Партизанской тропой Гайдара 7 страница

У Гайдара и Коршенко сразу нашлись знакомые. И все- таки, попав в эту обстановку, Аркадий Петрович поначалу растерялся.

Он растерялся не оттого, что сразу понял весь драматизм создавшегося положения, когда люди готовились, может быть, к последнему в своей жизни сражению. Он растерялся оттого, что поначалу не мог решить, кем ему сейчас быть — писателем или бойцом?

Ему хотелось всюду поспеть, поговорить с людьми, все увидеть, запомнить — и кровавый этот закат, и яростный лопатный скрежет, и молчаливое напряжение лиц, когда руки сильно и быстро делают свое дело, а глаза устремлены куда-то далеко, то ли вспоминая лучшее, что было, то ли про, ся у кого-то прощения, что иначе поступить нельзя.

Подобное даже на войне увидишь не часто. Гайдар это знал. И ему хотелось вобрать в себя картины и звуки наступающей ночи. И если удастся, записать.

Но вынуть из сумки тетрадь и карандаш значило бы стать созерцателем в то самое время, когда была дорога каждая пара здоровых, незабинтованных рук. Это значило отделить себя от всех, кто жил ожиданием завтрашнего, может быть, последнего дня.

И хотя ему утром, подобно всем, тоже предстоял бой, и хотя, как журналист, как писатель, наконец, как военный историк, он был бы абсолютно прав: каждый должен заниматься своим делом,— в глазах остальных людей (так, во всяком случае, казалось Гайдару и так он потом объяснял Виктору Дмитриевичу) это не могло иметь оправдания.

Аркадий Петрович снял с шеи автомат, расстегнул пояс и, оставив на себе, чтоб не затерялась, только брезентовую, из-под противогаза сумку, в которой у него теперь хранились рукописи, забрал у пожилого уставшего солдата заступ..

- Ты, папаша, покури,— сказал он ему просто.

На рассвете сначала ударили немецкие минометы и пушки. Синеву неба пропороли желто-красные дуги огня, который угрожающе полз по земле, скатываясь в окопы, но его тут же засыпали. Это гитлеровцы подтянули огнеметы'

Пока было непонятно: немцы пугают или готовятся к атаке. Когда же при свете догорающих стогов стали видны фигуры атакующих солдат, по цепочке передали:

- Огня до времени не открывать!

Гитлеровцы подходили все ближе, пока над окопом не взметнулась фигура с наганом.

- Вперед! — крикнул командир.

И люди, без единого выстрела, рванулись за ним врукопашную.

Гайдар и Коршенко бежали со всеми: Вместе со всеми с криком «Ура!» выбили немцев из села. Вместе со всеми, не выдержав плотного огня и железного напора танков, отступили. Вместе со всеми, стиснув зубы, в тот же день пошли в новую атаку и опять вышибли немцев из Скопцов, уничтожив два танка...»

На фоне грандиозных событий войны это, конечно, был бой местного значения, как именовался бы он в сводках, если бы отсюда сводку удалось передать.

Но для многих окруженцев бой явился генеральным сражением, потому что они увидели, что немцев можно бить.

После боя Виктор Дмитриевич заметил в руках Гайдара винтовку с примкнутым штыком.

Привычнее, прицельней и дальнобойней,— ответил Аркадий Петрович на удивленный вопрос товарища, почему он бросил автомат.— Да и в атаку когда идешь — удобней,— добавил Гайдар.

 

ДОБРОТА

 

Будь у нас время, я бы вам разъяснил, что, в сущности, дисциплина — это проявление доброты.

Эрнест Хемингуэй,

«Пятая колонна»

Виктору Дмитриевичу повезло: он встретил своих однополчан. Около четырехсот человек двигалось в сторону фронта под командой бригадного комиссара Моторного — начальника тридцать первого района авиационного базирования. Аркадий Петрович присоединился к ним.

Товарищи Коршенко из батальона аэродромного обслуживания были людьми сугубо штатскими: инженеры, мотористы, рабочие.

Прямо с заводов их приставили к самолетам. И теперь в полевых условиях по неумелости своей они совершали много нелепых поступков.

Сам Коршенко, например, во время минометного обстрела неизвестно зачем высунулся из укрытия. Его тут же царапнуло осколком. Пришлось делать перевязку.

Аркадия Петровича такая неосторожность сперва огорчала, а потом даже начала сердить.

Да поймите же вы, наконец,— говорил он,— что из-за распущенности и младенческой своей беззаботности вы сложите головы ни за понюшку табаку.

Немцы по натуре своей авантюристы,— продолжал Аркадий Петрович. — Мне доводилось их видеть на других участках. Но, в общем, это опытные вояки. И мы должны находить у противника слабые места, побеждать его умением, выдержкой, хладнокровием, а не радовать своей глупостью, не лезть под мины и бомбы, не подставлять свою грудь под пулеметные очереди, к тому же раскрывая, где прячутся ваши товарищи... Где бы вы ни были,— маскируйтесь. Опасная ситуация — не теряйтесь. Думайте, непременно думайте — и найдете выход. Только думайте не о смерти, думайте о победе, думайте о своих детях, к которым вы обязаны вернуться живыми!..

Но особенно запомнился всем один случай.

В ожидании темноты бойцы остановились па опушке леса. Кто неторопливо ел, кто варил на костре из остатков концентрата кашу, кто просто лежал и думал.

Меж деревьями, от одной группы к другой, ходил парень. Гимнастерка на нем была грязная. Ремень плохо затянут, так что пряжка сбилась куда-то к бедру. Обмотки сползли. Винтовки при нем не было. И только на плече болтался холщовый мешок.

Лицо у парня было испуганное и молящее.

— Братцы, послушайте, братцы,— униженно и робко просил он красноармейцев.— Может, не будем больше немца дразнить? Может, не будем больше в него стрелять? — Он смотрел широко раскрытыми глазами на бойцов, ища поддержки, но все от него отворачивались.

Их немало бродило тут, потерявших человеческий облик трусов, готовых к предательству паникеров. Иные находили «и торопливо прятали сброшенные с «Юнкерсов» листовки, где был изображен толстомордый детина в красноармейской гимнастерке и крошечной пилотке.

Улыбаясь во весь рот, детина держал в руках деревянную ложку и котелок с кашей.

«Мне хорошо. Я сдался в плен»— гласила надпись под снимком.

На обратной стороне листовки по-русски и по-немецки был напечатан пропуск с объяснением: кто сдастся в плен с этим пропуском в руках, тот проявит уважение к германскому командованию, которое, в свою очередь, гарантирует медицинскую помощь и хороший паек... -

Отыскивались и такие, кто, начитавшись листовок, начинал вдруг уверять: плен не страшен особенно если ты беспартийный.

Разговоры с теми, кто искал примирения с врагом и находил оправдание предательству, нередко завершал винтовочный залп. И когда на опушке появился этот парень, один красноармеец бросил ему вслед:

- Прихлопнуть бы эту зануду!

И никто ему не возразил,

А слышали многие.

Легко поднявшись с земли, к парню подошел Гайдар. Положил ему руку на плечо и резко повернул к себе. Лицо у Аркадия Петровича было хмурым, почти злым. Глаза настороженно прищурены.

Окружающие подумали, да и парень тоже, что ему за эти разговоры сейчас несдобровать, и он весь сжался, приготовясь к худшему.

...Неизвестно, что передумал Гайдар за те нисколько мгновений, что он стоял и смотрел на молодого красноармейца, совсем еще мальчишку, которому просто было очень страшно.

Только Аркадий Петрович сделал совсем не то, чего все от него ждали.

- Подтяни ремень,— спокойно и устало сказал Гайдар.— И обмотки перемотай тоже: нянек здесь нет и пеленать тебя некому.

Парень медленно поднял голову и ожившими, изумленными глазами, в которых внезапно пропал страх, посмотрел на Аркадия Петровича.

Потом сел тут же на землю и стал перематывать обмотки. И пока он, уже по-иному волнуясь и суетясь, приводил себя в порядок, Гайдар узнал, что сам он из-под Киева, что там, в Никольской слободке, не так уж далеко отсюда, у него остались мать и две сестры.

- И ты думаешь,— спросил Аркадий Петрович,— если мы перестанем в немцев стрелять здесь, то другие немцы там, в Никольской слободке, сразу начнут целовать руки твоей матери и гладить по головке твоих сестер?.. Да они, чувствуя безнаказанность, еще хуже озвереют!.. Вот что, друг, я тебе скажу,— произнес Гайдар, когда боец, подтянутый, собранный, стоял с ним рядом.— Если ты не хочешь, чтобы враг уничтожил нас, — мы должны уничтожить его. Нужно бить фашистов днем и ночью, в лесу и в поле, не давая ему передышки ни на час... И ты должен найти свою винтовку, а не скулить: «Не стреляйте в него, братцы, а то он перевьет на» нас, братцы!» — Аркадий Петрович с такой мальчишеской издевкой в голосе и так верно передразнил красноармейца что боец вдруг покраснел и смущенно улыбнулся.

И все увидели, какая у парня хорошая улыбка.

 

РАЗГОВОР С ГЕНЕРАЛОМ ВЛАСОВЫМ

 

Вместе с группой дивизионного комиссара Моторного Гайдар продолжал отступать по шоссе.

Внезапно донесся рев мощного мотора и лязг гусениц.

- Танки!..— крикнул кто-то.

Это было самое страшное: по обеим сторонам дороги росли редкие кустики, а за ними простирались неубранные поля, и скрыться от этих грохочущих машин было негде — только в пшенице...

Но обнаружилось, что танков всего лишь один, да и тот наш «Т-26».

На башне его, высунувшись по пояс, сидел командир в кожаном шлеме и пенсне. На френче блестели ордена.

Поравнявшись с легковыми машинами, танк остановился. Командир в шлеме, не слезая с башни и свободно перекрывая голосом шум приглушенного мотора, стал о чем-то спрашивать других командиров, которые поспешили выйти из «эмок».

Только здесь окружающие разглядели, что на танке генерал.

- Командующий!.. Власов... Власов...— понеслось по колонне.

Это действительно был генерал Власов, командующий 37-й армией.

Танк окружили плотным кольцом. Люди давно не читали газет, не слушали радио, и близость командующего, который наверняка имел связь с Москвой, рождала надежды на близкие перемены. Перемены к лучшему.

Вежливо, но уверенно отстраняя бойцов, к танку стал пробираться Гайдар.

Все надеялись: командующий непременно скажет сейчас что-нибудь ободряющее.

И ждали.

Но Власов ничего не говорил. Он лишь озабоченно спросил, какие части тут проходят, и не сдержался, нахмурился, когда узнал, что солдаты здесь все больше из разных.

Аркадий Петрович тоже терпеливо подождал, пока генерал выяснил, что ему хотелось (Гайдар стоял уже возле самой гусеницы), а потом произнес:

- Товарищ командующий, разрешите обратиться?

Власов удивился:

- Кто вы такой?

Красноармейцы расступились, и Аркадий Петрович подошел совсем близко. -

- Я военный корреспондент «Комсомольской правды» на Юго-Западном фронте,— словно не замечая бестактности генерала, ответил Гайдар.

- Да, я вас слушаю, товарищ корреспондент.— Командующий слегка откинулся, задумчиво склонив голову и глядя в небо. Всем своим видом он показывал, что хотя сейчас, разумеется, малоподходящая обстановка, но он все-таки готов дать короткое интервью представителю большой прессы.— Да, я вас слушаю,— повторил Власов.

— Я хотел бы, товарищ генерал,— спокойно и четко произнес Аркадий Петрович,— получить у вас ответ, чтоб в настоящее время делается штабом вашей армии, чтобы привести в боевую готовность всех вот этих людей,— Гайдар повел головой, показывая, каких именно,— которые уже не первые сутки бредут вслепую, как беженцы.

Вокруг все замерло.

Гайдар спросил о том, о чем Власова хотели спросить все, но не решались. Одни из робости, другие из искреннего убеждения, что задавать такие вопросы старшим по должности не положено ни при каких обстоятельствах, потому что начальство, если найдет нужным, сообщит все само.

Власов повернул голову и впервые внимательно посмотрел на Гайдара, будто удивляясь тому, что этот газетчик с простоватым усталым лицом и в смешных, с широченными голенищами, сапогах не так уж прост, как подумалось вначале.

Отвлеченный этими невольными мыслями, генерал не сразу заметил, какая тишина воцарилась вокруг.

И тогда в глазах его забегали бешеные огоньки, а лицо и шея налились кровью. В другом месте он бы показал этому газетчику...

Но вопрос слышали все, и на него нужно было отвечать

- Мой штаб,— сказал Власов,— заканчивает разработку этих вопросов. Соответствующие распоряжения будут разосланы в штабы частей, где вы и сможете с ними познакомиться.

Гайдар хотел было спросить, а куда собственно, эта распоряжения будут посылать, если армия вся — вот она, здесь.

Но тон ответа был таков, что исключал дальнейшие расспросы.

- Благодарю вас за разъяснение,— сказал Гайдар.

Власов нагнулся и что-то негромко сказал в люк водителю. Танк заскрежетал шестеренками передач. И рванул с места. Гайдар едва успел отскочить и долго вместе с другими бойцами смотрел вслед лязгающей, поднимающей пыль машине.

К Аркадию Петровичу приблизился красноармеец. Достав кисет и протягивая его Гайдару, сказал:

- Нашел с кем разговаривать.

За сутки ничего не изменилось...

...Это был тот самый генерал Власов, который переметнулся потом на сторону немцев.

 

СЛУЧАЙ НА ОСТРОВЕ

 

Остановку сделали на острове.

После долгих скитаний по степи, где с любой стороны могли появиться немецкие танки, остров выглядел крепостью — его ограждало болото.

Фашисты знали, что здесь люди. Они аккуратно, по часам, били по этому куску суши из минометов и небольших пушек.

Но приблизиться боялись: топь.

Гарнизон островка ежедневно менялся. Одни по ночам уходили, другие, наоборот, приходили, чтобы уйти в следующую ночь. Но, видимо, от первых окруженцев остался тут некий полупорядок.

Для защиты от мин везде нарыты были щели. Все наличные запасы продовольствия делились поровну. Существовали дозоры, своя разведка, хотя и не было общего командования.

Народ собирался тут разный. Одним нужно было отдохнуть чтоб идти потом дальше. Иным — отсидеться в малодушной надежде: вдруг все возьмет и переменится.

Приходили сюда и командиры. Случалось, потеряв почти всех своих бойцов, они уже не рисковали брать на себя какую-нибудь ответственность, и когда пехотинцу-майору предложили стать на острове комендантом, майор даже рассердился:

- Тут есть начальники постарше...

На рассвете» по шею мокрый — брел по горло в воде,— прибежал боец-разведчик.

- Немцы...— задыхаясь произнес он.— В специальных комбинезонах... Болотные сапоги... Около роты... А то и больше.

Гитлеровцы появились со стороны леса, который был виден с острова. До них оставалось не более шестисот — семисот метров.

- Приготовиться к бою,— по-будничному спокойно велел сержант-пограничник.

Новичкам о сержанте этом говорили, что' идет он с боями от самого Буга, где погибли его товарищи, целая застава. Там, похоже, погибла и его семья. Сам о себе он ничего не рассказывает, но дерется умело и люто.

С тех пор как он появился на острове, за всеми распоряжениями красноармейцы шли уже не к майору или кому еще, а к сержанту. И распоряжения он всегда давал толковые и смелые.

И теперь, когда он приказал готовиться к бою, красноармейцы быстро разместились в воронках и траншеях.

- Отставить! — крикнул, внезапно появляясь из кустов, майор.— Это дурость — открывать огонь. Если мы убьем хоть одного человека (он так и сказал «человека»), противник перепашет пушками весь остров.

Сержант повернулся в его сторону... и насмешливо улыбнулся.

Так он, верно, улыбался еще мальчишкой у себя во дворе, завидя труса. И ничего не ответил. Тем более все знали: майор сам отстранился от командования, когда ему предлагали...

Немцы в серых комбинезонах уже брели по воде, держа над головой автоматы и сумки с запасными дисками и гранатами.

- Подпустить еще ближе,— негромко произнес сержант,

- Товарищ сержант, я вас предупреждаю,— угрожающе зашептал майор.

Больше ждать было нельзя, и сержант скомандовал;

- Огонь!

- Отставить!— почти одновременно крикнул майор.

Бойцы растерялись. Первый залп прозвучал неуверенно

и дробно.

Тогда сержант, который тоже был в цепи, обернулся, вскинул винтовку и с колена, почти в упор, выстрелил в майора.

Тот упал. А сержант, встав в полный рост, срывающимся голосом закричал:

- По немецким оккупантам огонь!.. Огонь!.. Огонь!..— Казалось, он сейчас заплачет.

Гитлеровцы тоже начали стрелять, но бежать ни вперед, ни назад не могли. Их держала вода. Засасывала топь. Они больше не думали о захвате острова. Они мечтали только выбраться из трясины, но им это не удавалось. Заглушаемый выстрелами, над болотом стоял душераздирающий рев: это кричали обезумевшие от ужаса, погружавшиеся в трясину гитлеровцы.

Спаслись немногие. Лишь те, которые шли последними. Около роты фашистов было перебито в несколько минут. Это была настоящая победа.

...Когда начался бой, Гайдар находился на другом конце острова. Пока он, услышав выстрелы, добежал, все было кончено. Красноармейцы, подолгу прицеливаясь, стреляли гитлеровцам вдогонку.

Аркадий Петрович недоуменно посмотрел на убитого майора. Других потерь с нашей стороны не было. Тогда ему все рассказали.

Гайдар оглянулся, думая увидеть сержанта-пограничника. Бойцы глазами показали ему, куда ушел их командир, и Аркадий Петрович разыскал сержанта.

Тот сидел на земле, под кустом, машинально бросая в темную воду сосновые шишки, подавленный тем, что он сделал и чего не сделать не мог.

Завидя Аркадия Петровича, сержант встал, вытянулся, как бы готовый дать ответ за дерзкий и суровый свой поступок.

- Я все знаю,— произнес Гайдар. И обнял пограничника. Говорить никто из них не мог.

Вечером обсуждали события дня. Было темно. Огня не разжигали. Деревья и кустарники плотной стеной обступали маленькую опушку. И только далекие яркие звезды на синем небе чуть освещали слабым светом силуэты людей и бледные пятна их лиц.

Победили вы сегодня, товарищи, потому,— говорил Гайдар,— что, сжавшись в комок, подпустили немцев совсем близко, потому что послушались не перетрусившего майора, а сержанта-пограничника.

Есть у нас еще необстрелянные, неумелые командиры. Другой, глядишь, кинув беглый взгляд на бокал, скажет, какое в нем налито вино; по первому кругу пластинки узнает лихую, боевую песню, а карту читать не умеет. И тактики современного боя не понимает. И в кольцо это мы попали отчасти из-за них... Но мы воюем — значит, учимся. И скоро многими нашими полками и дивизиями будут командовать сегодняшние сержанты и лейтенанты.

 

«ДА, ЕЩЕ В КИЕВЕ»

 

- ...А что, Толька, если бы налете ли аэропланы, надвинулись танки, орудия, собрались бы белые со всего света и разбили бы они Красную Армию? Мы бы с тобой тогда как? Ушли бы мы с тобой в горы, в леса. Собрали бы отряд, и всю жизнь, до самой смерти, нападали бы мы на белых и не изменили, не сдались бы никогда.

Аркадий Гайдар,

«Военная тайна»

 

Остров покинули на следующую ночь. Вопреки опасениям, немецких заслонов поблизости не оказалось. До рассвета удалось пройти километров десять. Миновав село Студеники, бойцы вышли в поле, где стояли скирды необмолоченного хлеба.

И вдруг одна копна, что была ближе к дороге, зашевелилась..

Ее тут же окружили. Навели винтовки и пистолеты.

- Выходи, кто тут есть,— крикнул высокий красноармеец с трофейным автоматом и для убедительности добавил: — Хендехох!

Копна словно от испуга замерла. А затем из нее, на встречу всему наведенному оружию, высунулись две грязные босые ступни, мальчишеский зад в суконных штанах, и перед бойцами появился парнишка лет двенадцати. Он недовольно щурился от дневного света и был явно смущен оказанной ему встречей.

Грохнул хохот.

- Ой, не могу! — бросив на землю автомат и держась от смеха за живот, стонал красноармеец, кричавший «хенде хох».— Ой, братцы, не могу... Мы-то на него чуть ли не с бомбами... А он-то на нас грязными своими пятками...

- Бать, выходи, не бойся, свои,— негромко сказал мальчишка.

И тогда копна зашевелилась снова. Из нее вылез мужчина лет тридцати пяти.

Выяснилось, что это председатель соседнего колхоза. До последней минуты спасая артельное добро, закапывая то, что не удалось вывезти, председатель не успел уйти сам. В село пришли немцы. Оставили гарнизон: мотоциклиста, пулеметчика и связиста.

Тут же объявились «местные власти» — четверо полицаев из дезертиров. И теперь председатель отсиживался в копне. Им дали хлеба. Гайдар со дна своей сумки достал и протянул мальчику полоску шоколада, завернутую в свинцовую бумагу.

- Пойдемте с нами,— предложил Аркадий Петрович председателю.— Выберем лесок. Создадим отряд. Вы человек местный, хозяйственный, будете у нас начпродом. А сын ваш... Тебя как зовут?

- Васька...

- Ну, вот, а Вася будет у нас связным и разведчиком. Знаете, как в гражданскую: сначала, смотришь, мальчишка разведчик. Потом, глядишь, он уже пулеметчик, а там и командир взвода... Ну, как?..

— Нет, у нас свои планы,— ответил отец.— Мы будем бить немцев здесь...

- А ты что думаешь, Василий?

- Я — как батька,— сказал мальчик басом.

Гайдара отказ председателя крепко огорчил. Уж очень ему понравился Вася.

Аркадий Петрович не впервые заговаривал о партизанском отряде, не впервые пытался найти товарищей для борьбы во вражеском тылу.

Разговор Гайдара с председателем напомнил Виктору Дмитриевичу случай, который произошел несколько дней назад. Им встретился старый коммунист, партизан гражданской войны Божок. Коршенко хорошо его знал. Божок снова создавал отряд.

Услышав об этом, Гайдар заволновался, как маленький. Он спрашивал старого партизана, где будет база отряда, каким они располагают оружием, имеются ли у них гранаты и мины.

Божок уверил, что недостатка в припасах у них нет, в винтовках и пулеметах тоже; что касается базы, то сейчас это, разумеется, секрет, но место хорошее. Выбирали люди знающие.

По виду Гайдара заметно было, что он готов уйти в отряд.

А сколько среди вас военных? — спросил Аркадий Петрович напоследок.

А военных среди нас нет,— ответил Божок.— На кой они нам нужны? Мы ж партизаны... Обходились в девятнадцатом. Обойдемся и теперь.

Ошибаетесь,— разочарованно произнес Гайдар.— Без военных специалистов теперь нельзя. Это вам не девятнадцатый год.

И когда Божок, поняв, что имеет дело со сведущим человеком, предложил Аркадию Петровичу пойти к ним в товарищи, Гайдар искренне поблагодарил, но отказался.

В беседах с Коршенко Аркадий Петрович теперь все чаще вспоминал о том, что знал он хорошо в 1919 году экипаж одного бронепоезда.

Состоял экипаж из моряков Черноморского флота, которым пришлось затопить свои суда, чтоб не захватили белые. Черноморцы принесли в войну на рельсах все присущее им лихое спокойствие и хладнокровную дерзость. Отвага их поражала даже курсантов из «Железной».

Бронепоезд этот потом попал в «капкан» — белые разобрали путь с обеих сторон,— и «крепость на колесах» пришлось взорвать.

Что стало с экипажем, Гайдар не знал.

К воспоминаниям этим Аркадий Петрович возвращался не раз, и Виктор Дмитриевич недоумевал, с чего бы это, пока Гайдар не признался, что вот неплохо бы повстречать краснофлотцев и теперь.

И тогда Коршенко все понял.

В дни обороны Киева ходили восторженные рассказы о матросах Днепровского отряда Пинской флотилии, которые на своих мониторах, канонерских лодках, сторожевых катерах охраняли переправы, разрушали наведенные фашистами понтонные мосты, поддерживали огнем судовых пушек пехоту, доставляли продукты и боеприпасы, забрасывали в тыл врага разведчиков и забирали их обратно.

С падением Киева флотилия лишилась основных баз. Многие суда пришлось затопить. Экипажи стали воевать на суше. Как в гражданскую...

Всех, кто встречался теперь Гайдару, он непременно спрашивал про краснофлотцев.

Ему отвечали, что действительно они воюют где-то поблизости, но где именно, сказать трудно.

И вот однажды Аркадий Петрович приметил в стороне, у леса, несколько человек в черных шинелях и бескозырках с ленточками. Он сразу бросился к ним.

Матросы отнеслись к нему сдержанно.

Гайдар, неприятно пораженный холодностью, вдруг спохватился и достал свое удостоверение.

Краснофлотцы по очереди документ прочли, за подозрительность свою с достоинством извинились и потом объяснили, что их две группы, человек тридцать, Выходить из окружения пока не собираются, а, наоборот, рассчитывают пробраться в Приднепровские плавни и устроить немцам «веселую жизнь». Если товарищ корреспондент имеет такое желание, он может к ним присоединиться.

Гайдар попросил их подождать, отыскал Виктора Дмитриевича и предложил ему пойти с матросами.

Возможно, Коршенко и последовал бы совету, но он замещал в тот момент раненого командира и обязан был довести бойцов до линии фронта.

- А вы решили в партизаны? — спросил Коршенко.

- Да, еще в Киеве,— ответил Аркадий Петрович.

Расцеловались. Не выпуская руки Виктора Дмитриевича,

Гайдар говорил напоследок:

- Вы порой бываете торопливы и неосторожны. Верите непроверенным слухам. Идете, не зная, что впереди. Очень,

 

Виктор Дмитриевич, вас прошу: уделяйте больше внимания разведке. Не выскакивайте прежде времени из прелей и окопов, когда обстрел. Думайте о своей семье, думайте о своем Феликсе и помните, что мы с вами должны еще встретиться на пиру Победы!

Еще раз обнялись. И Гайдар побежал по неровному полю к лесу, где его ждали краснофлотцы.

 

* * *

У меня на всю жизнь остались о Гайдаре самые теплые воспоминания. И я сейчас глубоко сожалею, что не проявил настойчивости, не склонил Аркадия Петровича на выход из окружения вместе с нами.

Мне кажется, что, пойди он с нами, у этого славного человека была бы совсем иная судьба. (Из письма В. Д. Коршенко автору книги.)

 

 

Глава XXII

НЕДОСТАЮЩЕЕ ЗВЕНО

 

Политбоец Орлов и командир роты Голиков, оказывается, вместе воевали на Польском фронте. Было это в конце 1919 года, под Полоцком.

Полковник авиации Орлов и писатель Гайдар узнали, что они сражались в одних и тех же местах, уже осенью 1941 года, в Семеновском лесу, совершенно случайно.

После ночного, километров в тридцать пять, перехода группа Орлова (было в ней сотни полторы бойцов и командиров) остановилась на привал. Полковник расстелил на земле черное, еще новое кожаное пальто.

Гайдар устроился рядом. Но короткой шинели своей не снял, а, наоборот, запахнул ее. Аркадий Петрович простудился, и его знобило.

Надо было хоть час поспать. Но не спалось! Едва закроешь глаза, как где-то в глубине сознания вспыхивают ракеты и разорванные нити трассирующих очередей. В ушах звучит нервирующий треск беспорядочной и потому особенно неприятной в ночи перестрелки, когда кажется, что бьют со всех сторон.

- Помню,— сказал Гайдар, обращаясь’ к полковнику^ был со мной под Полоцком, н 1919 году, такой случай... Остановились мы...

- Простите, Аркадий Петрович,— перебил Орлов,— вы разве были на Польском фронте?

Так вот и узнали.

Гайдар, помолчав, почему-то сказал, что он бы тоже сейчас мог быть кадровым командиром, если бы его не демобилизовали в двадцать четвертом году. Как это получилось, он распространяться не стал, потому что не любил вспоминать декабря 1919-го, когда на реке Улла (под Полоцком!) взрывом шрапнельного снаряда его ранило и сбросило с лошади. Через несколько лет контузия от падения с седла обернулась той самой болезнью, из-за которой пришлось расстаться с армией.

Орлов же, вздохнув, признался, что мечтал о писательской профессии, что доводилось ему в одних обстоятельствах, вдали от Родины, долго работать бок о бок с первоклассными нашими журналистами... Иных уже нет... (что это были за журналисты, где привелось с ними работать и почему их сейчас уже нет, полковник тоже распространяться не стал). И что самому ему издавна думалось: пусть не писателем, но хоть каким ни на есть газетчиком он когда-нибудь да станет. Однако увлекся авиацией, кончил школу летчиков, служба, новое назначение, переезды...

Оба грустно улыбнулись, как улыбаются несбывшимся мечтам.

...Разговор на привале стал мне известен совсем недавно. Следы полковника, как я уже говорил, затерялись еще в 1942 году.

Фамилия его привычно упоминалась в биографических очерках о Гайдаре.

Постепенно он стал фигурой скорее легендарной, нежели реально существующей.

Но где же он на самом деле, этот полковник Орлов?..

По свидетельству Виктора Дмитриевича Коршенко, Гайдар ушел в Приднепровские леса с краснофлотцами из военной речной флотилии.

От Ивана Сергеевича Тютюнника, начальника штаба партизанского отряда, было известно, что в лагере близ Леплявы Аркадий Петрович появился, однако, не с матросами, а с группой полковника Орлова.

Значит, встреча с Орловым произошла после того, как Аркадий Петрович простился с Коршенко.

Путь до Леплявы оказывался следующим звеном в той цепи событий, которую требовалось восстановить. Для этого нужно было немногое — найти Орлова...

Я начал с того, с чего начинал всякий раз, когда поиск приводил меня в тупик,— с сомнения в очевидном.

- Кто может подтвердить, что Орлова уже нет? — спросил я себя. И сам же ответил: — Из людей мне знакомых, а также о Гайдаре пишущих — никто.

- Но если человека даже нет, может ли он исчезнуть бесследно? — продолжал я диалог с самим собой.