Воскресенье 6 страница

Он снова представил, как выходит из залива, как плещется за бортом океан, как светит солнышко. «Лодочка плывет себе тихохонько, скользит по волнам красавица моя, слева скалы нависают, им, поди, годков столько же, сколько позапрадедушке нашему Адаму, вода их порядком уже пообточила, времени-то у нее для этого хоть отбавляй, а только стоят они, держатся. Поглядишь, аж дух захватывает – эка, думаешь, силища. Ну, отвлекся я, а в воде-то, в воде чтой-то там меня дожидается. Там, в глубине для человека всегда что-нибудь да сыщется – кому рыба, а кому и погибель».

Даг с головой погрузился в свое повествование. И тут во дворе раздался звонкий хлопок. Похоже, дверь в сарае. Колючка проснулась и вскочила со своей подстилки возле камина.

– Кто это там, а, Колючка?

Даг взглянул на занавешенное окно, потом на дверь в прихожую. Тихо. Ветра нет. Гроза собирается? В прогнозе вроде ни о чем таком не предупреждали. Или в сарай кто забрался? И дверь захлопнул. Не может быть, заперта она. Даг ее сам утром закрывал, когда проверять ходил, сколько краски осталось. У сарая-то южная стена совсем за зиму облезла, надо красить. А то смотреть стыдно. И заодно по макету кисточкой пройтись. Даг мастерил модель деревянной церквушки для парня из Услайдина.^[8] Тот ехал мимо, приметил на лужайке Даговы поделки: лодочки, домики разноцветные. Остановил свой драндулет и давай стучать в дверь, вырежи мне, мол, такую церковь, какая у тебя во дворе стоит. Даг цену назвал, парень сразу согласился. К Дагу многие приходили, просили какую-нибудь фигурку продать. Он все время что-то мастерил: то пугала, у которых руки от ветра вертелись, то мебель из толстых сучьев или корявых стволов.

Даг поднялся, подошел с книжкой к окну. Свет на улице стал мягче, через двор протянулись тени. Дело к вечеру. За окном никого, только поделки расставлены на траве, да скамеечка с той стороны беленого забора. Скамеечку когда-то попросила сделать Эмили, жена Дага, чтобы усталые прохожие могли сесть и отдохнуть, если им вздумается. Эмили сама вывела надпись: ПРИСЯДЬ, УТОМЛЕННЫЙ ПУТНИК. ДАЙ ОТДОХНУТЬ НОГАМ. Каждый год Даг, скрепя сердце, подновлял табличку любимым цветом Эмили – голубым.

Даг опустил занавеску и пошел в кухню. Гостей он сегодня не ждал. Конечно, Джозеф с Тари могли заглянуть, но тогда слышно было бы, как подъезжает машина и хлопает дверца. Может, они пришли пешком? Колючка неотрывно следовала за Дагом по пятам, потом проскочила вперед и заскулила – запросилась на улицу. Они уже поужинали, и в кухне пахло кроличьим пирогом. Даг всегда что-нибудь пек по воскресеньям. Оставалось еще немного теста, как раз на булочки к чаю. Самое милое дело намазать их как следует маслом и навернуть с чайком.

Даг выглянул в окно кухни и обомлел. Дверь сарая открыта настежь. Неужто Джозеф и Тари решили сунуть туда свои носы? Дагу не раз приходилось выгонять из сарая городских. Приезжают, понимаешь, из своего Сент-Джонса и давай рыться в чужих вещах, искать старые бутылочки из-под лекарств, деревянные инструменты, в общем, всякие безделушки. Даг как-то продал одному мешок этой ерунды. И получил кучу денег. По правде сказать, Даг даже ухмыльнулся тогда про себя, решив, что здорово надул дурака. Толстенная пачка наличных за старый хлам. А потом Вилли Бишоп рассказал, что весь «хлам» тот парень продал в Сент-Джонсе по бешеной цене. С тех пор Даг отшивал любых «старьевщиков», сколько бы эти наглецы не предлагали.

– Бог ты мой, – пробормотал старик. Он бросил книжку на кухонный стол, распахнул внутреннюю дверь, откинул крючок на внешней, с силой толкнул ее и выскочил на заднее крыльцо. Колючка ринулась во двор, понеслась прямо к сараю и прыгнула через порог. Даг глубоко вдохнул свежий вечерний воздух и полюбовался темными елями вокруг участка.

– Колючка, – позвал он, – а ну, давай назад.

Даг вгляделся в темноту за дверью сарая, внимательно осмотрел двор. На только что скошенной траве лежали длинные тени, солнце висело низко над горизонтом. Видать, воображение разыгралось. Никогошеньки тут нет.

В сарае загрохотало. Не иначе как псина перевернула банки с краской.

– Колючка, – взревел Даг, – вылезай, тебе говорят!

Обуться, что ли? А южную стену точно придется подновить. Все облупилось. Стыд и срам. Завтра первым делом надо этим заняться, если, конечно, погода будет подходящая. Он посвистел собаке, но в сарае было тихо, как в морге. Даг в носках прошел по траве и поморщился, наступив на камешек. Встал в дверях. Пахло свежими сосновыми досками. У задней стены слева от верстака Даг разглядел в полумраке перевернутые банки с краской. Рядом что-то переливалось, словно ртуть. Колючка деловито принюхалась и попятилась. Серебристое пятно тихонько хлопало по полу и выгибалось дугой. Прямо на Дага глядел маленький круглый глаз. Старик нащупал рукой выключатель и врубил свет. Помещение сияло чистотой, у Дага все содержалось в идеальном порядке. Рядом с банками на полу блестела лужа, а в ней – громадная треска. Весила она, судя по виду, килограммов девять. Голова у рыбы была едва ли не больше, чем у Дага. Колючка таращилась на хозяина и ждала, что будет дальше.

Даг глазам не поверил. Подошел поближе. Присел на корточки. Рыба билась об пол и разевала рот. Даг оглянулся, стараясь понять, откуда в сарае могла взяться треска. Непонятно. Все вроде на месте. Колючка осторожно потянулась розовым носом к рыбине. Странно, треска-то целехонька, как будто только что из воды. Даг подсунул под нее руки и с трудом поднялся, прижимая рыбу к животу. Вообще-то, на вес она оказалась гораздо легче, чем ей полагалось, учитывая размеры. Надо ее почистить, выпотрошить и заморозить. Даг двинулся к дому, Колючка вертелась под ногами.

В кухне он положил треску в раковину, голова и хвост не влезли и торчали наружу. Даг открыл ящик, вытащил длинный тонкий нож. Рыбина дернулась и свесилась через край, Даг метнулся назад, но она выскользнула из рук и шлепнулась на линолеум. Хвост замолотил по полу. Даг в жизни не видал, чтоб рыба билась с такой силой и отчаяньем. Треска запрыгала к нему. Даг отскочил, Колючка гавкнула, присела на задних лапах, попятилась и гавкнула еще раз.

«Что за черт?» – изумленно пробормотал он.

Рыба крепко вмазала по распахнутой дверце буфета, и та захлопнулась. Даг получил по ноге и вылетел из кухни. Треска выгнулась дугой, ненадолго замерла в таком положении, потом зашлепала в другую сторону и высоко подпрыгнула. Ударилась об пол, снова выгнулась, снова подпрыгнула, теперь уже метра на полтора. Даг повертел головой. Вроде, дома. Вроде, не сон. Новый удар. Такой, что стены задрожали. Старик опасливо переступил порог кухни.

Треска лежала тихо. Изо рта ее сочилась кроваво-красная жидкость. Лужа уже подступала к лапам Колючки.

Даг кинулся к рыбе, схватил за жабры, швырнул на стол и тут же вспорол ей брюхо, не давая опомниться и снова впасть в буйство. Нож вошел подозрительно легко. Пахнуло розами. Даг развернулся, пытаясь понять, откуда бы это? Вдруг его охватила уверенность, что за спиной стоит Эмили. Никого там, конечно же, не было. Жена умерла больше двадцати лет назад. Просто повеяло ее любимыми духами. У Дага по спине побежали мурашки. Колючка, видно, тоже что-то учуяла. Она села, завыла и завертела головой. Через секунду собака поднялась и потрусила в прихожую. Даг решил не ходить за ней. Глупости. Он снова занялся разделыванием рыбы и полоснул ножом от головы до кончика хвоста. Как в масло. Даг ждал, что брызнет сок, но нет. Он раздвинул края разреза, запах духов усилился. В брюхе у трески были цветы. Цветы всех мыслимых форм и оттенков: фиолетовые с желтой серединкой, красные в оранжевую крапинку, зеленые с черной каемкой… И аромат. Восхитительный пьянящий аромат. Даг аж замычал от удовольствия.

Он немного постоял в тишине кухни. Только сейчас до старика дошло, какие странные звуки он издавал. Седые брови изумленно поднялись, щеки запылали от стыда. Колючка поставила белые лапы на стол и понюхала треску.

– И мне еще будут говорить про здравый смысл? – пробормотал Даг и обалдело покачал головой. Он сунул два пальца рыбе в брюхо и достал шелковистый бутон. Точно такого же цвета, каким было погребальное платье жены.

– Эмили, – прошептал старик и покрутил в пальцах стебелек. Глаза застилала теплая влага.

 

Томпсон сразу заметил полицейский «ленд крузер». Машина стояла поперек дороги и преграждала путь зевакам. Рядом на обочине были припаркованы два армейских джипа. Между деревянными заграждениями натянули желтую ленту, чуть дальше маячили еще две полицейских машины. Одна из них мигала синими и красными огнями на подъеме дороги. За лентой поставили солдата, он смотрел на инспектора, который, размахивая руками, разворачивал подъезжавший транспорт. Второй автомобиль подогнали к противоположной обочине, чтобы перекрыть подход к причалу. «Ну, а на беса столько солдат понаехало?» – подумал Томпсон. По каким, кстати, правилам вводят чрезвычайное положение? Давным-давно, еще в университете, что-то об этом рассказывали. Вроде как армейские части входят в зону бедствия только в крайнем случае, когда есть угроза массовой гибели людей. Карета скорой помощи подъехала к заграждению. Водитель, который согласился подбросить Томпсона до причала, опустил стекло. Он сказал, что везет врача по просьбе самого сержанта Чейза. Полицейский забормотал что-то в рацию и посмотрел на стоявшего поблизости солдата, тот слегка кивнул и показал на свободное место позади фургона судебных медиков.

– Спасибо, – сказал водителю Томпсон.

– Пустяки. Меня сюда все равно бы скоро вызвали.

Доктор снял с колен свой черный чемоданчик и выбрался из машины. Поморщился от боли в лодыжке, прислушался к работе кишечника. Только бы живот не подвел. Где, интересно, у них тут ближайший туалет? Томпсон оглядел дома на той стороне дороги и заковылял вперед. Из окон торчали любопытствующие. Перед желтой лентой собрались местные жители, они тихо переговаривались между собой, с уважением поглядывая на полицейских. Все пребывали в мрачном настроении. Когда поймали акулу-альбиноса, люди радовались, удивлялись странной находке. А здесь совсем другое дело. Человека нашли все-таки.

Солдат за деревянным заграждением быстро задал Томпсону несколько вопросов и пропустил за желтую ленту, туда, где молодой фотограф в армейской форме складывал аппаратуру в кофр.

Сержант Чейз беседовал с военным, лицо которого, казалось, было вырублено из гранита шестью могучими ударами. «Как пить дать, большая шишка», – подумал Томпсон. Военный внимательно слушал и кивал, то и дело поглядывая на дорогу. На голове у него был прикреплен радиомикрофон, к наушнику тянулся тоненький проводок. Чейз махнул рукой в сторону океана. Его собеседник посмотрел на воду и прищурился. Похоже, закончат они не скоро. Томпсон встал метрах в трех от них, сержант заметил его, извинился перед военным и подошел к доктору.

– Что происходит? – спросил Томпсон. Он только теперь обратил внимание на железные прутья посреди дороги, на них висели прямоугольные куски материи цвета хаки, вся конструкция образовывала нечто вроде тента. Наверное, ширму поставили, чтобы скрыть тело. А откуда оно вообще взялось на асфальте? Может, машина сбила?

– Вон там, – сказал Чейз, глаза его возбужденно горели. – Утопленник.

– Как он сюда попал?

– Кабы я сам знал. Тут свидетель есть. Старичок один. Говорит, волной выбросило.

– Да, я помню, вы сказали «выбросило».

Чейз прочертил в воздухе предполагаемую траекторию, по которой утопленник попал на берег.

Томпсон крепче сжал ручку чемоданчика.

– Значит, утопленник?

– Да, но есть одна закавыка.

– Какая такая «закавыка»? И вообще, как это его могло выбросить?

Чейз молча подвел доктора к тенту. Военный отдернул полог. Томпсон вошел и согнулся над телом на асфальте. Он ожидал увидеть раздутый труп, морщинистый и посиневший, а вместо этого увидел бледную и гладкую кожу. На всякий случай доктор потрогал горло утопленника. Холодное. Пульса нет. Томпсону сразу бросилась в глаза одежда покойного. Складывалось впечатление, что бедняга был актером и собирался играть в исторической пьесе. Или может, оделся в дорогой костюм для Хеллоуина.

– От него ничего уже не должно было остаться, – сказал Чейз.

– Это почему? – Томпсон встал и повернулся к сержанту, который по-прежнему мялся у входа. Ему явно не хотелось внутрь. Позади него военный разговаривал с молодым солдатом, тот докладывал что-то, время от времени заглядывая в блокнот.

Сержант Чейз кивнул на тело:

– Вы только поглядите, как он одет.

– Да уж. – Томпсон посмотрел на утопленника: толстая бархатная куртка с меховым воротником, серый шерстяной свитер грубой вязки, теплые черные штаны, подпоясанные толстой веревкой и ботинки из плохо выделанной кожи, скорее всего тюленьей.

– Давно утоп, – заявил Чейз.

– Откуда вы знаете? – Томпсон перевел взгляд на сержанта. Шутит он, что ли? – Это же невозможно. Мало ли, почему парень так вырядился.

Чейз покачал головой и улыбнулся, словно и в самом деле пошутил.

– Что?

В этот момент внутрь шагнул тот самый военный, как будто услышал их разговор и решил прийти сержанту на помощь. Он протянул врачу руку:

– Доктор Томпсон?

– Да. – От его крепкого рукопожатия Томпсон даже поморщился. И так-то кости болели в последнее время. Наверное, артрит пополз уже по всем суставам. Надо бы еще раз сделать рентген.

– Майор Рамси. Меня назначили командовать сухопутными частями и морской пехотой в этом районе.

– Очень приятно познакомиться.

Томпсон слышал о Рамси. Это с ним говорил по радио фельдшер скорой помощи, когда они везли Дэрри Поттла в больницу. В левой руке майор сжимал полиэтиленовый пакетик с застежкой, в котором лежала маленькая книга в потертом кожаном переплете с золотым тиснением. Страницы совсем пожелтели от старости.

Рамси долго не отпускал руку Томпсона. Намного дольше, чем этого требовали правила приличия. С моря подул прохладный бриз. Кольца занавесок загромыхали о металлические прутья.

– Нам сообщили, что вы знаете все местное население и прожили здесь двадцать три года. Это так? – спросил он.

– Да, я врач…

– Вот именно, – перебил его Рамси, – было бы очень хорошо, если бы вы оказали нам помощь при опознании.

– Я его первый раз вижу… – Томпсон нехотя перевел взгляд на тело. – Откуда мне…

– Разумеется, не сами. С помощью городских стариков. Они вам доверяют. Попросите их помочь. У них могли сохраниться фотографии или портрет этого человека.

– Я, конечно, сделаю все, что смогу. Но, вы что же, и в самом деле полагаете, что этому телу… Ведь такую одежду можно достать в музее или в театре.

За отдернутым пологом Томпсон увидел катер, который дрейфовал между причалом и мысом. Два аквалангиста на борту осматривали прибрежные воды в бинокль. Выше по дороге раздавались тяжелые мерные удары. Вдоль всего пляжа солдаты строили забор из фанерных щитов. Наверное, чтобы не допускать людей к морю. Загородка уже почти добралась до тента. Доктор снова посмотрел на пакет в руках Рамси. «Что я?», вспомнил он.

Ветер понемногу стихал. Майор подошел поближе. Он поднял свой мешочек, внимательно оглядел его и зашептал:

– При теле нашли бортовой журнал. По нему можно определить год смерти. Середина восемнадцатого века.

Томпсон невольно крякнул:

– Не может быть. Это ничего не доказывает. Журнал можно достать в музее, так же как и одежду. У нас вечно ставят исторические пьесы про Ньюфаундленд.

Чейз шагнул вперед, полог за ним опустился. Они встали тесным кружком.

– Тут в журнале целая история. Написано, что три дня за кораблем гналось многоголовое чудище. Я тут малость почитал, до того, как майор Рамси приехал.

– Это актер, – упрямо повторил Томпсон и уставился на тело с веселым недоверием. – Неужели нет?

Чейз продолжил:

– Похоже, чудище их потопило. Последняя запись – 1746 года.

Майор тоже взглянул на утопленника.

– Это просто смешно. – Томпсон снова нагнулся над телом и двумя пальцами пощупал горло. Такое же холодное, и пульса нет. – Он умер не так уж давно, – пробормотал доктор и посмотрел на Рамси и Чейза снизу вверх. Ни один не ответил. – Неужели вы верите тому, что…

Майор Рамси откашлялся, нащупал на поясе кнопку и выключил рацию.

– Найдено еще несколько тел, – майор повернул высеченное из камня лицо в сторону рыбозавода. – Они лежат там, в холодильной камере.

 

Ким была в такой ярости, что даже не заметила, как вылетела на улицу. Поднялся ветер. Он немного остудил горевшие щеки.

На причале снова собиралась толпа, приехали полиция и военные. Акулу уже увезли. Некоторое время назад по улице мимо дома мисс Лэрейси прогрохотал грузовик. Может, нашли еще что-нибудь странное? Ким остановилась на краю двора и обшарила сумочку в поисках ключей от «фольксвагена», даже встряхнула ее. В сумочке пусто, не звенит. Наверняка оставила в машине. Ким спиной почувствовала взгляд и обернулась. На пороге стояла мисс Лэрейси и прижимала к уху трубку радиотелефона. Старушка показала рукой в сторону причала:

– Там на нижнюю дорогу упокойника выбросило.

В этот момент порыв ветра сорвал с Ким шарфик. Потоки воздуха подхватили шелковую тряпочку и опустили на острую верхушку дерева. Ким некогда было гнаться за сбежавшим платком. Его подарил Джозеф, а в данный момент Ким мужа ненавидела.

– Если что, давай, возвращайся, – крикнула старушка.

– Спасибо, – ответила Ким и помахала мисс Лэрейси рукой. Быстро пошла вниз по дороге к тому месту, где бросила машину. Через улицу тянулась желтая полицейская лента. Перед лентой толпились зеваки. Пять-шесть человек повернулись и посмотрели на Ким. Она открыла дверцу и нагнулась, опершись руками о водительское сиденье. К огромному облегчению, ключи торчали в замке зажигания. Однако долго радоваться не пришлось. Внезапно накатила волна страшной боли, голова начала раскалываться пополам где-то в районе переносицы, Ким сощурилась, ее передернуло. Мигрень. Несколько лет не было. Надолго этот приступ? Боже! Так можно с ума сойти. Ким удалось сесть в машину и втянуть ноги в салон. Едва хватило сил захлопнуть дверцу. Если сидеть здесь слишком долго, да еще зажмурившись и положив голову на руль, кто-нибудь наверняка подойдет, спросит, в чем дело, и отправит назад в Сент-Джонс или в больницу.

Ким вслепую нащупала ключи и завела мотор. Медленно сдала назад, выехала на обочину и развернулась. Впереди метрах в десяти начиналась верхняя дорога. Добравшись до нее, Ким свернула влево, выровняла машину и начала взбираться на холм. Из-за верхушек елей выглядывал шпиль церкви. Заходящее солнце слепило глаза. Боль усиливалась по мере того, как машина поднималась все выше и выше. Ким боялась, как бы не вырвало. Слева показался солнечный дом, а потом и «дом старика Критча», так, кажется, его называли солдат и мисс Лэрейси. Ким разглядела автомобиль Джозефа. Боль все глубже вгрызалась в переносицу, она уже добралась до темени, веки сами собой закрывались. Предметы перед глазами начали двоиться и перемещаться в пространстве. Нет, здесь нельзя останавливаться. Джозеф не должен видеть жену в таком состоянии, не должен видеть ее слабой и хрупкой, не должен понять, как она нуждается в нем. Ким медленно проехала мимо, вскоре асфальт на дороге сменился гравием. Терпеть не было уже никаких сил.

Дорога шла вдоль кладбища. «Очень кстати», – подумала Ким. Она остановила машину капотом к цепи ограды и заглушила мотор. Ким замерла, пережидая нечеловеческую пытку. Перед закрытыми глазами пульсировала белая сверкающая пелена. Ким боялась, что в любую минуту может потерять сознание.

 

Томпсон смотрел на утопленника. С берега раздался крик.

Сержант Чейз, майор Рамси и доктор дружно повернулись. У серых скал размахивал руками солдат, он что-то нашел на пляже, что-то мокрое, темное, размером с человека.

Толпа зевак уставилась на берег, все разом заговорили.

Майор вздохнул: «У него что, рации нет?» И незаметно от всех нажал кнопку на поясе. Просто он забыл включить передатчик. Только признаваться в этом не хотелось.

Доктор Томпсон пробормотал под нос: «О господи!». Чейз кивнул, его явно не радовала перспектива осматривать еще одно тело.

По берегу разносился стук молотков. К солдатам, сооружавшим забор, присоединились еще трое, и работа пошла быстрее.

 

Томми Квилти стоял у себя во дворе и увлеченно глядел на заграждение перед клубом. Стоял он, надо сказать, под тем самым кленом, на котором повис шарфик Ким. Налетел ветер, и шарфик закружился у Томми над головой.

Чайка заинтересовалась ярким предметом и попыталась определить степень его съедобности. Томми открыл тетрадь с рисунками. На одной из картинок были изображены он сам, клен и птица. Заметив над головой какое-то движение, художник поглядел вверх. Шелковая ткань мягко опустилась на лицо.

Шелк приятно холодил кожу, Томми замер. Какое восхитительное ощущение! От шарфа веяло духами. Перед глазами возник образ милой темноволосой женщины. Она с кем-то спорила и от этого казалась еще красивее. Томми знал, что ссора бессмысленна. Новое видение: мисс Лэрейси стоит на пороге своего дома и машет рукой все той же красавице. Теперь понятно, как ее найти. Мисс Лэрейси – лучший друг, надо к ней наведаться. Он по-прежнему стоял, откинув голову назад, и вдыхал аромат чудесных духов. Из груди рвался смех, остановиться было невозможно, даже губы защекотало. Пришлось сорвать с лица платок и почесать рот.

 

Голова болела нестерпимо. Ким не понимала, где находится, ее мутило. В глазах опять все двоилось: кладбищенская ограда, могилы, белая церковь. Такие приступы с Ким случались трижды, и всякий раз выбивали из колеи на целый день. По интенсивности боли с мигренью мог посоревноваться разве только свищ, подкосивший Ким пару лет назад. Свет слепил. Звуки сверлами врезались в уши. От малейшего движения глазам становилось невыносимо больно.

Ким дрожащими руками открыла сумочку, нащупала пузырек с ибупрофеном, открыла крышечку и вытряхнула на ладонь сразу три таблетки, хотя знала, что толку уже не будет. Жалко, запить нечем. Во рту совсем пересохло, таблетки чуть не застряли в горле. Казалось, в голову лупят молнии, выжигая мозг. Пришлось закрыть глаза.

Больно, слишком больно. Ким протянула руку, немного повозилась с замком и открыла дверцу. Свежий воздух хлынул в салон и слегка освежил лицо.

Она скорчилась на сиденье. Снова затошнило. Ким открыла рот. Вот сейчас, сейчас… Нет, обошлось. От боли шумело в ушах. Перед глазами колыхалось белое марево. Сознание уплывало. Ну и пусть.

«Если не вылезу из машины, упаду в обморок, – подумала Ким. – Надо на воздух». Вот только сил на то, чтобы выбраться, уже почти не было. Так, перетащить ноги через порог и опустить их на гравий. Теперь встать. Впереди – ворота кладбища. Там можно посидеть. Там трава. Может, от движения станет легче? Ким добрела до железной опоры ворот, повисла на ней и закрыла глаза.

Она снова разлепила веки. Белая пелена не только не пропала, но стала еще гуще. Шум в ушах нарастал. «Давай, давай, не стой, – сказала себе Ким. Она сделала три шага по дорожке. Впереди простирались ряды серых камней. – Отвлекись. Читай надписи». «Ньюэлл», «Бишоп»… «Блеквуд» – было выбито на третьей плите. Ноги у Ким подкосились. Она споткнулась о камень и упала на могилу Эмили Блеквуд.

 

Джозеф смотрел в окно гостиной, он ждал Ким. Вид океана, что раскинулся вдали, вызывал смутное беспокойство. На воде качались катера, мелькали военные аквалангисты, на причале толпились зеваки, приехали полиция и армейские машины, набежала ребятня. Со дна один за другим всплывали тюки, очень похожие на человеческие тела. Интересно, утопленники наябедничают, что Джозеф уже видел их и никому не сказал?

Он посмотрел на часы. Цифры должны что-то означать. Их для того и придумали. Джозеф долго шевелил губами, пока не решил, что Ким звонила пятнадцать минут назад. Мимо проехала машина, с виду очень похожая на ее «фольксваген». Да и женщина за рулем смахивала на Ким. Тари хотела выскочить на улицу, но Джозеф ее не пустил. Снаружи опасно. Нельзя никуда выходить. И нельзя никого впускать, пока не убедишься, что это свой. Хотя, конечно, всегда легко ошибиться и принять подделку за настоящие чувства, а подменыша за близкого человека. Ким. Как она выглядит на самом деле? Как ее опознать? Можно ли верить собственным глазам? Она – мишень, это ясно. Но других сведений нет.

– О чем вы с мамой говорили? – спросил Джозеф. На этот раз Тари не рисовала, а играла на ковре с темноволосой куклой.

Дочь пожала плечами.

– Да так, ни о чем.

– Но она ведь звонила.

Тари рассмеялась:

– Да. Она только что проехала мимо на машине. Наверное, разворачивается. Ты сам так сказал.

– Сказал, и совсем недавно.

Тари покачала головой и поднялась на ноги. Она держала куклу за волосы, та молча болталась в воздухе. Обе они, Тари и кукла, посмотрели на Джозефа, потом повернулись, словно собрались выйти из комнаты.

– Иди перекуси, – сказал он нервно. Перед глазами мельтешили белые точки, все время хотелось отмахнуться. – У тебя голодный вид. Мама скоро приедет.

– А можно мне овсяных хлопьев?

– Конечно. Сегодня день вкуснятины. Все, что в рот полезет, – твое.

– Ура!

Тари поскакала на одной ножке из гостиной в прихожую, оттуда – на кухню. Джозеф снова повернулся к окну. Миска с хлопьями и стакан сока. Они могут разбиться, Тари порежется. Осколки вопьются в тело. Надо самому зарезаться, чтобы защитить дочь. Или навредить ей. Что выбрать? Он пососал нижнюю губу. Кусочек кожи оторвался, Джозеф осторожно разжевал его и потер ямочку на подбородке. «Я очень страшный? На кого я похож? Что подумает Ким, когда меня увидит? И где она? Я же с ней говорил. Или это была Клаудия? Нет, Клаудия просто заходила, чтобы отдать подарок. У нее полные губы, чувственные губы. У Ким губы тоньше, но тоже красивые. А где Клаудия? Или они с Ким теперь одно целое? Если они меня дурачат, – Джозеф страшно разозлился, – если они меня дурачат, убью обеих, и да поможет мне Господь».

– Прекрати шуметь, – крикнул он через плечо.

– А я ничего и не делаю, – ответила Тари. Она уже стояла рядом и рисовала синим фломастером на тыльной стороне правой ладони свое имя: ТАРИ.

– Ты поела?

– А я не хочу, пап.

– Ты же сказала, что хочешь…

– Что?

– Ничего. – Джозеф почувствовал, как на израненном сердце нарастает тоненькая корочка. Он посмотрел на дочь. Теперь Тари казалась чересчур маленькой. Столько беспокойства от такого крохотного тельца. У нее лицо Ким. Джозеф сжал кулаки. Ему хотелось ударить Тари по голове за то, что она чертовски умело прикидывается собой.

– Убирайся, – сказал Джозеф.

Тари попятилась.

– Убирайся! – закричал он. Держать себя в руках было неимоверно трудно. До дрожи. До судорог. – Убирайся, убирайся…

 

Даг Блеквуд частенько прогуливался мимо церкви. Каждый раз он заново переживал день их с Эмили свадьбы и похороны некоторых знакомых. Шесть лет назад церковь закрыли и у залива построили новую. Даг приходил на кладбище и читал на могильных плитах имена тех, кого знал когда-то. Имена на камнях, имена в сердце. В памяти вставали поминки, продолжавшиеся до утра. Играли аккордеон и скрипка. Потом народ потихоньку расходился, оставались только самые стойкие, они собирались в прокуренной кухне и начинали петь. Сердце разрывалось от грусти, звучали старинные баллады, передававшиеся от поколения к поколению. «Мой старик», «Голуэй», «Еду на Ньюфаундленд», «Прощай»… под конец в кухне не оставалось уже никого с сухими глазами.

К могиле жены Даг подходил в последнюю очередь. Эмили. Она умерла от рака груди двадцать лет назад. Тогда еще доктора не умели этого лечить. Сейчас бы Эмили, может, и спасли. Она была самой лучшей на свете.

На середине Хрыч-лейн, где дорога круто взбиралась на холм и откуда видна была только верхушка церковного шпиля, Колючка вдруг кинулась вперед. Даг удивился и прибавил шагу. Чуть дальше подъем стал не таким крутым, показалась старая черепичная крыша, а потом и сама церковь. У кладбищенских ворот старик заметил белую машину. Ее бросили явно второпях: дверца открыта, за рулем никого. Даг оглядел кладбище. Родные и близкие усопших часто оставляли машины на стоянке. Он посмотрел на могилу жены и обомлел. У самого надгробия лежала женщина.

– Матерь Божья! – Даг помчался в ворота. Колючка уже стояла рядом и ждала хозяина, свесив розовый язык.

Женщина не шевелилась. Первым делом надо узнать, бьется ли сердце. Старик протянул было руку к ее груди, но раздумал. Чужим рукам там делать нечего. Вместо этого он поднес ладонь ко рту незнакомки и почувствовал слабый ток воздуха. Да у нее кровь на виске! Нашла, каким местом удариться. Ладно, хоть дышит, и то спасибо. Даг вытащил из заднего кармана штанов носовой платок и приложил к ссадине.

Он пытался решить, стоит ли трогать женщину с места. Как назло, по верхней дороге никто не ехал. Рана все еще кровоточила. Колючка начала вылизывать лицо пострадавшей.

– Отвали. – Даг отпихнул собаку и потер щеку незнакомки. – Эй! – в отчаянии позвал он.

Женщина даже не пошевелилась. Колючка снова сунулась и получила пинка.

– Да отстань ты! Убери свой поганый язык.

Лайка обиженно заскулила.

– Дамочка! – Даг потер сильнее, и, наконец, сомкнутые веки дрогнули. Он довольно улыбнулся и снова позвал:

– Дамочка! Эй, дамочка!

Женщина приоткрыла глаза, хрипло застонала и попыталась повернуться. Похоже, ей было очень больно. Незнакомка непонимающе уставилась на Дага.