Хронометраж пленэра на фоне альпиниады 2 страница

Сначала по радио узнали, а потом и визуально убедились, что сошли с маршрута и спускаются в лагерь опытные разрядники Лёша Огарков, у которого на подъёме вдруг резко заболела спина, и Саша Скотников (Зёбра), согласившийся проводить друга вниз.

Я решил устроить разгрузочный день и, сунув этюдник, планшет с последним листом бумаги и холст в рюкзак, вскинул его на спину и, не теряя времени на завтрак, полез по склону Чегет-Чата. Но тут Горбачевский снизу начал обижаться, что я пренебрегаю его заботой и не уважаю его кулинарные таланты. Я заартачился, но оказалось, что он предлагает яичницу с колбасой — кто ж способен от неё отказаться?! Тем более, что под эту закусь Дмитрич предлагает продегустировать напиток с весёлым названием «Кадриль». И я спустился, и мы стали выпивать и закусывать. То, что покушали, понятно, что замечательно. А то, что попили, по вкусу — плохой спирт, жидко разведённый «Анапой». Однако калории вдохновения содержит, и обладает способностью анестизировать жизненные невзгоды. Потому старший тренер вызвал Зёбру и налил ему — помянуть несостоявшееся восхождение. И передал пайку живительной влаги скулящему в палатке Огаркову — для бодрости тела и здоровья духа.

После почти бессонной ночи, от выпитого и съеденного, меня потянуло в сон. Но, вдохновляя и успокаивая себя давним афоризмом Боба Драгина «В гробу отоспимся», в полдесятого я взялся за работу. К этому времени на небе опять появились ненавистные восходительскому и художническому сердцу мутные пряди цирусов, предвещающие непогоду.

...Пишу этюд недалеко от лагеря с подветренной стороны и прекрасно слышу всё, что там происходит. Дмитрич с Шипиловым каждый час выходят на связь с работающими наверху отделениями, слышимость отвратительная, Горбачевский вынужден орать в микрофон и, можно подумать, что на маршруте у кого-то случилось нечто ужасное...

Солнце потухло и всё мгновенно стало скучным, одинаково серым и невыразительным. Сильно, резко похолодало, задул пронзительный ветер, активно и весьма результативно выжимая из меня слёзы и сопли. Если бы не алкогольное вдохновение, пожалуй, уже давно сдался бы и спрятался под крышу. Тем более, что состояние мотива совершенно изменилось. Продолжаю писать, ориентируясь уже не на отсутствующий цвет, а лишь на пластику и ритмику пейзажа. При этом ощущаю, как медленно, но верно замерзаю.

К полудню, когда я ещё долблюсь где-то на середине своей работы, в лагерь уже вернулось отделение Чепура. Довольны: сделали свою З-А. Ну, скоростные! Мне бы так в моём деле...

К 14-30, вроде бы, довёл своё творение до удобоваримого состояния. Как всегда у меня получается при работе на пленэре в непогоду, изображённый мотив мало имеет общего с реально существующим. Но достаточно выразителен, убедителен и, я надеюсь, имеет право быть. Надо бы ещё кое-что уточнить, кое-какие контрасты усилить, кое-какие приглушить. Но морозостойкость моя иссякла — если продолжу мёрзнуть, заболею обязательно. Ветер уже в третий раз повалил этюдник, холст испачкан грязью и залеплен снегом. Да ещё дождь вдруг полил во всю дурь: здоровенные и частые капли, холодные, как ледышки, больно секут обгорелое под солнцем лицо. И сигареты размокли. Сматываюсь!

...Попил с Горбачевским и Чепуром чайку с бутербродами. Теперь сквозь кисею дождя высматриваем в бинокли, как отделения спускаются на землю. Новички наши теперь уже не новички — в базовый лагерь возвращаются спортсмены, выполнившие норматив значка «Альпинист России». А это событие в альпинистских лагерях принято отмечать торжественно.

Пришло отделение Пашкина, и его бойцы, презрев отдых, вместе с разрядниками Чепура, под руководством и при активном участии Зёбры, шофёра с «Крокодила» Сюпа и ожившего Огаркова, начали спешно готовить встречу именинников. Главное действующее лицо праздника посвящения новичков в альпинисты — Король ущелья. В нынешнем составе на роль Короля никто не тянет. Решили, что обойдёмся Королевой, тем более, что есть подходящая кандидатура. Я эту кандидатуру — Юльку из пашкинского отделения, акварелью разукрасил до неузнаваемости, сообща нарядили её соответственно — настоящая Сопият, владычица ущелья получилась! Общими усилиями приготовили все необходимые причиндалы и прибамбасы для предстоящего действа — священную клятву, факелы, воду для обливания, зелёнку, печать из картошки и всякое прочее важное. И вовремя дождь закончился, и солнце тёплым золотом брызнуло! Жаль, что не вернулись ещё разрядники Графа и Васильниколаича Кривова — без них людей для празднества маловато... Да и связи с ними всё нет. Откуда ж быть праздничному настроению?..

К 16-часовой радиосвязи, под тревожными взглядами всех присутствующих, Чепур полез с рацией повыше на склон в надежде, что оттуда удастся связаться с отделениями.

И тут как раз новички подходят, пора начинать весёлую экзекуцию посвящения их в восходители!..

...В полпятого Чепур спустился, так и не связавшись с Кривовым и Волковским, а к этому моменту и торжество завершилось — коротко, вяло и скомкано.

... В 17-00 в верхней части кулуара нарисовались медленно движущиеся вниз точки. Посчитали — идут пятеро. Значит, это отделение Кривова.

В 17-30 и Граф со своими воспитанниками появился на спуске. Ну, всё — как камень с души сняли, через час будем наконец-то вместе!..

Горбачевский расслабился и приказал готовиться к праздничному ужину, выставив на общий восторг водку, пиво, вино, коньяк, шпроты, копчёную куру, копчёную колбасу, копчёное сало и прочее... Тут на дворе грянул бодрый «физкульт-привет», возвещающий прибытие Кривова, и через миг сам Василий, бодрый и голодный, возник около вкуснот. Пашкин заканючил что-то о раздельном питании и несовместимости представленных нашему вниманию продуктов, на что Кривов мудро заметил: — Не хочешь петь, не пей! Хочешь разделяться, разделяйся. Но молча! Наши желудки без твоих советов в съеденном разберутся!

В 18-15, под вновь полившим дождём, и Витя Волковский, выстроив своё отделение перед старшим тренером, щёлкнул рифлёнными каблуками кофлахов, обильно взбрызгав жидкую грязь, и доложил об успешном восхождении. Причём, одна из его участниц закрыла третий разряд, и Дмитрич торжественно вручил ей баночку «Пепси», а все присутствующие её обцеловали.

После этого благородный Граф заявил, что должен принять душ. Испросив у непривычно покладистого Дмитрича спирта, он хлопнул полтинничек и удалился в свои развалины приводить себя в порядок. Пашкин тоже раскатал губу на спирт, но Горбачевский твёрдо сказал: «Нет!» и Шура поплёлся к начспасу за консультацией по маршруту предстоящего восхождения. Следом удалился к своим бывшим новичкам, новоиспечённым значкисткам и, соскучившийся по ним, Кривов. А я с холстом и этюдником полез на склон с намерением изувековечить Софию на закате — погода этому ныне весьма благоприятствует.

И вдохновенно и результативно занимался этим делом до 9 часов вечера, пока окончательно не стемнело и не подморозило. Но закончить не успел и, если будет подходящая погода, постараюсь доделать завтра.

...Вечер тихий, звёздный, ясный. Лишь чуть пониже вершины пика София клубится облако, серебрясь в лунном свете. Сегодня полнолуние. Луна гигантская и такая яркая, что я спокойно делаю эту запись в её свете. Звёзды сегодня тоже гигантские и необычайно яркие. Горы в отблесках трепетного небесного свечения призрачно голубеют. А внизу на земле, неярко освещая шершавые стволы сосен и скаты палаток, пляшут оранжевые огни костров. Слышны гитарные переборы и тихие песни, и вспышки смеха. И добродушно бормочет речка.

Так жалко тех, кто незнаком со всем этим, кто этого не знает, не видел и не ощущал!..

Пока бродил по округе, любуясь красотой сегодняшнего вечера, опаздал к началу пиршества, пришлось навёрстывать.

В процессе ужина Кривов неожиданно поднял тему матерных ругательств, вернее, допустимости, а ещё точнее — недопустимости их на восхождениях. Сегодня, по его словам, у участниц его отделения ушки в трубочки закручивались от лихих выражений, разбрасываемых графским Яшкой с соседнего маршрута. Горбачевский эту информацию воспринял близко к сердцу и осерчал аж до угрозы списать сквернослова с альпиниады. Граф Волковский попытался защитить своего воспитанника, говоря, что за два сезона сходил с ним на шесть гор и видит в нём перспективного восходителя, что на маршрутах он отлично работает, а матерных слов вовсе даже и не знает. Учитывая, что Витя сильно заикается, его тираду выслушать было непросто но, дослушав, все от души посмеялись. А Дмитрич насупился и мрачно заявил, что в таком разе будет с самим Волковским разбираться...

Забавно, что в процессе этой весьма эмоциональной дискуссии сами её высоконравственные участники выражались столь виртуозно, изощрённо и смачно, как начинающим альпинистам ещё и не снилось.

Невольно вспомнился старый анекдот о том, как в альпинистской группе оказалась барышня и, по такому случаю, мужики договорились на восхождении не выражаться. И вот работают они на стене, и лидер, забивая крюк, промазал и со всего размаха саданул себе айсбайлем по пальцу. Но, согласно уговору, лишь, закусив губу, замычал от боли. А горное эхо громыхнуло по ущелью привычным словосочетанием: «……….!!!»

Резюме совещания: материться в отделении на маршруте имеет право лишь инструктор, лишь в чрезвычайной ситуации, лишь по понятному всем поводу и осознанной всеми причине — предельно целенаправленно, адресно и, что самое важное, личностно не оскорбительно. Допустима лишь ругань, направленная не на личность восходителя, а на его неправильные действия, способные повлечь за собой конкретную опасность для него самого или его партнёров…

Вот такие они моралисты, эти альпинисты! А ещё ведь, спя на дырявом полу в грязи, на камнях, на льду или в снегу, на морозе, под пургой или под дождём, ещё и бреются регулярно и чистят зубы!

 

Мая.

Подкинулся сегодня в 5-00, чтобы застать рассветное состояние. Сожители мои ещё спят, храпя ужасающе. Лишь Саша Пашкин во сне жалобно поскуливает и всхлипывает. Может, это в связи с его неженатостью?

Облачась в двое шерстяных штанов и двое свитеров, ещё упаковался в пуховку и сверху натянул ветрозащитный костюм, на руки — шерстяные перчатки и синтепоновые рукавицы, обшитые непродуваемым каландрированным капроном.

В 5-40 я уже на склоне высоко, приготовился к работе, раскрыл этюдник — упёр его ножки в камень, об который вчера вечером чистил мастихин и сейчас, конечно, измазался. Закрепил холст, выдавил на палитру краски, налил разбавитель, разложил кисти. Всё знакомо и привычно. Приятно. Жду рассвет с нетерпением.

Солнце взошло, да над Софией оно скрыто плотными облаками – золотого утреннего восторга, который я мечтал запечатлеть, сегодня не получилось. Обидно и досадно!

Но чуть наклонная, элегантная пирамида Пештеры, свободна от облаков и разожгла на своих склонах желанный рассветный пожар – переориентировался и впрягаюсь в работу.

6-00... 6-30... 7 часов. Сегодня день отдыха, выходов наверх нет, и альпинисты не спешат покинуть спальные мешки, пытаясь наверстать сон за прошлое и набрать в запас на будущее.

8-00... 9-00... 10 часов. Работается радостно. И успешно! Я доволен тем, что на холсте у меня получается...

А внизу постепенно оживает лагерь. С состраданием наблюдаю за яркими многоцветными фигурками, мечущимися по заиндевелым окрестностям в поисках уютного местечка для удовлетворения утренних потребностей.

Очень созидательно и результативно проработал до 11 часов, пока заботливый ГАД не начал заманивать на завтрак. Спускаться очень не хотелось, но, спустившись, поел-попил с большим удовольствием. И вновь за работу. Благодаря Горбачевскому, здесь я свободен от всех житейских проблем, как в Доме творчества. В Краснодаре таких условий для работы нет.

Альпинистский народ, наслаждаясь бездельем, безветрием и межоблачными прорывами солнечных лучей, активно купается, стирается и ремонтируется.

Приятно наблюдать, как по мере углубления в альпинизм меняются отношения между людьми. Когда приехали сюда, одного паренька иначе, как «рыжий», не называли. А теперь, после двух восхождений, все его зовут или Дениской, или Золотым...

К полудню почти доделал свой пейзаж, а Горбачевский с Чепуром сварганили восхитительный соус, к нему ещё копчёная колбаска и сало, лучёк – чесночёк, и распечатали бутылёчек. Пришлось мне срочно живопись закончить. Я, может быть, продолжал бы её и себя мучить, да ГАД, постояв минут пятнадцать за моей спиной и понаблюдав за работой, командирским голосом объявил, что шедевр состоялся. И категорически запретил прикасаться к холсту. А для верности кисти отобрал. Старший тренер! Не поспоришь, не возразишь — пришлось подчиниться и в весёлую компанию влиться. Взмахнули ложками, лязгнули сдвинутыми кружками.

И, словно подтверждая правильность наших действий,— могучий рык двух снежных лавин, рухнувших дуплетом с противоположного склона ущелья...

...Попили, покушали, и во мне вновь художник пробудился. И отправился я на поиск нового мотива. И нашёл. И настроился на него, и начал писать. Да вдруг нежданно-негаданно налетела резко и буйно громкая и задорная гроза с ярко блескучей молнией, с азартным, раскатистым, пушечно-громким громом и шквалистым ветром!.. А потом на водопадную неистовость грозового ливня стремительно надвинулась жуткая чёрная стена сокрушительного града. Да крупного! Как черешня!..

Гигантскими скачками, со своими живописными принадлежностями в руках, избиваемый небесной шрапнелью, я пронёсся по ущелью и, клубясь густым горячим паром, ввалился в нашу тесную ночлежку — мудрый штаб — родной кубрик — сытный камбуз — игорный дом — интеллектуальный клуб — уютную кают-компанию... Следом, потирая побитые головы и обтрепанные уши, явились взъерошенные и промокшие Пашкин с Чепуром. Сухие, целые и невредимые домоседы Горбачевский и Граф с Кривовым замечательно поупражнялись в остроумии по нашему поводу.

Едва мы отдышались и в себя пришли, как, оборвав полиэтиленовый занавес на дверном проёме, обильно брызгаясь при каждом движении, возникли перед нами только что поднявшиеся из Архыза ставропольские альпинисты во главе с нашим старинным знакомцем Андрюшей Швырёвым. И с ними две мокрые симпатичные прозрачные бутылочки водочки. И мы тут же её, родимую, согревающую, веселящую и с тяготами жизни примиряющую, с удовольствием и добрыми пожеланиями, радостно и неспеша скушали. Под коллективные воспоминания об общем счастливом, полном приключений молодом альпинистском былом. При этом я, устроившись в углу на фанерном ящике для радиоаппаратуры, как-то незаметно доделал пейзаж, который начал перед грозой.

Меж тем солнце вдруг непредсказуемо раскочегарилось и теперь палит немилосердно, уничтожая последние следы недавнего града. Даже обидно за него — был таким сильным, буйным… а стал паром, ничем...

Дождался 17-30, надеясь продолжить живописать Пештуру. А нужное освещение так и не возникло. Но я, честно и горестно сознавая свою неудачливость, всё-таки стараюсь — расставил в талом снегу этюдник, и пишу, переписываю...

Пашкин, тоже романтик, где-то бродит по ущелью с этюдником в поисках красоты. А мудрые прагматики Горбачевский и Чепур, Волковский и Кривов взяли и заснули, подгребя под себя и нагребя на себя все наши спальники.

...Хоть и в сомнениях и в муках, но картинку я родил! И даже самому очень нравится!

Возвращаясь с пленэра в нашу норку, нашёл на проталине симпатичный конгломерантный гладко обкатанный камешек — память о многомиллионнолетней давности вулканических и ледниковых периодах земной геологической истории. Повезу его в Краснодар симпатичной Настеньке, дочке моего коллеги, прекрасного художника Вити Чепурко — она всегда, заходя с отцом ко мне в мастерскую, заглядывается на камни, мною с гор привезённые.

...Пашкин написал несколько отличных этюдов. И может ещё лучше! Но спешит Шура, рано успокаивается…

...В 21-00 все инструктора, как никогда дружно, собрались на заседание. За день безделья все утомились и заскучали по восхождениям, готовы теперь взвиться и воспарить. А массовое воспарение требует согласованности и взаимодействия.

Обсудили возможные нюансы завтрашних восхождений, обговорили варианты взаимного контроля, меры обеспечения безопасности. Проверили рации, уточнили позывные, время сеансов радиосвязи и контрольное время. Выпили за предстоящий успех по полтинничку коньячку и — в люлю — в 4 часа утра всем уходить наверх...

 

Мая.

В полчетвёртого народ зашумел, затопал, зазвенел посудой и снаряжением. Как мне вверх захотелось! Это ведь так интересно, так приятно, так замечательно! Жаль, что возраст вводит свои коррективы. Некорректируемые. Впрочем, дело не в возрасте — Кривов старше, а ходит по маршрутам так, что молодые не могут угнаться. Дело в смене приоритетов. У меня теперь в горах иная функция. И осознание ответственности за принятую на себя художническую миссию, заставляет делать не то, что хочется, а что должен…

Проводив коллег, мы с Дмитричем ещё подремали, а потом решили заняться переселением в освободившийся вчера домик — в нём и просторней, и стёкла в окнах целые, и двери есть, и стол, и даже чурбаки, чтоб сидеть. А в соседнюю комнату перебирается Шипилов со своими спасателями.

Едва мы все пожитки перетащили, воротился Пашкин со своим отделением. Не понравилось ему что-то в небе. И решил он делать подход под маршрут вечером, по морозцу. Горбачевский пожал плечами, но демократично согласился: хозяин — барин...

Пашкин попил чайку с печеньем и заснул. Горбачевский с Агарковым занялись переносом в наше новое жильё базовой радиостанции и установкой антенны. А я отправился к реке на этюд.

Красота сегодня! Солнечно, тепло, ярко! И в душе как-то особенно просторно, свободно и радостно!

Во всех углублениях рельефа и вдоль реки ещё лежит глубокий снег, а на взгорках земля оттаяла и просохла, здесь уже травка зеленеет, сияют цветочки яркие — белые, жёлтые, синие, голубые, розовые, фиолетовые. И цветочный запах замечательный, праздничный...

Устроился работать, примостившись на тёплых камнях среди сугробов, рядом с рекой. Так тепло, что пишу, обнажившись, подставив солнышку свою телесную хилость и седую волосатость. Но, увы, вскоре тучи наехали на светило, и резко похолодало, пришлось срочно одеваться. Вначале майку натянул и рубашку, потом свитер, потом пришлось и пуховку напялить, и даже капюшон надвинуть. Задул ледяной ветер, начал срываться дождичек вперемешку со снегом, загромыхал гром. Где-то на уровне близких вершин, где сейчас работают на снеговой и скальной крутизне отделения альпиниады, начинает злобствовать гроза. Многоопытный Пашкин, молодчина, заблаговременно её учуял!..

Полил дождь, но я продолжаю писать, укрываясь зонтиком. А ветер усердствует, стараясь вырвать его из рук и зашвырнуть куда подальше. Дождь стучит по размокшему, обвисшему холсту, заливает палитру. Пуховка на плечах и спине промокла. И задница от холодной мокроты задубела, сижу-то на голом камне, а тёплую пенополиуритановую седушку, старый козёл, забыл в лагере!

... К 15 часам возненавидел и пейзаж, и омерзительную погоду, и альпинизм, и туризм, и пленэрную живопись, и свой нынешний этюд, и себя – недоумка простуженного, вместо создания изысканных салонных натюрмортов или подобострастных портретов, наивно пытающегося запечатлеть изменчивое, неповторимое, непостижимое и незапечатливаемое дикое первозданно-природное.

Чавкая вибрамами по грязи, прибрёл я, глотая холодный дождь, к нашей новой обители, ткнулся в дверь, а она заперта.

Вокруг дикие горы, вершины их теряются в низких тучах... по лбу моему, укрываясь под зонтиком, щекочуще ползёт квёлая весенняя муха... по зонту ливень барабанно колотит... а дверь изнутри закрыта!.. Как там у Окуджавы?

Когда метель ревёт как зверь

Протяжно и сердито

Не запирайте вашу дверь,

Пусть будет дверь открыта.

 

Лучше было, когда двери у нас вообще не было... И ещё какая-то мысль в голову полезла, но влезть не успела — дверь распахнулась и, сверкнув очками, предстал предо мною разгорячённый Дмитрич с кружкой в руке. Я успокоился — мораль и нравственность в полном порядке, а то уж мерещилось нечто неприличное. Впустил Горбачевский нас с мухой внутрь, а тут, оказывается, не только заспанный Пашкин, но, уже переодетые в сухое после мерзкой высотной мокрой промозглости, и Волковский с Чепуром сидят, зубы скалят, под яичницу с салом водку пьянствуют — сделали свои горы и спустились! И у Кривова, говорят, тоже всё впорядке — он в лагерь под дождём спускаться не захотел, остался на верхних ночёвках выше туч.

Ожидающая меня кружка заботами коллег полна пропущенных тостов и требует внимания. И я ей внимание уделил, с удовольствием ощущая, как приятное тепло разливается по стылому организму. Переоделся, утеплился и потом основательно закусил салом с чесноком. В городе сразу же помер бы от изжоги! А здесь, кроме явной для здоровья пользы, ничего иного не ощутил.

Тут разрядники принесли в дар тренерам борщ, исходящий обильным паром и умопомрачительным ароматом. А едва мы это высшее кулинарное произведение дохлебали, нас пригласили на банкет по случаю 25-летия Зёбры и выполнения им сегодня второго спортивного разряда по альпинизму.

...За банкетным столом сидим, я бы сказал, лёжа — в продуваемом и промокаемом полуразваленном строении на мокрых спальниках и рюкзаках, разложенных по мокрой прелой соломе вокруг мокрого полиэтилена, уставленного угощением. Как пелось когда-то, в годы моей далёкой юности: «Сверху сыро, снизу грязно, посредине безобразно». На закопчённых стенах вперемешку висят бухты верёвок, ледорубы и айсбайли, палки копчёной колбасы и лыжные палки, каски, пуховки и анораки, связки ледобуров, скальных крючьев, закладух и френдов, связки таранки и бубликов, разноцветные трусы, носки и портянки, пучки чеснока и лука, мешочки с крупами и страховочные системы, солнцезащитные очки и жумары, пакеты с вермишелью, бульонными кубиками, конфетами и черносливом, гетры, бахилы и рукавицы, скальные молотки и ледовые «птеродактили», «шакалы», «фифы», гирлянды карабинов, острозубые кошки и ещё многое разное, необходимое для здешней жизни. Под низким дырявым потолком, грязно капая на всю компанию, болтаются, подвешенные за шнурки, мокрые вибрамы и кофлахи.

Под многословные тосты помаленьку, не спеша, выпиваем и поём. Так много есть замечательных песен, гораздо более мелодичных, умных, добрых и душевных, чем то, что круглосуточно обрушивают на уши и души людей телевидение и радио!

... Сеанс радиосвязи: Гофштейн информировал о том, что у одного из инструкторов ставропольских армейских сборов жену в городе сбила машина. Этот офицер сейчас со своими курсантами на гребне Софийского хребта — на седловине перевала Столичный. С ними радиосвязи нет. Но Горбачевский связался с Кривовым, и тот послал сквозь темноту к биваку ставропольцев свою связку, передал страшную весть.

За полтора часа под снегопадом, а ниже под дождём, по лавиноопасному склону инструктор-ставрополец спустился в базовый лагерь, наскоро собрался и побежал вниз, в ночь.

Вот и думай, где опасней — в горах или в городе...

 

Мая.

В 4 часа ночи Пашкин увёл свое отделение на восхождение. Когда его провожали, небо было лунное, звёздное, чистое, ясное; ночь морозная — появилась надежда, что установится хорошая погода. Но когда в 7-30 я отправился на этюд, опять всё вокруг затянуто низкими облаками – сыро, пасмурно, промозгло, противно и ни черта не видно.

На утренней связи Пашкин сообщил, что после выхода на перемычку у одного из его участников неожиданно возникли проблемы со здоровьем, и он отправлен в лагерь. До перегиба склона Шура сам его визуально контролирует, а на спуске по кулуару уже мы будем его наблюдать.

Горбачевский тут же связку разрядников выслал навстречу.

А Кривов со своими людьми, после ночёвки на плато, раненько отправился вниз и уже прискакал.

... Позавтракали нашей любимой, потому как быстрой, яичницей с колбасой и я — вновь за работу — постараюсь сегодня закончить три начатые холста.

Пришёл пашкинский участник и, напичканный лекарствами, завалился спать. Врач альпиниады Сумбат Александров определил у него приступ гастрита, ничего страшного.

... На дневную связь Пашкин не вышел. Но поводов для волнения нет — он находится сейчас далеко за перегибом, и оттуда его рация без ретранслятора до базы не достаёт.

... К 14 часам дотюкал вчерашний холст. Он после купания под дождем безобразно провис и работать было очень неудобно. Но я справился, получилось нормально. Сразу после окончания работы я редко бываю доволен результатом, но сейчас действительно нравится то, что удалось сделать.

Тут и Шура Пашкин в эфире прорезался — у него всё хорошо на маршруте получается, он доволен и людьми своими, и горой, и даже погодой: нет ни дождя, ни снегопада, ни ветра, ни знойного солнца — самое то, что нужно.

Пока Горбачевский вёл радиопереговоры, Чепур приготовил обед и признался, что вчера у него был день рождения, о котором он умолчал, дабы не отвлекаться от участия в праздновании 25-летия Зёбры. После столь важного сообщения даже трезвенник Кривов на равных и с энтузиазмом поддержал тосты с поздравлениями и добрыми пожеланиями имениннику...

После обеда Граф Волковский с таинственным видом позвал меня в свою палатку «как художник художника». Я думал, что Витя, втайне от Дмитрича, вознамерился усугубить, но он вдруг свои стихи прочитал, посвящённые одной из участниц сбора. Неплохие, между прочим, стихи. Хоть, на мой вкус, он слишком часто глаза упоминает, словно у барышни больше другого ничего нет достойного внимания...

Когда после графской поэзии я вернулся в наш домик, Чепур с Горбачевским дружно спали. Укрыл их поджатые голые ноги спальником — не столько из гуманистических, сколько из гигиенических соображений – воздух в помещении они отнюдь не озонировали.

Устроившись на ящике с медикаментами, дописываю без натуры, по памяти, начатую ещё два-три дня тому назад Пештеру в контровом свете.

Зашёл бодрый Кривов, разбудил Горбачевского, сообщил, что идёт «до ветру» и принимает заказы — за кого покакать. Дмитрич хотел рассердиться, да сообразил, что это пришло время очередного сеанса радиосвязи.

Связались с Шурой — у него всё хорошо, гору он со своим отделением успешно сделал и уже балдеет на биваке. Все здоровы, бодры и веселы, чего и нам желают. В это время, видно, чтоб мы не забывались и не задавались, с северного склона Софии грохнулась большущая лавина.

... К 18 часам я вроде бы закончил Пештеру. Как всегда испытываю неудовлетворённость, хочется ещё что-то изменять, доделывать, переделывать и улучшать. Но бдительный Горбачевский начеку и буквально хватает за руки, не позволяя прикасаться к холсту. Может быть, он и прав — со стороны виднее...

Потом Дмитрич ушёл к Шипилову уточнить кое-что по предстоящим восхождениям и я, воспользовавшись этим обстоятельством, удовлетворил-таки художническое желание и отвёл душу — до 19 часов продолжал писать свой холст и довёл его все-таки до желаемого состояния.

И тут на меня вдруг долгожданная изжога накатила. Чтобы отвлечься, пошёл к ручью, посуду всю перемыл. Не помогло. Сунул тогда в пасть здоровенную светло-коричневую таблетку, специально для этого случая ещё дома уложенную мне в карман пуховки заботливой Люсей, и пошёл прогуляться-развеяться вверх по ущелью. Чем выше поднимаюсь, тем снега больше, всё глубже я в него проваливаюсь.

Низко, совсем рядом со мной, со свистящим шипением разрезая воздух, пронеслись два орла.

... Поднимался до 20-10, любуясь нежнейшим перламутровым колоритом, разлитым вокруг во всём трёхмерном пространстве. Дошёл до речки Бугойстаут, найдя по пути несколько замечательных мотивов и для масла, и для акварели. Эх, жаль, до конца альпиниады времени уже мало осталось. А тут можно всю жизнь писать, и никогда не надоест!

Смеркается. Вздымающиеся вокруг горные кряжи плавно тускнеют, бледнеют, постепенно сливаются с нежно-сиреневым небом, на котором медленно гаснут бледно-оранжевые облака.

... Взглянул на часы, оказалось уже сорок минут стою, прислонившись к замшелой заснеженной каменной глыбе под огромной сосной...

 

На горной поляне

Растёт молодая сосна,

Крепки её ветви

И хвоя густая пышна.

Вершина её

Под летящим звенит ветерком,

Звенит непрерывно,

Как музыка, ночью и днём.

В тени, у корней,

Зеленеет, курчавится мох,

И цвет её игл,

Словно тёмно-лиловый дымок.

Расти ей, красавице,

Годы расти и века,

Покамест вершиной

Она не пронзит облака.

 

Зачем люди смертны, почему так обидно, несправедливо короток наш век?

…Пора на базу, а то не успею вернуться до темноты, и ребята будут волноваться.

Закурил перед обратной дорогой, бросил спичку в ручей и пошёл за ней следом, наблюдая, как плывёт она, крутится в потоке, ныряет. Несколько раз выручал её, когда застревала в камнях, потом поток набрал силу, спичку понесло стремительно, я за ней побежал, да куда там! — проваливаюсь в снег по развилку — отстал. Потом ручей нырнул под снежный мост и метрах в тридцати ниже вырвался из-под него бурным водопадом.

За сизой дымкою вдали

Горит закат.

Гляжу на горные хребты,

На водопад.

Летит он с облачных высот

Сквозь горный лес

И кажется, то Млечный Путь

Упал с небес.

 

Спичку я, конечно, потерял. И следы своего подъёма потерял. И полез вниз вдоль ручья по глубокому снегу напролом. Потом логика пути всё-таки вывела на мою старую тропу. Начал моросить дождь — чудо, как хорошо!