Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим. — Тебя-то она послушает. 3 страница

В глубине леса, на несколько сот метров выше, Атрет увидел свою сестру, Марту, обрабатывавшую раненое плечо своего мужа. Рядом без сознания лежал его брат с перевязанной раненой ногой.

Корчась от боли в плече, Юзипий, муж сестры, произнес только: «Твой отец» — и, с трудом подняв руку, указал Атрету куда-то в сторону.

Атрет пробежал по лесу в западную сторону и увидел мать, державшую на коленях отца. Одна сторона шлема была пробита мечом, позолоченная бронза на шлеме была покрыта кровью. Атрет издал дикий крик и опустился на колени.

Мать с бледным и искаженным от ужаса лицом лихорадочно работала над глубокой раной, прошедшей по всему животу отца. Со слезами на глазах она пыталась запихнуть обратно вывалившиеся внутренности и закрыть рану. «Гермун, — причитала она, — Гермун, Гермун...».

Атрет схватил мать за покрытые кровью запястья, намереваясь положить конец ее тщетным усилиям:

— Оставь его.

— Нет!

— Мама! — он еще крепче сжал ей запястья. — Он мертв. Ты уже ничем ему не поможешь.

Она успокоилась и больше не сопротивлялась. Он отпустил её, и она в бессилии опустила красные от крови руки. Атрет закрыл широко раскрытые глаза отца и положил его руки на грудь, которая уже не колыхалась. Мать долго сидела неподвижно, затем, всхлипывая, нагнулась и обхватила руками окровавленную голову мужа. Концом его короткого плаща она утерла ему лицо, как будто перед ней лежал ребенок.

— Я отнесу его к остальным, — сказал Атрет. Мать приподняла Гермуна за плечи, и Атрет поднял его с земли. Когда он споткнулся под тяжестью тела своего отца и опустился на одно колено, по его суровому лицу потекли слезы. Но, переборов усталость, он подавил рыдания, снова встал и пошел, и каждый шаг давался ему с трудом.

Когда они дошли до его сестры и Юзипия, он положил тело отца рядом с телами Дульга и Рольфа, вокруг которых возились другие женщины их семьи. Тяжело дыша и чувствуя слабость в спине, Атрет взял в руки изящно вырезанный талисман, который отец носил на шее, и сжал деревянный образ в ладони. Этот образ был вырезан из дуба, росшего в священной роще, и оберегал Гермуна во многих битвах. Атрет хотел получить от него силу, но на самом деле не чувствовал ничего, кроме отчаяния.

Битва была проиграна, его отец погиб. Власть теперь переходила к нему, если только у него хватит сил справиться с ней. Но хотел ли он ее?

Пророчества Веледы, бруктерской провидицы, которая жила в своей башне, где никто не мог ее видеть, не сбылись. И хотя Юлий Цивилис со своими повстанцами уничтожил первые легионы, восстание терпело поражение. Спустя год они так и не обрели свободы.

После того как в течение двенадцати месяцев они стали свидетелями падения трех императоров, к власти пришел Веспасиан. И теперь против Юлия Цивилиса были брошены восемь дополнительных легионов под командованием младшего сына этого правителя Домициана. Веледа предрекла, что молодость Домициана погубит его, но юноша пришел во главе своих легионов в первых рядах и не стал прятаться за спины своих воинов. Он был полон решимости доказать всем, что является таким же искусным военачальником, как его отец, Веспасиан, и как его брат, Тит. И это ему удалось. Разгромив силы мятежников, Домициан взял их в плен. Воинов Юлия Цивилиса он приказал уничтожить. Пленников выстроили в ряд и каждого десятого отправляли на распятие. Когда сам Юлий Цивилис в цепях был отправлен в Рим, единство тех племен, которые его поддерживали, распалось. Многие из батавов оказались в плену. Из племени Атрета погиб почти каждый третий.

Глядя на своего отца, Атрет чувствовал, как в нем закипает гнев. Всего неделю назад вождь хаттов бросал куски веток и коры священного дуба на белую материю. Он не смог различить, какое знамение получилось в результате, но жрец сказал, что ржание и храпение белой лошади означает, что его ждет победа.

Победа! Где она, эта победа? Неужели даже боги повернулись против них? А может быть, римские боги оказались сильнее самого Тиваза?

Пока в селение приносили остальных погибших, оставшиеся в живых воины собирались вместе и говорили о том, что римляне ушли на север.

Атрет рубил дерево, чтобы построить дом смерти для своего отца, тогда как его мать одевала мужа в самые дорогие одежды и готовила траурный пир. Она поместила рядом с мужем самую дорогую посуду и наполнила чаши зерном и крепким медом. На блюдо положили куски жареной баранины и свинины. Когда все было готово, Атрет зажег дом смерти. В темноте пламя казалось особенно ярким.

— Вот и все, — сказала мать, и слезы текли по ее щекам. Она положила руку на плечо Атрета. — Завтра вечером собери людей в священной роще.

Он знал, что имела в виду мать, — он должен будет стать новым вождем.

— Пусть все решат жрецы.

— Они уже выбрали тебя, как и все остальные. Кто, как не ты? Разве не твои команды они беспрекословно выполняли, когда завязалась битва? И хатты последними покинули поле боя.

— Это потому, что отец к тому времени был уже убит, но не благодаря мне.

— Ты будешь вождем, Атрет. Гермун знал, что этот день когда-нибудь придет. Вот почему он всегда воспитывал тебя так — гораздо строже, чем остальных сыновей. Еще во время твоего рождения было знамение о том, что ты станешь великим вождем.

— У нас были и неправильные знамения.

— Но только не это. Есть вещи, которые мы не можем выбирать. Ты не можешь уйти от того, что тебе предопределено. Ты помнишь тот вечер, когда отец привел тебя на совет и представил тебя с твоими щитом и фрамеей?

— Да, — ответил он, с трудом сдерживая свои горестные чувства при взгляде на огонь, где уже было видно тело отца, потому что рушились стены траурного дома. Он сжал кулаки. Бремя лидерства — это то, чего ему меньше всего хотелось.

— В тот вечер ты стал мужчиной, Атрет. И с тех пор ты возмужал еще больше. Первого своего врага ты убил, когда тебе было четырнадцать лет. — Она улыбнулась, и ее глаза наполнились слезами. — У тебя еще не начали расти усы, которые ты мог бы брить над телом мертвого врага, но ты все равно скоблил лицо, чтобы не нарушать традиции.

Она сжала руки:

— В пятнадцать лет ты взял себе в невесты Анию, а когда тебе было шестнадцать, она умерла от родов, так и не родив сына. Через два года ты победил совершавших набеги бруктеров, и тебе была оказана великая честь — ты смог снять с пальца железное кольцо. Отец сказал, что ты сражался лучше всех воинов, которых он когда-либо видел. Он гордился тобой. — Она сжала ему руку. — И я горжусь тобой!

Она замолчала, и только слезы текли по ее щекам, когда она смотрела на огонь:

— Два года мы жили в мире.

— А затем пришел Юлий Цивилис и рассказал нам о восстании в Риме.

— Да, — сказала она, снова обернувшись к нему, — и о том, что у нас есть возможность обрести свободу.

— К власти пришел Веспасиан, мама.

— Веспасиан всего лишь человек. А на нашей стороне Тиваз. Разве ты не слышал пророчества Веледы? Свободу никто нам не подарит, Атрет. Мы должны ее завоевать.

Он провел руками по своим светлым волосам и посмотрел на звезды в небе. Как бы он хотел обладать мудростью жрецов и знать, что говорят эти звезды. Он хотел сражаться! Это желание было таким сильным, что мускулы у него напряглись помимо его воли, а сердце забилось чаще. Весь смысл своей жизни он видел именно в сражениях — в борьбе за свободу и за саму жизнь. Когда он станет вождем, ему придется думать о многом другом.

— Когда ты был еще мальчиком, ты мечтал уйти из нашего племени и вступить в дружину Маркобуса, — спокойно сказала мать.

Атрет удивленно посмотрел на нее. Неужели она знала все, что было у него на уме?

Она нежно прикоснулась рукой к его щеке:

— Ты никогда не говорил об этом из верности отцу, но он знал об этом, как и я. Но у тебя, Атрет, другая судьба. Я читала знамения во время твоего рождения. Ты поведешь свой народ к свободе.

— Или к смерти, — мрачно добавил он.

— Многие умрут, — многозначительно сказала мать, — и я в том числе.

— Мама, — сказал он, но ее рука сжала его руку, и он невольно замолчал.

— Будет именно так. Я видела это. — Ее глаза стали какими-то отрешенными и в то же время тревожными. — Твое имя станет известным в Риме. Ты будешь сражаться так, как никто из хаттов до тебя еще не сражался, и ты победишь всех своих врагов. — Ее голос стал каким-то странным и отдаленным. — Приближается буря, которая охватит всю империю и уничтожит ее. Она придет с севера, востока и запада, и ты станешь частью этой бури. И будет женщина — женщина с черными волосами и черными глазами, совсем ни на кого не похожая, и ты ее полюбишь. — Она замолчала и стала закрывать глаза, как будто проваливаясь в глубокий сон.

Сердце Атрета учащенно забилось. Он видел свою мать в таком состоянии всего несколько раз в жизни, и каждый раз при этом у него все холодело внутри. Он мог бы и не относиться всерьез к ее словам — какая мать не мечтает о великом будущем своего ребенка? — если бы не одно обстоятельство. Она была почитаемой всеми провидицей, а некоторые даже называли ее богиней.

Затем ее взгляд стал более осмысленным. Она сделала глубокий выдох и слабо улыбнулась.

— Пойди, отдохни, Атрет, — сказала она. — Тебе нужно приготовиться к тому, что ждет тебя впереди. — Она посмотрела на догоравшие головешки дома смерти. — Огонь уже почти погас. Оставь меня с Гермуном, — добавила она тихим голосом, и в свете догоравшего огня ее лицо казалось золотистым.

Атрет смог заснуть только через несколько часов. Когда же на рассвете он проснулся и вышел из длинного жилища, то увидел, как мать собирает обгоревшие кости отца и кладет их для захоронения в специальное земляное сооружение.

В первой половине дня от ран умерло еще четыре человека, и в племени принялись строить новые дома смерти.

Затем до Атрета дошел слух, что поймали дезертира. Атрет понимал, что теперь все ждут, чтобы он провел совет. Он знал, каким должно быть решение, но при одной мысли о том, что ему придется осудить человека, пусть даже такого, каким оказался Вагаст, ему было не по себе.

Мужчины собрались в дубовой роще, высший совет расположился возле священного дерева. Вечерний воздух был прохладным и сырым, вокруг собравшихся эхом раздавалось кваканье лягушек и уханье сов. Атрет старался не выделяться, надеясь на то, что вся инициатива окажется у Руда и Хольта, а не у него. Они были более опытными людьми, старше его по возрасту.

Жрец Гундрид вытащил из ствола священного дуба образы и поместил их на нижних ветвях. Бормоча вполголоса какие-то молитвы, он бережно развернул и поднял высоко над головой золотые рога, которым все с почтением поклонились.

Когда он опустил эти священные предметы, Атрет застыл на месте. Светло-голубые глаза жреца медленно смотрели то на одного, то на другого и наконец остановились на нем. Сердце у Атрета учащенно забилось. Жрец подошел к Атрету, и тот почувствовал, как по спине у него пробежал холодок. Только жрецы и вождь имели право прикасаться к этим священным предметам и золотым рогам. Когда жрец предстал перед Атретом, тот увидел на одном роге изображение трехголового человека, державшего топор, и змеи. На другом роге был изображен рогатый человек, держащий серп и ведущий козу. Атрет знал, что прикоснуться к священным рогам означало объявить себя новым вождем. Собравшиеся уже радовались и потрясали копьями в знак одобрения.

Подавив волнение, Атрет воткнул свою фрамею в землю рядом с собой и протянул к жрецу руки, с облегчением отметив, что они не дрожат. Когда жрец протянул ему священные образы, Атрет встал и взял их в руки. Собравшиеся закричали еще громче. Атрет воскликнул хвалу Тивазу, и его зычный голос разнесся далеко по лесу.

Когда Атрет нес священные образы к алтарю, жрец шел рядом с горящими курениями. Поместив образы на алтарь, Атрет опустился на колени, приготовившись принять от жреца благословение. Гундрид обратился к Тивазу с молитвой и просил его направлять пути нового вождя, дать ему мудрость в правлении и решительность и силу в сражениях. Атрет почувствовал, как покраснел, когда жрец молился о том, чтобы вождь нашел себе жену и чтобы в этом браке у него были дети.

Когда Гундрид закончил, Атрет встал и взял нож, который ему протянули. Легким движением он вскрыл себе вену на запястье. Не проронив ни звука, протянул руку вперед и окропил своей кровью священные рога.

Гундрид дал ему белое полотно, чтобы остановить кровь. Атрет тщательно перевязал руку, после чего отвязал тонкий кожаный ремень, державший у пояса небольшой мешочек. Мать приготовила ему это для жертвы богам. Когда священник высыпал содержимое мешочка на светильник, тот загорелся более ярким огнем алого и синего цвета, и собравшиеся испуганно вздрогнули.

Когда воздух наполнился сладким хмельным ароматом, Гундрид закачался и застонал. Он простер над собой руки и стал в экстазе молиться, произнося слова, понятные только Тивазу и лесным духам. Другие жрецы возложили руки на Атрета и снова повели его к алтарю. Он опустился на колени и поцеловал рога, а жрецы надрезали свои руки священными ножами и, в знак благословения, окропили Атрета своей кровью.

Его сердце стучало все сильнее и сильнее, дыхание становилось все чаще. Аромат благовоний заставил его впасть в полуобморочное состояние, перед ним предстали видения крылатых чудовищ и каких-то тел, корчащихся в священном пламени. Откинув голову назад, он дико закричал, и чувство восторга в нем становилось все сильнее и сильнее, пока не показалось, что его сейчас разорвет. Его зычный голос снова и снова разносился по темному лесу.

Гундрид подошел к нему, и когда он возложил свои руки на Атрета, они были горячими, как огонь. Атрет откинул назад голову и дал жрецу возможность поставить ему знак на лоб. «Пей», — сказал Гундрид и поднес к его губам серебряный кубок. Атрет осушил его и, почувствовав смешанный вкус меда и крови, одновременно ощутил, что сердце стало биться спокойнее.

Ритуал закончился. Он теперь стал новым вождем.

Поднявшись, он занял самое почетное место и приступил к своей самой первой задаче: суду над своим старейшим другом.

Вагаста привели на совет и бросили перед Атретом. По лицу молодого соплеменника текли капли пота, губы в страхе дрожали. Глядя на него, Атрет вспомнил, что Вагаст получил свою фрамею и щит на месяц раньше, чем Атрет.

— Я не трус! — в отчаянии закричал Вагаст. — Битва была проиграна! Атрет, я видел, как был убит твой отец. Батавы бежали в лес.

— Он бросил свой щит, — сказал Руд, и на его тяжелом бритом лице в свете огня была видна твердая решимость и готовность не идти ни на какие компромиссы. Бросить щит считалось самым тяжким преступлением для мужчины, каким бы молодым и неопытным он ни был.

— Его выбили у меня из рук! — закричал Вагаст. — Клянусь вам!

— А ты пытался его подобрать? — спросил Атрет.

Вагаст отвел глаза:

— Я не мог его взять.

Собравшиеся стали выражать недоверие словам Вагаста. Руд с отвращением взглянул на преступника, и его голубые глаза загорелись ненавистью:

— Я же сам видел, как ты бежал с поля боя, как трусливая собака. — Он повернулся к Атрету и членам совета: — Наказание трусам всем известно. Здесь вопросов быть не может — закон требует его смерти!

Собравшиеся стали размахивать мечами, хотя и без особого энтузиазма. Никому из них не доставляло радости казнить своего соплеменника. Когда же свой меч поднял Атрет, суд стал неизбежным. Вагаст пытался защищаться, увертываясь и отбиваясь от окруживших его людей. Он все еще умолял пощадить его, но его уже тащили к болоту. Упираясь из последних сил, Вагаст рыдал и продолжал умолять о пощаде. Не в силах все это больше терпеть, Атрет свалил его с ног своим кулаком. Затем, подняв его на руках высоко над собой, он сам бросил его в трясину. Двое старейшин поставили возле него загородку и стали с помощью длинных шестов вдавливать осужденного в трясину.

Чем сильнее Вагаст пытался вырваться из трясины, тем быстрее она затягивала его. Его голова уже скрылась в трясине, а руки еще судорожно пытались ухватиться хоть за что-нибудь. Один из старейшин выдернул свой шест из болота и отбросил в сторону. Остальные сделали то же самое. Грязные пальцы Вагаста вцепились в загородку. Но уже через несколько секунд они отпустили ее и также скрылись под водой, и поверхность болота нарушали теперь только несколько пузырьков.

Мужчины молча стояли. Никто такой смерти не радовался. Лучше пасть от римского меча, чем вот так бесславно утонуть в трясине.

Атрет повернулся к длинноволосому седому мужчине, стоявшему немного поодаль. Положив руки на плечи Херигаста, он крепко сжал пальцы:

— Ты был другом моего отца. Мы все знаем, что ты заслуживаешь только уважения, и не виним тебя в трусости твоего сына. — Лицо пожилого мужчины дрогнуло, но тут же стало спокойным, хладнокровным. Атрет испытывал к нему искреннюю жалость, но внешне этого не показал. — Я рад видеть тебя у моего огня, — сказал он и пошел прочь от болота. Остальные последовали за ним. Только Херигаст остался стоять на месте. Когда все ушли, он сел на траву, уткнулся головой в свою фрамею и заплакал.

* * *

Север Альбан Майорин и раньше сражался с этими ненавистными германскими племенами. За последние два месяца они изрядно потрепали некоторые римские легионы, внезапно нападая и также внезапно растворяясь, нанося при этом временами весьма болезненные удары. Но даже сейчас, ожидая нападения германцев, этот римский военачальник был поражен тем, с какой яростью ему пришлось столкнуться.

Услышав воинственный клич, Север тут же дал сигнал к контратаке. Эти дикие германцы воевали нечестно, нападая подобно ядовитой змее, которая появляется ниоткуда и затем моментально скрывается в своей норе. Единственный способ убить змею состоит в том, чтобы отрубить ей голову.

Незаметно подкравшись, кавалерия вышла на исходные позиции. Ряды стали разворачиваться. Когда полуголые германцы с ревом бросились из леса, Север сразу же разглядел среди них вождя, который, размахивая, словно знаменем, гривой светлых волос, бежал впереди своей стаи волков. Римского командира обуяла ярость, на смену которой пришла твердая решимость. Он закует этого молодого варвара в цепи. Поскакав на своем коне вперед, Север стал четко отдавать приказы.

Ринувшись на легион, молодой варвар начал орудовать своей смертоносной фрамеей с такой ловкостью, что находившиеся в первых рядах римляне в ужасе бежали от него. Бесстрашный Север снова дал сигнал, звуки труб возвестили, что пора начинать атаку, и римская кавалерия помчалась вперед, чтобы ударить в тыл варварам. Уцелевшие от первоначального натиска ряды легионеров снова сомкнулись и приняли на себя новые удары варваров, тесня их на этот раз в заранее приготовленную ловушку.

Север на коне устремился в самую гущу сражения, размахивая мечом направо и налево, — он прекрасно знал тактику германцев и понимал, что у него есть всего несколько минут, после чего варвары снова устремятся в лес. Если им удастся оторваться от легионеров, то они исчезнут, чтобы позднее снова напасть. Уже сейчас Север видел, что их вождь понял замысел римлян и что-то приказывал своим подчиненным.

— Хватайте великана! — кричал Север. Он нагнулся, и фрамея едва не попала ему в голову. Поразив мечом одного из нападавших, он снова прокричал: — Великана! Его хватайте! Великана!

Атрет издал пронзительный свист, еще раз дав сигнал своим воинам отходить. Руд упал со стрелой в спине, Хольт что-то неистово кричал другим сражавшимся. Некоторым германцам удалось прорваться сквозь засаду, но Атрет оказался в ловушке. Он поразил копьем одного римлянина, успел пронзить другого, нападавшего на него сзади. Но не успел он вынуть из убитого копье, как еще один воин бросился ему на спину. Воспользовавшись силой инерции и продолжая держаться за фрамею, Атрет повернулся, встал на ноги и, выхватив фрамею, швырнул ее в живот нападавшего.

Краем глаза он увидел, что кто-то справа атакует его, и сдвинулся в сторону, чувствуя, как острый меч обжег его правое плечо. Какой-то римлянин верхом на коне направлялся прямо к нему. С полдюжины других римских воинов сомкнулись вокруг него плотным кольцом.

Издав что есть силы воинственный клич, Атрет двинулся на самого молодого из воинов, которые шли на него, и одним ударом смял его шлем, а потом нанес удар в пах. Когда на него бросился другой римлянин, он резко нырнул вниз и повернулся, ударив того пяткой в лицо. Римский офицер направился к нему, но Атрет успел обернуться и быстро встать на ноги, вскинув руки вверх и издав пронзительный свист, от которого жеребец римлянина встал на дыбы. Увернувшись от копыт жеребца, Атрет снова взял в руки фрамею.

Как только хаттское копье снова оказалось в его руках, римляне отпрянули назад. Изо всех сил пытаясь справиться со своим конем, римский командир продолжал отдавать приказы воинам, его лицо было красным от бешенства.

Атрет видел, что бежать ему некуда, и поэтому решил унести с собой в могилу как можно больше римлян. Стиснув зубы, он озирался, ожидая новой атаки. Когда один из римлян вышел в круг, Атрет встал к нему лицом, обеими руками держась за копье. Воин выхватил меч и сделал им круговое движение, тогда как образовавшие круг воины подбадривали его своими криками. Римлянин атаковал первым. Без труда отбив его удар, Атрет плюнул ему в лицо и оттолкнул. Взбешенный воин снова бросился на Атрета. Атрет только этого и ждал, поэтому увернулся и, сделав круговое движение фрамеей, сильно ударил тыльной стороной копья в голову неразумного противника. Как только тот упал, Атрет моментально развернул копье и вонзил его в шею упавшего. Легионер судорожно вздрогнул и скончался.

Еще один воин пошел на Атрета, размахивая мечом. Атрет нырнул в сторону и обернулся, ожидая, что кто-нибудь из стоящих вокруг вонзит свой меч ему в спину. Но этого не последовало. Казалось, римляне хотели превратить его убийство в некое соревнование.

Атрет достаточно быстро ранил второго воина, нанеся ему глубокую рану в бедро. Атрет наверняка убил бы его, если бы третий воин не выбежал в круг и не заблокировал его смертельный удар. Раненый воин отполз в сторону, а перед Атретом встал третий противник, против которого Атрет делал резкие короткие движения копьем, оттесняя того назад. Круг разорвался, но тут же снова сомкнулся. Еще один римлянин, вставший против Атрета, бросил на землю свой щит, потом свое длинное копье и стал размахивать мечом. Атрет ловко уходил от его ударов, нанося рукояткой фрамеи удары по голове противника. В конце концов римлянин упал на землю и перестал шевелиться.

Воины вокруг впали в ярость и отчаянно закричали, призывая двух других легионеров выступить против варвара. Атрет передвигался так ловко, что новые нападавшие столкнулись друг с другом. Смеясь, Атрет пинал их и плевал им в лицо. Уж если ему суждено умереть, то он умрет, высмеяв своих врагов.

Сидя верхом на своем черном жеребце, Север наблюдал за тем, как сражается молодой германец. Окруженный воинами, готовый принять смерть, этот пес открыто издевался над теми, кто на него нападал. Север смотрел, как этот великан описывал своим копьем большие круги вокруг себя, а римляне шарахались от него. Когда очередной римлянин вышел против него, варвар быстро справился с ним, пользуясь своим длинным копьем как мечом и дубиной одновременно. Подойдя к упавшему противнику, он держал свое оружие двумя руками и, яростно усмехаясь, выкрикивал какие-то смешки на языке, который могли понять только его германские соплеменники. Когда против него вышел еще один воин, германец двигался настолько быстро, что воину оставалось только провожать его глазами. Воин захотел собраться с силами, но было поздно. Варвар хлопнул одним концом копья по шлему римлянина, а затем, описав дугу, полоснул острым наконечником ему по шее.

— Ну хватит! — яростно закричал Север. — Вы что, собираетесь здесь умирать один за другим? Схватить его! — Когда же три римлянина вышли в круг, полные яростной решимости расправиться с этим молодым германцем, Север снова закричал: — Он мне нужен живым!

Хотя Атрет не понимал, о чем они говорят, по выражениям лиц нападавших он понял, что вокруг него что-то меняется. С помощью мечей римляне стали блокировать его удары, но ответных ударов не наносили. Наверное, они решили схватить его живым, а потом распять. Издав нечеловеческий крик, Атрет стал в ярости размахивать оружием. Уж если смерть близка, то он встретит ее с фрамеей в руках.

Все больше воинов окружало Атрета, кольцо щитов вокруг него постепенно сужалось. Один из римлян уже схватился за его копье, а другой прикоснулся плоской стороной своего меча к его голове. Воззвав к Тивазу, Атрет бросил свою фрамею и что есть силы нанес лбом удар в лицо первому попавшемуся римлянину. Когда тот упал, Атрет бросился еще на двоих. Он увернулся от щита, но его тут же ударили плоской стороной меча, и этот удар оглушил его. Он нанес сильный удар ногой в пах одному из нападавших, но получил удар по спине и упал на колени. От третьего удара он упал навзничь.

Чисто инстинктивно он еще пытался перевернуться и встать, но четыре воина схватили его за руки и за ноги. Они плотно прижали его к земле. Даже сейчас Атрет продолжал дико орать и сопротивляться, пытаясь встать. Римский командир слез с коня и подошел к нему. Он отдал какой-то краткий приказ, после чего Атрет успел увидеть, как он размахнулся рукояткой меча, целясь Атрету в висок. В глазах у Атрета потемнело, и он как будто провалился в бездну.

Атрет медленно пришел в себя. Он не понимал, где находится. Видел он как бы сквозь какую-то пелену, но при этом сразу понял, что находится явно не в своем лесу. В нос ему ударил запах крови и мочи. В голове стоял сильный шум, а во рту ощущался вкус крови. Атрет попытался подняться, но, едва пошевелился, сразу почувствовал, как звук грохочущих цепей отозвался болью в его висках, и тут он вспомнил о своем поражении. Застонав, он снова лег.

Видимо, пророчества его матери стали сбываться. Она ведь говорила, что его победит какой-то враг, и вот теперь он прикован цепями к деревянной колодке и ждет, что будет дальше. Он остался без своего народа, он потерял самого себя.

«Если мы умрем, то умрем свободными!» — кричали его воины, когда он поставил их перед выбором: либо уйти всем племенем на север, либо продолжать бороться против римской власти. Какой горькой казалась ему эта клятва сейчас, — ведь и он сам, и его воины до сих пор считались неуловимыми. Никто из них не боялся смерти, и они шли в бой с решимостью уничтожить как можно больше своих врагов. Все его соплеменники знали, что могут умереть. И Атрет, и его воины не сомневались, что умрут только в битве.

И вот теперь, скованный цепями, Атрет испытывал все унижение поражения. Рефлекторно он попытался вырваться из цепей, но от этого у него только снова потемнело в глазах. Придя в себя через минуту, он подождал, пока пройдут головокружение и тошнота, после чего открыл глаза.

Он осмотрелся, пытаясь понять, где оказался. Это было небольшое помещение, сложенное из толстых бревен. Из небольшого окна, находившегося высоко под потолком, бил солнечный свет, и Атрету приходилось щуриться, поскольку свет сейчас был подобен болезненному удару по голове. Атрет распрямился, и цепи сползли с него на огромный настил. С него сняли даже его сагум. Он передвигался осторожно, стараясь разглядеть, в какие цепи его заковали. Больше всего у него болели плечи и спина. Короткие и толстые цепи были прикованы к железным обручам, плотно охватившим его запястья и щиколотки.

В помещение вошли два человека.

Атрет слегка приподнялся и с ненавистью взглянул на своих поработителей. Он произнес короткое и резкое проклятие в их адрес. Те стояли спокойно, наслаждаясь своей победой. Один из них, одетый в дорогое воинское облачение и алый плащ, держал в руках бронзовый шлем. Атрет узнал в нем того командира, который стоял над ним, злорадствуя, в конце битвы. Другой был одет в шерстяную тунику изящной выделки и темный дорожный плащ, что говорило о его знатном происхождении.

— Ну, я вижу, ты очнулся, — сказал Север, с улыбкой глядя в свирепые глаза молодого варвара. — Рад сообщить тебе, что ты жив и у меня есть кое-какие соображения насчет тебя. Мои воины хотели забить тебя до полусмерти, а потом распять, но у меня на этот счет другие, более выгодные планы.

Атрет не понимал ни латинского, ни греческого языка, но высокомерный тон этого римлянина был для него унизителен. Он дал волю своей ярости, невзирая на сильную боль.

— Ну, что ты думаешь о нем, Малкен?

— Только то, что он рычит, как дикий зверь, и ужасно воняет, — сказал работорговец.

Север добродушно засмеялся и пояснил:

— Ты не смотри, что он таков, Малкен. Думаю, ты увидишь, что это весьма незаурядный варвар, и цена, которую я за него предлагаю, более чем справедливая.

Когда работорговец подошел к Атрету и стал его внимательно разглядывать, в Атрете все закипело от гнева. Когда же римлянин протянул к нему руку, чтобы дотронуться до него, пленник издал дикий рев и рванулся, будто пытаясь вырваться из своих цепей. От резкой боли в голове и плечах он лишь еще больше рассвирепел. Затем он плюнул в римлянина. «Грязная римская свинья!» — прохрипел он, продолжая неистово греметь цепями.

Малкен состроил недовольную гримасу и аккуратно закатал рукава своей одежды:

— Эти германцы просто дикие звери, а язык, на котором они говорят, вообще ужасен.

Север схватил юношу за волосы и силой приподнял ему голову:

— Звери, это верно. Но посмотри, какой это зверь! С лицом Аполлона и телом Марса. — Германец рванулся вперед, норовя вцепиться зубами в руку своего поработителя. Север снова вздернул голову пленника, крепче ухватив его за волосы.