Но если в горы вы не ходите

И не пьёте всякой гадости,

Вам до фени наши горести,

До звезды вам наши радости.

Перегаром прёт издалека

В полдень или спозаранку.

Ставлю стольник против пятака:

Приближается Свиранский.

И плевать — идёте в гору вы

Или были там вчера вы —

Вам падёт, как снег на голову,

Этот изверг кучерявый.

И нальётся вам и выпьется

В сотый раз, а может в тысячный,

И луна на небо выпрется,

В изумлении застывшая,

Оттого, как будет врать нам он

Ну не хуже, чем синоптики.

— Никакой не друг, а враг вам он!

Как же вы его выносите?

Но если в жизни вас, не дай вам Бог,

Быть на грани угораздит

К вам придёт, когда другим слабо

И спасёт Сергей Свиранский!

И пусть считают нас придурками,

Называют нас засранцами,

Эту песню мы придумали

Светлой памяти Свиранского!

 

Общий хохот, все в восторге. Свиранский польщён и растроган. Генерал Агафонов разрешил откупорить заветную бутылочку…

А за окном непроглядное серебристо-серое месиво пурги с шипением и свистом ломится в стекло. Да ещё вдруг гроза началась, гром загрохотал, и сквозь пургу – молнии!..

 

Ночью громко гудел ветер, надоедливо тряс наши жилища. К рассвету он остервенел. И не зря – очистил небо от туч. И открылась по-настоящему далёкая даль. Видны все вершины от Безенги на востоке до Домбая на западе. Довольные «барсы» объясняют молодежи открывшуюся панораму Большого Кавказа, вспоминают героические и комические эпизоды восхождений на видимые вершины. Героизма и комизма в горах – хоть отбавляй…

…Взметнувшийся над нами Эльбрус на уровне Скал Пастухова будто бы обрезан – выше пятикилометровой высотной отметки склон наглухо закрыт непроницаемыми тёмными тучами, беременными очередной пургой. И совсем не хочется лезть в эту мракоту.

Но решено, что сегодня восходители выдвинутся на «Приют одиннадцати» и там заночуют. Завтра штурм вершины.

Генерал Агафонов провёл собеседование со всеми курсантами и офицерами, которых врачи и инструктора отобрали для участия в штурме. Наверх готовы идти курсанты Гриша Брескин, Игорь Терешёнков, Дима Прядченко, Миша Лукашов и Паша Агафонов, лейтенант Катя Спиненко, старлей Лёша Кузнецов, подполковники Сергей Федюнин и Владимир Пешехонов. И чиновник Краснодарской краевой администрации Александр Джеус. Поведут их к вершине «снежные барсы» Аристов, Кадошников, Неделькин, высотный врач Яковенко, инструктора Игнатенко и Буйленко.

…В 15-00 начался подъём. Погода пока благоприятствует.

Из Терскола вышел на связь Бочаров с сообщением о том, что через сутки Эльбрусская канатная дорога останавливается для профилактики!

Мы в шоке. Как же многочисленные экспедиционные тяжести спускать будем?!

…В 16-55 Буйленко доложил, что выше четырёх километров ветер ураганный, сильный мороз и видимость не более ста метров. Но до «Приюта одиннадцати» все добрались благополучно.

…В 19-30 Буйленко с Агафоновым обменялись пожеланиями спокойной ночи, и обитатели поднебесного бивака отошли ко сну. Их подъём запланирован на 4 часа ночи.

...Вечер сегодня скучный, настроение тоскливое. Мы с генералом, оставшись в «бочке» вдвоём, под вой метели поём грустные песни…

 

…В 4-00 Агафонов вызвал на связь начальника штаба. Буйленко доложил, что восходители готовы идти вверх. Но погода отвратительная. Чтобы не поморозить народ, «барсы» предлагают перенести выход на более позднее время: может быть, ветер ослабеет и станет теплее.

— Действуйте по обстановке, — согласился генерал.

...Лишь в 8-15 Буйленко сообщил, что подъём начат. Говорит, что видимость прекрасная, но всё-таки, очень сильный ветер и мороз. У Кати Спиненко на жёстком льду поломались кошки, и она вернулась на бивак.

...В десятом часу видимость стала быстро ухудшаться, вершину скрыли тучи, всё гуще повалил снег. Ветер трясёт «бочки», как листочки. Мы с генералом тревожно переглядываемся, представляя, что творится сейчас на крутом, открытом всем ветрам склоне на высоте более пяти километров...

...В 9-40 Аристов сообщил, что они работают уже выше Скал Пастухова. Передовая связка вешает на льду верёвки, остальные поднимаются следом на жумарах.

...В 9-55 Буйленко доложил, что нескольких человек отправляет вниз. Он с Яковенко, будет сопровождать их на спуске. Возвращается на бивак и самый юный участник экспедиции Паша Агафонов. У него только что порывом ветра унесло рукавицы. Обидно за Павлика! Но для мальчишки, которому едва исполнилось семнадцать, хоть он и генеральский сын, достижение пятикилометровой высоты – отличный результат, при нынешней непогоде!

Сверху доносятся обрывки радиопереговоров между «барсами». Шум пурги в микрофонах раций заглушает голоса.

...Упаковываю написанные холсты, укладываю в рюкзак живописные принадлежности. Генерал помогает.

Раз с завтрашнего дня канатка будет отключена, нужно спускаться сегодня. Спешно готовимся к эвакуации. Все курсанты и офицеры, оставшиеся на Кара-Баши, расчищают верхнюю площадку креселки… упаковывают в мешки мусор… таскают к канатке через сугробы, по обледенелому каменистому гребню экспедиционные грузы. Только газовые плиты и баллоны на кухне пока не трогаем.

...В 11-07 Буйленко сообщил, что его группа благополучно спустилась на «Приют одиннадцати», травм и обморожений нет.

...В 12-45 вышел на связь Игнатенко – начал сопровождать вниз курсанта Лукашова. Восхождение продолжают 10 человек.

...Подполковник Северин из Терскола доложил, что телевизионная команда Гончарова находится в вертолёте – готовы стартовать для облёта вершины и телесъёмки заключительного этапа восхождения.

Генерал дал «добро».

...Вертолётчики говорят, что скорость ветра около двухсот километров в час и лететь нельзя. Но раз очень надо, то они постараются выжать из машины и из себя всё, на что способны.

Информацию о скорости ветра генерал передал Аристову. Иван сквозь одышку и кашель прохрипел саркастически, что ощущает ветер на себе — только что унесло пуховку, в которую поверх утеплённого морозостойкого футляра была запакована видеокамера.

Группа Аристова сейчас уже выше седловины – по гребню поднимается к вершине.

…Группа Неделькина пока на высоте 5300. Укрывшись в ветровой тени Западной вершины, альпинисты проверяют крепление кошек, готовясь к рывку вверх.

...В 13-17 вертолёт взлетел.

…Буйленко и Яковенко сквозь разрывы туч визуально контролируют спуск двойки Игнатенко—Лукашов. Те идут уверенно, им дополнительная помощь не требуется.

...Борт кругами набирает высоту над Баксанским ущельем и вскоре проносится где-то рядом с нами. Вертолёт почти не слышен за шумом пурги, машину не видно.

...В 13-23 Северин доложил с вертушки, что они ничего не видят в тумане и, ориентируясь по приборам, кружат в районе вершины. Но не могут к ней подняться – ураганный ветер прижимает вертолёт к склону…

Сквозь радиопомехи мы с генералом слышим, как Аристов вызывает Кадошникова и Неделькина. Но связь не проходит.

…В 13-29 пропала связь с вертолётом! Забыв о вчерашнем решении бросить курить, Агафонов распечатывает вторую пачку сигарет.

...В 13-43 прорвался голос Северина с вертушки:

- Пытались с севера подняться на высоту вершины, но и оттуда сдуло. Возвращаемся в Терскол.

...От ребят с Горы информации нет, на вызовы никто не отвечает...

...Генерал не отрывается от рации…

…Мотаюсь по «бочке» туда-сюда, как маятник. На полу талый снег под ботинками отвратительно чавкает и хлюпает. И гадостная вонь в помещении — при перетаскивании грузов облился соляркой.

...В 13-53 на мгновение послышался гул вертолёта, но его вновь заглушил ветер. Серая гудящая муть вокруг, ни черта не видно и не слышно ни хрена!

...В 14-05 вдруг резко стих ветер. В неожиданной тишине ясно услышали звук вертолётного мотора из района «Приюта одиннадцати». Затем он сместился влево к перевалу Хотю-Тау. Вертушка кружит над плато, пытаясь набрать высоту.

...Выше четырёх с половиной километров склон плотно запакован в тучи, и они быстро опускаются, бесследно уничтожая чуть проклюнувшуюся видимость.

...В 14-08 звук вертолёта вдруг пропал, в 14-12 тихо донёсся уже со стороны Баксанского ущелья.

...В 14-17 на нас вновь накинулся штормовой ветер. Тут вдруг прорезалась связь с вертолётом. Северин с Гончаровым докладывают, что уговорили пилотов сделать ещё одну попытку прорваться наверх...

Эльбрус, угомони ветер, разгони тучи, откройся! Покажи себя и наших ребят, рвущихся сейчас к твоей вершине!

...14-21. Внизу, в просветах между тучами видим вертолёт. Он медленно поднимается к нам, с трудом набирая высоту. Жуткое зрелище! Колёса то чуть не цепляют за скалы на склоне, то проносятся буквально в метре над ледопадом – машину нещадно болтает в воздухе, швыряет ветром из стороны в сторону, сносит с курса. Техника не может превозмочь эту непогоду!

Сделав низкий круг над нашими головами, вертушка неохотно ныряет в тучи, уходя на Терскол.

...В эфире зазвучал голос Аристова:

— Мы на вершине!.. время 14-48... фотоаппарат замёрз… и видеокамера тоже – на вершине поработала всего минуту... обелиск наш в полном порядке, надёжно мы его в мае закрепили!..

— Поздравляю! — кричит в микрофон генерал. — Спасибо! Желаю успешного спуска!

Тут и Буйленко доложил, что Игнатенко с Лукашовым благополучно спустились на «Приют одиннадцати», у них всё нормально.

А остальным спуск ещё предстоит. Трудный спуск!

— Осторожнее, ребята! Внимательнее и осторожнее на спуске! — не приказывает — просит генерал...

...В 15-15 Агафонов пытается выйти на связь с вершиной, но в ответ молчание.

И «Приют одиннадцати» почему-то не отвечает.

Генерал не отходит от рации.

Минуты, полные неизвестности и тревоги, тянутся, как часы.

...Наконец в 15-57 откликнулся Аристов.

— Ничего не видно... — хрипит он в рацию. - Плотный туман, видимости нет... следы замело... не понятно куда спускаться... ветер ураганный... мороз…

— Чем можем помочь? — мгновенно отзывается Агафонов.

В ответ грустный смех, прерываемый надсадным кашлем и шумом ветра в микрофоне...

...Генерал застыл возле рации и непрерывно курит, слушая идущие наверху переговоры.

— Коля!.. я Иван... Джеус с тобой?..

— Нет... он должен быть с Неделькиным...

— Ильич!.. Неделькин!.. Где Саша?..

— Он со мной... И Федюнин здесь... Они молодцы!..

— Вы нас видите?..

— Нет... видимости совсем нет... не пойму, куда идти...

— Никуда не идите!.. стойте на месте, ждите просвета...

- Можем не дождаться - замерзаем…

— Ваня!.. Я, кажется, что-то вижу внизу!..

Потом лишь треск, шипение и скрежет помех в эфире. Потом какое-то бормотание и опять тишина... Время словно остановилось...

Наконец, в 16-30 Аристов деловито и поразительно спокойно доложил, что они уже работают на перилах ниже Косой Полки — прошли верхнюю верёвку и сейчас её снимают...

Всё в порядке! Теперь всё в порядке!

Нас с генералом колотит нервный озноб, зубы стучат. Мы обнялись, уткнувшись носами друг другу в плечи. По небритым щекам текут слёзы.

 

 

Как Злая Пасть осталась без добычи

 

Они могут победить, ибо уверены, что могут.

 

Вергилий.

 

Пишу этюд на бараньих лбах под Алибекским ледником в Домбае. Вторые сутки нет радиосвязи с командой Андрея Александрова, работающей на шестерочной стене Двузубки. Последняя связь была, когда они выходили на бастион — самый сложный участок маршрута. Впрочем, до контрольного срока ещё далеко. А рации у нас паршивые и часто беспричинно замолкают…

Полил дождь и я, вместе с этюдником, укрылся полиэтиленом. Ветер его треплет, и работать трудно. Вершины гор скрыты в тучах. Оглушительно загрохотал близкий гром. Ох, плохо сейчас наверху — холодно, мокро. Опасно в непроглядной черноте туч!..

 

...Вечерняя радиосвязь сняла напряжение — команда прошла маршрут и сейчас находится уже на «Собаках». Официально это место называется «Верхнесофруджинские ночёвки», но холодина там всегда собачья. Парни Александрова живы, здоровы и мы дружно брякаем кружками за их успех.

…Счастье возвращения с высоты: чувство триумфа, гордости, усталости и восторга, облегчения и грусти, рождённое одержанной победой – всё закончилось. Сделали! Сумели! Вырвались! Вернулись! Земля ощущается планетой и, одновременно, уютной полянкой. Мир воспринимается родным, гостеприимным, любящим, долгожданным домом! Все люди — добрые друзья. И трава несказанно мягка и ароматна. Вода ласкова и вкусна. Цветам радуешься, как детям. И женщины прекрасны, как цветы!..

 

...Амануаз, в переводе с карачаевского — Злая Пасть. Подходящее имечко для горы, регулярно пополняющей количество обелисков на альпинистском кладбище в Домбае...

Вот на эту грозную вершину и решили взойти краснодарские альпинисты, принимая участие в скальном классе чемпионата России. Маршрут выбрали по Восточной стене Двузубки — раздвоенного остроконечного пика в массиве Аманауза, отделённого от его Главной вершины глубоким провалом скального гребня. Стена могучая, в альпинистском мире уважаемая – гладкий монолитный отвес высотой полтора километра.

…Трудности начались задолго до стены. Подход к Горе по узкому, крутому дикому ущелью — пришлось карабкаться через каменные завалы и лесной бурелом. Намучились с переправой – через речку ни мостика, ни хотя бы скользкого брёвнышка над водой. И не перепрыгнуть — слишком широко, и не перейти вброд — напор воды мощнейший, вмиг сшибёт с ног, об острые камни изувечит.

Полезли вдоль реки вверх по мокрым скалам, надеясь отыскать удобную переправу. Снизу смотришь, кажется — ещё чуть выше подняться, и через поток можно перескочить по камням. А доберёшься до этого места — непроходимо...

Поднялись до водопада. Грохот оглушительный, камни дрожат, скалы вибрируют. Вместо воздуха плотные облака водяной пыли, брызги сверкают алмазами, больно секут лицо, словно градины. И радуги со всех сторон висят, многоцветно сияя.

Развернулись, пошли обратно. И, отчаявшись найти переправу, решились прыгать через поток. Без рюкзаков, конечно, и со страховкой. Руки о скалы противоположного берега ободрали, локти-колени разбили; ботинки полны ледяной воды, одежда мокра насквозь. Рюкзаки потом на веревке по воздуху переправили — их не промочили, почти. В общем, два часа с речкой общались…

...Через пять часов ходьбы, разогревшись и просохнув, выбрались через лабиринт ледовых разломов и трещин к запланированному месту ночёвки на леднике под стеной…

 

В шесть часов утра перешли с горизонтали на вертикаль. Скалы вздымаются абсолютным отвесом прямо от плоскости ледника, сразу лазание высшей категории трудности. Гора благородна, никакой заманухи, всё честно: если маршрут тебе не по зубам — отвали.

Первым по гладкой стене пошёл капитан команды Андрей Александров. Работал он с нижней страховкой. Организуя, по мере развёртывания верёвок, точки промежуточной страховки. Чтобы, в случае чего, улететь недалеко. Поднявшись на всю длину сорокаметровой страховочной верёвки, заколотил в трещины скальной породы несколько крючьев, сблокировал их, надёжно закрепил перильную верёвку для подъёма коллег.

Капитана снизу страховал Игорь Рисположенский. Затем сам пошёл, охраняемый теперь сверху Андреем. Подтягиваясь на жумарах, он выщёлкивал перила из промежуточных карабинов, спрямляя изгибы напряжённого, трудного пути лидера — улучшал дорогу для тех, кто внизу.

Следом по скале поднимался гружённый тяжелее всех Андрей Капустин: его дело подносить на очередной этап борьбы со стеной освободившиеся внизу верёвки, карабины, крючья, френды. И при этом ещё успевал щёлкать двумя фотоаппаратами!

А замыкал вертикальное шествие Олег Кравченко: демонтировал дорогу — снимал верёвки, собирал карабины, выдёргивал и выбивал из скалы закладушки и крючья, разгибал их и выравнивал, и передавал это всё наверх для очередного использования. Погода радовала: солнце такое, что не жарко, и ветер такой, что не холодно.

Двухсотметровый отвес первого бастиона стены взяли без особых приключений. Начался подъём по крутому скальному гребню. Казалось это проще. Но оказалось гораздо опасней – гребень сильно простреливался: с далёкой крыши Горы постоянно рушились вниз камни.

...Нарастающий мерзкий вибрирующе-урчащий вой летящего каменного снаряда... грохот сокрушительного удара... свист, треск, клацанье осколков... адский запах серы. Это ужасно! Не просто страшно... но отвратительно сознанием своей незащищённости и беспомощности... Осколком камня перебило верёвку. Хорошо, что не была нагружена в этот момент... Мгновенно связали — и выше, выше!

На всех скоростях проскочили пять верёвок под непрерывным обстрелом. И с большим облегчением повисли на гладкой стене второго бастиона — отвес с нависаниями защитил от камнепада.

Прошли четыре верёвки сложнейшим лазанием, потребовавшим кроме напряжения и мастерства, ещё и вдохновения...

К шести вечера выбрались на наклонную скальную полку размерами с детскую кроватку. Впервые за день смогли собраться все вместе. Кравченко и Капустин заколотили в скалы крючья, подвесили палатку. Наладили самостраховку для сна. А связка Александров—Рисположенский полезла выше, готовя путь на завтра.

Вначале вскарабкались на длину верёвки по крутому внутреннему углу. Ещё на одну верёвку поднялись по очень сложной отвесной расщелине. И, потратив на преодоление восьмидесяти метров стены полтора часа, как паучки по паутинкам съехали на плечи своих товарищей как раз к ужину. Свесив ноги к облакам, уселись трапезничать, любуясь закатным пейзажем...

 

Ночь просидели, как сами определились, нормально для ненормальных. В шесть утра полезли вверх, мучимые жаждой. Вода во флягах кончилась, а на стене не оказалось ни воды, ни снега — сухой камень.

Работалось трудно — жажда и холод породили мышечную скованность.

Прошли обработанный вчера участок, взобрались ещё на верёвку выше. И попали в очень неприятное место: сложный траверс влево со спуском, а затем подъём с траверсом вправо. И всё это по нависающей стене! Здесь Злая Пасть от альпинистов высшего пилотажа потребовала. И команда его продемонстрировала. Александров, как всегда свободным лазанием без применения искусственных точек опоры, проскользнул ящерицей по потолку, исхитрился заколотить крючья для страховки партнёров...

Верёвки свободно висели в воздухе. Парни подтягивались по ним, пружинящим, раскачиваясь в двух-трех метрах от скалы, не касаясь её. И ледник далеко-далеко внизу в разрывах облаков... покачивается…

Все четыреста метров до верха второго бастиона — тяжелейшая работа. Сложнейшее, напряжённейшее лазание. К тому же задул ветер, и резко похолодало. Руки и ноги начали подмерзать. Особенно тяжко пришлось лидеру — Александров для удобства работал без пуховки, в одном лишь тренировочном костюме и в тонких скалолазных туфлях. И всё же вершина приближалась.

Но не желала Злая Пасть мириться со своим поражением. За шестьдесят метров до выхода на крышу она точным попаданием камня вновь перебила верёвку. Хорошо, что страховочную, а не перильную, по которой Рисположенский в этот момент подтягивался на жумарах, повиснув в небе. И он хладнокровно связал концы и продолжил подъём.

Вскоре перильная верёвка сорвала с выступа камень. Он ударил Игоря под козырек каски в бровь. Кровь залила глаза. Но всё обошлось даже без потери сознания. Редкое везение!..

Бастион одолели, до вершины осталось сто двадцать метров по крыше. Но и тут участочки были ещё те. И притом — множество живых камней. Поднимались мучительно аккуратно... И на левую вершину Двузубки взобрались лишь в половине седьмого вечера. К этому времени всё затянули тучи, и ледяной ветер неистовствовал.

На правую вершину по узкому скальному гребню шли в связках, пробиваясь сквозь вихри. Прыгали-скакали над бездной по скользким каменным глыбам. Перевалив вершину, спустились по тридцатиметровой скальной стенке на перемычку меж Двузубкой и Главным Аманаузом. И здесь-то наконец-то, столько-то времени мечтавшие о глотке воды, увидели ком спрессованного, смёрзшегося снега. Снег — вода — еда! Да нет, еда — ерунда. Тем более, что осталось её всего ничего... Главное — питьё!

Растянули на скалах палатку, раскочегарили примус. А ветер бесится, рвёт растяжки — пришлось защитную стену из камней громоздить... И тут на вечерней радиосвязи скисла рация. Как обрезало! Базовому лагерю ни словечка сказать не успели. А последняя-то связь была ещё с бастиона. И друзья внизу волнуются, предполагая худшее...

 

С утра промозглый холод, пронзительный ветер и дождь, чередующийся со снежными зарядами. За два часа в связках вскарабкались на Главную вершину Аманауза. И только стали спускаться – всё заволокло туманом.

По мокрым, скользким скалам зубчатого хребта лезли бесконечно и беспросветно. В тумане не заметили раздвоение гребня — и пошли в Абхазию!.. Спохватились, когда уже больше двухсот метров высоты скинули. Пришлось возвращаться вверх...

В нужную сторону с развилки спускались почти на ощупь — через три отвесные сорокаметровые ступени — в тумане под дождем и снегопадом. В четыре часа дня вышли на перевал. С него круто вправо и вниз. В тумане попали на ледовые сбросы, обошли и — здравствуйте! — упёрлись в непроходимый хаос открытых трещин.

Ну что ж — уже привычно: назад вверх!.. По льду. По снегу. Затем по скальному гребню...

В полшестого выбрались на прославленную в песнях вершину Софруджу, с которой есть простой спуск по снежному склону. Но туман, мать его…так! И долго ещё будем вспоминать как, рассчитывая уже на последний лёгкий спуск, вновь попали из-за ограниченной видимости в ловушку ледяных сбросов.

В который уж раз побрели наверх... По своим следам выбрались на знакомую макушку Софруджу. И тут вдруг дунул ветер. И туман рассеялся, как дурной сон. Небо очистилось до далёкого горизонта, всё стало ясно, всё видно вокруг.

И понятно стало, что Злая Пасть восхождение признала и отпускает восходителей с миром. И вечерние горы, словно в награду альпинистам, такой негаданной, невиданной, такой несказанной, неписанной красотой полыхнули в небесной лазури, что и как на них таких обижаться-то за все недавние неприятности?!

В семь вечера на скальном островке среди ледника встретили московских коллег. Те заметили нашу команду раньше и специально ждали: нужна ли какая помощь вырвавшимся из высотной непогоды?

— Нужна. Дайте рацию!

По радио связались с Домбаем, передали своим, что всё впорядке. И вовремя – спасотряд под руководством начспаса Чепура и доктора Яковенко уже спешил вверх по ущелью...

 

Андрюша Александров об этом восхождении потом рассказывал:

- Последний, при выходе на крышу, внутренний угол-камин абсолютно шестёрочный... Зацепки крохотные, сглаженные... И расположены очень неудобно... Лезу на мизерах... А вверху пробка — камень заклинился и нависает... Я в него головой упёрся... Тык-мык... Никак!

Сделать надёжную базу для перил — дело чести... Верёвку надо так закрепить, чтоб она ребят из камина на стену не выдёргивала... А устал уж на одной руке висеть... Чувствую, созреваю...

Подтягиваюсь на правой руке... Одновременно левой рукой тянусь вбок и вверх...

Скала отталкивает... Тело постепенно, помимо воли разворачивается, и руку, на которой вишу, заламывает в локте... Пальцы холодом свело, совсем их не чувствую... А до крюка, на котором внизу застрахован, почти сорок метров свободно висящей верёвки... Если слиняю, то всех сорву – вместе порхнём до ледника семьсот метров...

Так жить захотелось!

Всем, что от сил во мне осталось, стремлюсь, рвусь вверх...

Дотянулся до чьёго-то старого шлямбурного крюка... А руку от скалы оторвать не могу, чтоб карабин вщёлкнуть... Мыщцы закоченели, одеревенели и не слушаются... Сумел левую ногу задрать выше головы, пяткой зацепился... Потом на ноге подтянулся и отжался... Встал коленом на проушину крюка... Кожу рассёк, кровь полилась... Должно быть больно, а не чувствую!..

В общем, вылез... организовал страховку… ребята подниматься начали... а меня колотит... и всё внутри звенит... постепенно осознаю, что в жизнь вернулся…

А как облака на закате светились!

 

О том, что делаю

 

Так повелось, что утоляю жажду

Из одного заветного ручья,

то мёртвою водою, то живою.

 

Ф. Петрарка

 

Жизнь сложилась так, что я развивался параллельно, одновременно как художник и спортсмен. Горный спорт и искусство одинаково одарили открытиями красоты в природе и в людях, пониманием необходимости терпения и терпимости, необходимости рационального использования драгоценного времени, постоянным бессознательным ожиданием нового лучшего.

Накопленный опыт спортивной и творческой работы убедил в их принципиальном сходстве, в философском родстве. В искусстве, как на сложном горном маршруте, такие понятия, как красота, величие, соизмеримость, истина, добро — не существуют в абстрактном виде, здесь всё имеет реальное конкретное выражение, всё изменяемо и зависит от ситуации. И в спорте и в искусстве всё рождается, решается, изначально и окончательно определяется человеческой личностью. И прелесть как творческой, так и спортивной работы в самовыражении, самопознании и самовоспитании, происходящих в процессе самой работы, в радости преодоления материала и себя, как материала, на пути к мечте...

Занимаясь искусством или спортом, человек ощущает себя сильным и полезным, а потому становится добрее.

Делать добро, в любом случае сохранять доброжелательность действий, намерений и устремлений — в этом общечеловеческом, вневременном призыве нет ничего нового, однако в горах и в искусстве он не декларация, а необходимая норма поведения. Иначе ничего не добиться. И даже не выжить.

Долгое тесное общение с художниками и спортсменами убедило в том, что им не бывает скучно, что скучают лишь глупые, бездарные и ленивые — только у них бывает свободное время, только они не знают, чем его занять.

Лучшее развлечение — любимое дело. Отсутствие любимого дела, вызванное скудостью ума, бесталанностью, духовной или физической ленью, порождает скуку, зависть и злость, плодит нытиков и ворчунов.

Конечно, есть ответственность, чувство долга, исполнительность, дисциплина и влияние коллектива. Но, в конечном счёте, как сказал смельчак и мудрец Френсис Чичестер: «Кто решает за человека, делать ему что-то или нет?»

Но есть между спортом и искусством важное различие. В своей книге «Когда риск — это жизнь!» великий Карло Маури писал: «...Мы обнимаемся, на глазах у нас слёзы. Это от усталости но, прежде всего, оттого, что мы достигли вершины нашего заветного желания!..»

Вот оно! Как спортсмену, мне в горах приходилось испытывать это чувство но, как художник, не ощущал его никогда. Потому, что не бываю полностью удовлетворён сделанным. В процессе работы я каждый раз перерастаю себя и, к моменту окончания начатого, раскрывается новый, более высокий горизонт.

...Хочу, чтобы мои произведения дарили людям радость, покой и умиротворение. Но, при всём желании, тишины, просветлённости и покоя добиться не могу — напряжённая конфликтность реальной жизни проступает в картинах сама собой. Ведь пластические идеи художник черпает из жизни — как результат непосредственной фиксации жизненных впечатлений. Прямое или косвенное, но неизбежно объективное свидетельство времени — удел искусства.

... В своей работе я осмысливаю горы с двух точек зрения: как явление эстетическое — с особой, только им присущей остротой ритмико-пластической красоты, и как явление социальное — горнило порядочности.

Моя графика и живопись на тему гор — не свидетельство стороннего наблюдателя, а исповедь участника. И в этом смысле все мои работы — автопортреты. И, при всех различиях, они, по-моему, не отрицают, а дополняют друг друга, поскольку едины по пластическим интересам и по жизненной философии.

...Художник может изображать переживания, а может изобразительными средствами рождать в зрителе переживания. Мне, пусть с риском оказаться недопонятым, интереснее и дороже второй путь. Потому стараюсь развивать в себе собственно художественное, изобразительное рисование, исключая подпорки литературной конъюнктуры.

Не пытаюсь никому навязывать свои убеждения, но стараюсь вызвать адекватные чувства. Проецируясь на сознание зрителя, они, как мне кажется, обогащает его и, одновременно, сами от него обогащаются, расцвечиваясь зрительскими ассоциациями.

...Зрительское проникновение в произведение искусства возможно лишь в достаточно напряжённом и длительном диалоге. Причём проникновение это тем глубже, шире и значительнее, чем в большей степени оно происходит не через считывание взглядом привычных поверхностных зрительских фиксаций, а через глубинное сопереживание.

Задача искусства, на мой взгляд, не повторять видимый мир, а осознавать его, преобразовывая в своих образах, помогая зрителю осознать существующую реальность, своё место в ней и самого себя с огромным миром в себе.

Думается, что если художник искренен и раскрепощён — он всегда найдёт своего зрителя.

А если художник заранее под предполагаемого зрителя и ценителя подлаживается, то никогда не создаст ничего самобытного.

В изобразительном искусстве важно не ЧТО, а КАК. Не тема рождает красоту, но красота, если автору удаётся её достичь, становится вечно актуальной темой.

Никакая тематическая программа создания произведения сама по себе не означает решительно ничего — всё зависит от того, как она реализуется. План создания произведения включает в себя не только сюжет, но обязательно и программу построения пространства картинной плоскости — из всех её элементов, рождающих в совокупности художественный пластический образ.

Без убедительного воспроизведения внешней формы невозможно передать сущность вещей и событий. Но, будучи излишне акцентированной, форма выступает помехой на пути духовного слияния с постигаемой сущностью. Это происходит, когда исполненная натуралистически, иллюзорно, форма задерживает взгляд, внимание и мысль зрителя на внешнем, как таковом, т.е. именно на том, что подчёркивает обособленность вещей в видимом мире. А достаточно конкретная и информативная, но не отвлекающая от движения вглубь, форма помогает раскрытию внутреннего содержания, глубинной сути предмета и события, пространственного и временного явления, всеобщей сопричастности, взаимозависимости и нераздельности, но абсолютной, совершенной самоценности. В произведении изобразительного искусства форма имеет значение лишь в той мере, в какой она способствует раскрытию этой внутренней сути.

Считаю, что живопись и графика немыслимы без пластически выразительной акцентированности, при обязательной общей цельности.

В процессе работы стараюсь видеть то, что изображаю, аккордом, не рассыпаясь мельтешащим взглядом по множеству деталей. Промежутки стараюсь воспринимать как предмет, а набор предметов — как пространственное событие.

Стремлюсь к достижению активной эмоциональности и выразительности при изобразительной немногословности и лаконичности. Обилие узнаваемых деталей не является показателем реализма. Детали должны обязательно подчиняться определённому внутреннему строю. Необходимо создать выразительный ритм. Второстепенное должно подчиняться главному. Искусство не инвентаризация, а иерархия. Считаю композицию законченной не тогда, когда в неё нечего добавить, а когда из неё нечего убрать.

При визуальном контакте с натурой стараюсь освобождаться от внутреннего редактора, требующего примитивной похожести. Сбор материала на натуре понимаю не как подробное копирование деталей сущего, а как накопление жизненных ощущений и впечатлений. И, работая над темой гор, стараюсь от поверхностных географических описаний местности идти в глубину образного восприятия увиденного и пережитого. Натура — катализатор чувств и мыслей.

Убеждён, что реализм и натурализм понятия не только разные, но и диаметрально противоположные. Задача истинного художника-реалиста, на мой взгляд, заключается отнюдь не в копировании существующей реальности, но в создании на картинной плоскости новой реальности — эстетической.

Стремлюсь в своих работах к убедительности пространственных решений без разрушения картинной плоскости наивной фотографически-иллюзорной глубиной.

Стараюсь добиваться психологического подтекста, позволяющего домысливать развитие сюжета не только в настоящем, но в прошлом и будущем; стремлюсь к образной совокупности статики и динамики — чтобы статика была динамичной, а динамика не одномоментной.

Пытаюсь избегать в искусстве затоптанных путей, стараюсь работать без суеты, без гонки, подавив в себе соревновательный инстинкт и желание нравиться всем.

Стараюсь честно и неподобострастно делать в искусстве то, что хочу и могу — так, как могу и хочу: то, что интересно мне самому и, как кажется, может быть интересно зрителям.

…Я пишу высокие горы и как общее закономерное, и как закономерное индивидуальное. На моих картинах горы – символ, влекущий в неведомое... и, вплотную приближенная правда вечной природной красоты верхних этажей земного мира.

Изображаемые мною горы — ступени не только духовного, но и телесного совершенства, без слияния которых недостижима гармония. Ибо путь духа обязательно должен быть пройден ногами.

Вспомним Франческо Петрарку: «Сколько раз сегодня, озираясь на обратном пути, я бросал взгляд на вершину горы! И она казалась мне едва ли одного локтя высотой рядом с высотой человеческого созерцания, когда человек не погружает его в грязь земной мерзости. На каждом шагу думалось и другое: если не жаль подвергнуть себя таким трудам и мучениям для того, чтобы тело побывало чуточку ближе к небу, то какой крест, какая тюрьма, какая дыба сможет отпугнуть душу, которая на подступах к Богу попирает чванливую громаду гордыни и свою смертную судьбу?!»

...Каждому живущему открыт путь высших достижений. Да не всякий знает о нём, не всякий его видит и не всякому он по силам…

Бесят люди, у которых горизонт – на длине хватающей, загребающей руки. Очень горько, что таких много.

На высоты — хоть горные, хоть творческие, хоть жизненные — не залазят. На высоты восходят!

Простых высот не бывает. Они прекрасны и влекущи. Но суровы. Они очень больно бьют. Так было всегда. Так всегда будет. Если высота примет тебя, ты взойдёшь. Если нет, то нет...

Чтобы завоевать расположение высоты, необходимы одарённость, воля, смелость, сила, выносливость, решительность, дерзость и уверенность в себе. Необходима одержимость, внутренний огонь. Но, в первую очередь, скромность, самоотверженная преданность и верность, терпение, любовь и уважение. И ещё, обязательно – благородство.

 

Почему пишу горы? Потому, что уважаю их и люблю. И люблю людей. И хочу, чтобы было больше людей, любящих горы. Потому что общение с горами делает людей лучше и счастливее.

...На мне шерстяные гамаши, свитер и ветрозащитный костюм… на ногах ботинки с кошками… в руках айсбайль… на голове каска… на глазах солнцезащитные очки… на спине рюкзак, в котором палатка, спальник, каремат, пуховка, тёплый поларовый костюм, непромокаемый гортексовый костюм, тёплая поларовая шапочка, бейсболка с длинным козырьком от солнца, запасные шерстяные носки, тёплые рукавицы, тонкие перчатки, три разных скальных крюка, фрэнд, два ледобур, два карабина, страховочная система, жумар, тормозная планка, пятиметровый репшнур, запас бензина, примус, продукты, ложка, миска, кружка, спички, нож, фонарик с запасом батарей, свечка, блокнот, карандаш и гелевые стержни, ремнабор, рация с запасным аккумулятором, бинокль, медаптечка, фотоаппарат, этюдник с кистями, с красками масляными и акварельными, флакон разбавителя для масляных красок, фляжка спирта для акварели, плоскогубцы, кнопки, фанерная папка с акварельной бумагой, два подрамника, обтянутые в несколько слоёв загрунтованным холстом.

Мучат одышка и жажда, сердце захлёбывается, норовит разнести грудь вдребезги. Рядом хрустят по льду кошками, привычно хрипло дышат на затяжном крутом подъёме мои молодые друзья. Они идут на восхождение — до самой вершины, я — на этюды, до верхних ночёвок: оттуда, одновременно с живописью, буду ретранслировать радиопереговоры между альпинистами и базовым лагерем. В голове пульсируют строки Высоцкого:

Ты идёшь по кромке ледника,

Взгляд не отрывая от вершины.

Горы спят, вдыхая облака,

Выдыхая — снежные лавины.

 

...Я изображаю горы, прежде всего, как олицетворение духовности и красоты мира. А ещё — средоточие человеческой силы, мужества, увлечённости, выносливости… товарищества и коллективизма.

Весь мой спортивный и жизненный опыт свидетельствует, что жизнь в горах концентрированнее, чем на равнинной плоскости. В горных походах молодёжь быстрее мужает, ибо горы дарят благостный опыт страданий.

Своей живописью стараюсь заманить людей в горы.

Не в каждом здоровом теле здоровый дух и не каждый, мощный духом, имеет физические данные для выполнения своего жизненного предназначения, для достижения намеченных целей. Этим я озабочен, призывая своими картинами молодёжь к вершинам, помня мудрый завет: «Не болей, придётся много для Родины потрудиться!»

Горы дарят здоровье. И духовное, и физическое. А мы, добрые и умные, обязательно должны быть здоровыми и сильными, иначе, зачем нам быть?!

Своей живописью и графикой я показываю реальные дороги туда, где из близкого сверканья высот рождается жизнестойкая улыбка бесстрашия. Общение с горами дарит высоту не только телу, но и мыслям, помогает обрести глубину душе, остроту чувствам и чистоту сердцу.

Прежде всего, горы дороги мне тем, что дарят ни с чем не сравнимую радость коллективной победы и коллективного творчества в процессе её достижения. Горы это счастье одновременного общения с замечательными людьми и с прекрасной первозданной природой.

Конечно, работать на пленэре в высокогорье трудно. Но когда увлечён работой, как-то и холод не слишком ощущается — есть пластическая идея, которую стремишься воплотить… есть эмоции, которые торопишься запечатлеть… есть восторг от красоты природы — совершенно фантастической – ей отдаёшься, в ней растворяешься...

К сожалению, за годы общения с горами не раз возникали ситуации, когда становилось страшно. К сожалению, не раз пришлось рисковать, срываться, падать. И совершенно незнакомых людей приходилось спасать, и друзей хоронить. Но положительных эмоций гораздо больше.

Мне было бы скучно всю жизнь прожить где-нибудь в бананово-кокосово-ананасовых тропиках. Мне нужны контрасты. Мне надо, чтобы кроме лета были обязательно и зима, и весна с осенью. Жизнь она интересна, когда разная, всякая, полосатая: то страшная, то радостная и весёлая. А иначе это и не жизнь вовсе — оранжерея. Иначе отупеть можно, заплыть жиром, мхом обрасти...

Конечно, работая в горах, устаю. Но испытываю удовольствие от работы, от общения с горами и с людьми. Мне это нужно, даже необходимо, ибо даёт ощущение счастья.

А когда работа закончена, рождённое произведение начинает жить своей собственной жизнью, отделяется от меня, и уже сам живописный холст или графический лист ведёт диалог со зрителями. А я — в стороне, я уже не нужен. И это не обидно. Как детей своих, вырастив, отпускаешь в самостоятельную жизнь.

Мои произведения, конечно, достоверные портреты вершин. Но одновременно и отражение романтических устремлений. Я осознаю горы образно, поэтически. В картинах не поверхностная фиксация контуров и объёмов, не примитивная внешняя похожесть, не копирование географического природного оригинала… но обязательно воспроизведение личностно-чувственного его восприятия.

Мои живописные горы достовернее и правдивее фотографии, потому что они проникновенны. В них память потерь и обретений, побед и поражений… боль солнечных и морозных ожогов… удары лавин и камнепадов… страх глубины… гнёт и восторг высоты… уверенность дружбы… гордость преодоления… азарт и вдохновение мастерства… потрясение знакомством накоротке с близкой вечностью… ощущение бесконечности, красоты и гармонии мира — опыт трудных и радостных горных приключений. В моих произведениях не только то, что я вижу, но и то, что знаю и чувствую...

Мне очень повезло в жизни, что стал художником. Счастливая профессия — художник! Трудная и неблагодарная, но счастливая... Тут ведь как мир творишь. Провёл на чистой плоскости горизонтальную линию — сразу создал небо и землю! Это не себя с Господом сравниваю, а свою профессию. Ведь когда уйдём из жизни, и память о нас затеряется во времени, что от наших лет потомкам останется, перейдёт достойно в будущее и будет воспринято адекватно и равноправно без высокомерия и недоумения? Не разбитые же ржавые автомобили, устаревшие компьютеры, холодильники, стиральные машины и видеомагнитофоны! А то, что сумели создать художники нашего времени. И я горжусь своей принадлежностью к клану художников, к этой вечной и замечательной профессии, плоды которой проходят сквозь столетия, даря равное бессмертие своим авторам и владельцам, со временем обретая всё большую ценность.

Ещё очень повезло, что в моей судьбе искусство тесно переплелось с горным спортом. Всё в более престижных, более крупных выставках участвовал, и на всё более сложные маршруты ходил, всё в более высоких и красивых горах эти маршруты проходили. Я даже членом Союза художников и мастером спорта стал в один год. Так это по жизни и продолжается, так и идёт в одной связке. Много за эти годы друзей обрёл — на вернисажах, творческих семинарах и в Домах творчества… и на слётах, на соревнованиях, на учебно-тренировочных сборах, в походах и на восхождениях.

Кто я больше — художник или спортсмен — не знаю, я един в двух ипостасях. Мои картины — концентрированные впечатления от увиденного, испытанного, прочувствованного, пережитого и понятого в горах и в городе, они — часть души, часть жизни.

Работаю, стараясь новыми произведениями напомнить зрителям, что жизнь прекрасна.

Но, увы, обидно коротка.

И, значит, нельзя терять время на скуку, нытьё, хандру и ругань. Надо радоваться. И использовать жизнь сполна, чтобы успеть сделать за эти быстрые годы что-то достойное. Чтобы и самому почувствовать, и чтобы люди сказали: «Не зря жил, не напрасно небо коптил…»