Калаба, ну, может, ты ей скажешь, — разочарованно произнес Прим. — Тебя-то она послушает. 9 страница

— Нет, это самнит. Фракиец вон тот, с кривым кинжалом и маленьким круглым щитом, — ответил Марк, не испытывавший ни малейшего интереса ни к тому, ни к другому.

Келер остановился напротив сидящих на своих местах богато одетых женщин и покрутил перед ними бедрами. В ответ раздался восторженный визг сгорающих от похоти женщин. И чем более явственными становились его ужимки, тем громче женщины смеялись и визжали, а другие зрители их в этом поддерживали. Некоторые даже стали пробираться вниз, к ограждению, чтобы перегнуться и вручить знаменитому гладиатору цветы. «Келер! Келер! Я люблю тебя!» — закричал кто-то.

Юлия смотрела на это, широко раскрыв глаза и рот. Марк попытался отвлечь ее внимание от аморате, как называли ярых поклонников гладиаторов, и указал ей на других участников предстоящих боев. Она, однако, не могла отвести глаз от происходящего. Когда же Келер сделал круг по арене и поравнялся с их сектором, женщины встали и начали снова и снова выкрикивать его имя, пытаясь перекричать друг друга, будто надеясь, что он обратит внимание именно на какую-то одну из них. Юлия тоже вскочила с места и стала кричать в истерике, приведя Марка в замешательство. Раздраженный, он притянул ее вниз, чтобы она успокоилась.

— Отпусти! Я хочу его получше рассмотреть, — воскликнула она в негодовании. — Все встали, я же ничего не вижу!

Марк сдался. В самом деле, почему бы сестре не испытать для разнообразия восторг от чего-то нового? Большую часть своей жизни она провела в доме, под бдительным оком родителей. Пора бы ей хоть немного посмотреть на мир за пределами высоких стен и украшенных скульптурами садов.

Юлия стояла и что есть силы вытягивалась на носках.

— Он смотрит на меня! Обязательно расскажу Октавии! Она лопнет от зависти! — Смеясь, она помахала рукой и вместе со всеми стала выкрикивать: — Келер! Келер!

Женщины кричали все громче и громче, но вдруг Юлия застыла на месте, раскрыв рот. Глаза ее делались все шире, а лицо залила краска. Марк схватил ее за руку и решительно усадил рядом с собой. Юлия зажмурила глаза, когда крик женщин перешел в неистовство.

Марк посмотрел на выражение лица сестры и засмеялся. Келер всегда гордился своим телом, и ему доставляло наслаждение показать его беснующейся толпе — все, что они хотели увидеть. Марк усмехнулся.

— Ну, что? — произнес он со всей бестактностью старшего брата. — Ты хорошо его разглядела?

— Мог бы предупредить меня заранее!

— Хотел сделать сюрприз...

— Я терпеть не могу, когда ты надо мной смеешься, Марк, — наклонив голову, она отвернулась. Женщины продолжали вопить так громко, что ей казалось, у нее вот-вот разболится голова. Что там еще делал этот ужасный гладиатор? Наконец понемногу зрителя стали успокаиваться и рассаживаться по местам. Юлия снова увидела Келера, который уходил от них. Он присоединился к другим гладиаторам, которые, стоя перед императорской ложей, подняли вверх правые руки и произнесли ритуальное гладиаторское приветствие.

— «Ave, Imperator, morituri te salutant!» — «Славься, император, идущие на смерть приветствуют тебя!»

Несмотря на все то, что говорила Октавия, Юлия вовсе не находила Келера красивым. У него не было нескольких зубов, и у него был ужасный шрам на бедре, а еще один проходил по лицу. Но было в нем что-то такое, от чего ее сердце начинало учащенно биться, а во рту пересыхало. Сидя рядом со своим братом, который следил за ней и был ею недоволен, Юлия испытывала неловкость. Вдобавок ко всему, какой-то молодой человек, сидящий несколькими рядами ниже, все время смотрел на нее, и от выражения его глаз у нее холодело внутри.

— Ты, кажется, покраснела, Юлия.

— Я тебя ненавижу, Марк! — произнесла она, едва сдерживая слезы гнева. — Я тебя ненавижу, когда ты надо мной смеешься!

Видя ее ярость, Марк слегка приподнял брови. Наверное, он стал слишком равнодушным ко всему тому, что показывали бустарии, или смертники, как их еще называли. Его уже ничто не удивляло, тогда как Юлию все приводило либо в восторг, либо в состояние шока. Он сжал ее руку в своей.

— Извини, — искренне сказал он сестре. — Глубоко вздохни и успокойся. Просто я, наверное, настолько привык ко всем этим спектаклям, что они меня уже не шокируют.

— Я не шокирована, — ответила она, — Но если ты еще раз надо мной посмеешься, то я расскажу матери и отцу о том, что ты привел меня сюда против моей воли!

Ее заносчивый тон и смехотворные угрозы стали выводить из терпения даже его. Юлия последние два года только и делала, что упрашивала брата взять ее с собой на зрелища. Марк посмотрел на нее прищуренным, сардоническим взглядом.

— Если будешь вести себя как последний избалованный ребенок, я немедленно уведу тебя домой!

Она увидела, что он не шутит. Губы у нее разжались, и на темные глаза стали наворачиваться слезы.

Марк проклял все на свете. Ему был очень хорошо известен этот взгляд сестры, и он знал, что еще немного, и она просто разрыдается, и он будет выглядеть как последний хам, способный унизить такую хрупкую девочку.

— Если ты сейчас разревешься, ты сделаешь всю нашу семью посмешищем Рима, и тогда, клянусь, больше я никогда не возьму тебя на зрелища.

Юлия сдержала слезы и свой протест. Отвернувшись, она напрягла все силы, чтобы обуздать свои эмоции. Временами Марк бывал очень жесток. Было хорошо, когда он над ней подтрунивал, но если она защищалась, он угрожал, что отправит ее домой. Она сжала руки.

Марк понаблюдал за ней с минуту, затем нахмурился. Он так хотел показать ей любимое развлечение римлян. Юлию можно было легко увлечь, она сразу приходила в восторг от всего нового, но все же она не была похожа на тех женщин, которые впадали в самую настоящую истерию.

Видя, как брат ее изучает, Юлия сжала губы. Если он ждет извинений, то ждать ему придется вечно. Он не заслужил этого, насмехаясь над ней.

— Я буду вести себя как положено, Марк, — сказала она очень серьезно, — и тебя не опозорю.

Здравый смысл подсказывал Марку, что лучше ему увести ее домой, пока не началось кровопролитие. Да, она рассердится на него, несколько дней не будет с ним разговаривать... Но Марк все же отбросил эту идею. Ему не хотелось разочаровать сестру. Она ведь так долго этого ждала. Наверняка она получит здесь самые эмоциональные переживания.

Он снова сжал ее руку в своей.

— Если тебе станет здесь невыносимо, мы уйдем, — сказал он совершенно серьезным тоном.

Она почувствовала огромное облегчение.

— О, вовсе нет, Марк, клянусь тебе. — Она взяла его за руку. Наклонившись к нему, она посмотрела вокруг с широкой улыбкой. — Ты не пожалеешь, что привел меня сюда. Я даже не вздрогну, когда Келер кому-нибудь перережет горло.

Затрубили трубы, возвещающие о том, что наступает второй этап бескровных представлений, предназначенных для «разогрева» публики. Однако Юлии понравились пегнарии, или шутливые борцы. Она аплодировала, выкрикивала какие-то реплики в адрес выступающих, привлекая внимание более опытных зрителей, которые в этот момент смотрели не столько на арену, сколько на нее. Вышедшие позднее лузории уже сражались всерьез, но не могли нанести друг другу серьезные повреждения своим деревянным оружием.

Солнце уже было высоко и палило вовсю. На арене не было ни ветерка, и Марк увидел, как пот выступил на бледном лбу Юлии.

Он дотронулся до ее руки и почувствовал, что она холодная.

— Надо купить вина, — сказал он, обеспокоенный тем, что сестра от жары может упасть в обморок. Ей нужно было что-нибудь попить и посидеть в тени. Его настолько заняли текущие заботы, что он просто не успел как следует подготовиться к зрелищу. Обычно Аррия брала с собой вина, еды и раба, который держал над ней навес от солнца. — Оставайся здесь и ни с кем не разговаривай.

Спустя несколько минут место Марка занял молодой римлянин, который все время смотрел на нее.

— Твой возлюбленный оставил тебя, — сказал он ей на греческом.

— Мой брат меня не оставил, — высокомерно ответила она, и ее щеки при этом загорелись, — он просто вышел купить вина и скоро вернется.

— Твой брат, — сказал он, обрадовавшись. — Я Никанор из Капуи. А ты?..

— Юлия, — медленно произнесла она, помня о том, что ей велел Марк, но при этом испытывая жгучее желание поделиться с Октавией как можно большим количеством впечатлений.

— У тебя прекрасные глаза. От таких глаз любой мужчина может потерять голову.

Юлия покраснела, а сердце забилось чаще. Всю ее бросило в жар от смущения. Судя по одежде, юноша не принадлежал ее классу, но именно его простота и приводила ее в восторг. Глаза у него были карие, с длинными ресницами, губы полные и чувственные.

— Мой брат запретил мне с кем-либо разговаривать, — сказала она, снова вздернув подбородок.

— Твой брат мудрый человек. Здесь много людей, которые были бы не прочь соблазнить такую юную и прекрасную особу, как ты, — его глубокий голос стал ласковее, когда он добавил: — Ты настоящая дочь Афродиты.

Польщенная и тронутая, Юлия слушала. Он говорил долго и пламенно, а она упивалась его словами. Но когда его мозолистая рука прикоснулась к ее нежной руке, все обаяние исчезло. Слегка вздрогнув, девушка отпрянула.

Никанор последний раз взглянул на нее и исчез.

Марк пришел с большим мехом вина, который тут же передал ей в руки.

— Ты уже с кем-то успела тут познакомиться?

— Его зовут Никанор. Он пришел, сел на твое место, рядом со мной, стал со мной разговаривать, а я не знала, что делать, чтобы прогнать его. Он сказал, что я прекрасна.

— Клянусь всеми богами, Юлия, тебя уж слишком долго держали взаперти. Ты чересчур легковерна.

— А он мне понравился, хотя и простоват. — Она повернулась к брату. — Как ты думаешь, он еще вернется?

— Если вернется, то у Антигона будет дополнительное мясо для его львов, — с этими словами Марк налил из меха немного вина в специальный кубок и передал кубок Юлии.

Тут заиграли трубы, возвещавшие о том, что сейчас начнется первая схватка с настоящим вооружением. Юлия тут же забыла о Никаноре, быстро выпила вино и бросила кубок обратно Марку, чтобы наклониться вперед и лучше все видеть. Антигон дал знак музыкантам, и, когда началась схватка, затрубили все трубы. Отразив несколько ударов, защищающийся сам пошел в атаку, после чего трубы и флейты заиграли трель. Зрители стали кричать и поддерживать тех, за кого они болели. Схватка продолжалась довольно долго, и даже Юлия стала испытывать разочарование.

— И часто они так долго сражаются?

— Часто.

— Я хочу, чтобы ретарий победил.

— Не победит, — сказал Марк, без особого интереса наблюдая за схваткой. — Смотри, он уже выдыхается.

— Откуда ты знаешь?

— Вижу, как он держит трезубец. Смотри внимательно. Видишь, как он ныряет и заваливается набок? Плохо защищается. Фракиец скоро с ним покончит.

Один из наставников подбадривал фракийца, тогда как другой призывал сражаться как следует. Толпа свистела, выкрикивала оскорбления, с нетерпением ожидая убийства. Наставник ретария выбрал совершенно неподходящий момент, чтобы подхлестнуть своего подопечного, потому что наконечник плетки обвил острие трезубца ровно настолько, чтобы дать фракийцу возможность нанести решающий удар. Удар мечом оказался сильным, и ретарий упал на песок.

— О! — разочарованно произнесла Юлия, когда толпа продолжала кричать и подбадривать фракийца. — Ты был прав, Марк.

Ретарий стоял на коленях, держась руками за бок, из которого обильно лилась кровь. «Фракиец победил!» — кричала толпа, показывая большими пальцами рук вниз. «Югула! Югула!» Фракиец посмотрел на императора. Веспасиан, перемолвившись парой фраз с сенаторами, показал большим пальцем вниз. Фракиец повернулся к противнику и схватил его за голову. Отклонив ее назад, он сделал быстрое режущее движение своим кинжалом и пустил из шейной вены ретария кровь. Прежде чем побежденный упал замертво, фонтан крови брызнул из его шеи, забрызгав фракийца. Ретарий остался лежать на песке, в луже крови.

Марк взглянул на Юлию и увидел, что она сидит с закрытыми глазами, стиснув зубы.

— Первое убийство в твоей жизни, — сказал Марк. — Ты его хоть видела?

— Да, видела. — Руками она вцепилась в переднюю часть туники. Глаза она открыла уже в тот момент, когда какой-то африканец, одетый в костюм Меркурия, танцевал на песке возле убитого гладиатора. Символизируя божественный дух убитого, он оттащил тело через специальный проход. Победителю вручили пальмовую ветвь, а другие африканские мальчики стали сгребать пропитанный кровью песок, после чего насыпали свежий песок для следующей схватки.

Юлия была бледной и вся дрожала. Марк провел кончиками пальцев по ее мокрому лбу и почувствовал, что лоб холодный.

— Давай уйдем.

— Нет. Я не хочу уходить. Просто меня немного затошнило, Марк. Все, уже прошло. — Ее темные глаза были широко раскрыты и горели. — Я хочу остаться.

Марк внимательно посмотрел на нее, потом кивнул, испытывая гордость за сестру. Он ошибался, думая, что Юлия не выдержит.

Юлия была достойной дочерью Рима.

Енох понимал, что очень рискует. Его хозяин велел приобрести семь рабов, но при этом ничего не говорил о необходимости покупать иудеев. Енох сам принял это решение, несмотря на то что его хозяин предпочитал галлов или британцев. Но, насмотревшись на то, как его соотечественников сотнями пригоняют из Иудеи в Рим и отправляют умирать на арену, Енох не мог удержаться, чтобы не спасти хотя бы нескольких из них.

Страдали все иудеи, а не только те, кто поднял восстание. Раньше с иудейских граждан Рима собирали по полсекиля, чтобы поддерживать в должном состоянии храм в Иерусалиме, а теперь деньги собирали для того, чтобы строить колоссальный амфитеатр. Иудейские рабы таскали камни, иудейские пленники первыми умирали на арене, иудейские граждане платили самые большие суммы денег.

При мысли о том, что стало с его родиной и его народом, Енох испытывал одновременно гнев и боль. До сегодняшнего утра он не мог сделать ничего, чтобы спасти хотя бы одного своего соотечественника. Теперь на его попечении было несколько человек. Но он боялся. Никто из них не годился для тяжелой работы, которую требовалось делать в имении. Даже если их вымыть, побрить и одеть в новую одежду, на них все равно было жалко смотреть. Выложить четыреста сестерциев за каждого, когда никто из них не стоил даже половины этой суммы!

Он смотрел на девушку и не мог взять в толк, зачем вообще он купил ее. Ну куда она годится? Однако едва он посмотрел ей тогда в глаза, как почувствовал на себе Божью руку и услышал спокойный и мягкий голос: Спаси ее. Енох тогда взял ее без колебаний, а вот теперь думал о том, что скажет ему хозяин. Тот ожидал галлов и британцев, а ему приведут каких-то семерых доходяг-иудеев, среди которых одна маленькая девушка с глазами пророчицы. Всю дорогу Енох отчаянно молился о том, чтобы Бог уберег его.

Открыв замок западного входа, Енох пропустил семерых рабов за высокие стены имения своего хозяина. Затем он повел их по дорожке в заднюю часть дома. Выстроив всех семерых в специальном приемном помещении, в котором хозяин каждое утро раздавал деньги, Енох приказал им стоять прямо и молчать, смотреть при этом вниз и говорить только тогда, когда хозяин обратится с вопросом именно к ним.

— Ждите здесь, а я пойду говорить с хозяином. Молитесь о том, чтобы он взял вас всех. Децим Виндаций Валериан добр, в отличие от большинства римлян, и если вы ему понравитесь, вам тут будет хорошо. Да защитит всех нас Бог отцов наших.

Децим находился со своей женой в перистиле — она вертела в своих изящных пальцах маргаритку и слушала мужа. Еноху показалось, что хозяин не в духе, но все же, сделав глубокий вдох и набравшись смелости, он подошел к супругам. Он подождал, когда хозяин заметит его и кивнет, разрешив тем самым говорить.

— Мой господин, — начал Енох, — я вернулся с семью рабами, которых ты можешь посмотреть.

— Галлы?

— Нет, мой господин. Галлов на рынке не было. Не было и британцев. — Он надеялся, что глаза и выражение лица не выдадут его лжи. — Они из Иудеи, мой господин, — сказал он и увидел, как губы хозяина сжимаются в тонкую суровую линию.

— Иудеи — самый грязный народ в империи, и ты осмелился привести их в мой дом?

— Но ведь Енох тоже иудей, — неожиданно раздался голос улыбающейся Фебы, — и он нам преданно служит уже пятнадцать лет.

Енох возблагодарил Бога за то, что она оказалась рядом.

— В данном случае он послужил самому себе, — сказал Децим, пристально смотря на своего управляющего холодным взглядом. Если этот раб хочет защитить себя, значит, сейчас он должен покривить душой и смолчать. — Они годятся для тяжелой работы?

— Нет, мой господин, — совершенно искренне ответил Енох, — но для прислуживания на пирах и отдыхе они вполне годятся.

— У меня нет ни времени, ни желания плодить здесь бунтовщиков.

Феба дотронулась до руки мужа.

— Децим, может быть, возьмешь хоть кого-нибудь из сострадания? — произнесла она мягким голосом. — Они ведь его соотечественники. Енох все время преданно служит нам. По крайней мере, не такой уж большой труд посмотреть на них и решить, годятся они нам или нет.

— О боги! — произнес Децим, глубоко вздохнув при виде только что прибывших рабов. Ему доводилось видеть многих пленных из множества стран, но никогда он еще не видел таких слабых, беспомощных людей, как эти, выжившие после разрушения Иерусалима.

— О! — только и произнесла Феба, и ее нежное сердце было тронуто жалостью к этим несчастным. — Для арены они не годятся, мой господин, но клянусь моим Богом, они будут служить тебе так, как это делаю я, — сказал Енох.

— А эта немного постарше Юлии, — сказала Феба, когда ее внимание привлекла молодая девушка, чьи темные глаза были полны страдания и познания в жизни многого из того, что словами объяснить невозможно. — Смотри, какая девушка, Децим, — тихо сказала Феба. — Что бы ты ни решил насчет остальных, но вот ее я хочу взять.

Он слегка удивился и посмотрел на жену.

— Зачем она тебе?

— Пусть прислуживает Юлии.

— Юлии? Для Юлии она не годится.

— Положись на меня, Децим. Прошу тебя. Эта девушка будет очень хорошо служить Юлии.

Децим еще раз внимательно оглядел девушку, задумавшись, что же в ней привлекло его жену, что заставило Фебу выбрать ее из всех остальных. Да, Феба какое-то время искала прислугу для дочери. Ей было представлено больше десятка рабынь, но ни одна из них Фебе не приглянулась. И вот теперь, недолго думая, она выбирает истощенную молодую иудейку, которая так ужасна, что и словами не выразить, — не иначе как дочь какого-нибудь ненавистного зилота.

Тут во двор смеющиеся и радостно возбужденные вошли Марк с Юлией. Увидев рабов, они притихли. Марк оглядел всех без особого восторга.

— У нас тут гости из Иудеи? — сказал он ироничным я удивленным голосом. — И что им тут надо?

— Мне нужны рабы для работы в имении.

— А я думал, ты предпочитаешь галлов и британцев.

Децим пропустил его слова мимо ушей и повелел Еноху отправить шестерых мужчин в загородное имение на Апеннинах, добавив: — А эта девушка останется здесь.

— Ты действительно купил их? — Марк был удивлен не на шутку. — И ее тоже? — добавил он, едва взглянув на девушку. — Никогда не знал за тобой привычки транжирить деньги, отец.

— Девушка будет служить Юлии, — сказала Феба.

Юлия посмотрела на девушку и снова повернулась к матери.

— Нет, мама, не шути так! Посмотри, какая она страшная. А я не хочу, чтобы у меня были страшные служанки! Я хочу служанку, как у Олимпии.

— Такой служанки у тебя не будет. Рабыня у Олимпии, может быть, и красивая, но только чересчур надменная и все время врет. Такой рабыне ничего нельзя доверить.

— Тогда Витию! Почему Вития не может мне служить?

— Вития тебе служить не будет, — твердым голосом сказала Феба.

Марк криво улыбнулся. Он прекрасно понимал, почему его мать ни за что не хотела, чтобы Вития служила Юлии, и догадывался, почему она хотела оставить у себя именно эту рабыню. Его губы скривились в усмешке. Иудейская мораль его не прельщала, но если у сестры будет рабыня, которая будет ей прислуживать и оберегать ее, это будет забавно.

— Как тебя зовут, дитя? — спросила Феба добрым и мягким голосом.

— Хадасса, моя госпожа, — тихо ответила девушка, устыдившись насмешливого взгляда молодого римлянина и капризного протеста молодой девушки. От разговора этих людей зависела вся ее дальнейшая жизнь. Она невольно сложила перед собой руки и опустила глаза, прекрасно понимая, что, если хозяйка дома не настоит на своем и ее отправят на рынок рабов, ее ждет смерть на арене.

— Да вы только посмотрите на нее, — разочарованно сказала Юлия. — Волосы обрезаны, будто это мальчишка какой-то, а тощая какая!..

— Покормить ее надо будет, вот и поправится, а волосы снова отрастут, — спокойно парировала Феба.

— Мама, но это нечестно. Я и сама уже могу выбирать себе служанок. Октавия так и делает. И ей прислуживает эфиопка, чей отец был вождем племени.

Марк рассмеялся.

— Ну, скажешь Октавии, что это родственница царицы Вереники.

Юлия вздохнула.

— Так она и поверит. Октавия только глянет на нее и сразу поймет, что она не может быть родственницей женщины, завоевавшей сердце Тита.

— Ну, тогда скажи ей, что твоя рабыня — дочь первосвященника. Или скажи, что она родилась пророчицей своего невидимого Бога и может предсказывать будущее.

Хадасса взглянула на молодого римлянина. Он был очень красив. Черные волосы были коротко пострижены и кудрями спадали ему на лоб. Широкоплечий, с узкой талией, он был одет в белую тунику, опоясанную прекрасно выполненным кожаным с золотом поясом. Кожаные ремни дорогих сандалий плотно облегали его мускулистые ноги. Руки у него были сильными и красивыми, на указательном пальце сверкал золотой перстень с печатью. Казалось, каждый дюйм его внешности говорил о высоком положении и богатстве.

По сравнению с физической силой этого мужчины, его сестра была само изящество. Хадасса была очарована неземной красотой этой девушки. Даже когда она была чем-то недовольна, ее голос звучал мягко и сладко, а гневный румянец на щеках только добавлял красоты ее бледному лицу. Она была одета в светло-голубую тогу, отороченную золотом. Густые темные волосы были завиты в кудри и убраны золотыми и жемчужными заколками, которые хорошо сочетались по цвету с серьгами. На шее красовалось тяжелое украшение с изображением какой-то языческой богини. Марк обратил внимание на то, что девушка рассматривает ее сестру. В ее глазах он не увидел ни горечи, ни ненависти — только искреннее восхищение. Она смотрела на Юлию так, будто его сестра была самым красивым творением, какое ей только доводилось видеть. Марку это показалось интересным, и он подумал, что его мать, пожалуй, права. Эта девушка пережила весь ужас иудейской войны, а в ее лице, как ни странно, были видны доброта и благородство; кто знает, может быть, ей удастся смягчить дикий и необузданный нрав Юлии.

— Оставь ее у себя, Юлия, — сказал Марк, зная, что одно его слово успокоит сестру быстрее, чем сотни слов, сказанных матерью или отцом.

— Ты действительно считаешь, что мне лучше ее оставить у себя? — удивленно спросила Юлия.

— Есть в ней что-то таинственное, — сказал Марк, не отрывая глаз от рабыни. Он уже чувствовал, что отец начинает сердиться. Уходя, он поцеловал Юлию и мать.

Когда Марк снова весело взглянул на Хадассу, сердце у нее так и запрыгало. Но когда он ушел, Хадасса почувствовала облегчение. Достаточно было одного его слова, и эта девушка успокоилась, начав внимательнее рассматривать ее и вогнав ее в краску.

— Хорошо, пусть останется у меня, — снисходительно сказала Юлия, — идем со мной, девушка.

— Ее зовут Хадасса, Юлия, — сказала Феба с мягкой укоризной.

— Ну Хадасса. Идем, — повелительно выговорила Юлия.

Хадасса послушно последовала за ней. Все в этом огромном доме удивляло ее. Полы были выложены яркой мозаикой, стены были мраморными. У дверных проемов стояли греческие вазы, со стен свисали вавилонские завесы. Они пересекли открытый двор, украшенный цветочными клумбами, диковинными растениями и мраморными статуями. Неподалеку раздавался нежный звук журчащей в фонтане воды. Хадасса вновь смутилась, увидев посреди небольшого бассейна статую, изображающую обнаженную женщину.

Ее хозяйка привела ее в какое-то помещение, где в беспорядке была разбросана одежда.

— Убери это все, — велела Юлия, развалившись на постели. Хадасса принялась за работу, собирая с пола и низенького стула тоги, туники и шали. Ее хозяйка наблюдала за тем, как она работает, а Хадасса тем временем аккуратно складывала одежду, чтобы потом убрать ее.

— Говорят, Иерусалим — священный город, — сказала Юлия.

— Да, моя госпожа.

— От него что-нибудь осталось?

Хадасса медленно выпрямилась и расправила в руках мягкую тунику.

— Почти ничего, моя госпожа, — ответила она спокойным голосом.

Юлия посмотрела в темные глаза этой девушки. Рабы обычно не смотрели в глаза своим хозяевам, но Юлия не почувствовала никакой обиды от того, что эта девушка смотрит на нее. Наверное, она еще не знает местных обычаев и правил.

— Мой отец был в Иерусалиме много лет назад, — сказала Юлия. — Он видел ваш храм. Сказал, что он очень красивый. Конечно, не такой красивый, как храм Артемиды Ефесской, но хотелось бы посмотреть. Жаль, что его больше нет!

Хадасса отвернулась и стала приводить в порядок разбросанные флакончики и сосуды.

— А что стало с твоей семьей, Хадасса?

— Они все погибли, моя госпожа.

— Они были зилотами?

— Отец мой был простым торговцем из Галилеи. В Иерусалим мы приехали на Пасху.

— А что такое Пасха?

Хадасса рассказала о том, как Бог забрал всех первенцев Египта, потому что фараон не хотел, чтобы Моисей и его народ ушли из его страны, но при этом Бог пощадил всех сынов Израиля. Юлия слушала, потом вынула из волос свои заколки.

— Если твой Бог такой могучий, почему же Он не вмешался и не спас Свой народ на этот раз?

— Потому что люди отвергли Его.

Юлия нахмурилась, ничего не понимая.

— Вы, иудеи, все очень странные, — сказала она и равнодушно пожала плечами, оставив эту тему. Потом она отвернулась и тряхнула головой, от чего ее волосы рассыпались по плечам. Она запустила пальцы в волосы, потому что любила чувствовать руками их шелковистость. Волосы у нее были действительно прекрасные. Марк ей неоднократно об этом говорил. — Непонятно, как можно верить в то, чего ты не видишь, — сказала она и взяла в руки расческу из черепашьего панциря. Проводя ею по своим черным волосам, она совершенно забыла о юной рабыне.

Ну когда Марк возьмет ее на зрелища в следующий раз? Ей так понравилось сегодня, и теперь ей не терпелось как можно скорее попасть туда снова.

— Что ты мне прикажешь делать теперь, моя госпожа?

Юлия вздрогнула и испытала разочарование, оттого что ее оторвали от таких сладостных мыслей. Она взглянула на несчастную девушку, потом оглядела комнату. Все вокруг было аккуратно прибрано. Даже постельное покрывало было разглажено, а диванные подушки сложены.

— Прибери мои волосы, — сказала Юлия и увидела, как девушка побледнела, когда увидела перед собой гребешок. — Ты ведь знаешь, как их убирать, разве нет?

— Я... я могу заплести вам косу, госпожа, — заикаясь, произнесла рабыня.

— Не понимаю, и зачем только тебя мама купила. Ну что мне пользы от тебя, если ты даже волосы мне убрать не можешь? — С этими словами Юлия досадливо сунула гребешок рабыне и подошла к двери. — Вития! Вития! Подойди сюда, сейчас же.

В дверях тут же показалась молодая египтянка, преданно глядя на хозяйку.

— Да, моя госпожа?

— Научи-ка эту бестолочь убирать мне волосы. Уж если ей выпало служить мне, надо же ей научиться выполнять свои обязанности.

— Слушаюсь, госпожа.

— Она, видите ли, умеет плести косы, — сказала Юлия с едким сарказмом. Хадасса стала наблюдать за тем, как египтянка умело справляется с этой работой. Хадассе показалось, что волосы были убраны прекрасно, но хозяйка осталась недовольна: — Снова! — После второго раза Юлия выдернула из волос золотые шпильки и гневно замотала головой. — А сейчас еще хуже. Убирайся! Ты такая же идиотка, как и эта. — Ее темные глаза наполнились слезами обиды. — Ну почему я не могу сама выбирать себе служанок?!

— У тебя самые красивые волосы из всех, что я видела, моя госпожа, — искренне сказала Хадасса.

— Неудивительно, если сравнить их с тем, что осталось от твоих, — снова язвительно произнесла Юлия, думая, что рабыня хочет польстить ей. Она взглянула на девушку. Было видно, что опустившая глаза иудейка молча сносила обиду. Юлия нахмурилась, почувствовав угрызения совести за свою резкость. Эта девушка заставила ее почувствовать себя неловко. Юлия отвернулась. — Подойди сюда. Я хочу, чтобы моя служанка убирала мне волосы так, как они убраны у Аррии, возлюбленной моего брата, и ты должна научиться этому с первого раза, прямо сейчас!

Испугавшись того, с каким хладнокровием были сказаны эти слова, Хадасса взяла дрожащими руками гребешок и сделала в точности все, что ей было сказано.

Затем они пошли в ванную комнату, и Юлия приказала размешать в прохладной воде благовония.

— Мне так скучно, — сказала она. — Ты знаешь какие-нибудь истории?

— Только истории моего народа, — ответила Хадасса.