верхние этажи, висит рында – корабельный колокол. Его звоном художников призывают на трапезу. Кормят вкусно, обильно и необыкновенно доброжелательно.

Во всех помещениях «Челюхи» стерильная чистота. Везде красиво и комфортно. Везде ковры и дорогие напольные фарфоровые вазы с живыми цветами.

Нет ни Морального кодекса строителя коммунизма, ни фотографий членов Политбюро, ни портретов вождей. Никаких лозунгов, призывов, стенгазет, соцобязательств – ничто не мешает думать и работать.

За огромными окнами огромные сосны, по ним скачут белки.

Худрук группы цветного эстампа мой дорогой Купер – в миру Володя Куприянов.

В Красном доме, где работают акварелисты и рисовальщики, группой руководит знаменитый, талантливый и мудрый Александр Андреевич Ливанов.

 

…С подачи Купера я избран старостой Белого дома. С активистами произвёл рекогносцировку местности. Алкоголя в свободной продаже нет. Инквизиторский сухой закон в самом разгуле. Художники скулят, что в таких бесчеловечных условиях творить невозможно. Напряг агентурную сеть, традиционно передаваемую от старосты к старосте. Установил контакт с опытным нелегалом, работающим под оперативным псевдонимом «Вася лохматый». Явочная квартира функционирует круглосуточно, дверь в дверь с райотделом милиции. Это гарантирует безопасность. Проблема обеспечения работоспособности художников решена успешно!..

 

…Отопление отключено. А на улице холодно – весна никак не наберёт силу. Работать трудно – при рисовании и гравировании мёрзнут руки. Но когда увлечёшься – ничего не замечаешь...

 

…Дверь на лоджию постоянно держу открытой. И сплю так. Спится идеально, как в горах…

…Купер вновь безошибочно предсказал результат очередного матча Чемпионата мира. И уже никто с ним спорить не отваживается...

 

…Вдохновляемые москвичом Адольфом Демко, под руководством дальневосточника Феди Конюхова, возвели просторную клетку-вольер – новый дом для наших ручных ворон Гоши и Кеши.

Купер, Ливанов и замдиректора Михалваныч Заводнов, принимая объект в эксплуатацию, с одобрением отметили, что это многофункциональное сооружение может успешно использоваться и как вытрезвитель, и как карцер – для изоляции и нейтрализации пермяка Миши Курушина, когда он, со своими песнями и гитарой, делается непереносимым…

 

…Утром сердобольный Адик выпустил Гошу и Кешу погулять на воле. Мы испугались, что они исчезнут бесследно, и жутко обиделись на Демко. Но за десять минут до обеда обе вороны уже сидели в своей клетке и, распахнув клювы, орали требовательнее, чем всегда...

 

…Вечером отмечали день рождения Вадима Быкова из Находки. Начался дождик, но скоро прекратился. Гроза ходила поодаль, погромыхивая и посверкивая.

Мы разожгли костёр и расселись вокруг. Чтобы не подвести директора «Челюхи» Рейнгольда Генриховича Берга, решили провести празднество без выпивки. Купер продекламировал: «Сегодня родился Быков Вадим, алкогольный порок огню предадим!»

Костёр трещал, гром гремел, дождик по чуть-чуть брызгал, искры взлетали салютом. Обычно недолюбливающий физическую работу Адик, вдохновившись бодростью огня, взял на себя обязанности кострового. Купер мгновенно среагировал на это редкостное событие: «Адольф Демко отстранил Дудко, приволок бревно. Вот оно! В нос пахнуло дымком. Загорелся Демко? Или всё же бревно? Различить нелегко… В это время девочки подносили веточки».

Всеобщий любимец кот Василий в большом возбуждении скакал вокруг костра, нервно дёргая вертикальным хвостом.

Костёр был огромный и жутко прожорливый. Наша краснодарская красавица Оля Ковтун предложила спалить телевизоры – как раз начинался матч, и болельщики засобирались уходить от костра.

Чтоб сохранить телевизоры, болельщики согласились остаться. Но для наблюдения за счётом делегировали Демко и Олега Цветкова. Купер тут же предсказал счёт в предстоящем матче, и Цветков поспорил с ним на завтрашний завтрак Адольфа.

Четыре грации появились на балконе над столовой, и пожаловались, что не могут выйти к костру, так как у них в офортной мастерской травится цинк. И стали звать Быкова для поздравления к себе на балкон. Вадим возле костра возлежал в шезлонге, и идти поздравляться не хотел.

Купер сказал: «Иди! Отказывая страждущим женщинам, мы умножаем бессердечность мира!»

Быков засомневался: «Их же четыре...»

Но по пожарной лестнице залез не балкон и, к всеобщему восторгу, всеми четырьмя барышнями был обцелован.

Заводнов притащил с кухни корзину картошки. И Купер назначил себя шеф-поваром. Он сделал из полотенца колпак на голову, чтобы больше походить на повара, и чтобы искры не жалили лысину. Он вооружился граблями и занялся печением картошки в раскалённых углях.

Быков спустился, и наземные барышни продолжили обцеловывание, и он оказался измазан губной помадой до затылка.

В футбольный перерыв пришли к костру Демко с Цветковым – рассказать о перипетиях матча. Играют ФРГ и Шотландия. Купер подтвердил свой прогноз о победе немцев со счётом 2 – 1. Адольф начал канючить у него стих про футбол. Купер отреагировал мгновенно: «Зарифмовать нам нелегко Шотландию и А.Демко!»

Адольф расчувствовался и объявил, что дарит своих любимых Гошу и Кешу имениннику Быкову. Вадим поперхнулся и закашлялся.

Миша Курушин громко простонал по поводу отсутствия выпивки, с отвращением выплеснул чай и куда-то исчез...

Экспромты сыпались из Купера непрерывно. Всё было смешно и кстати. Но я всё забыл, к сожалению. Ну, почти всё: «Сегодня поём мы песню о чае, которым полдень и полночь встречаем, которым кишечник себе прочищаем, и с водочным прошлым навеки кончаем!»

Пришли с футбола Демко с Цветковым и удручённо сообщили об очередной победе предсказателя Куприянова.

Адольф жалел свои сосиски. А Купер горевал, что поспорил лишь на одну порцию.

Чтобы развеяться, Адольф принялся активно кочегарить костёр. И Купер констатировал: «Там, где есть Адольф Демко, пламя вьётся высоко!»

Ленинградец Коля Домашенко исполнил цикл хулиганских песен пятидесятых-начала шестидесятых годов.

Потом хором пели: «Взвейтесь кострами, синие ночи, мы пионеры, дети рабочих!..»

Потом пели: «Ах, картошка, объеденье, всей «Челюхи» идеал!..» Потом пели песни разных лет: про степи Забайкалья, про баргузин…всякое ямщицкое, бурлацкое. Потом революционные песни пели. Потом бардовские…туристическо-альпинистическо-романтические…

Потом карлсоноподобный мурманчанин Коля Ковалёв, к всеобщему ужасу и восторгу, отважно и ловко прыгал через костёр.

В полночь хором пропели государственный Гимн. Под конец он как-то сам собой трансформировался в Гаудеамус.

Вдруг из темноты возникла тощая фигура Миши Курушина. В руках он держал тяжёлую, аппетитно позвякивающую сумку.

Купер с Заводновым погоревали сначала о том, что срывается безалкогольное мероприятие…потом, что выпивки мало. При этом Купер изрёк: «Пусть пламя костров вновь пылать будет пылко! Вернись, наше прошлое! Здравствуй, бутылка!»

Созрела в углях картошка, Купер выгребал её из костра граблями, приговаривая: «Пока картошка не остыла, спеши испачкать сажей рыло!»

 

…Заезжала в гости Маша Рудницкая, привозившая в Москву работы на выставком. Рассказала о новых сварах среди краснодарских художников, об обязательных политзанятиях, о партийном руководстве работой краевого выставкома. Тоскливо стало оттого, что скоро мне туда возвращаться, снова усаживаться в ненавистное кресло ответственного секретаря краснодарского отделения Союза художников…

 

…Москвич Серёжа Миклашевич сегодня развеселил – привычно зашёл в офортную, и вдруг резко выскочил оттуда с криком: «Слоник! Там маленький слоник!»

Мы опешили, растерялись…а потом всей толпой туда ломанулись. А там Ольга Владимировна травит свой офорт, одев на голову противогаз. Действительно, на слонёнка похожа. Миклашевич своёй шутке больше всех смеялся...

 

…Для успешной работы в цветном эстампе нужно особое мышление – аналитическое, шахматного типа – с опережением, с умением предвидеть результат предстоящего наложения цветов друг на друга…

 

…Купер, пока к нему не обратятся с просьбой или с вопросом, никогда ни к кому с контролем и с советами не лезет, свою волю не навязывает. Бывая у меня в комнате по много раз каждый день, до сих пор не смотрел, что делаю. Сейчас я сам показал эскизы. Сделав несколько дельных замечаний, Володя всё одобрил и разрешил выходить на камень. С завтрашнего утра начну работу в каменоломне – так мы называем литографскую мастерскую.

Забавное существо художник! Вот одобрил сейчас Купер мои опусы, и сразу настроение поднялось, и уверенность появилась. И, кажется, на улице стало теплее, и ветер ослабел…

 

…Нужно в работе больше доверять своим чувствам, своему личному восприятию, и не бояться делать в искусстве то, что хочется – так, как хочется. И меньше сомневаться, на других оглядываться! Нужно себя и свои произведения воспринимать, как данность. И не страдать, а радоваться. Жизнь нам для радости дана. Радуйся, пока живой и здоровый, что жив и здоров, и можешь радоваться тому, что ты живой и здоровый!..