Глава 3 ДЕВОЧКА-ЦЕНИТЕЛЬНИЦА ПРЕКРАСНОГО 5 страница

Но сажусь опять: один-единственный разочек лизну клубничное мороженое…

В голове у меня словно взрывается клубничный фейерверк. Лизну еще разик, еще, еще… И мороженое в минуту исчезает. Какой восторг! Я еще чувствую его вкус на языке. Но сердце у меня колотится. Четыреста калорий? Пятьсот? Плюс еще сладкий соус и взбитые сливки?

— Отдохни! — говорит Магда. — Вот, возьми свой рождественский подарок. Открой прямо сейчас.

Она преподносит мне розовый пакет, перевязанный фиолетовой ленточкой. Там что-то мягкое и плоское. Разворачиваю: футболка с изображением знаменитой статуи Венеры Милосской, поедающей шоколадки. У Венеры нет рук, поэтому ее кормят порхающие вокруг маленькие толстенькие амурчики. Над головой у нее текст: "Я — самая прекрасная женщина в мире, а ведь у меня шестнадцатый размер, так что ешь спокойно, деточка!"

Я смеюсь и крепко обнимаю Магду.

— А вот мой, Элли, — говорит Надин.

Ее подарок завернут в черную оберточную бумагу и перевязан серебряной тесьмой. Пакетик совсем маленький. Разворачиваю и вижу крошечного серебряного слоника на узкой черной бархатной ленточке.

— Какой красивый! — Я обнимаю Надин. — Вы, девчонки, — самые лучшие подруги на свете. Ой, господи, вы мне подарили такие роскошные подарки, а я опять впала в детство и приготовила для вас всякую самодельную дребедень.

— Рождество не Рождество без чудесной Эллиной самодельной дребедени, — говорит Магда. — Дай сюда, дай сюда, дай сюда!

— И мне! — говорит Надин.

Я с трепетом вручаю им свои подарки. Слава богу, им, кажется, действительно понравились зверюшки. Магда прижимает к себе киску, а Надин заставляет своего лемура пробежаться по столу и по стульям.

Магда и Надин тоже обмениваются подарками: одна получает супершикарную губную помаду от «Шанель», другая — черные колготки с блеском марки «Уолфорд» — идеальное попадание в обоих случаях.

Прощаясь, все мы крепко-крепко обнимаемся. Я еще больше начинаю жалеть, что придется на Рождество уехать в скучный старый загородный дом.

 

На следующее утро погрузка вещей в машину продолжается целую вечность. Грузим не только одежду, там еще всевозможные корзинки и коробки с едой, а еще — громадная коробка с подарками. Я пытаюсь подглядеть в щелочку, что же мне собираются подарить. Похоже на книги, хотя имеется еще маленький мягкий пакетик и другой, побольше, в котором что-то гремит.

— Кыш отсюда, Элли! — говорит папа. — Хуже Моголя! — Он быстро целует меня в щеку.

Он так радуется, что мы едем за город. Это раздражает, но в то же время и трогательно. В дороге он заставляет нас петь все эти чумовые рождественские песни, всякую древность, вроде "Мама целовалась с Дедом Морозом", "Джингл Беллз" и "Олененок Рудольф". И вот мы во все горло распеваем жуткие рождественские хиты семидесятых и восьмидесятых. Моголь каждые пять минут спрашивает, скоро ли приедем, но когда мы наконец приезжаем, он уже крепко спит. Не просыпается, даже когда Анна вынимает его из машины и несет, пошатываясь, к парадной двери.

Разумеется, идет дождь и дует шквальный ветер. Чудная уэльская погода. Дом выглядит, как всегда. Хуже. Когда папа отпирает дверь, на нас веет сыростью — как будто мокрым полотенцем по лицу. Папа глубоко вдыхает с блаженной улыбкой.

— Дом родной, ты самый лучший, — декламирует папа без всякой иронии.

Это не наш родной дом, а запах, безусловно, не из лучших. От кухни шарахается даже папа. В прошлый раз мы забыли выбросить мешок с картошкой, и теперь картошка так обросла щупальцами, что стала похожа на злого инопланетянина из фильма «Чужой». Папа выносит мешок с гниющими клубнями на помойку, держа его на расстоянии вытянутой руки от себя.

Анна пытается растопить плиту. Ей мешает Моголь, который хнычет и цепляется за нее, как пиявка, как только она пробует спустить его на пол. Не знаю, сколько часов нам всем приходится трудиться в поте лица, чтобы обеспечить себе минимальные жизненные удобства: отопление, горячую воду, теплую пищу и питье, проветренные постели. Но вот наконец Моголя утихомирили, мы с Анной и папой устраиваемся в унылой гостиной с кружками застарелого растворимого кофе в руках — и тут выясняется, что телевизор дал дуба. Только слышен какой-то рев, похожий на шум водопада, и на экране мелькают мелкие светящиеся крапинки.

— Замечательно, — вздыхаю я. — Спорим, вокруг на сотню километров нет ни одной мастерской по ремонту телевизоров, а если есть, так закрылась на Рождество.

— Старая ворчунья! — Папа отказывается признать поражение. — Я его быстренько починю.

Но телевизор упорно не желает чиниться.

— Ну и ладно, кому нужно смотреть дурацкий телевизор? Будем играть в разные игры, болтать и развлекаться своими силами. Устроим настоящее старинное Рождество в кругу семьи…

— Я завтра утром посмотрю в справочнике, — шепчет мне Анна.

— Конечно, дело, возможно, вовсе не в телевизоре, — говорит папа. — Может быть, испортился передатчик. Или обрыв на линии из-за сильного ветра…

— Того гляди, вообще электричество отключится, — говорю я. — Ни телевизора, ни тепла, ни света, ни еды…

— Ну, об этом тебе нечего волноваться. Ты и так давно уже ничего не ешь, — говорит папа.

Неожиданно он стал серьезным. И Анна тоже смотрит на меня. Господи, я не выдержу допрос в испанской инквизиции на тему питания, особенно сейчас. И тут звонит телефон — какое облегчение! Я бросаюсь к аппарату. Наверное, это Дэн. Интересно, давно они с семейством приехали? Не терпится узнать все его новости. Столько времени прошло! Интересно, его нелепая прическа не стала получше? Хуже-то уже некуда.

Но это вовсе не Дэн. Это какой-то горемыка пытается продать нам по телефону двойные оконные стекла. Он говорит так быстро, что я никак не успеваю его прервать, хотя все это совершенно бесполезно: в нашем коттедже хоть тройные стекла вставь, все равно теплее не станет, а изолироваться от транспортного шума тоже бессмысленно, на эту гнусную грязную гору заберется разве что какой-нибудь случайный трактор.

— Извините, вы зря теряете время, — говорю я и вешаю трубку.

— Что ж ты так с Дэном? — удивляется папа. — Я думал, он тебе вроде как нравится. Думал, может, ты из-за этого впала в меланхолию. Думал, он позвонит, ты и развеселишься.

— Значит, ты ошибся, только и всего, — говорю я. — Между прочим, это был не Дэн. Это какой-то тип, продающий двойные оконные стекла, понятно? Ладно, раз телевизора не будет, пойду спать пораньше.

Я вылетаю из комнаты и слышу, как Анна стонет: "Разве можно быть таким бестактным?", а папа бурчит: "Откуда же я знал, что это не Дэн? И почему, вообще, он не звонит Элли?"

Не знаю я, почему он не звонит. Я думала, в канун Рождества он станет названивать с самого утра, но — ничего подобного. Улучив минуту, когда папа, Анна и Моголь находятся наверху, я быстро поднимаю трубку — проверить, может, телефон тоже накрылся вслед за телевизором. Нет, работает. Позже Анна обзванивает все окрестности в поисках мастера, который согласился бы приехать и починить телик. Безуспешно.

— Не отчаивайтесь. Съезжу, приглашу Деда Мороза, — говорит папа и запрыгивает в машину.

— Я тоже хочу к Деду Морозу, — галдит Моголь, но папа велит ему оставаться с нами.

Сто лет проходит, а папы все нет. За это время вполне можно было сгонять в Исландию и обратно.

— Считается, что за городом готовит папа, — сердится Анна, взбивая яйца для омлета.

Время ланча давно прошло, и Моголь кричит, что умирает с голоду, а мы тихо свихиваемся от его воплей.

Я чувствую, что тоже умираю с голоду. Сегодня я сумела увильнуть от завтрака — просто сунула гренок в карман, когда никто на меня не смотрел, а потом потихоньку выкинула в мусорное ведро. Но омлеты у Анны такие пышные и сочные. Если сунуть омлет в карман, все потечет по ноге прямо в носок. Анна готовит первоклассные омлеты — и ведь от яиц не очень толстеют… Правда, там еще молоко, и масло, и сыр, а к омлету подается хлеб с хрустящей корочкой. Два куска.

Наконец приезжает папа, весь красный, как настоящий Дед Мороз, и точно так же выкрикивает: "Хо-хо-хо!" Он купил новенький переносной телевизор. И четыре порции рыбы с жареной картошкой.

— Мы уже поели, глупенький, — говорит Анна, обнимая его.

— Я тоже перехватил пива с мясным пирогом в пабе. Но ведь сейчас Рождество. Можно позволить себе два ланча, — говорит папа.

Анна замечает выражение моего лица.

— Не хочешь есть — не надо. Ничего страшного, Элли, — быстро говорит она.

Но рыба с картошкой так замечательно пахнет! Папа начинает открывать пышущие жаром пакетики, а у меня начинают течь слюнки. В Лондоне жареная рыба с чипсами часто разочаровывает — какая-то отмокшая, вялая и вся покрыта застывшим жиром, а здешняя, из долины, такая вкуснотища! Белоснежная рыбка в чудном хрустящем тесте и солененькие золотистые чипсы. Я только крошечку попробовала — и пропала. В итоге слопала полностью свою порцию да еще половину порции Моголя, который быстро устал. Два с половиной ланча!

Едва закончив, я прихожу в ужас. Собственное обжорство и безволие мне глубоко противны. Пояс джинсов врезается в туго набитый живот. Мне хочется распороть этот живот, выгрести оттуда всю еду. Ну… Это я как раз могу сделать. Только по-быстрому.

Ванная наверху — слишком рискованно. Домик такой маленький, кто-нибудь обязательно услышит. Но есть еще древняя уборная во дворе, мы ею пользовались, когда только купили дом и папа еще занимался обустройством внутреннего туалета. Я всегда боялась дворовой уборной. Там темно, никогда не знаешь, не шмыгают ли над головой пауки, невозможно толком рассмотреть кошмарное деревянное сиденье и мерзкую вонючую дыру. Я ни разу не решилась сесть там по-человечески — боялась, вдруг внизу бегают крысы и какая-нибудь из них выглянет подышать воздухом да и укусит за попу.

Но одно преимущество у этой доисторической сантехники все-таки имеется. Когда я добираюсь до нее, продравшись через заросли сорняков, от нестерпимой вони меня тут же выворачивает наизнанку, не надо даже совать палец в горло.

Процесс ужасен. Ужас, ужас, ужас. Сердце стучит, как отбойный молоток, слезы льются рекой. Вот уже все кончилось, но мне не полегчало. На подгибающихся ногах выбираюсь на свежий воздух, плещу себе в лицо сомнительной водой из старой ржавой дождевой бочки. Сейчас дождя нет, но можно надеяться, что от резкого ветра щеки у меня снова порозовеют.

Возвращаюсь в дом, но от запаха оберток от рыбы с картошкой, которые Анна сворачивает в комок, тошнота снова подступает к горлу.

— Элли? Тебе нехорошо?

— А? Да нет. Все в порядке.

— Куда ты ходила?

— В ту жуткую уборную во дворе. В нормальном туалете засел Моголь, а мне было срочно нужно, — говорю я. — Так что, папа запустил новый телик?

Я бочком продвигаюсь мимо нее в гостиную, но Анна удерживает меня за локоть.

— Элли, ты ужасно выглядишь.

— Вот спасибо!

— Ты белая как полотно. Тебя тошнило?

— Нет.

— Ты уверена? От тебя пахнет кислым.

— Сколько комплиментов! Сначала ты говоришь, что у меня ужасный вид, потом — что от меня воняет. Потрясающе! — Я пытаюсь шутить, но на глаза наворачиваются нелепые слезы, а губы сами собой начинают лепетать: — Я знаю, что выгляжу ужасно, не обязательно все это размазывать. Я — просто жирная уродина, я знаю. Неудивительно, что Дэн меня разлюбил, ему лень даже прийти повидать меня, когда между нами всего-навсего эта дурацкая гора, считалось, что он с ума по мне сходит, но этого чувства и на пять минут не хватило, правда же, а теперь…

— А теперь? — с нажимом повторяет Анна.

Из гостиной доносится мультяшная музыка и победный вопль Моголя:

— Уоллес и Громит!

— Эй, девчонки, идите смотреть телевизор!

— Пойдем, — говорю я, шмыгая носом. — Папа так старался, ездил за ним.

— Нет. Через минуту. Давай выясним все, не откладывая. — Анна по-прежнему не пускает меня. — Элли. — Она делает глубокий вдох.

— Ну что?

— У тебя будет ребенок?

— ЧЕГО???

Я выпучиваю на нее глаза в полнейшем обалдении.

— Я давно уже собираюсь с духом, чтобы задать тебе этот вопрос. Я говорила себе, что слишком тороплюсь с выводами. Я ничего не сказала папе. Обещаю, что не скажу, пока ты мне не разрешишь. Имей в виду, в этом ничего такого нет. То есть, конечно, никто подобного не планировал и нужно рассмотреть все варианты, но все-таки это не конец света. Мы как-нибудь справимся, что бы ты ни решила. А решать тебе — только тебе, Элли, ведь это твой ребенок.

— Анна. Послушай меня. Не будет у меня никакого ребенка.

— Ну, что ж, если ты так решила…

— Да я не беременна! Анна, у тебя крыша, случайно, не поехала? Ребенок? У меня? — И вдруг у меня перехватывает горло. — Господи, это из-за того, что я такая толстая?

— Нет! В последнее время ты сильно похудела, но я думала, это потому, что ты нервничаешь, ты несчастна оттого, что Дэн не проявляется.

— Дэн? Ой, Анна, ты же не думала, что Дэн — отец ребенка! — Это настолько дико, что я начинаю хохотать.

Анна, не удержавшись, тоже хихикает.

— Слушай, у нас с Дэном вообще ничего такого не было. Ну, целовались там, и больше ничего. Как ты могла подумать?..

— Я понимаю, это кажется невероятным. Но ты должна признать, в последнее время ты замкнулась в себе, грустишь, ничего не ешь, тебя тошнит, ты вдруг стала бояться, не пополнела ли ты… А потом, я не могла не заметить, что ты в этом месяце не прикасалась к своей коробке с «Тампаксами». Я знаю, это у тебя пока нерегулярно, но когда все сложилось вместе… Ах, Элли, ты даже не представляешь, как я рада, что неверно подвела итог!

Она стискивает меня в объятиях и вдруг настораживается:

— Все-таки от тебя пахнет кислым!

— Прекрати! Не заводи все сначала!

Анна отстраняет меня на длину руки, смотрит прямо в глаза.

— В чем дело, Элли?

— Ни в чем.

— Перестань. Ты уже с каких пор сама не своя.

— Ну, ладно. Я себе не нравлюсь. Я хочу стать новым человеком.

— А мне нравилась прежняя Элли, — говорит Анна. — Ты как будто погасла. Такая бледная, измученная. Я, наверное, с ума сошла, что поддержала тебя с той глупой диетой. Ты очень похудела.

— Нет, неправда, даже и не начала. Я все еще жутко толстая, посмотри! — Я с отвращением дергаю свою одежду.

— Сама посмотри. — Анна приподнимает мой толстый джемпер.

— Анна, пусти, — вырываюсь я. — Хватит меня разглядывать.

— Ты очень сильно похудела! Я и не замечала, насколько сильно. Господи, Элли, у тебя не анорексия?

— Конечно, нет. Посмотри, сколько я лопаю. Вот сегодня — целых два обеда.

— Да, наверное… Разве только… Элли, скажи честно, ты не вызвала у себя рвоту?

Сердце гулко стучит, но я заставляю себя смотреть ей прямо в глаза.

— Анна, честно, остановись. То у меня ребенок, то анорексия, теперь булимия!

— Прости, прости. Я совсем запуталась. Насчет Дэна. Ты говоришь, вы больше не дружите?

— Не знаю. Я не знаю, дружим мы или нет, потому что я уже не знаю, сколько времени не видела Дэна.

— Женщины, кончайте вы трепаться в кухне, сколько можно? — Папа просовывает голову в дверь. — Пошли смотреть телевизор, раз уж я его приволок.

— Идем, идем.

— А Дэна ты скоро увидишь, — говорит папа. — Я в пабе встретил его папочку и пригласил все семейство к нам на сегодня, на вечер, выпить по случаю Рождества!

Глава 8 ПРИМЕРНАЯ ДЕВОЧКА

— Что ты сделал?! — спрашиваю я.

— Я думал, ты обрадуешься, — теряется папа. — Тебе ведь до смерти хотелось повидать этого молодого человека или нет?

— Нет! То есть… Дело в том, что мне хотелось, чтобы он сам ко мне пришел. А так он подумает, что это я тебя попросила. Ох, папа, как ты мог?

— Да, как ты мог?! — присоединяется ко мне Анна. — Вот бестолковина! Выпить по случаю Рождества? Что выпить? У нас только вино к завтрашнему обеду и несколько банок пива. А все их детишки! Сколько их там — пять, шесть? А еда? Нужно же их как-то угостить. У меня пакет хрустящей картошки и одна банка зеленого горошка. Они это сметут в один момент!

— Пап, Дэн придет? Мне нравится Дэн! Он играет в интересные игры, с ним весело, — говорит Моголь.

— Да, дружок. Дэн придет. Я рад, что хоть кто-то доволен. — Папа сажает Моголя к себе на плечо, и оба они возвращаются к телевизору.

Я говорю:

— Когда они придут, я уйду.

— Не дури, Элли. Куда тебе идти? Ты же не можешь слоняться в одиночестве по горам в темноте.

— Но ты понимаешь, как все это выглядит? О боже, а я как буду выглядеть? Я совсем не взяла с собой приличной одежды.

— И я тоже. Но родные у Дэна не слишком строги по части одежды.

Мы обе зловредно хихикаем. По части одежды семейка Дэна — полный отстой.

— Так чем же все-таки их кормить? — Анна начинает перебирать коробки на кухне. — Придется поехать в деревню и опустошить магазин. Как будто мне больше нечем заняться, честное слово. Я-то надеялась подготовить овощи и нафаршировать индейку к завтрашнему обеду.

— Я этим займусь, — говорю я.

Я чищу картошку и брюссельскую капусту, набиваю фаршем индейку, пока руки не начинают болеть. Потом ополаскиваю лицо в ледяной ванной и пытаюсь привести в порядок волосы. Натягиваю черные джинсы и черную с серебром блузку. Живот все еще кажется мне раздувшимся, и я очень боюсь, что джинсы не налезут — но они застегиваются с легкостью, и блузка уже не натягивается на груди. Видно, я и правда похудела. Довольно основательно…

Возвращается из магазина Анна. Она по-настоящему благодарна мне, особенно после того, как я пожарила на гриле маленькие сосисочки, запихнула начинку в слоеные пирожки и обернула консервированные побеги аспарагуса тоненькими ломтиками черного хлеба. Я красиво раскладываю все это на тарелке, а для детей сооружаю маленькие рожицы из кусочков сыра, ананасов и оливок, уложенных на крекеры. Сама я ни кусочка не откусила и, хоть от слабости меня слегка качает, ощущаю странное волнение. Я добилась своего. Я худею.

 

Я ХУДЕЮ!

 

Но мгновенно начинаю казаться себе все толще и толще, когда слышу подъезжающую машину, хлопанье дверей, звук множества голосов.

Анна, папа и Моголь идут встречать гостей. Я держусь сзади, стараясь выглядеть спокойной.

В комнату вваливаются братья и сестры Дэна, одетые в старые самодельные джемперы и мешковатые штаны. Помнится, их было не так много — некоторые прихватили с собой приятелей. Хорошо, что Анна сгоняла в магазин. Потом входят папа и мама Дэна, они одеты в одинаковые свитера из овечьей шерсти и джинсы, сидящие вкривь и вкось. Они тоже привели с собой друзей — мужчину, тоже в веселеньком джемпере (бредовые вязаные лягушки) и в старых, вонючих вельветовых штанах, и сутулую женщину в лоскутной безрукавке и в индейской юбке с неровным краем.

Затем входит еще одна незнакомая девочка. Примерно моя ровесница. Тоже явно скрывается от "полиции стиля". На ней мужская фуфайка для игры в регби и мешковатые тренировочные штаны. В штанах — основательный зад. Она не то что толстая, просто очень крупная, и к тому же мощная. Под этими полосочками скрывается неслабая мускулатура. У нее длинные волосы, еще курчавее моих, но она заплела их в школьную косичку, да так туго, что кожа натянулась на лбу. Она улыбается:

— Привет, ребята!

Боже, какая непосредственность! Кто же это?

— Я — Гейл, — говорит она и машет толстой ручкой. — Я — подружка Дэна.

Я смотрю на нее во все глаза. В комнате вдруг становится очень тихо. Все ждут. И вот появляется сам Дэн. Он зацепляется ногой за коврик у двери, эффектно покачивается и уже готов растянуться во весь рост, но тут Гейл хватает его за руку и рывком ставит на ноги.

— Оп-ля! — восклицает она.

— Вот уж, действительно, оп-ля, — бормочет папа — он неожиданно оказался рядом со мной. — Элли, солнышко, что ты будешь пить? Кока-колу? Апельсиновый сок? Капельку вина?

Какой он милый — поддерживает меня, даже предлагает залить свое горе.

— Элли, поможешь мне передать тарелки? Это все Элли приготовила. Правда, художественно получилось? — говорит Анна, и всем приходится кивать и восхищаться.

Дэн стоит неподвижно, с красным лицом, но глаза его блестят за запотевшими стеклами очков. Волосы, остриженные чуть ли не наголо, немного отросли, и образовался некий странный подлесок, опрокидывающий все законы земного тяготения. Гейл с широкой улыбкой нежно треплет его щетину.

— Дэнни, ты такой дурак, честное слово.

Дэн и точно стоит дурак дураком. Он тоже одет в мужскую фуфайку для регби. Плечи висят до локтей, подол болтается на уровне коленок. До боли ясно, что эта фуфайка никогда не бывала в деле на грязном спортивном поле. Может, у Гейл на уме совсем другая физкультура? Она все время трогает его руками. Моголь изо всех сил отталкивает ее.

— Привет, Дэн! Привет! Это я, Моголь!

— Привет, Моголь. — Дэн поднимает его, переворачивает вверх ногами и щекочет.

Моголь пищит, извивается и дрыгает ногами. Попадает пяткой прямо Гейл в живот. Другая сложилась бы пополам, но эта, как видно, гуттаперчевая.

— Эй, козявка! Поосторожней брыкайся! — говорит она, забирает Моголя у Дэна и слегка встряхивает.

Это, конечно, в шутку. Сделай так Дэн, Моголь был бы в восторге, но сейчас он яростно выгибается и вопит:

— А ну, пусти! Перестань! Меня сейчас стошнит!

Гейл ставит его на пол, подняв брови.

— Да успокойся ты, все нормально, — говорит она.

Моголь игнорирует ее и обращается к Дэну:

— Это кто?

— Это Гейл. Мы с ней друзья, — говорит Дэн.

— Значит, она твоя подружка?

— Моголь, прекрати, — говорит Анна. — Иди сюда.

Она не может увести его силой, потому что руки у нее заняты — Анна несет сразу три тарелки с едой.

Дэн шаркает своими кедами. Зато Гейл ни капельки не смущается.

— Ну конечно, я подружка Дэна, — заявляет она.

— Неправда! — кричит оскорбленный Моголь. — Это Элли подружка Дэна, а не ты!

— Помолчи, Моголь, — говорю я, пятясь к стене.

Но Моголь не согласен молчать.

— Почему Элли больше не может быть твоей подружкой? Она в сто раз лучше, — не отступается он.

— Закройся, Моголь. — Папа подхватывает его на руки и уносит наверх.

Моголь отказывается закрыться и по дороге орет во все горло. Внизу царит леденящее душу молчание.

О боже. Все очень стараются сделать вид, как будто меня здесь нет.

— Кому еще пирожков? — в отчаянии спрашивает Анна.

— Я принесу, — бормочу я и выскакиваю на кухню.

Прислоняюсь к раковине, наливаю себе стакан воды. Проглатываю залпом, стараясь успокоиться.

— Элли?

Вода попадает мне не в то горло. Дэн притащился за мной на кухню!

— Ты в порядке?

У меня вода течет из носа, а он спрашивает, в порядке ли я! Дэн сильно бьет меня по спине.

— Прекрати!

— Извини, я просто подумал, что ты подавилась.

— Нет, я не подавилась. Между прочим, это я должна тебя побить, а не наоборот.

— Ох, Элли, прости. Я не знал, что делать. Хотел просто незаметно уйти на задний план. Так было бы легче для всех, правда? Я думал, может, ты уже сама все просекла, и вообще, это ведь я по тебе с ума сходил, а ты нет. Я думал, может, мы и не встретимся больше, а тут твой папа нас всех пригласил, и мой папа сказал, будет очень невежливо, если мы с Гейл не придем вместе со всеми. Я чувствовал себя просто ужасно — в смысле, я ведь не собирался хвастаться Гейл перед тобой. Хоть я от нее и балдею, но все-таки ты — моя первая подружка, и… и… и я знаю, нужно было рассказать тебе о ней, но я все откладывал и…

— Дэн, хватит лепетать. У нас с тобой ничего серьезного и не было никогда. Подумаешь, большое дело. Правда.

Я это только говорю или действительно так думаю? Дэн — хороший товарищ, но надо было совсем свихнуться, чтобы думать, будто у меня могло быть к нему большое чувство. Или маленькое чувство. Или вообще хоть какое-нибудь чувство.

Будь Гейл стройной и стильной — вот тогда мне было бы ужасно. Но она — словно карикатура на меня, только еще толще. Сказать по правде, настоящий танк. И такая же способность давить людей своими гусеницами. Она бодро входит на кухню, хотя совершенно очевидно, что нам с Дэном нужно пять минут побыть наедине, чтобы выяснить отношения.

— Ну что, Элли, без обид? — Она хлопает меня по плечу.

Завтра на этом месте будет синяк. Ей непременно нужно рассказать мне длинную и безумно скучную историю о том, как они познакомились. Она была участницей женской школьной команды по регби, они приехали на игру в школу Дэна, он отвечал за доставку апельсинов в перерыве. Я вас умоляю, где же тут романтика? Потом они встретились в автобусе, и Дэн, видимо, был сражен наповал. Да мне-то какое дело?

Нет мне до этого никакого дела. И все-таки… Пусть Дэн чудной и бестолковый, как-то странно думать, что теперь у меня совсем никого нет. Сначала я просто придумала наши отношения, чтобы показать Магде и Надин, что у меня наконец-то появился поклонник. А когда они обо всем догадались, я начала думать: а может, Дэн все-таки мой поклонник? Он выглядит полным идиотом и ведет себя соответственно, но он умеет быть и веселым, и забавным, и остроумным. Иногда. И одно в нем искупало все недостатки: ко мне он относился так, словно я — Джульетта, а он — Ромео.

А оказывается, я была всего лишь Розалина. А Джульетта — Гейл. Вот сейчас на моих глазах они разыгрывают бессмертную любовную сцену. Конечно, они не Леонардо Ди Каприо и Клэр Дейнс. Но когда они смотрят друг другу в глаза и смеются, кажется, что они в каком-то своем мире, а вся толпа, набившаяся в наш дряхлый, замшелый коттедж — в другом. А мне вдруг становится очень одиноко, потому что я в своем, отдельном мире, и у меня никого нет — даже Дэна.

Одно хорошо. Я чувствую себя настолько отрешенной, что даже есть не хочется. Я разношу тарелки, передаю стаканы, а сама весь вечер только пью воду из-под крана. Никаких калорий.

Анна заглядывает на кухню, подходит ко мне.

— По-моему, ты держишься замечательно, Элли.

— Хорошо, что ты больше не думаешь, что я жду ребенка, — говорю я. — Ох, Анна, только представь себе Дэна папой. Он младенцу подгузник напялит на голову, а нагрудник — на попку!

Мы с Анной смеемся — между нами, девочками. Полчаса спустя я вижу, как папа поднимает над ними пошлую ветку омелы,^[6] и они целуются — сплошные "грезы любви". Мне снова становится так одиноко, что светская улыбка примерзает к лицу, и слезы щиплют глаза.

Я знаю, чего мне сейчас хочется. Позвонить подружкам. Но телефон стоит в гостиной, а там толчется столько народу, и дети носятся, все это просто невозможно.

— Элли? — Папа отходит от Анны и приближается ко мне. — Элли, ты в порядке?

— Нет. Я в полном беспорядке.

Папа роняет омелу на ковер.

— Прости. Это все я виноват. Я тупой. Чем я могу искупить свою вину?

— Сделай так, чтобы все исчезли и я могла позвонить Магде и Надин.

— М-м-м. Попробую, — говорит он. Морщит нос, закрывает глаза и бормочет: — Фокус-покус-чехарда, исчезайте без следа.

— Не получилось, папочка.

— Действительно. Тебе правда очень хочется позвонить Магде и Надин?

— Да. Но я не могу. Не при всех же.

— Ну что ж, я ведь — Дед Мороз. Натягивай куртенку, поедем кататься на саночках.

Папа берет меня за руку, и мы тихонько выскальзываем из дома. Он везет меня в деревню, останавливает машину около телефона-автомата и вручает мне свою телефонную карточку.

— Ой, пап! Миленький ты мой Дед Мороз! Спасибо, спасибо! — Я изо всех сил обнимаю его.

Сначала звоню Надин.

— Ой, Элли, я уже совсем очумела, — шепчет Надин. — Пришли дядя с тетей и бабушка, и наша кудрявая малютка так выкомаривается, что просто с души воротит, а все мне талдычат: развеселись, ведь сейчас Рождество. Полный отстой.

Я по-сестрински утешаю ее, рассказываю, что мне еще хуже: бывший поклонник явился в гости с новой подружкой.

Потом звоню Магде. У нее дома тоже гости.

— Только я не в настроении, — говорит Магда. — Пришли несколько стильных мальчиков, знакомые моих братьев. Мне бы сейчас скакать и резвиться, но после того жуткого вечера с Миком у меня появился какой-то страх. Все боюсь, вдруг другие тоже подумают не то, вот и сижу тише воды, ниже травы, почти ни с кем не разговариваю, а все мне говорят: развеселись, ведь сейчас Рождество, — представляешь?

— Я только что звонила Надин, у нее точно то же самое.

— Ну, хоть ты в порядке, Элли. У тебя есть Дэн, он-то не станет набрасываться на девушку, а потом распускать гнусные сплетни. Он просто лапочка, хоть и придурок. Ой, извини, я не то хотела сказать!

— Можешь его оскорблять, сколько твоей душе угодно, Магда.

И я рассказываю ей про Дэна и его новую любовь.

Мы с ней дружно смеемся, пока на папиной карточке не заканчивается кредит.

— Вот это замечательный рождественский подарок! — говорю я.

На следующий день я получаю еще несколько замечательных подарков: книгу о Фриде Кало, "Под стеклянным колпаком" американской поэтессы Сильвии Плат, "Цвет пурпура" Элис Уокер, стильный черный купальник от известного модельера и большую коробку с пастелью — все это от папы и Анны. Моголь дарит мне новый альбом для рисования. Почти все рождественское утро я рисую их портреты.