На причале было светло как днем. Два вертолета висели над водой и ощупывали черные волны прожекторами. Три небольших катера военно-морских сил патрулировали прибрежную зону, четвертый стоял на якоре у выхода из бухты. Вдруг один из катеров взлетел вверх тормашками и ударился палубой о воду. Какая-то сила подбросила его, словно мячик.
– Ты видел? – изумленно спросила Тари. Они с Дагом стояли рядышком у окна в комнате Джозефа. Отсюда причал хорошо просматривался.
– Наверное, кит, – сказал Даг. Над перевернутым катером завис вертолет, ветер от лопастей рвал пену с гребней волн. Из дверцы спустили трос и страховочные ремни. – Киты в бухту за мойвой приплыли, – объяснил Даг Тари. – Она всегда тут нерестится.
– Нерестится?
– Икру мечет.
– Давай завтра сходим посмотрим?
– А и верно. – Даг подмигнул. Вертолет снова спустился, зацепил тросом какой-то мешок и потащил в сторону рыбозавода у подножия утеса. Там на стоянке для машин оборудовали временную посадочную площадку.
Катера продолжали деловито сновать в лучах прожекторов, подбирая что-то с поверхности. Внезапно перевернулся еще один. Мокрый черный хвост выбросил его из воды.
– Что это? – вскрикнула Тари.
– Не знаю, – мрачно ответил Даг, хотя на самом деле начинал понимать, что происходит. Утопленники поднимаются со дна. Море возвращает мертвецов. Киты почему-то никого не подпускают к телам. Да еще и русалка… На лице Тари смешались удивление и восторг. Даг вдруг почувствовал, как дорога ему эта малышка. Вот чудеса! Знакомы-то всего пару часов, а вишь ты – родственные души. Старый да малый. До чего же с ней уютно и спокойно.
Тари подняла глаза и улыбнулась, словно догадалась, о чем он думает.
– Так интересно!
Из комнаты внизу раздались голоса взрослых, девочка прислушалась и перестала улыбаться.
– Не дрейфь. С твоей мамой все чики-поки, – сказал Даг. – У нее просто шишка на голове.
– Что значит чики-поки?
– Значит, будет как огурец. Как новенькая. Как… в общем, все будет хорошо.
– Я знаю.
– Подумаешь, шишка. Делов-то.
– У меня тоже была шишка. – Тари повернулась и подняла волосы на затылке. Даг увидел маленький лиловый синяк. – Теперь мы с мамой одинаковые. Только не трогай. Больно.
– Не буду. – У Дага защемило сердце. – Храни господь твою бедную макушку, – сказал он.
Какая все-таки славная девочка! Не то, что другие теперешние дети. Трусы и скандалисты, Даг таких навидался. Вечно они ноют, вечно стараются заграбастать все, что приглянулось, взрослых ни в грош не ставят. А Тари воспитанная и добрая. Даг еле сдержался, чтобы не обнять внучку. Вместо этого он повернулся к окну.
– Городишко-то наш знаменитым становится, – пробормотал он, глядя на запад.
По верхней дороге со стороны потроширского шоссе тянулись машины. Мерсерову Пустошь заливал яркий свет. Небось, журналюги слетелись, будут репортажи свои вести «с места событий». Охочи эти стервятники до людского горя! И давно они тут? Из Дагова дома виден был только причал Аткинсонов. Телевизор старик почти никогда не смотрел с тех самых пор, как умерла Эмили. Площадку заполонили фургоны. Софиты пепелили океан. На Мерсеровой Пустоши собралась приличная толпа, тут тебе и пресса, и зеваки.
– Сегодня прямо день чудес, – сказал Даг.
– Каких?
– Да я, понимаешь, нынче утром на рыбалке видал кой-чего… – таинственно прошептал он. Выдержал театральную паузу, потом повернулся и взглянул на девочку. – Уж и не знаю, стоит ли о том болтать.
Тари улыбнулась:
– А что ты видел?
– Видел – не видел, а такое только в сказках бывает.
Тари аж засветилась в предвкушении рассказа и села на краешек отцовской кровати. Даг отошел от окна. Надо унять тревогу. Что бы в городке ни творилось, надо держать себя в руках. Хотя бы ради внучки. Нельзя, чтоб она считала дедушку трусом.
– Ну расскажи, – канючила Тари.
– Ишь ты, расскажи. Тайны-то хранить умеешь?
– Лучше всех. Ну пожа-а-а-алуйста, расскажи. – Она заболтала ногами и умоляюще сложила руки.
Даг облюбовал старое деревянное кресло-качалку в углу спальни. Он вздохнул и оглядел пространство между собой и девочкой, помедлил, словно собираясь с мыслями, и погладил тускло блестевшие подлокотники. Несколько поколений одной семьи отполировали их локтями.
Даг покачался в кресле и, наконец, начал:
– Собрался я сегодня наловить трески.
– Треску нельзя ловить.
Даг изобразил испуг:
– Да ты что? – Он перестал качаться, наклонился вперед и внимательно посмотрел на Тари. – Кто это тебе сказал такую глупость?
– Папа.
– Ах да, он же у нас главный рыбак! – Даг махнул рукой, откинулся назад и снова начал раскачиваться. – Не то, что я или мой отец…
– Он даже лучше, чем рыбак. Он за океаном следит.
– Кто тебе сказал? – резко спросил старик. Кресло замерло.
– Папа. Он говорит, это семейная традиция. Так, по-моему.
– Хм.
– Он рыбу охраняет.
– Ну так вот, – продолжил Даг, качнул кресло и начал тихонько кивать головой в такт рассказу, – плыву это я на лодке, море вокруг спокойное, вода синяя-синяя. Погода сегодня была – прямо загляденье, ну, ты и сама помнишь. Никакого тебе ветра, полный штиль.
– И что ты видел?
– Терпение, мормышка, терпение.
Джозеф включил на кухне радио. Передавали новости. Сегодняшняя сенсация взбудоражила его. Такого Джозефу слышать еще не приходилось. Каждые пятнадцать минут шли репортажи о найденных в бухте Уимерли телах. Предполагали, что произошел какой-то несчастный случай на воде. То ли катер затонул, то ли самолет упал. Значит, утопленники под пристанью – не бред. По последним данным, тел было не меньше девяти, хотя точную цифру никто назвать не мог. Голос репортера звучал взволнованно. Если даже журналисты нервничают, значит, дело плохо. Джозеф чувствовал, как с каждой минутой в нем поднимается волна ярости. Он был прав. Прав во всем. Ничто так не убеждает человека в своей правоте, как галлюцинация, обернувшаяся реальностью. Убедительней не бывает.
Новости перемежались музыкой, такой слащавой, что аж челюсти сводило. Джозеф клацнул зубами и яростно потер рукавом рот. По радио сказали, что число таинственных смертей в городе достигло трех. Какая-то некруглая цифра. Надо бы побольше для ровного счета. Врачи зафиксировали эпидемию нового вирусного заболевания, оно поражает дыхательную функцию легких и приводит к неизвестной пока форме амнезии. Сегодня заболели еще четверо. В больнице оборудован специальный бокс. Со всех концов страны в Порт-де-Гибль пересылают кислородные баллоны. На место событий прибыли военные и взяли ситуацию под свой контроль. Они-то и вылавливают из залива утопленников.
«Как сообщают наши источники в Уимерли, тела предположительно относятся к середине двадцатого века, а некоторые даже к прошлым векам. Информация о затонувшем судне или самолете пока не подтвердилась».
Чувствовалось, репортерша сама не верит в то, что говорит. Девушке явно хотелось ввернуть обычную для утренних передач шутку, но она пересилила себя, потому что такие новости положено излагать озабоченно и с достоинством. Да расшевелись ты! Скажи какую-нибудь хорошую глупость, чтобы все до икоты ухохотались. Джозеф и сам бы ржал, как идиот.
«До тех пор, пока не будет точно установлен источник инфекции, в город допускаются только машины военных и медицинских служб».
Джозеф стоял рядом с раковиной, его бледное худое лицо отражалось в темном окне. Он пригляделся и заметил, что нижняя челюсть слегка отвисла. Джозеф захлопнул рот и фыркнул. «Ненавижу свое отражение. Фантом, иллюзия. А ведь я – это он».
Джозеф рассвирепел и выдернул из розетки шнур радиоприемника, потом схватил телефонную трубку и стукнул ею себя по голове. Он не ожидал, что будет так больно. Недавно Джозеф звонил на мобильный доктору Томпсону, но напоролся на автоответчик. Даже оператор не подошел. Голос Томпсона сообщал всем желающим, что линия занята. Джозеф хотел поговорить о Ким. О Тари. О себе. Вот только какие задавать вопросы? Чем вообще может помочь доктор? Ничем. Поддержит морально. Или помолится за Джозефа, больного, бесстыжего и кругом виноватого. Пилюли, пожалуй, пропишет. Наверняка Томпсон сейчас в больнице, борется с загадочной эпидемией. Со всеми несчастьями сразу. Непостижимыми несчастьями. Разыгрывается какая-то трагедия, но совершенно непонятен сюжет.
Он повесил на место трубку и проверил, не осталось ли на пластмассе крови. Не осталось. В свободной комнате наверху лежит Ким. Дядя Даг привез ее домой, а теперь болтает с Тари. Хорошо бы старый хрыч поскорее убрался отсюда.
Как здорово, что Ким снова рядом, но сейчас это некстати. Кстати было бы, если бы она умерла. И этот дом, и этот город поразила какая-то болезнь. Джозефу хотелось обнять жену и дочь. Крепко обнять. Сжимать все крепче и крепче, пока не задохнутся или пока все три тела не сольются в одно. Джозеф смахнул рукавом слезы и сделал вдох. Чувства накрыли его с головой. Почему он все время ощущает вину? Нет, это не он ощущает, это они считают его виноватым во всем сразу. Его охватил душераздирающий приступ любви к семье. Джозеф всхлипнул, но тут же взял себя в руки, снова вытер глаза и еще раз вдохнул. «Заболеваю, – подумал он. – Уже заболел».
Вся болезнь от них. Их бы всех отправить отсюда, но с сегодняшнего вечера дороги перекрыты. Новый вирус. Ничего удивительного: в воздухе и воде накопилось столько ядов. Ученые творят с природой не пойми что. Это они должны умереть. А вдруг Тари подхватила новую болезнь? От этой мысли сжалось сердце. С самого приезда в проклятый город Тари ведет себя странно. Девочка все глубже и глубже уходит в мир своих рисунков. Ну вот, опять выступили слезы. Джозеф отер их запястьем и вышел из кухни, всхлипывая, как младенец. Он понял, что находится на враждебной территории, в чужом доме. Не его территория. Не его дом.
Над головой зазвенел голосок дочери. В мире слишком много горя. Ребенка с таким нежным голоском нельзя оставлять в живых. Пусть ее минуют боль и страдания, которые ожидают каждого.
– Врешь, – изумлялась наверху Тари.
– Нет, – твердо отвечал ей Даг. – Вот чтоб мне прямо здесь провалиться.
Дядя Даг. Яркий персонаж. Перевертыш. На самом деле, он обыкновенный человек с преступными желаниями и злыми помыслами. Не может он быть лучше других.
Джозеф крался по коридору и постепенно укреплялся в своем решении. Добравшись до лестницы, он положил руку на перила и взглянул наверх. Может, стоит сначала проверить, как там Ким? Убедиться, что она цела. Что она неподвижна, холодна, мертва, но цела. Взять ее за руку и уладить все разногласия. Удавить ее подушкой. Самое время начать все заново. Пора Интересно, она все еще сердится? У Ким ужасный характер, но с характером Джозефа ей теперь не тягаться.
Джозеф поднялся на первую ступеньку, и тут в заднюю дверь постучали. Он вздрогнул. Кто бы это мог быть? Клаудия? Шлюха беременная. Викторианская шлюха. Хватит ей мозгов не являться сюда? Она обычно ходит через переднюю дверь, как все горожане. Только деревенщина прется через кухню. Деревенщине главное – внутрь залезть, подсмотреть, что ты там готовишь, палец в тесто сунуть. Кто бы сейчас ни стучал в заднюю дверь, это точно не горожанин. А может, этот кто-то не хочет, чтобы его видели с Джозефом? Клаудия? Неаккуратненько.
Он развернулся и пошел на кухню. Свет пару раз мигнул и погас совсем. Джозеф замер на месте.
– Чудесно, – прошептал он, скрипнул зубами и нашарил в кармане спички. Припас специально для такого случая. Он чиркнул серной головкой. В ладони зажегся желтый огонек. Сразу стало уютно, и Джозеф расслабился.
На улице, похоже, похолодало. Дуло по ногам. Снова раздался стук, но не такой громкий, как в первый раз. Словно гость почувствовал, что Джозеф уже рядом. Рука, освещенная спичкой, казалась чужой, нарисованной. Мерцающий огонек завораживал. Джозеф нащупал ручку, осторожно потянул на себя внутреннюю дверь и вздрогнул от неожиданности.
Внешняя дверь была открыта, на пороге стояла старушка. Где-то он ее уже видел. Морщинистое лицо овевала ночная мгла. Пламя спички колыхалось на ветру, и вместе с ним колыхалось лицо гостьи.
Старушка ухмыльнулась, потрогала узел косынки на подбородке, шамкнула челюстями и подмигнула Джозефу. В руке она держала красивый шелковый шарфик. В этот момент порыв ветра задул огонь.
– Супружница ваша потеряла, – раздался голос из тьмы.
– Уж не в воде ли вирус? – предположил Чейз, глядя на Томпсона.
Они сидели за складными квадратными столиками в здании городского клуба. Здесь военные разворачивали полевой штаб и двигали мебель туда-сюда. Стоял ужасный шум, в длинной пустой комнате звук многократно усиливался. Эта кутерьма мешала Чейзу сосредоточиться.
У дальней стены солдаты быстро сооружали перегородки, натягивали материю защитного цвета на железные прутья, точно такие, какими отгородили тело утопленника на дороге. Теперь его уже увезли на рыбозавод. Чейз решил, что за ширмами, скорее всего, разместятся комнаты начальства. В углу закончили приколачивать фанеру, там сооружали командный пункт. Двое солдат вкатили в помещение черную доску на колесиках, наверное, позаимствовали в местной школе. На исцарапанной поверхности белели каракули: 2 + 2 = 4; 2 + 3 = 5.
Сержант рассматривал цифры, когда свет мигнул и погас. У окна столовой тускло загорелась надпись «запасной выход». Все замерли, но вскоре загудел дизельный генератор. Лампы загорелись ярче прежнего, суета возобновилась.
– Быстро починили, – сказал Чейз, щурясь.
– Похоже, у них автономные генераторы. С таким сложным оборудованием, – Томпсон кивнул на школьную доску, – без генераторов никуда.
– У них наверняка и пара компьютеров найдется. Хотя, конечно, всяко бывает. – Сержант раскрыл блокнот и начал читать фамилии тех, кто заболел и кто уже умер. Ему не давала покоя одна деталь: все пациенты перед тем, как начать задыхаться, становились агрессивными.
– С чего бы этим беднягам злобиться?
– Такую картину мог бы дать рак мозга. Он часто меняет характер больного. Вот только при вскрытии никаких новообразований мы не нашли. Еще агрессия бывает при отеке мозга и химическом дисбалансе.
– И утопленники, – задумчиво произнес Чейз, – все прибывают и прибывают.
– Вы правы, дело, очевидно, в воде, – сказал Томпсон. – Я все думаю о той акуле-альбиносе. – Доктора передернуло, он громко чихнул. – Как-то у них тут не жарко.
– Да вроде ничего.
– Наверное, я простуду поймал.
Сержант сразу вспомнил жену. «Простуду поймал». Странное выражение. Тереза тоже так говорит. Известие о телах и эпидемии уже достигло ее ушей. Сегодня вечером, когда Чейз вернулся домой после дежурства, он даже не стал переодеваться, зная, что его скоро вызовут снова. От волнения сержант не находил себе места. Когда он вошел в комнату, Тереза лежала на диване перед телевизором и смотрела новости. В халате. У Чейза защемило сердце.
– Что показывают? – спросил он. Тереза подняла голову и посмотрела на него пустыми бессмысленными глазами.
– Тела, – ответила она. – Теперь они добрались сюда, Брайан.
Томпсон отвлек сержанта от грустных мыслей:
– Вы, помнится, про красного ерша что-то говорили.
– У него тоже изо рта голова выкатилась. У акулы – человечья, а у ерша – кукольная.
Чейз попытался сосредоточиться. Перед глазами мелькали фамилии из списка. Шум чертовски действовал на нервы. Сержант отхлебнул кофе из кружки и поморщился:
– Помойка. Да еще и остыла…
Томпсон заглянул в список. Чейз подвинул блокнот, чтобы доктору было удобнее читать:
– Тут и мужчины, и женщины.
– Так.
– Молодые и старые.
– Так.
– Все из одного района, все местные.
Томпсон задумчиво кивал, но смотрел при этом совсем в другую сторону.
Проследив за его взглядом, Чейз увидел разложенную на столе еду. Городские дамы принесли в штаб бутерброды, печенье и холодные закуски. Сержант удивился, что все это вот так запросто выставили на всеобщее обозрение. Неразумно, учитывая опасность эпидемии. А если жители городка случайно эти продукты заразили?
– Есть хотите? – спросил Чейз.
– Умираю с голоду.
– А чего бутербродов не возьмете?
– Нет уж, спасибо. Одному богу известно, сколько им лет. – Томпсон показал на живот. – У меня там и так уже революция.
– Я тут подумал… – Чейз взглянул на школьную доску. Возле нее командор беседовал с ужасно взволнованным молодым солдатиком. Френч был весь какой-то неприметный: среднего роста, среднего телосложения, и лицо такое, что нипочем не запомнишь. Он повернулся к Чейзу и Томпсону, солдатик тоже немедленно посмотрел в их сторону.
– Так что вы подумали? – спросил Томпсон.
– Если эта хворь заразная, – сказал сержант, переводя взгляд на доктора, – разве бы они стали выкладывать еду, которую местные принесли? – Он оглянулся на командора через плечо. Френч уже стоял лицом к доске и изучал школьные записи, оставшиеся от урока математики. Солдатик, глядевший на доктора и сержанта, двинулся в их сторону.
– Источник у заразы должен быть один. Это такое место, где народ собирается, – задумчиво произнес сержант.
– То есть там, где все были одновременно?
– Ну да. Скажем, церковь.
Чейз ткнул пальцем в первую фамилию и прочитал ее.
– Этот ходит в англиканскую, – вспомнил Томпсон, – а следующий – католик.
«Тела», – подумал Чейз. Он вспомнил слова Терезы: «Теперь они добрались сюда». Сержант заметил, что молодой солдатик стоит позади него, сложив руки за спиной.
– Я просто полюбопытствовать, – сказал молодой человек. – Матрос первой статьи Несбитт, сэр.
– Присядьте, – предложил Томпсон и подцепил ботинком железную ножку стула.
– Я лучше постою, сэр. – Несбитт облизал губы и нервно огляделся по сторонам. – Благодарю вас, сэр.
– Для спины вредно, – сообщил доктор, – мышцы устанут.
Несбитт молча уставился на имена в блокноте.
Чейз, который тоже сосредоточенно изучал список, повернулся к Томпсону:
– Так, стало быть, не в церкви. Как насчет работы? – Сержант вытащил из нагрудного кармана ручку. – Донна Дровер?
– Безработная.
Чейз поставил отметку «безр.» против фамилии Донны.
– Масс Дровер?
– Безработный.
– Ллойд Фаулер?
– Безработный.
Они продолжали называть фамилии. В списке оказались одни безработные.
– Нет здесь такого места, где бы все бывали, – заметил Томпсон.
– Зато все как один без работы.
– А чем они раньше занимались? – встрял Несбитт.
– Они… Давайте-ка посмотрим, – заинтересованно сказал Томпсон. – Донна рыбачила. Ее сын тоже. Мистер Фаулер был рыбаком. Дэрри – рыбак… Рыбак… Рыбак… Рыбак…
– Все рыбаки, – сказал Несбитт и облизнул губы. Он быстро потер лоб, словно сгонял муху.
– Да, но не все они мужского пола, насколько я понимаю.
– Ну и что? Все равно ведь рыбачили, – предположил Чейз. – Раз они рыбаки, значит, в море заразились.
В этот момент Несбитт повернулся и быстро подошел к Френчу, который размашистыми движениями стирал с доски остатки школьных примеров. Командор выслушал матроса, на лице его ничего не отразилось. Он взял с полочки мел, подбросил его на ладони, а потом начал выводить большими буквами: РЫБАКИ. Под этой надписью он сделал другую, буквами поменьше: ЛОВЦЫ ЧЕЛОВЕКОВ. Френч подчеркнул эти слова, слегка дернув плечом.
«Выпендривается, – подумал Чейз. – Тоже мне, пират голливудский».
– Ловцы человеков, – тихонько повторил Томпсон.
Сержант повернулся к нему:
– Что это хоть значит?
Томпсон пожал плечами.
– Сперва Томми Квилти рамки для картин продавал, – терпеливо объясняла мисс Лэрейси. Она сидела на деревянном стуле, вплотную придвинутом к постели Ким. – А еще картины про святых апостолов. У него малость не все дома. – Она постучала по виску морщинистым пальцем и посмотрела на свечу – подсвечник поставили прямо на столике у кровати. – В городе болтали, что малец в детстве головенкой ушибся. – Старушка повернулась к Джозефу. Тот с трудом помещался в плетеном кресле рядом с дверью. Джозеф смотрел на мисс Лэрейси, и лицо его сияло улыбкой. Он кивнул, приподнял брови, потом подмигнул и стал вытирать ладони о брюки с таким старанием, что задрались штанины. Джозеф никак не мог справиться со своим лицом. Он то улыбался, то кривился, то широко открывал рот и растягивал губы, словно они затекли. Мисс Лэрейси снова повернулась к Ким и сказала вполголоса:
– Слышь, голуба, муж у тебя чудноватый какой-то, а?
Ким взглянула на Джозефа, и старушке вмиг стало ясно, как сильно эта женщина переживает за мужа. Мисс Лэрейси продолжала повествование:
– Феи нашего Томми из колыбельки украли. Подержали у себя, подержали, да и обратно вернули. Только уж такого косоморденького, ну прям страх божий. Еще говорили, что матушку его, когда на сносях была, чем-то ужаснуло. Оттого наш Томми с большущим пятном родился во всю щеку. А как бедняжка умерла, так мы с ней парня от пятна-то избавили.
– Избавили? – Ким осторожно повернулась на бок, чтобы видеть лицо мисс Лэрейси. Сразу же заболела переносица, и Ким на секунду застыла.
– Я его подвела к кровати, на которой покойница лежала, да и приложила ручку ее мертвую к пятну. Такое только мертвым касанием выводится. Покойничек в могилке тлеет, а пятно бледнеет. Как покойничек совсем пропадет, тут и пятно пройдет. – Старушка поджала губы и уставилась на Ким широко открытыми глазами. – Вот те крест, так все и вышло.
Ким заерзала, устраиваясь поудобнее, и прикрыла глаза.
Мисс Лэрейси подалась вперед и продолжила таинственным шепотом:
– Томми чудеса всякие видит, как я да моя сестричка, царствие ей небесное. Помнишь, дочка, ту белую акулу? Я ж ее давным-давно в море видала. Плавает там в темнотище кромешной, светится вся. Теперь-то ее все видят. Да и про то, как рыба летать учится, толковать стали. Сколько мы, те, кому Бог дал, страстей навидались! А нынче, ишь ты, все дивятся, что за твари такие в море завелись. Да это не твари завелись, а глаза у людей на судьбу открылись.
– А кто такой Томми Квилти? – срывающимся голосом спросил Джозеф.
– Да тот, который шарфик твоей жены нашел, – не оборачиваясь, ответила старушка. – Говорит, ветром принесло. Томми Квилти тоже акулу ночью видал. Он-то мне и шепнул, что без меня тут никак.
– А кто еще видел акулу? – Джозеф нервно кусал губы. – Вы все видели?
Мисс Лэрейси повернулась к Джозефу и смерила его суровым взглядом, потом снова посмотрела на Ким. Помолчала, вспоминая что-то.
– Видал один.
– Он жив?
– Жив. – Морщинистая старушкина рука расслабленно висела на спинке стула. – Я тебе вот что скажу. Знавала я одного шкипера, родом из Голлоу-Вешкинга. Как-то он захворал. До того ослаб, что хоть «караул» кричи. Прямо места себе не находил, никак не мог поспать по-человечески. Ну, а про меня слух шел, будто я с такими делами справляюсь, вот шкипер этот ко мне и заглянул. Сразу на меня его хворью-то и повеяло… – Мисс Лэрейси выудила из рукава носовой платок, раскатисто высморкалась, сложила платок пополам, высморкалась еще раз, внимательно изучила результат и удовлетворенно хмыкнула. Голова ее поникла, и старушка задремала.
– Чем повеяло? – спросил Джозеф.
– А? – встрепенулась мисс Лэрейси.
– Ну, вы сказали, повеяло.
– Чем?
– От шкипера.
– Ах, от шкипера! – Она собралась с силами и продолжила: – Шпангоутами он пах. Я прямо сразу костяк корабельный увидела и как обшивку набивают. Ну, я шкипера и спрашиваю: «Ты корабль, что ли, строишь?» «Да, – отвечает, – почти закончил уже». Я ему и говорю: «Это ты гроб себе строишь». Шкипер весь белый сделался, встал и ушел. Больше он в тот корабль гвоздя не вбил и продавать тоже побоялся. Бросил на суше гнить. Так и пропало все, только эти самые шпангоуты остались. А потом возьми да и сколоти себе из обрезков гроб. Каждую ночь в него укладывался, прежде чем на перину лечь. И что ты думаешь, три гроба сносил, пока дуба не дал от старости, старый хрыч.
– То есть корабль бы утонул? – уточнила Ким. Мисс Лэрейси повернулась к ней, мягко улыбнулась и кивнула:
– Ясное дело, голубонька. Пошел бы ко дну, что твой топор.
Ким улыбнулась в ответ.
Джозеф весело рассмеялся.
Ким и мисс Лэрейси дружно уставились на него.
– Не понял, – сказал он.
– Ты, – обвиняющим голосом произнесла старушка, – что ты строишь?
– Не знаю что… Отношения?
– Корабля ты, может, и не строишь, а вот гроб себе точно наладил.
– Заснула, – неожиданно донесся из коридора низкий голос. Джозеф подскочил, Ким и мисс Лэрейси тоже вздрогнули. Огромная фигура Дата Блеквуда заслонила дверной проем. Старик держал свечу, видно было, что рука у него крепкая, обветренная, вся в глубоких рубцах и шрамах.
– Сморило ее. Малыши россказни любят.
Джозеф снизу вверх посмотрел на дядю.
Мисс Лэрейси впервые заметила, какое у Дага волевое лицо. Морщины, оставленные непогодой, при свете огарка стали еще заметнее. Аура Джозефа сжалась. Остро он чувствует дядино превосходство!
– Как голова? – спросил Даг у Ким и шагнул через порог. По стенам побежали огромные колеблющиеся тени. В комнате сразу стало тесно.
– Уже лучше, спасибо. – Ким приподнялась на подушке и попыталась улыбнуться. – В голове звон, но это ничего. Зато уже не так болит.
– Принеси-ка деточке чайку покрепче, – велела Дагу мисс Лэрейси.
– Спасибо, не надо, – сказала Ким.
– Как насчет перекусить? – Джозеф по-прежнему говорил высоким нервным голосом. – Тебе надо поесть.
– У меня желудок болит, – холодно ответила Ким, давая понять, что заслужить прощение мужу будет непросто.
Мисс Лэрейси наклонилась к ней и погладила по животу.
– Разве ж дело в желудке, ягодка. Тебе бы из мозгов городской хлам повытряхнуть. Тогда и здоровье на лад пойдет, и напасти кончатся. Сколько дорог на свете есть, все твои будут.
Над домом Клаудии густо синело чистое вечернее небо. Звезды плыли по своим небесным путям. Уимерли погрузился во тьму, хотя Порт-де-Гибль на другой стороне бухты сиял яркими огнями. Клаудия только что вернулась с балкона мастерской. Она ходила смотреть на вертолеты. От клуба все время отъезжали машины. Дальше к западу вдоль дороги через каждые тридцать метров мигали красным и синим полицейские автомобили. На Мерсеровой Пустоши бурлила жизнь.
Клаудия равнодушно смотрела на суету в городе. Ей показалось, что на берегу залаяла собака. Вертолеты что-то тащили из воды. Похоже, случилось несчастье, возможно, даже кораблекрушение. Тогда понятно, почему собралось столько народу. Выходит, в фургонах приехали телевизионщики. У Клаудии не было ни телевизора, ни радиоприемника, так что при всем желании она не могла узнать, что происходит.
От двух домов в разных концах Уимерли отъехали кареты скорой помощи. Что-то произошло, беда какая-то. Отсюда они казались маленькими красными точечками. Выли сирены, машины мчались по нижней в направлении потроширского шоссе. Клаудии все происходящее представлялось естественным продолжением ее собственных страданий. Так ей и надо, и пусть будет еще хуже, пусть будет невыносимо. С того самого момента, как пропали Джессика и Редж, Клаудия надеялась, что мир вокруг нее погибнет, и чужая трагедия принесет хоть какое-то облегчение.
Клаудия оглядела мастерскую. Электричество отключили довольно давно, в окошках пяти игрушечных домиков горели свечи. Она подошла к столу, села и взяла в руки глиняный сарайчик. На серовато-белой крыше играли оранжевые отблески пламени. Клаудия открыла несколько баночек с цветной глазурью и начала иссиня-черным цветом прорисовывать грани обшивочных досок. Ей вспомнились руки матери. Девочкой Клаудия любила смотреть, как мама вышивает гарусом по шелку. Отец тоже часто вытачивал что-нибудь из сосны или каштана, а потом полировал фигурку маслом. Клаудия помнила запах масляной тряпки, помнила въевшуюся черную краску у отца под ногтями.
– Я знаю, о чем ты думаешь, – сказала Джессика из темноты.
– О чем? – подумала, а может, пробормотала Клаудия. В последнее время это уже не имело значения.
– Ты жалеешь, что не утонула, как мы, например.
Клаудия продолжала наносить на глину маленькие аккуратные штришки. Она окунула кисточку в банку с краской и отжала лишнее о стеклянный край. При свечах движения художницы казались особенно грациозными, пламя колебалось в такт биению ее сердца.
– Ты так стараешься, – сказала Джессика. Клаудия поболтала кисточкой в стакане, черенок застучал о края, вода помутнела и взволновалась. Клаудия взяла горчично-желтый тон и стала аккуратно наносить его на карниз и наличники.
– Ты так стараешься найти мою любовь в своих фигурках.
Рука Клаудии замерла.
– Ты чувствуешь, правда, мама? Ты когда делаешь что-нибудь своими руками, я возвращаюсь к тебе.
Клаудия продолжила раскрашивать игрушечный сарай, мазки получались неровными.
– Я пойду поиграю с Тари.
Клаудия покачала головой и отложила кисть.
Голос Джессики стал громче и капризнее, пламя заколебалось.
– А я хочу поиграть.
– Не надо, – прошептала Клаудия, – пожалуйста, не надо.
– У нее все равно родители перегрызлись и про дочку забыли.
Клаудия прислушалась. Тишина. Сколько она длится? Может, этого разговора и не было? Голос маленькой девочки рассеял сомнения.
– Я заберу ее, – сказала Джессика, – заберу себе.
Рядом с кроватью Тари на маленькой полочке стоял игрушечный сарайчик, подарок соседки, внутри тускло горела свеча. Тари лежала лицом к стене. В доме и на причале столько всего произошло. Столько волнений! Заснуть никак не удавалось. Бедная мама, скорее бы она поправилась. Тари хотела забраться в постель к Ким, но папа не дал. Он сказал, маме надо отдохнуть и набраться сил. Только это была неправда. Тари все поняла, когда посмотрела на облачко у него над головой. У девочки на глазах выступили слезы. Почему папа не дает побыть с мамой?
Уложил в постель и ушел. Наверное, решил прогуляться. Тари так хотелось забраться к маме в кровать! Вскочить и побежать по коридору к маминой комнате.
В комнате напротив раздался шум. Дядя Даг, наверное. Заскрипели ступеньки, дядя начал спускаться по лестнице. Он хороший. Он спас маму и привез ее к папе. А сейчас с мамой сидит та старушка. Мисс Лэрейси.
Вечером она спросила про летучую рыбу, но Тари ничего такого не видела с самого первого раза. Зато мисс Лэрейси очень обрадовалась, когда узнала, что дома, в Сент-Джонсе, пару недель назад Тари нарисовала парящих в воздухе рыбок. А еще городок с бухтой и старыми рыбацкими домиками и скалы вокруг. Вышло ужасно похоже на Уимерли.
Девочке хотелось взять карандаши, которые она втайне от всех спрятала под одеяло вместе с блокнотом, но у нее устала рука. Слишком долго пришлось заштриховывать картинку синим цветом. Папа, когда уходил, подоткнул одеяло. В мягком гнездышке лежать было тепло и уютно. Чем бы заняться? Тари решила дышать ртом. Это развлекло ее на несколько минут. В перерыве между двумя вдохами было слышно, как по дому разносится ровный голос мисс Лэрейси.
В окошке сарайчика свеча разгоралась все ярче, тени плясали на потолке, на стене прямо перед глазами Тари появилась огромная голова. Тихий голос напевал: «У папы не осталось дел…».
Тари повернулась, прямо на нее смотрела Джессика. Она нежно коснулась волос Тари.
– Ты такая теплая, – прошептала Джессика.
– Привет. – Тари улыбнулась. – Ты чего не спишь? Уже поздно.
Джессика тоже улыбнулась:
– Я сплю.
– Нет, не спишь.
– Я лежу в постели на морском дне, разве не видишь? – Она подняла руку, по коже побежали маленькие искорки. Джессика потерла ладошки, и на пол посыпалась куча песка. Она похлопала руками по скользкой одежде, из карманов побежал песок.
– Пойдем со мной на детскую площадку играть. – Джессика кивнула в сторону окна.
– А где? – Тари приподнялась на локте. Она посмотрела на дверь, в комнате напротив горела свеча. – Где эта площадка?
– В воде, – ответила Джессика, – самая-самая лучшая. Таких чудес, как там, нигде не увидишь.
– А я плавать не умею.
– Я тоже. Ну и что. Надо только все время на плаву держаться.
Томми Квилти жил один, но ему никогда не бывало одиноко. Хотя в городе про него говорили: «Бедняга, все-то его бросили, все покинули». Когда Томми родился, повивальная бабка решила, что младенец мертвый, и начала готовить тело к погребению. Ребенок лежал совсем тихо и не дышал. Повитуха и еще одна пожилая тетушка перенесли его на буфет и начали оплакивать. Совсем было собрались позвать отца и сообщить ему печальную весть, но тут младенец забулькал, а потом закричал.
Томми был еще совсем ползунком, когда нацарапал свою первую картинку. Каракули быстро превращались в умелые наброски. Мальчик рисовал остро отточенными цветными карандашами, на картинках появлялись море, суда и суденышки всех возможных видов и размеров, всякая подводная живность, в том числе невиданные страшилища.
Отец Томми решил не отправлять ребенка в школу. «На кой ему башку забивать?» – говорил папаша. Томми оказался предоставлен самому себе и мог спокойно оттачивать мастерство. Его хвалили больше, чем он того заслуживал, даже напечатали в районной газете «Компас» статью: ТОММИ КВИЛТИ – ХУДОЖНИК-ВУНДЕРКИНД. Ненадолго Томми стал знаменитостью, на его картины появился спрос, их выставляли на продажу в одном магазинчике в Порт-де-Гибле. Томми тогда было десять лет.
Мальчик рос, о его таланте заговорили по всему острову, другие магазины тоже начали продавать его работы, а две художественные галереи даже подписали с ним контракт. Томми отсылал заработанные деньги в фонды помощи детям, адреса этих фондов часто публиковались в журналах по искусству. Многие книги он покупал в лавке уцененных изданий. Владелец привозил их из Сент-Джонса специально для мальчика.
Когда Томми исполнилось двенадцать, он впервые вышел в море ловить треску вместе со своим дядей Эдвардом. Отец мальчика к тому времени уже повредил спину и передвигался по дому в инвалидной коляске. За ним ухаживала мать Томми, Агнесса.
Долгие годы Томми рисовал картины и ловил рыбу, а потом правительство закрыло рыбозавод. Томми ужасно скучал по поездкам на лодке, он вспоминал, как вглядывался в темную глубину, в которой скользили странные создания. Только тем, кто верил в сказочных чудовищ, было под силу их увидеть.
Хотя Томми обзавелся фургончиком, Райна раз в месяц сама отвозила приятеля в Порт-де-Гибль. В местном банке Томми обналичивал чеки, которые присылали четыре картинные галереи. Его картины продавались по всему Ньюфаундленду, и Томми неплохо зарабатывал. Он закупал продукты, оплачивал счета за свет и телефон, посылал деньги благотворительным фондам, а оставшееся тратил на пастель, уголь, акварель и бумагу. Больше всего ему нравилось писать пастелью. Приятно было крошить ее'и размазывать по листу, изменяя картину до неузнаваемости. Тогда на кончике пальцев появлялось то, что он видел внутренним взором.
Поначалу Томми страшно пугался, что все его сюжеты сбываются, но потом привык. Вот и сегодня ночью шум вертолетов над бухтой не испугал его.
Томми устроился за столом в гостиной. Уютно светила керосиновая лампа. Он зажег ее, как только отключилось электричество. Томми старался убедить себя, что бояться нечего. Конечно, кругом ночь, и он в доме один, но ведь можно представить себе лицо Райны. Скоро Томми ей позвонит. Позвонит и спросит, как дела. Если все хорошо, он и сам успокоится. Томми пересчитал альбомы для рисования – семь. Остальные лежат в ящиках буфета и в гардеробе на втором этаже. Томми потянулся и вытащил из стопки второй снизу блокнот. Открыл. Акула-альбинос на причале, рядом на дороге стоит желтый подъемный кран, вокруг собралась безликая толпа. Люди все одинаковые, лишь над некоторыми из них светятся облачка аур – сиреневые, розовые или бледно-желтые.
Томми прижал перепачканный красками палец к следующей страничке. На картинке женщина лет сорока, его ровесница. Вокруг нее не было сияния, и Томми расстроился. На глаза навернулись слезы. Он утер их рукавом.
«Райна», – пробормотал Томми и перевернул страницу. В ночном небе над заливом носятся вертолеты, прожекторы ощупывают воду, в кругах света видны лица и руки. Одежда на телах утопленников прорисована нечетко. На следующей странице больничная палата, все койки заняты. У медсестры розовато-желтая аура. Но ни у кого из больных ауры нет, даже самой слабенькой, темно-лиловой.
Томми взглянул на следующий набросок, быстро захлопнул блокнот и сунул его на место. Томми точно знал, где должен лежать каждый альбом, и помнил, когда какую картину нарисовал. Эти рисунки он сделал больше месяца назад.
Томми видел, что будет дальше. В большом железном здании – наверное, это рыбозавод – лежат тела. С неба идет дождь из золотистых лучей, похожих на падающие звезды.
А потом волны и чернота. Томми перевел много бумаги, пытаясь точно передать ее оттенок. Чернота стояла перед глазами и слегка отливала синевой, словно вороново крыло. Может, это небо? Подробностей Томми не знал. Только тьма, черная и блестящая, как дождливая ночь.
Тари и Джессика рука об руку шли по дороге к заброшенной церкви. Джессика остановилась и посмотрела на темное кладбище.
– Нету в земле ни убежища, ни утешения, – сказала она.
– Мне тоже на кладбище ужасно грустно бывает, – ответила Тари.
– Ничего ты не понимаешь.
– Почему?
Тари замерзла: ночью похолодало, а она не захватила ни куртки, ни свитера. Надо было взять тот, белый, вышитый розовыми цветами спереди и сзади. Его носила мама, когда была маленькой.
– Тела в земле гниют и превращаются в грязь, – Джессика заговорила таким странным голосом, что Тари растерялась. – Дождь, проходя через слои почвы, понемногу смывает ее, подземные ключи тоже делают свое дело. Грязь попадает в реки, а оттуда – в океан.
– Ты говоришь как взрослая.
– Дождь – это часть великой мировой воды, – продолжала Джессика тем же тоном. – Она обнимает все. Вода сливается с водой и на пути увлекает за собой грязь. Со временем все и вся попадает в океан. – Джессика кивнула в сторону бухты. – Что раньше, что позже, исключений нет. Дело только в высоте над уровнем моря.
Тари вглядывалась в темноту. Объяснений Джессики она не поняла, на кладбище ей совсем не нравилось. Джессика подошла к цепочке ограды и погладила чугунный столбик. Тари оглянулась на дорогу. Джессика схватила ее за руку влажной холодной ладошкой и повлекла вперед, к Хрыч-лейн. Улица упиралась в бухту. Дорога была неровная, и Тари внимательно смотрела под ноги, чтобы не наступить на кротовую норку.
– Ужас, как темно.
Вдали над океаном застрекотал вертолет. Звук стал громче, приблизился, а потом снова затих.
– Вовсе нет, – уверенно сказала Джессика. – Это так весело! Вон в кустах дикие звери. Видишь зеленые и красные глаза? Звери притаились. К нам принюхиваются. – Джессика остановилась, посмотрела на темные верхушки деревьев и довольно промурлыкала: – Там, на деревьях, живут стра-анные существа. Они светятся в темноте. Ты такого в жизни не видала.
– Видала. У меня книжки про животных есть…
– Этих в книжке не найдешь. Чтобы их заметить, надо умереть. Или чуть не умереть. Или сильно испугаться. Испуг – почти то же, что смерть. Умерла, увидела странных созданий и опять ожила… Давно я не была в лесу. Давным-давно.
– Почему?
– Я одна не могу. Надо пойти с кем-то, кто меня любит, кто даст мне свою силу. А сама я не могу. Сама я хожу только в места любви.
– А что это такое?
– Места любви?
Тари кивнула. Под кроссовками зашуршали мелкие камушки, и снова все стихло. Только гудели провода над головой. Звук то появлялся, то исчезал. Джессика занервничала и крепче сжала ладонь Тари. Потом гудение совсем прекратилось.
– Места… – пробормотала Джессика едва слышно. Она оторвала взгляд от проводов и скривилась.
– Места любви, – терпеливо повторила Тари. Джессика казалась растерянной.
– Места, где меня любят. Места, где тепло от маминых рук… Или не от маминых, а того, кто рядом. Возьмись крепче, пожалуйста.
– Зачем? Ты что, не можешь ходить, куда захочешь?
– Нет. Здесь не могу.
– А почему?
Вернулся вертолет, заквакал мегафон. Тари повернулась на шум. Неожиданно ей вспомнилась ярмарка: цирк, карнавал, огни карусели.
Джессика пожала плечами:
– Потому что я умерла. Нам так полагается. – Она улыбнулась.
Тари неуверенно улыбнулась в ответ. Непонятно все-таки, подруги они или как?
– Пошли скорей, там тропинка. – Джессика потянула Тари к обочине. – Видишь прогалину? Я на ней когда-то играла. – Она кивнула на проход между двумя разлапистыми ветками огромных елей и нырнула в непроглядную темень кустов. Тропинка оказалась хорошо утоптанной. Пахло ночной землей, а еще нагретым за день, но уже остывающим деревом.
– Мне страшно, – сказала Тари, ее начала бить дрожь, но Джессика упорно рвалась вперед. Все вокруг было таким странным, и Джессика говорила так чудно, что Тари подумала, не сон ли это.
– Ну, что ты как маленькая.
Вскоре узкая тропинка вывела их из леса, в воздухе запахло солью и морем. С залива дул бриз, здесь, на берегу всегда ветрено. Внизу раскинулся черный океан. Девочки стояли высоко над обрывом. У Тари даже голова закружилась. Далеко-далеко, с другой стороны бухты, горели окошки Порт-де-Гибля, как маленькие звездочки в темно-синем ночном небе.
– Вон там, – печально сказала Джессика. У нее с подбородка побежали струйки какой-то густой серебристой жидкости. В лунном свете они казались живыми. Джессика показала пальцем в сторону ярко освещенного Порт-де-Гибля. – Вон там все и случилось.
– Что?
– То самое, – ответила Джессика. Она вдруг начала давиться. В горле забулькало, изо рта хлынула вода. Джессика кашляла, содрогаясь всем телом, вода лилась на траву.
– Джесс? – Тари испугалась. Ей пришлось отступить на шаг, чтобы не замочить кроссовки.
Джессика снова закашлялась, выпучив глаза и растопырив руки. Она тряхнула головой, и в зубах у нее сверкнул оранжевый огонек.
Блестящий чешуйчатый хвост.
Джессика давилась еще несколько минут. Наконец, изо рта выпало что-то оранжевое.
Это была рыба, яркая, как электрический фонарик. Темно-зеленая трава вокруг осветилась. Стало тихо, только шуршали плавники и хлопали жабры. Колотя хвостом, рыба зашлепала прочь. Она добралась до края обрыва, сделала последнее усилие и полетела в спасительные волны. Тари прислушалась, но всплеска не было. Повернулась к подруге и обомлела.
Глаза у Джессики стали неестественно огромными. На левой щеке налип сгусток коричневой слизи, похожей на опавшие листья вперемешку с грязью. Кожа позеленела и натянулась, вот-вот расползется. Тари от изумления открыла рот.
– Во мне их полно, – грустно сказала Джессика, помедлила и выплюнула еще одну серебристую рыбешку. Лицо девочки вздувалось и опадало, по нему волнами пробегали судороги.
– Хочу домой, – испуганно сказала Тари.
– Рыба в море, – пробулькала Джессика. Глаза становились все больше и больше, лицо превратилось в бесформенную массу, по нему расползлись черные пятна.
– Рыба в море, – повторяла Джессика, при каждом слове изо рта вырывались брызги. – Рыба в море.
Тари закричала бы от ужаса, но горло перехватило. Она попятилась к обрыву. Джессика пошла прямо на нее.
«У папы не осталось дел. Сидел и на воду глядел…»
Тари кинулась бежать, но поскользнулась на мокрой глине и поехала по склону, хватаясь за кусты и обдирая ладони. Ветки были слишком тонкими, в руках оставались только листья. Девочка цеплялась изо всех сил, но движения было уже не остановить. Склон стал отвесным. Тари полетела вниз. Истошный вопль разнесся по окрестностям и смолк. В тишине удар о воду прозвучал, как пощечина.
Командор Френч выдал Томпсону специальный светоотражающий пропуск на лобовое стекло. Эмблема вооруженных сил Канады и несколько белых и красных цифр. Томпсон опустил стекло: во-первых, проветрить машину, а во-вторых, убедиться, что хотя бы свежий летний воздух никуда не делся. Доктор ехал по дороге. Над головой шумели вертолеты, в море ревели катера, по сторонам дороги темнели окна домов. Кое-где горели керосиновые лампы и свечи. Кто-то включил электрический фонарик. «Интересно, – подумал Томпсон, – когда дадут свет?» Доктор уже спрашивал об этом командора, но в ответ услышал невразумительное: «Мы пытаемся выяснить причину». Френч, не отрываясь, глядел в монитор, компьютер только что распаковали и поставили на стол.
Томпсон подозревал, что свет отключили сами военные. Доктор без обиняков поделился с Френчем своей догадкой.
– Мы здесь, чтобы оказать жителям помощь. Если для этого нужно будет отключить электричество, рука не дрогнет, – ответил командор.
– То есть я угадал? – Томпсон вызывающе улыбнулся. Он надеялся на искренность, а самое главное, на сотрудничество военного.
– Я ничего не утверждаю, но в какой-то степени – да. В какой-то степени. – Френч скривил губы, прокашлялся и повернулся к экрану компьютера, давая понять, что аудиенция окончена. На столе командора Томпсон заметил громадный том морских легенд.
– Ищете зацепки в фольклоре?
– Нет, это я для удовольствия читаю, – ответил Френч, не поднимая головы. – Печатать, – сказал он в микрофон, и на другом конце комнаты ожил принтер.
– У вас есть хоть какое-нибудь представление о том, что происходит?
– Вполне вероятно, что дело в новом штамме гриппа.
Томпсон язвительно засмеялся. Френч даже бровью не повел. Он встал, подошел к принтеру и взял распечатанные листы. Доктор успел разглядеть надпись жирным шрифтом: «Электромагнитная гиперчувствительность».
– Можно полюбопытствовать? – Томпсон указал на книгу.
– Пожалуйста, – равнодушно позволил Френч, сел и углубился в чтение распечатки.
Доктор взял со стола том, пролистал несколько страниц. Старые рисунки, сделанные со слов моряков. Странные существа поднимаются из воды. Гигантские осьминоги, трехголовые чудовища, рыбы с человеческими головами…
– Вот загадка, так загадка, – задумчиво сказал доктор.
– Загадка. Тайна. Секрет. Это все пораженческая лексика. Мне больше нравится слово «задача». Мы ведь ее решим, правда, доктор?
На середине пути между клубом и Хрыч-лейн поставили второй кордон. Машина Томпсона осветила фарами лица военных. Один из них, стоявший на левой обочине, поднял руку и включил фонарик. Томпсон прищурился. Постовой увидел пропуск на лобовом стекле и махнул рукой, дескать, проезжайте.
– Все в порядке, доктор.
– Добрый вечер, – бросил Томпсон через открытое окно.
– Добрый вечер, сэр.
В чем конкретно состояла задача Томпсона? Френч велел ему патрулировать район и выявлять заболевших. То ли командор хотел от него поскорее избавиться, то ли верил, что доктор видит сквозь стены. Как узнать, есть ли в доме больной? С точки зрения Томпсона, от него было бы куда больше пользы на рыбозаводе, где сложили все тела, найденные в воде. Он сказал об этом Френчу, но тот ответил: «Там врачи не нужны. По крайней мере, сейчас. Мертвым уже не поможешь. Я и сам доктор. Доктор экологии. Могу заверить как специалист: медицина ничего не приобретет, изучая утопленников. А вот следить за ситуацией в городе необходимо. Этим вы и займетесь. Я на такую роль не гожусь: фуражка смотреть мешает».
Томпсон проехал мимо двух домов с темными окнами. Кто же здесь живет? Попробуй понять в темноте. Следующий дом был ярко освещен. В каждой комнате горел свет, за занавесками туда-сюда сновали огромные тени. Перед домом на лужайке, с которой открывался прекрасный вид на залив, расставили деревянные шезлонги. Люди сидели на улице почти в полной темноте, изредка их лица освещали прожекторы вертолетов. Входная дверь постоянно хлопала. Вдоль дороги носились дети. Со двора выехал задом пикап и с трудом развернулся: кругом было полно машин. Томпсон уступил дорогу, и пикап поехал к другому дому, тоже сиявшему огнями.
Доктор, наконец, сориентировался. Здесь жил Уилф Мюррей. Понятно, почему в доме столько народу. Уилф – отличный рассказчик, источник вдохновения для всех остальных рассказчиков в городе. Старикану было никак не меньше восьмидесяти, но он сам заготавливал себе дрова и делал плоскодонки, да такие, что их приезжали покупать со всего района. В этом деле Уилфу не было равных. Даже в самые лучшие времена сюда рекой стекался народ, чтобы послушать, как Мюррей травит байки.
Томпсон поставил машину сразу за серым фургоном. Несколько автомобилей стояли вдоль обочин дорога, на дорожке перед домом негде было повернуться. Томпсон по привычке потянулся было к своему чемоданчику, но решил, что это ни к чему, и вышел из машины. Чего зря сумку таскать? В животе забурчало. Доктор вспомнил, что у него с собой есть таблетки. Вот только какую принять? И, кстати, что за рецепт надо выписать, чтобы исправить сюрреалистическую ситуацию в городе? Доктор надеялся, что миссис Мюррей уже приготовила воскресный ужин. Нет, электричества-то нету. С другой стороны, у них, вроде, имеется старая дровяная плита на кухне. Мюррей так и не озаботились покупкой современной техники, они сознательно не пользовались плодами прогресса. В последний раз Томпсон был здесь, когда на Уилфа напал тяжелый приступ подагры. В тот раз доктор победил, и подагре пришлось отступиться от старика.
Томпсон заковылял по дорожке. Он шагнул в круг света от керосиновой лампы, ее повесили за крючок на ветку дерева, с доктором здоровались, ему кивали: «Здравствуйте, док», «Доброго вечера, док».
Томпсон ответил на приветствия и на минуту остановился, чтобы еще раз взглянуть на залив. На западе занялось зарево, утес ненадолго стал малиновым. За спиной врача открылась дверь, он отступил, пропуская кого-то вперед. Стало слышно, что в доме звенят посудой и разговаривают. Томпсон заметно приободрился. Он шагнул через порог и вытер ноги о коврик в прихожей, потом с трудом согнулся, чтобы развязать шнурки, живот сразу сдавил легкие, над ухом раздался взволнованный голос:
– Не вздумайте разуваться. У нас тут за день целый табун побывал.
Врач поднял голову. Миссис Мюррей стояла прямо перед ним, лицо ее было полным и розовощеким. Она была в простом синем платье, поверх которого повязала передник с вышитым большим красным омаром. За ее спиной наперегонки промчались трое детишек, они, громко топая, взлетели по ступеням лестницы, сверху раздались счастливые вопли.
– Просто ужас, что творится, – сказала миссис Мюррей и покачала головой. – Да говорю же вам, оставьте обувку в покое. – Она стащила с плеча кухонное полотенце и шлепнула доктора по руке.
– Да я уже развязал, – запротестовал Томпсон, он резко выдохнул, оперся рукой о стену, чтобы не потерять равновесие, и один за другим стянул ботинки.
– Нет, вы видали такого упертого осла? – вознегодовала хозяйка. – У меня там на кухне все парится и жарится. Солянку будете есть?
Томпсон выпрямился, облегченно вздохнув:
– Господи, вы просто не представляете себе, какой я голодный.
Миссис Мюррей повернулась и, страшно довольная, повела его по коридору.
– Пойдемте, – сказала она, махнув рукой, чтобы он следовал за ней, – все сидят на кухне.
Мимо пронеслась еще одна ватага ребятишек и чуть не сбила доктора с ног.
– Мы тут приглядываем за детьми, у кого родители заболели, – пояснила миссис Мюррей. – Бедные малыши.
На кухне было душно, тесно, пахло вкусной едой. Стекла в окне над столом запотели, по ним стекали капли воды.
– У вас тут довольно тепло, – сказал Томпсон. С ним здоровались, привставали из-за стола, кивали из угла, подмигивали и улыбались.
– Да уж, ничего не скажешь, довольно-таки тепло, – засмеялся кто-то, остальные весело хмыкнули.
Томпсон опомниться не успел, а у него в руке уже дымилась тарелка с горой солянки. Миссис Мюррей встала перед ним, кивнула и вытерла руки о передник.
– Ешьте, ешьте, мой дорогой.
– Спасибо. Очень вкусно. – Доктор вдруг понял, что у него в буквальном смысле слюни потекли от запаха пищи, ему стало страшно неловко. «Эх, сейчас как натрескаюсь!» – подумал он и вытер рукавом подбородок и рот.
Миссис Мюррей ухмыльнулась, щеки гордо округлились и стали похожи на персики. Она подошла к столу, чтобы забрать у одного из гостей пустую тарелку с размазанной по ней подливкой.
Томпсон любовался на горку дымящихся овощей и капусты, на гороховый пудинг со сметаной, на красные кусочки жесткой солонины. Из-под этой груды торчала ножка жареного цыпленка, хрустящая подрумяненная корочка выглядела очень аппетитно. И все это великолепие было сдобрено потрясающе пахнущей подливкой. Он открыл рот, чтобы спросить вилку, миссис Мюррей тотчас же сунула ему в руку столовый прибор. Она успела бросить тарелку в раковину, вернуться к доктору и теперь стояла против него, улыбаясь и сдувая челку со лба. Миссис Мюррей еще больше раскраснелась.
– Эта жара меня в могилу сведет, – сказала она, обмахиваясь рукой, как веером.
– Большое спасибо! – Томпсон широко улыбнулся и вспомнил, что у хозяйки дома повышенное артериальное давление. Он принялся за еду, не двигаясь с места и не разговаривая. «Чудо, – подумал он, вкусовые пупырышки встали дыбом. – Чудо. Чудо».
– Уилф тут рассказывает про бурю и снег с дождем в шестьдесят пятом, – пояснила миссис Мюррей и кивнула на мужа. Только сейчас Томпсон заметил Уилфа. Старик сидел за столом у самой стены. Он поправил козырек бело-красной бейсболки, помахал доктору рукой и снова вернулся к разговору. Томпсон ел, стараясь прислушиваться к беседе, но его собственное чавканье заглушало все звуки. Он даже постанывал от удовольствия. Стыдно, конечно, за такое обжорство, но уж очень вкусно. Надо не брюхо тут набивать, а съездить в больницу, поговорить с другими врачами, провести исследования, определить источник заболевания. Томпсон оглянулся – все взгляды прикованы к Уилфу. Каждый на этой кухне в любую секунду может перестать дышать. Хотя непохоже. Какие-то они все бодренькие. На лицах ни малейших признаков агрессии. Улыбаются, ждут новой шутки, чтобы разразиться хохотом. Томпсон ел и наблюдал за собравшимися. Ему вспомнились слова «Что я?». Надо немедленно вернуться в больницу. С другой стороны, тот факт, что никто здесь не заразился новой болезнью, так же необъясним, как и причина ужасного состояния пациентов в Порт-де-Гибле. Уилф Мюррей в красках описывал, как обледенели деревья, как ломались ветки и стволы под тяжестью замерзшей воды. – Падали, что твои сосульки с крыши, – объяснял он. – Провода все пообрывало, концы по земле скачут и огнем плюются. Ну, прямо живые, – Уилф щелкнул пальцами, изображая, как сыпались искры. – Их хватают, а они шипят, вырываются, дескать, вы что, ребята, совсем сдурели? Куда вам с нами тягаться! А ведь и правда. У кого есть власть над такой силой? Ни у кого нету. – Он переводил взгляд с одного слушателя на другого. – Ни у кого.
Дядя Даг стоял в дверях спальни Тари и напевал старинную ирландскую песенку. Одеяла и простыни на кровати сбились в кучу. Даг задумчиво созерцал этот беспорядок и тихонько басил:
У старикашки беда с головой:
Помер давно, а чудит, как живой.
Доктор сказал: «Не сходите с ума»,
Вскрыл ему череп и вынул сома.
На полке в глиняном подсвечнике в виде сарайчика тускло горела свеча. До нее только сейчас добрался ветерок от движений Дата. Пламя заколыхалось, тени на одеяле пришли в движение. Дагу показалось, что голова на подушке какая-то чересчур маленькая.
Он забеспокоился и шагнул в комнату. Впрочем, Тари вполне могла затеряться под одеялами. Она же еще совсем кроха. Старик подошел поближе к кровати. На подушке лежала кукольная головка.
Даг сорвал с постели покрывало, чтобы убедиться в своей правоте. Кукла, а рядом коробка с карандашами и несколько рисунков. Старик схватил верхний листок. Он был целиком закрашен темно-синим. Даже почти черным. С белыми пятнышками. Даг изумленно отбросил картинку и повернулся к двери. Никого. Ему захотелось позвать девочку, но он решил сначала проверить, нет ли ее в комнате Ким. Незачем людей понапрасну пугать. Может, Тари просто пробежала по коридору и забралась к маме под бочок, пока Даг ходил вниз за стаканом воды.
Старик прошел в комнату Ким и встал над ее постелью. Он наклонился, чтобы получше рассмотреть пространство между женщиной и стеной. Пусто. У Ким дрогнули веки. Даг отступил на шаг, Ким открыла глаза.
– Тари у тебя? – спросил он.
Ким приподнялась и похлопала руками по одеялу.
– Нет, – хрипло ответила она. – А что?
– Ее нет в спальне.
Ким вскочила и кинулась в коридор. Ее шатало, на ней все еще была вчерашняя одежда. Ким пробежала мимо мисс Лэрейси, задремавшей в плетеном кресле. Даг даже до порога не успел дойти, а Ким уже вернулась, сон как рукой сняло, глаза расширились от ужаса.
– Где она? – Ким метнула взгляд на темное окно, потом на свечу в глиняном подсвечнике. Даг покачал головой:
– Я не…
– Тари! – изо всех сил закричала Ким и прислушалась. Ни звука. Старушка проснулась, выпрямилась в кресле и подслеповато прищурилась. Ким схватила с подоконника свечу. Побежала к двери.
– В воде она, – пробормотала мисс Лэрейси.
– Что? – переспросила Ким. Уже стоя в коридоре, она уцепилась свободной рукой за косяк и втащила себя назад в комнату.
– В воде.
– Что? – Ким посмотрела на Дага. – Что?
– Хватит чепуху молоть! – одернул старушку Даг.
– Да какая ж тут чепуха! Дите-то целехонько. – Мисс Лэрейси широко улыбнулась беззубым ртом. – Жива, жива девчоночка.
Ким некоторое время ждала продолжения, потом, не дождавшись, повернулась и вылетела из комнаты.
– Тари! Джо! – закричала она.
Даг возмущенно покачал головой.
Ким одну за другой обыскивала все комнаты в доме. Повсюду разносился ее отчаянный крик: «Джо!». Даг продолжал испепелять взглядом мисс Лэрейси. Но упрямую старушку это не смутило. Она подмигнула и ухмыльнулась:
– Чего ж на суше искать-то? На суше ее нет. Ее призраки в воду уволокли. Ух, они это любят.
– Да уймешься ты когда-нибудь! – Даг сердито выскочил из комнаты и скатился по лестнице. Открылась входная дверь, в прихожую вошел Джозеф. Он удивленно оглядел взволнованную жену.
– Тари с тобой? – спросила Ким.
– Нет. – Джозеф и раньше был не слишком розовый, а теперь совсем побелел, стал почти бесцветным.
– Где она? Ее уже убили? Чья теперь очередь?
– Что?! – Ким в ярости выбежала на улицу, со всей силы толкнув Джозефа в грудь. – Что ты несешь? – Она скрылась в темноте, продолжая звать Тари. Своим криком Ким перекрыла даже шум вертолетов у залива.
– Рановато ее убили, – сказал Джозеф, – представление еще не окончено.
В столичных новостях передавали, что в Уимерли отключилось электричество, осложнив и без того непростую ситуацию в районе.
Чейз вышел из душа с влажным полотенцем на бедрах. Он сел в кресло за рабочим столом и надел наушники, чтобы тайком от жены послушать через интернет информационные выпуски. Когда-то эта комната была спальней, но Чейз заявил на нее свои права и оборудовал здесь кабинет. Стены прямо поверх бесчисленных слоев пожелтевших от времени обоев он обшил гипсокартоном. В тех местах, где крепились картонные щиты, на стенах еще остались дырки, их предстояло замазать гипсом, но в целом помещение стало вполне пригодным для работы. Тереза осталась внизу, она смотрела передачу о садоводстве.
Чейз своими глазами видел, что в Уимерли нет электричества, и заявление министра энергетики прозвучало для сержанта полным бредом. «Технических причин прекращения подачи электроэнергии в город не обнаружено. По сведениям местной электростанции, электричество в район поступает». Вот так вот. И это говорит сам министр.
Чейз зашел на другой сайт. Общенациональные новости. Даже здесь была небольшая заметка о событиях в Уимерли, седьмая или восьмая строчка в списке репортажей. Сержант щелкнул мышкой по заголовку «У ПОБЕРЕЖЬЯ НЬЮФАУНДЛЕНДА НАЙДЕНЫ ТЕЛА» и посмотрел передачу. Ничего нового. Повтор местных новостей. Просто выкупили репортаж. Чейз напомнил себе, что уже поздно и пора ложиться. Бог знает, сколько он просидел в интернете. С другой стороны, идти спать неохота. Чего там делать, лежать одному в холодной пустой постели и пялиться в потолок? Тереза смотрит телевизор часов до трех-четырех утра, а то и вовсе остается спать на диване. Что толку высыпаться, когда впереди такие дни? Нет, спать совсем не хочется. Вот душ – другое дело, но ведь не будешь его принимать каждые пять минут.
Чейз открывал и закрывал окошки сайтов, везде передавали одно и то же. Информации мало, ответов на вопросы и того меньше. Интервью с врачами. Авторитетные специалисты раздуваются от гордости и собственного профессионализма, вот только сказать-то им нечего, они тоже ни черта не понимают в происходящем. Одни говорят, инфекция распространяется по воде, другие – по воздуху. Никакой определенности. Сплошные догадки.
Все-таки странно видеть знакомые места на экране компьютера. Особенно, когда только что вернулся с места событий. Да в конце концов, можно просто выйти на задний двор, и вон он, городок, на другой стороне залива, а вон и огромный мыс. А в интернете при этом идут репортажи из Уимерли. Можно никуда не ходить и все-таки быть в курсе. Прямой эфир. Или, как это еще называется, «вживую». Сколько тел уже выловили? Даже это толком неизвестно. Чейз покачал головой. Он открыл следующий сайт, стащил с одного уха наушник и прислушался. Из гостиной не доносилось ни звука. Ради чего, спрашивается, они сбежали от кошмара Саскачевана? Ради того, чтобы оказаться в эпицентре невиданной катастрофы? Там, в Саскачеване, Чейза всегда утешала мысль о том, что остальной мир живет по нормальным человеческим правилам. Пусть по свету разгуливают серийные убийцы, пусть в газетах пишут об их кровавых преступлениях, жизнь все равно продолжается. Но вот это уже чересчур. Такое в страшном сне не приснится. При этом никто, никто не знает, что будет дальше. Новая эпидемия вполне может перекинуться и на Порт-де-Гибль.
Чейз снова надел наушники. Журналисты выдвигали теории, пытались дать хоть какое-нибудь разумное объяснение происходящему. Сержант знал то, чего не знали репортеры. Командор Френч поделился с ним некоторыми данными. Потому-то сержанту и разрешили покинуть Уимерли. Заболевание не инфекционное, и заразиться им нельзя. Больше Френч ничего объяснять не стал. У Чейза сложилось впечатление, что командор знает больше, чем говорит. Сержант негодовал. Это надо же, предложить ему, дежурному инспектору канадской полиции, съездить домой и отдохнуть! В такое-то время! Может, Френч просто не хотел, чтобы полиция болталась под ногами? Чейз стал возражать, дескать, сейчас не до отдыха, тем более что в городе карантин. Тут-то Френч его и ошарашил: болезнь незаразная, а посты на дорогах оставили для виду. Вот идол! Сидит, как каменный, по лицу не поймешь, что он там себе при этом думает. Одно только ясно: лишнего слова из него не выжмешь.
Еще один сайт. Тот же видеоролик. Панорама ночного залива. Над волнами летают вертолеты, прожекторы ощупывают поверхность воды. На горизонте вспыхивают и снова гаснут красные точки. Похоже на репортаж с места военных действий. Причем корреспонденты спокойны, как удавы. Подумаешь, нашли тела. Ну и что такого, что некоторым из них много лет?
На экране замигал значок телефонного вызова, и Чейз быстро нажал кнопку «ответить». Он понимал, что телефон громко звонит на кухне, а Терезу беспокоить не хотелось.
– Алло, – сказал он в микрофон над монитором.
– Сержант Чейз? – Звонила диспетчер из полицейского управления в Сент-Джонсе.
– Да.
– Нам доложили, что в Уимерли пропал человек. Девочка. Восемь лет. Волосы светлые, глаза голубые. Рост и вес пока не уточнили. Поскольку вы назначены дежурным по этому району, мы решили в первую очередь оповестить вас.
– Кто заявил?
|
|
|
|
|
|
Дата добавления: 2015-09-20; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 489 | Нарушение авторских прав
Лучшие изречения:
| 2330 - 