Партизанской тропой Гайдара 2 страница

23 июня, на второй день войны, Гайдару позвонили с киностудии «Союздетфильм»:

Аркадий Петрович, есть указание «создать условия» вам и режиссеру Льву Владимировичу Кулешову и немедленно отправить обоих в Болшево, в Дом творчества.

- 3ачем?! — удивился Гайдар.

- Делать вторую серию «Тимура и его команды» с учетом нынешних обстоятельств. Сценарий должен быть готов через пятнадцать дней.

...Киноповесть «Клятва Тимура» была завершена 14 июля.

 

 

Глава IV

«ТОВ. ГАЙДАР (ГОЛИКОВ) В НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

ЧУВСТВУЕТ СЕБЯ ВПОЛНЕ ЗДОРОВЫМ»

 

...Ранен в ногу (левую), контужен в голову... возле местечка на реке Улла, дек. 6. 1919 г.

Краткая записка о службе командира 58 отдельного полка по борьбе с бандитизмом Голикова Аркадия Петровича

 

Когда киностудия «Союздетфильм» приступила к постановке «Клятвы Тимура», возникло неожиданное препятствие. Ребята, которые снимались в «Тимуре и его команде», были эвакуированы из Москвы. Чтобы их вернуть, требовалось специальное разрешение.

Аркадий Петрович пишет письмо военному коменданту города генерал-майору Ревякину:

Уважаемый товарищ Ревякин!

Я — писатель — автор книг «Школа», «Военная тайна», «Тимур и его команда» и ряда других.

По повести и кинофильму «Тимур и его команда» возникло большое пионерское движение помощи семьям ушедших на фронт бойцов Красной Армии.

Десятки тысяч детей уже принимали в этом благородном деле самое горячее участие.

Сейчас мною закончен, и фабрика «Союздетфильм» приступает к съемке второго оборонного кинофильма «Клятва Тимура». Это о том, что должны делать и чем могут помочь взрослым дети во время нынешней Отечественной войны.

Для этого нам необходимы четверо московских ребят, игравших в первой картине главные роли...

Они эвакуированы сейчас в Уфу. Прошу Вашего разрешения на их возвращение в Москву, так как без них эта оборонная кинокартина снята быть не может.

С товарищеским приветом: Арк. Гайдар.

14 июля 1941 г.

 

Но вернуть юных актеров не удалось. Будь то взрослые — другое дело, а насчет детей приказ был строг — вывезти всех из Москвы.

«Клятва Тимура»— это было единственное, что еще удерживало Гайдара в столице. Когда же постановка фильма сорвалась, Аркадий Петрович решил, что делать ему в Москве нечего.

Это не значит, что Гайдар до сих пор ничего не предпринимал. На другой день войны он уже был в военкомате. С военного учета его, правда, несколько лет назад сняли. Контузия, полученная в 1919 году, когда Аркадия Петровича ранило и сбросило с лошади, контузия, обернувшаяся впоследствии неизлечимой мучительной болезнью, освобождала его от военной службы.

Все же Гайдар надеялся: теперь, когда началась война и нужны опытные люди, никто не станет придавать значение его болезни.

 

Но военком, посмотрев бумаги, утомленно сказал, Что отлично понимает Гайдара. Он бы и сам бросил всю канцелярщину, да нельзя. И еще он говорил, что подросло новое поколение, и оно отлично выполнит свой долг на передовой, а писателю, с его авторитетом, его знаниями найдется работа везде...

Аркадий Петрович ушел обиженным… А теперь с еще большим упорством стал добиваться отправки на фронт, прося содействия то в ЦК комсомола, то в редакции Центрального радио, но ему везде отказывали.

Гайдар снова идет в Оборонную комиссию Союза советских писателей, тем более что состав ее изменился. Люди, которые еще недавно здесь работали, ушли на войну.

Конечно, в комиссии тоже обратили внимание на его документы о контузии и болезни. Но Аркадий Петрович сказал, да это было и так видно, что выданы бумаги давно. С той поры он поправился, чувствует себя вполне здоровым (глядя на него, в это легко было поверить). И просит только об одном — чтобы его переосвидетельствовали.

Аркадий Петрович с такой настойчивостью просил в сущности о столь малом, что ему наконец отпечатали ходатайство.

Тов. Гайдар (Голиков) Аркадий Петрович,— говорилось в полученной им бумаге, — орденоносец, талантливый писатель, активный участник гражданской войны, бывший командир полка, освобожденный от военного учета по болезни, в настоящее время чувствует себя вполне здоровым и хочет быть использованным в действующей армии.

Партбюро и Оборонная комиссия Союза советских писателей поддерживает просьбу т. Гайдара (Голикова) о направлении его в медицинскую комиссию на переосвидетельствование.

Начальник третьей части Красногвардейского райвоенкомата интендант второго ранга Самборский, у которого Аркадий Петрович бывал уже не раз, прочитав ходатайство, понимающе улыбнулся и, ни слова не говоря, дал Гайдару направление на комиссию, крепко пожав на прощание руку.

Бывалый командир, повидавший на своем веку всяких людей, Самборский уважал упорство, и нелицемерное мужество.

 

На комиссии Аркадий Петрович уже не настаивал, чтобы его взяли в строевую службу, понимая, что не возьмут. И когда утомленные, издерганные врачи, начиная сердиться, что писатель отнимает у них попусту время, спросили, что, собственно говоря, ему нужно, Гайдар невозмутимо ответил: ему хотелось бы знать, не помешает ли старая контузия его литературной работе.

Врачи переглянулись и ответили: разумеется, нет. Тогда Аркадий Петрович попросил разрешения поехать в действующую армию журналистом. Возразить было нечего — разрешение он получил.

В Генеральном штабе ему выписали пропуск на фронт, а в редакции «Комсомольской правды» отпечатали удостоверение:

Дано писателю тов. Гайдару Аркадию Петровичу в том, что он командируется в Действующую Красную Армию Юго-Западного направления в качестве военного корреспондента газеты «Комсомольская правда»...

 

Дорога на фронт была открыта.

Правда, Гайдара не аттестовали. В то время как его товарищи-писатели получили кто одну, кто две шпалы и стали капитанами и майорами, Аркадий Петрович оставался с пустыми петлицами. Но это была, уже мелочь. И Гайдар был доволен, как можно быть довольным, когда долго стремишься к цели и наконец достигаешь ее.

Перед самым уходом из редакции «Комсомольской правды» Гайдара встретил фотокорреспондент Сергей Васин и сказал, что хочет сфотографировать его. Аркадий Петрович согласился. И Васин сделал три последних «штатских» снимка писателя. Гайдар выглядит на них вдохновенным и сильным.

...В дни, когда Аркадий Петрович просился на фронт, а его не брали, он зашел к своему другу Ивану Игнатьевичу Халтурину.

Тот жил в писательском доме в Лаврушинском переулке, напротив Третьяковской галереи.

Аркадий,— спросил Иван Игнатьевич,— зачем тебе непременно сейчас ехать на фронт?

Гайдар посмотрел на него. Помолчал. Подошел к широко распахнутому окну, из которого открывался вид на Замоскворечье. За несколькими рядами домов виднелся кинотеатр «Ударник». На его фронтоне висел рисованный щит, изображавший мальчика и девочку с красной звездочкой на груди. Там шел фильм «Тимур и его команда»,

- Видишь?— спросил Аркадий Петрович, показывая на щит,— Вот я сейчас пойду от тебя мимо «Ударника» и почти наверняка встречу ребят, которые смотрели фильм. И они могут спросить меня: «Аркадий Петрович, почему в своих книгах, которые мы прочли, и в этом вот фильме вы учили нас быть готовыми к борьбе с врагом в любую минуту. А сейчас, когда такая минута пришла, сами вы здесь, в тылу?»...Начались сборы. В большом магазине ка Арбате Аркадий Петрович купил вещевой мешок с карманами, полевую сумку, бинокль, фляжку и много других необходимых в походе вещей.

Теперь можно было ехать.

В последний вечер, сидя в кругу близких друзей в маленькой уютной квартире Фраерманов за тем самым столом, «за которым бывало читано им столько новых страниц, столько высказано было заветных мыслей, столько начертано исполненных и не исполненных планов,— в этот последний прощальный вечер он тоже говорил о книгах.

Он не жаловался на то, что мало сделал в жизни... Он говорил о том, что если останется жив, то напишет еще много книг, о которых советские люди будут судить неплохо. Он чувствовал в себе силу».

 

 

Глава V

ПО ВОЕННОЙ ДОРОГЕ

 

Никогда не упускайте возможности вернуться на те маршруты, которые глубоко запали в ваше сердце.

В.А. Арсеньев

 

21 июля Гайдар уезжал. Огромный состав — без гудка, без сигнала — дернулся и медленно, очень медленно, чтобы все отъезжающие успели прыгнуть в вагоны, пошел вдоль платформы. Высунувшись из окна почти до пояса, Аркадий Петрович долго махал Доре Матвеевне и Жене. Тимура на вокзале не было. Он к тому времени уже находился в Чистополе.

В первые дни войны Тимур приехал к отцу в Болшево. Гайдар заканчивал с Кулешовым сценарий. По загадочно взволнованному виду сына Аркадий Петрович понял, что прибыл он неспроста, но расспрашивать не стал, ожидая, пока Тимур все скажет сам.

И Тимур сказал: он решил ехать на фронт. И посмотрел на отца, не сомневаясь, что отец обрадуется и похвалит.

- Подожди... не спеши,— с неожиданной печалью ответил Гайдар.

- Ты, папка, хитрый,— заволновался сын,— когда тебе в гражданскую было пятнадцать, ты уже ротой командовал, а когда мне скоро будет четырнадцать, то «подожди, не спеши».

- Этой войны, Тимурка, всем досыта хватит... И до тебя: еще очередь дойдет... Навоюешься...

...Вопреки ожиданиям поезд не стал набирать скорость, а неторопливо пополз, постукивая колесами, пока вовсе не остановился и не пошел назад, на запасной путь, где и простоял до позднего вечера, пропуская товарные.

А когда уже совсем стемнело и настала пора, судя по обещаниям начальника эшелона, трогаться, завыли сирены. Вторя им, отрывисто, оглушающе, со всех сторон загудели паровозы. В небе заметались, то скрещиваясь, то расходясь, лучи прожекторов. Низко над домами пронеслись истребители. Где-то совсем близко забили скорострельные зенитки. Звук у них был такой, словно по крыше стучали чем-то железным.

Это был первый налет фашистской авиации на Москву. Лишь на другой день стало известно, что самолетам не удалось прорваться к столице. Но для Гайдара и для всех, кто ехал с ним, налет был первой встречей с врагом.

Прозвучал отбой. Аркадий Петрович лег на свою полку и уснул. А когда проснулся, поезд шел уже украинскими степями. Белые хаты, желтеющая рожь, золотистые подсолнухи — от всего веяло таким покоем, что минувшая ночь казалась сном. Но покой был обманчив, и мирные хаты с подсолнухами могли стать декорацией любых неожиданных событий...

«..Очень ранней весной 1919 года пятнадцатилетний Аркаша Голиков, слушатель первого взвода первой роты Командных курсов Красной Армии, ехал по той же дороге. Рядом с ним, у открытых дверей теплушки, сидели новые его товарищи, они были чуть старше по возрасту, чем он.

В вагоне громоздились ящики, связки книг, узлы — имущество курсов, которые специальным приказом Главкома переводились из новой столицы — Москвы — в Киев.

Время от времени кто-нибудь запевал курсантскую песню и тогда, поддержанный десятками голосов, далеко разносился ее припев:

Прощайте, матери, отцы,

Прощайте, жены, дети!

Мы победим, народ за нас.

Да здравствуют Советы!

Не доезжая Конотопа сделали остановку. Старому локомотиву понадобился небольшой ремонт, пришлось пропустить товарный.

Наконец тронулись. Но паровоз, едва набрав скорость, тревожно загудел и стал тормозить. На путях, размахивая красным флагом, стоял человек. Когда к нему подбежали, он испуганно, скороговоркой объяснил:

«Впереди, в пяти верстах, крушение... Товарный разбился...»

Взводные тут же раздали боевые патроны. На тесной паровозной площадке, под фонарями, поставили пулемет. Двери теплушек распахнули настежь. Эшелон бесшумно двинулся.

Аркадий лежал на верхних нарах и всматривался в проплывающий лес, пока впереди не задымила, не зачернела какая-то бесформенная масса. Это были обломки пущенного под откос эшелона.

«Ведь крушение-то предназначалось нам»,— озабоченно произнес кто-то.

Аркадий вздрогнул.

Сколько раз потом смерть проходила так же вот рядом...

Но этой встречи с ней и внезапной догадки: «А ведь крушение готовилось нам», не забыл — рассказал «В днях поражений и побед».

 

...Теперь Гайдар снова направлялся на фронт в Киев.

Сразу за Конотопом поезд остановился на маленькой станции. Она походила на многие другие: водонапорная башня, два прямых старых тополя, низкий кирпичный вокзал. И запомнилась Гайдару разговором с двумя мальчишками. Они прибежали из соседней деревни. У каждого была кошелка с ягодами.

- Почем смородина? — спросил их лейтенант.

Старший ответил:

- С вас денег не берем, товарищ командир.

Мальчишка добросовестно наполнил стакан верхом, так что смородина просыпалась на горячую пыль между шпал. Он опрокинул стакан в подставленный котелок, задрал голову и, прислушиваясь к далекому гулу, объявил:

- «Хенкель» гудит... Ух!.. Ух! Задохнулся. Вы не боитесь, товарищ лейтенант, вон пошли наши истребители. Здесь немцам по небу прохода нет.

Замелькали пригороды Киева.

Сколько ни доводилось Аркадию Петровичу тут бывать, он всегда с волнением ждал появления стремительно несущейся навстречу широкой лазурной реки с ее запахом смолы, рыбы, водорослей, с ее крикливыми белогрудыми чайками, с ее высоким цветущим берегом, что крутым зеленым обрывом спускается к воде.

А на том обрыве, как в детстве читанной сказке, громоздились белые здания — дворцы, башни, светлые, величавые. И пока поезд шел по легкому мосту, они неторопливо разворачивались, сверкая голубым стеклом, серебром и золотом.

Каждая встреча с этим городом была встречей с юностью. Каждый приезд будил в памяти картины далекой тревожной молодости. Сколько раз прямо с поезда он садился в машину и ехал на бывшее Кадетское шоссе, к огромному трехэтажному зданию бывшего кадетского корпуса, где в 1919 году помещались Командные курсы Красной Армии, чтобы просто постоять возле стен, потрогать рукой их шершавую кладку.

Что ни говори, а его сознательная военная биография начиналась отсюда.

И когда в Москве, в Генеральном штабе, Аркадия Петровича спросили:

- Фронт какого направления, товарищ Гайдар, вы предпочли бы избрать?

Не колеблясь, ответил:

- Юго-Западный, товарищ полковник, Киев.

 

Глава VI

ГОСТИНИЦА

 

С вокзала Гайдар направился на улицу Карла Маркса, в гостиницу «Континенталь».

Это было старинное здание с роскошным внутренним убранством, которое сохранилось еще с дореволюционных времен. В «Континентале», приезжая в Россию, любил останавливаться иранский шах. И часто в качестве музейного экспоната посетителям показывали номер, где он жил.

С первых дней войны гостиница стала штабом военных корреспондентов Юго-Западного фронта. Круглые сутки спускались и поднимались по лестницам, спешили по коридорам военные, обвешанные фотоаппаратами, кинокамерами или битком набитыми планшетами и сумками. Из карманов гимнастерок, как газыри на черкесках, выглядывали колпачки авторучек. Из полуотворенных дверей номеров доносился треск пишущих машинок. А из комнат, где помещался узел связи, раздавались громкие, всякий раз новые голоса. Это журналисты по междугородному телефону диктовали свои информации и очерки в Москву.

Здесь собрались фоторепортеры, кинооператоры, художники, корреспонденты газет, журналов, радио.

Жизнь в «Континентале» не замирала ни на час. А к вечеру она становилась еще напряженней. С передовой, которая была недалеко, возвращались в свои номера постоянные их обитатели.

Круглые сутки по всем коридорам слышался один и тот же негромкий металлический перезвон. Это звенели неправдоподобно большими связками ключей дежурные. Половина персонала гостиницы ушла на фронт или эвакуировалась. И дежурные уже не могли, как прежде, сидеть за своими столиками. Они носили с собой ключи от всех номеров, то открывая, то закрывая комнаты...

 

Сюда-то и приехал Аркадий Петрович. Его поместили и небольшом номере. Оставив мешок, сумку, бинокль, Гайдар пошел знакомиться с обстановкой.

Он отыскал Бориса Абрамовича Абрамова, корреспондента «Красной звезды», который был кем-то вроде старшины этого огромного журналистского цеха.

Несколько минут побеседовали. Договорились, что в самое ближайшее время поедут вместе на передовую. У Абрамова была легковая машина.

 

 

Глава VII

В СВОЕМ БАТАЛЬОНЕ

Майор Гавилевский, командир 306-го полка, был занят. Он то вызывал офицеров связи, то выслушивал донесения, то снимал трубку полевого телефона. Строгая озабоченность лица, уверенная неторопливость движений делали его похожим на шахматиста, который, глядя на доску, Пытается разгадать, какую из бесчисленных комбинаций задумал его противник.

Было видно, что майору сейчас ни до кого, а тем более не до журналистов. И Гайдар, который надеялся переждать, пока Гавилевский освободится, понял, что это бесполезно, и молча положил перед ним свое удостоверение.

Не отрываясь от телефона, командир полка пробежал удостоверение глазами, закончил разговор и неожиданно улыбнулся:

Писатель Гайдар! Как же, как же, читал, а Игорь мой вас просто обожает,— и, выйдя из-за стола, поздоровался с Аркадием Петровичем и со всеми, кто с ним был.

Гайдар попросился в батальон. Гавилевский помолчал.

Пошлю-ка я вас во второй, к Прудникову... Что за батальон? — Майор усмехнулся.— Если бы все воевали так, быть бы нам сейчас где-нибудь под Кенигсбергом...

Зазвонил телефон. Гавилевский снял трубку. Выслушал. Ответил и продолжал:

-Двадцать второго июня Прудников стоял со своим батальоном на границе, у реки Буг. Есть там такое село — Бережаны. На рассвете с того берега вдруг забили пушки. Били долго, точно, с близкого расстояния... И снаряды ложились, как по линеечке, один к одному... Я, правда, там не был, но... представляю.

А потом пошли танки. Штук двадцать. На танках и за ними пехота. А там уже подкатывают мотоциклисты. Одним словом, все идет, как у них за год или полтора до этого было задумано.

А батальон Прудникова, еще по нормам мирного времени укомплектованный, батальон, от которого, они думали, после артподготовки и следа не осталось,— батальон этот берет и всю эту лавину — с их танками и мотоциклами — отбрасывает назад, за линию границы! — Гавилевский остановился и потеплевшими от волнения и гордости глазами оглядел гостей, желая увидеть, какое это произвело впечатление.

- Но ведь у тех приказ Гитлера,— продолжал майор,— границу перейти, и они наступают снова, и Прудников со своими хлопцами отбрасывает их опять.

И это продолжается целый день...

Вечер. Немцы напуганы. Ждут рассвета. Наступает тишина. И тогда становится слышно: где-то идет ожесточенная стрельба. Скорей всего на заставе. Километрах в трех.

Прудников оставляет в окопах нескольких бойцов — на всякий случай, потому что ночью немцы все равно не сунутся, побоятся. Снимает бесшумно весь батальон, стремительным броском они оказываются возле заставы, с криком «ура», чтобы осажденные поняли — идут свои, ударяют с тыла по немцам. Уничтожают их, спасают человек тридцать пограничников и уводят их с собой.

А на рассвете все начинается сначала... Только двадцать четвертого мы приказали Прудникову отойти к Ковелю. Боялись, что его окружат и мы потеряем батальон...

Гавилевский быстро крутит ручку полевого телефона. Называет позывной.

- К тебе журналисты сейчас придут,— говорит он в трубку.— И писатель с ними один... Фамилию он тебе сам скажет... Только смотри... Я тоже думаю, что понимаешь...

 

ЖИВОЙ ГЕРОЙ ГАЙДАРА

 

Что произошло после звонка Гавилевского, я узнал неожиданно и недавно. В редакции Центральной студии телевидения мне передали письмо от пионеров-гайдаровцев из 21-й тамбовской школы и попросили на него ответить.

Оказалось, что ребята со своей учительницей Валентиной Ивановной Сухоцкой создали в школе музей Гайдара: ведь Аркадий Петрович воевал на Тамбовщине во время антоновского мятежа.

Пионеры отыскали немало людей, которые знали Аркадия Петровича, среди них — комбата Ивана Николаевича Прудникова. О нем Гайдар писал в очерке «У переправы»: «Это самый лучший и смелый комбат самого лучшего полка всей дивизии».

Получив от ребят адрес Прудникова, я удивился, как, наверное, удивился бы, узнав, что жив Борис Голиков, что можно повидать Сергея Ганина или позвонить по телефону Натке Шегаловой.

Но ошибки не было.

Я действительно бывший командир 2-го батальона 306-го стрелкового полка 62-й стрелковой дивизии, — ответил мне Иван Николаевич.— В районе Новоград-Волынска, Коросте- 71я и Малина мне неоднократно приходилось встречаться с Аркадием Петровичем и участвовать с ним в боях. В очерке «У переправы» Гайдар описал все то, что он видел, находясь вместе со мной на КП батальона.

Рад буду видеть вас у себя, и тогда поговорим обо всем подробно.

С уважением — Прудников.

...Иван Николаевич, вопреки моим ожиданиям, оказался сравнительно молодым для заслуженного и опытного командира. Невысокий, широкоплечий, он выглядел крепким и сильным. И, только приметив шрам на голове, тяжеловатость походки и не полную послушность руки, я понял, что война не прошла для него бесследно. Но чертики в глазах да мягкая улыбка говорили о характере веселом и добром.

- Мало осталось нас, видевших Гайдара в сорок первом,— говорит Иван Николаевич.— Командир полка Петр Саввич Гавилевский стал генерал-майором, но он умер год назад. Начальник штаба мой, Шульгин, помните по очерку? У него еще осколком, как бритвой, срезало голенище? Он жил тут, в Киеве. Тоже нет... Интересно, где Цолак Купалян, секретарь полкового комитета комсомола? Он бы вам наверно, многое рассказал. Мы с женой— Клава, помнишь?— встречали его после войны. Он юрист. А где живет не знаю... Я вам сейчас что-то покажу,— говорит Прудников.

Он достает пухлую папку, раскрывает ее и бережно кладет на стол газетную вырезку. Она пожелтела, стерлась на сгибах. «У переправы»,— прочел я заголовок.

- Из той самой «Комсомольской правды», от восьмого августа,— объясняет Прудников.— Я возил ее всюду с собой.

Я осторожно беру уже ветхий кусок газеты. Долго держу на ладонях, и мне становится радостно, что вот в руках у меня очерк, вырезанный из той самой «Комсомолки», а рядом стоит герой очерка — живой герой Гайдара.

«А ПИСАТЕЛЬ-ТО В НАШЕМ ДЕЛЕ ЧЕЛОВЕК ГРАМОТНЫЙ»

- Надо ждать гостей,— кладя трубку, сказал Прудников своему начальнику штаба Шульгину.

Гости появились, когда начинало темнеть. Несмотря на внушительные знаки различия, держались они чуть скованно. Сопровождал их высокий красноармеец в новой гимнастерке, с орденом «Знак Почета».

Стали знакомиться. Когда очередь дошла до красноармейца с орденом, представился:

- Корреспондент «Комсомольской правды» Гайдар.

- Буду рад, товарищи, — сказал Прудников,— если вам доведется узнать в нашем батальоне что-нибудь интересное.

Журналисты, которые приехали с Аркадием Петровичем, разошлись побеседовать с бойцами, благо на участке наступило затишье и бойцы были свободны. А Гайдар остался на командном пункте.

Он спросил: почему была выбрана эта позиция, сколько батальону требуется времени, чтобы окопаться, как старшин лейтенант оценивает боеспособность немецкой пехоты?..

По тому, как Гайдар обдуманно и точно ставил вопросы» по тому, как подолгу молчал, выслушав ответ, видимо сопоставляя его с другими известными ему фактами, комбат понял, что Аркадий Петрович мучительно пытается решить что-то для самого себя.

- Ладно,— произнес вдруг Гайдар, расстегивая сумку и доставая наполовину исписанную тетрадь в черном клеенчатом переплете,— расскажите мне лучше, товарищ старший лейтенант, о своих людях.

И пока Прудников называл фамилии, коротко перечисляя, кто и в каком деле отличился, Гайдар писал, изредка переспрашивая и прося подробнее остановиться на деталях той или иной операции.

Дверь отворилась. Вошел командир взвода разведки Бобошко и доложил, что взвод к выполнению задания готов.

Комбат объяснил, что разведчики идут за «языком».

- Товарищ старший лейтенант, — пристально глядя комбату в глаза, произнес Гайдар,— позвольте вместе с ними.

Прудников растерялся.

Журналисты приходили к нему и раньше. Побеседуют с красноармейцами, с ним, Прудниковым. Если бой, посидят, переждут, и ни один, куда не положено, не просился. К тому же опять только что звонил Гавилевский и напомнил: «Упаси бог, что случится».

И старший лейтенант решил объяснить:

— Стоит ли рисковать собой, товарищ писатель? Ведь это, знаете ли, идти прямо в пасть к врагу... Лучше оставайтесь у нас ночевать. Мы вас накормим, уложим. Выспитесь, отдохнете. А утром взвод вернется, бойцы, как есть, все расскажут. И тогда вы, сколько хотите, пишите. Сколько надо, популяризируйте...

- Я могу писать только о том, что сам видел, сам испытал,— ответил Гайдар таким голосом, словно ему в сотый раз приходилось объяснять одно и то же.— Если же я стану отсиживаться в штабах и отлеживаться в землянках в три наката, толку от меня будет мало.

- Что ж, — произнес комбат, сраженный убедительной простотой довода. Раз вы считаете, что так надо, пусть так и будет. Но идти вам придется на общих основаниях. Так что сдайте, пожалуйста, начальнику штаба все бумаги, какие у вас с собой, документы и орден...

Разведчикам, их отправлялось человек пятнадцать, было сказано, что с ними идет писатель, и велено беречь его глаза, чего бы это ни стоило.

Гайдар поздоровался с бойцами. Он был так же одет, как и два часа назад, только вместо полевой сумки у него плечо висел планшет с картой, взятой у Прудникова.

Бобошко объяснил задачу. Аркадий Петрович проверил по карте маршрут, и разведчики тронулись.

Через полкилометра бойцы оказались возле нашего сторожевого охранения. И пока Бобошко договаривался о пароле на обратном пути, бойцы, забравшись в окопчик, закурили по последней.

Разведка движется по лесной дороге. Два человека впереди. Два — слева, два — справа. Остальные гуськом. «Через каждые 10 минут, без часов, без команды, по чутью, разведка останавливается. Упершись прикладами в землю, опустившись на колени, затаив дыхание, люди напряженно вслушиваются в ночные шорохи и звуки».

Впереди просвет. Мелькнул огонек. Донесся неясный шум.

- Где-то поблизости должно быть боевое охранение немцев,— шепчет Гайдар командиру взвода.

Бобошко кивает: он понял. Он подзывает рукой старшего сержанта и тоже ему что-то шепчет. Разведчики по двое расходятся. И хотя все они рядом, их не видно и не слышно.

С Бобошко возле тропы остается Гайдар.

...Взвод вернулся под утро. Бойцы привели немецкого унтер-офицера, у которого нашлась подробная карта, и принесли тяжело раненного Бобошко.

...Поначалу все, проходило на редкость удачно. Унтера взяли бесшумно, но гитлеровцы быстро хватились его и бросились в лес, стреляя вдогонку. Шальная пуля угодила в командира.

Аркадий Петрович вернулся усталым. Он почти всю дорогу нес Бобошко. Новая гимнастерка его и галифе были запачканы землей. Ему, как и всем, пришлось много ползти.

Когда Гайдар, умывшись и приведя себя в порядок, открыл дверь в штабную избу, там допрашивали пленного. Унтер вел себя нагло.

- Он говорит,— испуганно произнес лейтенант-переводчик,— что мы можем сколько угодно цепляться за Киев. Только объединенные силы Германии и ее союзников уже заняли Москву.

Гайдар засмеялся.

- Смотрите, Иван Николаевич, что геббельсовская пропаганда делает: ведь врет, знает, что врет, но врет убежденно...

Пленного увели в штаб полка. Гайдар получил обратно сумку и документы. Расстегнув гимнастерку, стал привинчивать орден.

- Ну вот, теперь мне есть о чем писать,— произнес он.

А когда Аркадий Петрович вышел, старший сержант, замещавший теперь Бобошко, удивленно сказал:

- А писатель-то в нашем деле человек грамотный. Это он подсказал, где у немцев боевое охранение и где нужно брать «языка». Там и взяли.

 

БОЙ ЗА ДЕРЕВНЮ А.

 

Прошло уже полтора месяца, как я был в отряде, а я еще не участвовал ни в одном настоящем бою.

Аркадий Гайдар,

«Школа»

«Наш батальон вступал в село.

Пыль походных колонн, песок, разметанный взрывами снарядов, пепел сожженных немцами хат густым налетом покрывали шершавые листья кукурузы и спелые несобранные вишни.

Застигнутая врасплох немецкая батарея второпях ударила с пригорка по головной заставе зажигательными снарядами.

Огненные змеи с шипением пронеслись мимо. И тотчас же бледным, прозрачным на солнце пламенем вспыхнула соломенная кровля пустого колхозного сарая».

Командир батальона Прудников находился за старым сеновалом. Он уже приказывал четвертой роте броском занять боевой рубеж, пятой — поддержать четвертую, а шестой — усилить фланг и держаться к локтю пятой.

Гайдар был рядом с Прудниковым. Так уж повелось, что, приезжая в полк, Аркадий Петрович шел не к Гавилевскому, а прямо во второй батальон, где он уже многих знал и где его знали тоже.