ОТ АВТОРА. 7 страница

В общем, до той поры, пока религиовед, философ или богослов не смог дать ясного определения «естественному» - до той поры ему стоит воздержаться от упоминания «сверхъестественного».

Хорошо определение религии, предложенное востоковедом Е. Торчиновым: «под религией мы будем понимать комплекс представлений, верований, доктрин, элементов культа, ритуала и иных форм практики, базирующийся на трансперсональном переживании того или иного типа и предполагающий установку на воспроизведение этого базового переживания»[251]. Но у этого определения есть два недостатка: во-первых, оно требует дополнительного определения, что считать «трансперсональными переживаниями» (и, кстати, все ли их считать религиозными). Во-вторых, не всякое религиозное действие направлено на получение психологически ощутимого переживания. Человек, заказывающий молебен о ниспослании дождя, совсем не собирается в ходе этого молебна обрести опыт «трансперсонального переживания», и тем не менее его действие носит несомненно религиозный характер.

Мне же ближе всего то определение религии, которое дает выдающийся русский философ С. Н. Трубецкой в словаре Брокгауза и Ефрона: “ Религия может быть определена как организованное поклонение высшим силам... Религия не только представляет собою веру в существование высших сил, но устанавливает особые отношения к этим силам: она есть, следовательно, известная деятельность воли, направленная к этим силам ”[252].

Это определение отвечает основному методологическому требованию: дефиниция должна быть пригодной не только для определения вещи в целом, но также ни для чего другого кроме того, что определяется[uuuu]. Определение, предложенное С. Трубецким, достаточно узко, чтобы не относить к миру религий предметы светской веры, и в то же время оно достаточно широко, чтобы не сводить религию только к христианской ее форме.

Оспорить тут можно разве что наличие признака «организованное». Спонтанная религиозность все же тоже есть религиозность. Возможны религиозные практики и теории, не предписывающие своим участникам именно в организованном порядке двигаться к своим высшим мистическим целям. Мистический анархизм хоть и не организован, но все же не может считаться светским феноменом.

Кроме того – есть «индивидуальные религии, которые индивид устанавливает для самого себя и которым он служит только для себя. Каждый оджибве имеет своего личного маниту, которого он сам себе выбирает и по отношению к которому он выполняет особые религиозные обязанности; у меланезийца с острова Банкс есть свой таманю, у римлянина – свой гений, у христианина – свой святой покровитель и свой ангел-хранитель и т.д. Все эти культы по определению выглядят совершенно независимыми от понятия группы. И эти индивидуальные религии не только очень часто встречаются в истории: некоторые задаются теперь вопросом, не призваны ли они стать ведущей формой религиозной жизни и не наступит ли день, когда не будет больше другого культа, кроме того, который каждый свободно выберет себе в глубине души»[253].

Будь то коллективно организованная или личная религия - как вид человеческой деятельности от остальных ее видов отличается по своим целям. Религиозная деятельность есть та, при осуществлении которой преследуются именно религиозные цели. Как религиозные эти цели могут быть охарактеризованы только в том случае, если никакие другие виды человеческой деятельности не ставят своей целью их достижение. Таких целей существует две: 1) контакт с надчеловеческим духовным миром («высшими силами»)[vvvv]; 2) преодоление смерти, понимаемое как следствие состоявшегося «контакта».

Признаюсь, что при таком определении религии возникает одна трудность: под него не подходит чисто магическая деятельность, если маг исходит из предположения, что он обращается к духовным силам, низшим, чем он («стихиалям», «элементалям» и т.п.).

Со фремен Фрэзера религия и магия различаются по образу отношения человека к объекту его веры. «Под религией я понимаю умилостивление и умиротворение сил, стоящих выше человека. Религия состоит из веры в существование высших сил и из стремления умилостивить их и угодить им… Магия часто имеет дело с духами, то есть с личными агентами, что роднит ее с религией. Но магия обращается с ними точно так же, как она обращается с неодушевленными силами, то есть, вместо того чтобы, подобно религии, умилостивлять и умиротворять их, она их принуждает и заставляет Магия исходит из предположения, что все личные существа, будь они людьми или богами, в конечном итоге подчинены безличным силам, которые контролируют все. но из которых тем не менее может извлечь выгоду тот, кто знает, как ими манипулировать с помощью обрядов и колдовских чар»[wwww].

Тем не менее это возможное исключение не настолько смущает меня, чтобы понудить меня к отказу от предложенной дефиниции, ибо оно является чисто гипотетическим. В реальной истории религии магическое мировоззрение никогда не поставляет человека на вершине иерархии духов, но отводит ему срединное положение. Так что и в магических мирах есть духи, низшие человека, а есть - высшие его. Низшими он как маг повелевает, высших как «человек благочестивый» молит и слушается. Исключение - разве что магический мир Дж. Роулинг в ее сказках о Гарри Поттере. Не-исключение – миры Блаватской и Рерихов.

Религиозные представления о Высшем могут весьма разниться: проповедь может идти о Личном Боге и о безликом Абсолюте, о Дао и о мире духов, о мире предков или о "Космической Иерархии". Но там, где ставится задача контакта с этим нечеловеческим и выше-человеческим духовным миром, там также есть религия[xxxx].

Смерть и способы ее преодоления также могут быть совершенно различными в разных религиях. Поиск Нирваны или Царства Божия, лучшей реинкарнации или растворения в Брахмане, воскрешение на полях Иалу или странствия в Аиде, переселение на «райские планеты» или обретение вечной жизни на Земле - это разные представления о посмертной судьбе человека. Но там, где предлагаются некие средства, с помощью которых в ходе земной человеческой жизни можно оказать влияние на свою посмертную участь - там есть религия. По слову русского богослова М. Тареева, «Религия - творческая деятельность духа, имеющая целью его самосохранение в мировом круговороте»[254] (парадокс состоит в том, что в ряде религиозных концепций – прежде всего пантеистического толка – «сохранить» предлагается лишь божественное зернышко, плененное телесно-психической дробностью и тяжестью и, соответственно, так поставленная задача «сохранения» будет означать стремление к стиранию всякого индивидуирующего начала).

Со времен Боэция религию понимают как «обратную связь» (re-legare). Религия - стремление мира, экспульсированного вне божества (иллюзорно или нет; в первом случае перед нами пантеистический вариант, во втором — персоналистический вариант религиозного сознания; в пределе - дуалистический), возвратиться к источнику своего существования.

Э. Сэпир видит сущность религии "в навязчивом сознании собственной крайней беспомощности в непостижимом мире и совершенно иррациональном убеждении в том, что можно обрести мистическую безопасность, если как-то отождествить себя с тем, что навсегда останется непознаваемым "[255].

Процитируем в качестве примера месопотамское заклинание, в котором человек стремился пропитать каждую часть своего тела неуязвимостью при помощи отождествления себя с богами и священными символами: "Энлиль моя голова, лик мой - полдень! Шея моя - ожерелье богини Нинлиль! Две руки мои - месяца западный серп! Пальцы мои - тамариск, кости небесных богов! Не допустят они колдовства в мое тело! Боги Лугальэддина и Латарак - мои грудь и колени Мухра - мои неустанно бегущие ноги"[256]. В другом заклинании человек стремился слиться в одно целое с Землей и Небом: "Я - Небеса, не коснешься меня! Я - Земля, не околдуешь меня!". Человек пытается отвести чары от своего тела; внимание его сосредоточено на единственном качестве Земли и Неба - их священной неуязвимости. Когда он станет с ними одно, это свойство перейдет к нему и сольется с его существом, а тем самым он будет защищен от злых чар.

Аналогичные декларации, отождествляющие человека с божеством и тем самым переводящие его из мира тленной переменчивости в мир вечной стабильности есть во всех религиях (наиболее известны, пожалуй, древнеегипетские заклинания из Книги Мертвых, настойчиво отождествляющие умершего с Озирисом).

Отождествление человека с Богом (богами, мифическими Предками) через тождество имени или образа (маска), через тождество энергий, ситуаций и поступков – это основная религиозная деятельность. Осознай свое родство или единство с Тем, что выше страданий – и ты получишь избавление от страданий.

Все религии исходят из идеи иерархичности бытия. Есть мир вторичный, тварный, мнимый, дробно-множественный, мир теней и образов, мир «пещер», мир двусмысленности, страданий и несвободы[yyyy]. И есть Бытие подлинное, Единое, Свободное, Вечное. Между этими двумя планами бытия возник зазор. На линии разлома и находится человек. Он тяготится тем, что он впадает в ошибки, что он порой утрачивает даже знание о себе самом. Он тяготится тем, что им владеют смерть и страсть, голод, жажда и сексуальная зависимость. Он тяготится тем, что он по условиям своего быта – не Бог. Путь к устранению изначальной порчи человеческого бытия – в том, чтобы восстановить присутствие Божественного в себе и в мире. Поэтому религиозный культ ищет средства к тому, чтобы привлечь вечные божественные энергии в наш мир, мир людей (или расширить их присуттвие хотя бы во внутреннем мире человека) и через это принести освобождение, силу и бессмертие религиозному человеку…

Итак, признаком религиозной деятельности является стремление достичь специфически религиозной цели, каковой признается контакт с надчеловеческим духовным миром, понимаемый как имеющий значение для определения судьбы человека по смерти его тела. Деятельность, направленная на установление такого личного контакта - это религиозная практика (религиозный обряд, церемония, богослужение). Концептуальное осмысление такого рода деятельности – это религиозное вероучение. Распространение сведений о вероучении, имеющее целью привлечение людей к участию в религиозной практике, - это религиозное обучение, воспитание, проповедь.

Надеюсь, что этим размышлением я ответил на замечание выце-президента МЦР Л. В. Шапошниковой, сказавшей в одном из своих выступлений: “Есть несколько решений всяких духовных семинаров, которые прошли под главенством патриархии, о том, что рериховское движение — это секта. Но, простите, дьякон даже не сформулировал: а что такое религия?”[257].

В свою очередь я мог бы поинтересоваться у рериховцев, каким определением религии пользуются они. Как им удается понимать религию столь своеобразно, что их собственная деятельность оказывается внерелигиозной?

Уже не один год я собираю коллекцию тех определений религии, которые дают рериховские активисты.

Вот суждение С. Р. Аблеева, «проректора Юридического колледжа Российской секции Международной полицейской ассоциации»: «для ортодоксальной религии характерны четыре важнейших признака: 1) возведение Веры в принцип и подчинённое положение Знания; 2) допускается возможность «чуда» – то есть сверхъестественного, непричинного и необъяснимого силами разума явления; 3) наличие обрядов, ритуалов и культа; 4) наличие Священного Писания и последующих догматов, которые расцениваются в качестве абсолютной и непреложной истины в последней инстанции. Ни по одному из этих признаков Живая Этика не подпадает под разряд религиозных учений»[258].

Г-н Аблеев дает определение тому термину, который сам же и вводит - «ортодоксальная религия». Если же его приложить не к созданному им «артефакту», а к религии как таковой, то это определение не сработает. Шаман не скажет «я верю»; он скорее скажет «я знаю» (знаю, что если произнести такое-то заклинание, то будет такой-то результат). Вообще, только развитая религия, способная к развитой философской рефлексии и интеллектуальной честности, может определить предмет своего упования как веру, а не как несомненное «знание» или как само собой разумеющееся следование «закону» (не случайно, что в первых шести книгах Ветхого Завета вообще нет слова «вера»). Как раз примитивные религиозно-магические практики на этот шаг неспособны…

Кроме того, в самих теософских доктринах немало того, что никак нельзя проверить, уточнить и подтвердить по тем критериям, по которым в современной науке некий тезис переводится из разряда веруемых «гипотез» в разряд доказанных знаний. Как охарактеризовать с точки зрения научной методологии утверждение, будто «Человекообразный тип обезьян произошел от совокупления человека с самками животных»[259]? Требований веры и подчинения, отметания всяческих сомнений в рериховских текстах также содержится немало:

«Итак, приступим к трансмутации всех наших энергий. Начнем с самой упорной энергии эгоизма, этого свирепого дракона самости со всем его хвостом - самомнением, себялюбием, опасением, сомнением и тому подобными украшениями, и заменим его крыльями утверждения единства, полной солидарностью со всеми сотрудниками, признанием Иерархии, радостным закреплением дел данных, признательностью к справедливым указаниям и заключим доверием до конца. Вся эта трансмутация так облегчается, когда сердца горят преданностью и любовью к Позвавшему нас на строительство и Указавшему путь к Башням!»[260]. «А сейчас хочу просить, вернее молю, всех близких, ввиду грозного времени, проникнуться чувством великого доверия к Великому Владыке, такого доверия, которое не допускает никаких уклонений, никаких мимолетных сомнений и устремлений. Кстати вспомним и о подвиге Е. П. Блаватской, которая являла, именно, пример полного доверия и верности. Ее львиное сердце не знало ни страха, ни сомнения. Она мужественно несла свое поручение, и там, где ей было нечто неясно, она шла так же твердо, ибо великая несломимая вера жила в ее сердце. Много ли таких учеников, которые ни разу не допустили в глубинах своего сознания шевеления маленькой змейки сомнения или осуждения?»[261]. «Разъедающий червь недовольства должен быть изгнан из каждого кооператива» (Братство 1,544).

“Урусвати (это оккультное имя Е. И. Рерих, каковым ее именуют беседующие с ней духи – А.К.) может спокойно принимать все. Насколько самоуверенность в действии благословенна, настолько самомнительность губительна. У вас нет самомнительности”[262]. “Вам будут твердить об ужасных оккультных тайнах, но вы будете подходить просто, твердые в себе. Неизвестное узнаем, приближаясь к нему. Нечего говорить о нем заранее, ведь даже границ его не знаем” (Знаки Агни Йоги, 303) [zzzz].

Вообще все оккультные, теософские, йогические трактаты наполнены советами духовного бесстрашия: начните эксперименты, вступите в область духов без оглядок, и ни о чем не беспокойтесь[aaaaa]. “Без чудес, беспоклонно найдете ясную реальность и киркою испытателя будете вскрывать закрытые глубины” (Община, 121). Это очень интересная постановка задачи: надо войти в мир Высшего, но — “беспоклонно”; войти в Храм — но не поклониться Святыне… Впрочем, духи, познакомившиеся с Еленой Рерих, производили на нее такое впечатление, что она вообще кланяться не могла: у нее появлялось ощущение собственной буквальной несгибаемости. “После известной ступени нельзя нагибаться, ибо как ртуть в стекле градусника, подымается столб энергии” (Знаки Агни Йоги, 302)[bbbbb].

В принципе «беспоклонно» – это и в самом деле основа научного исследования. Психолог, изучающий «измененные состояния сознания» (пусть даже и на своем опыте) именно так и должен вести протоколы собственных переживаний и их анализ. Как врач, прививший себе болезнь, спокойно и объективно отмечает признаки ее протекания («повысилась температура. … появилась сыпь… к утру были кошмары…»). Но если этот врач отнесется к своим кошмарным сновидениям как к источнику высшей истины, если для него пережитые им видения станут критерием истины, то в этой своей убежденности он уже перестанет быть врачем, став уже пациентом…

В принципе «беспоклонно» – это и в самом деле основа научного исследования. Психолог, изучающий «измененные состояния сознания» (пусть даже и на своем опыте) именно так и должен вести протоколы собственных переживаний и их анализ. Как врач, прививший себе болезнь, спокойно и объективно отмечает признаки ее протекания («повысилась температура… появилась сыпь… к утру были кошмары…»). Но если этот врач отнесется к своим кошмарным сновидениям как к источнику высшей истины, если для него пережитые им видения станут критерием истины, то в этой своей убежденности он уже перестанет быть врачем, превратившись в пациента…

Понимаю, что тут мы входим в пространство напряженнейших философских дискуссий о том, что такое «реальность», как соотносятся между собой «реальность внешняя» и «реальность внутренняя». Конечно, «наука» есть социально обусловленный (и тем самым ограниченный) институт, конечно «реальность», которую исследует наука, есть та реальность, которая была смоделирована с помощью переданных нам мыслей и знаний социальной группой, к которой мы принадлежим.

Но если теософия претендует на то, чтобы именоваться наукой, то она должна принимать те правила «игры», которые в науке приняты. Если теософия желает именоваться «культурой», то она должна понимать, что пространство внутрикультурной коммуникации есть пространство, порождаемое определенным набором конвенциализмов. Альтернатива этому – или аутизм, полная замкнутость на своем внутреннем опыте без всякой надежды на его сообщение и передачу людям. Или – «культура ЛСД»: прихотливый коллаж, вязь слов, которые и не претендуют на то, чтобы кто-то другой воспринимал их по законам классической логики.

Но Рерихи не просто на своем языке сообщает о структуре своей внутренней реальности. Они настаивают на том, что их личная внутренняя реальность является общезначимой. Они настаивают, что слышимые ими голоса и созерцаемые ими видения несут истину, необходимую для всего человечества.

В этом – уникальность рерихианства. Впервые, пожалуй, некая группа людей попробовала не просто свою личную жизнь строить на основании опыта, полученного в «измененном состоянии сознания», но и презентовала его в качестве высшей точки развития науки, культуры и религии человечества, а также предложила именно этот свой опыт как базу для государственного и социального строительства (о попытках Рерихов выйти на контакт с современными им государствеными лидерами см. ниже).

Столь высокая самооценка собственного «духовного опыта» вытекала из содержания этого опыта. Рерихи встали на путь«беспоклонности» и отказались как от научной, так и от православно-аскетической разборчивости и недоверчивости потому, что всерьез приняли призыв “Зовите из бездны материи светлых вестников”! (Община, 145). Позванные — они приходят. Особенно к тем, кто не может и ли не желает защититься от их визитов, кто живет безо всякого учета церковного опыта (вспомним: «Я всегда держалась довольно далеко от церкви и ее представителей»[263]).

И хотя порою даже Е. Рерих признает наличие духовных опасностей («Когда же люди поймут, какие страшные силы окружают нас!»)[264], но в целом ее теософия не предлагает никаких критериев для проверки качества «откровений»[ccccc].

Как совершенно справедливо замечает о теософии о. Сергий Булгаков, “здесь отсутствует всякая критика и каждый домысел принимается за прямое откровение духовных миров”[265].

Здесь стоит заметить (раз Аблеев говорит об «ортодоксальной религии»), что в православной традиции как раз рекомендуется недоверчивость к «необычному»: «Возлюбленные! не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они» (1 Ин. 4,1). Говоря о самом первом грехе на Земле, св. Феофан Затворник видит вину прародителей именно в чрезмерной доверчивости: “Дело вкушения, может быть, и не велико, но худо, что поверили не зная кому”[266]. Этот же грех доверчивости привел к весьма печальным приключениям гетевского Фауста. Беды Фауста (и тех людей, с которыми он встречался) стали неотвратимы тогда, когда он удовлетворился уклончивым ответом Мефистофеля (“Как ты зовешься?” — “Мелочный вопрос!”). Архим. Софроний (Сахаров), прошедший монашеский искус на Афоне у преп. Силуана, а затем создавший православный монастырь в Англии, дает такой совет: “Когда духовнику положение вещей неясно, у него в распоряжении остается “психологический прием”: предложить исповеднику быть недоверчивым ко всякого рода особенным явлениям. Если видение было действительно от Бога, то в душе исповедника будет превалировать смирение и он спокойно воспримет совет быть трезвенным. В обратном случае возможна реакция негативная и стремление доказать, что видение не могло быть иначе, чем от Бога”[267].

Что касается «чуда» - упомянутого Аблеевым в качестве критерия религиозной веры - то и рериховцы признают наличие таких событий в мире, которые человеческий разум объяснить не в состоянии. Вообще же если принять определение чуда Аблеевым, то чудом будет любое воздействие, направленное сверху вниз. Когда высшее воздействует на низшее, то с точки зрения низшего это воздействие «сверхъестественно, непричинно и непостижимо». Так непостижимо для пальца движение руки, приведенной в движение мыслью человека. Так непостижимо и чудесно для камня движение, в которое он введен броском человеческой руки. Признает ли Аблеев иерархичность уровней бытия? Да. Признает ли он прозрачность всех взаимодействий в этой иерархии, исходя из нашей, человеческой перспективы? Вряд ли. Высшее же может действовать поверх законов, предписанных низшему. Что для последнего будет, конечно, чудом. Кроме того, все, что порождено свободой, кажется “чудом” для мира, всецело подчиненного “естественной” необходимости. А здесь и в самом деле будет граница между миром христианства и миром кармического оккультизма. Христианин исповедует свободу человека и свободу Бога[ddddd].

Да и чудеса рериховское миовоззрение вполне признает – «Если одно чудо состоялось, то и второе возможно. Будут и чудеса – все хорошо»[268]. «Урусвати слышала о чуде, именно чудо будет полезно»[269].

«Наличие обрядов, ритуалов и культа» в рерихианстве мы еще увидим.

А по критерию «наличие Священного Писания и последующих догматов, которые расцениваются в качестве абсолютной и непреложной истины в последней инстанции» рерихианство вполне подходит под аблеевское определение религии, ибо предполагает четкую иерархию текстов: есть базовые тексты, к которым возможна апелляция («Тайная доктрина» Блаватской и космические диктанты Рерихов). Сами эти тексты воспринимаются как безусловно истинные и расхождение с ними расценивается как признак неверности сверяемого с ними текста.

Кроме того, есть немалое количество бесписьменных религий, в которых нет «Священных Писаний». Например, греко-римская религия. Так что определение Аблеева с религиоведческой точки зрения слишком узко, а вывод его об отсутствии предложенных им признаков религии в рерихианстве слишком поспешен.

А вот определение религии другим рериховцем - руководителем московского рериховского центра “Беловодье” С. Ключниковым: “Моя задача состояла в том, чтобы изложить эсхатологические представления различных религий, русской духовной культуры и Живой Этики. При этом я всегда считал, что основным признаком, отличающим религию от нерелигии, является хорошо разработанный культ и вера в Высшее начало, но вовсе не хорошо разработанное учение о конце мира - эсхатология”[270].

Однако, “Высшее начало” есть и в “Живой Этике” (ибо кто же и диктовал ее тома?). Фрэзер говорил, что «религия за видимой завесой природы предполагает действие стоящих над человеком сознательных или личных сил»[271]. Есть такое предположение в теософии и Агни Йоге? Есть…

Рериховцы скажут, что они не “верят”, а “знают”? Но вновь скажу, что осознание своей религиозности в модальности «веры» есть феномен не общерелигиозный, а присущий только авраамическим религиям. Кроме того, люди фидеистических традиций также апеллируют и к опыту и к рацио, а потому сами не считают свою веру совсем уж слепой (“Я знаю, в Кого уверовал” - 2 Тим. 1,12).

Рериховские утверждения о “планетарных логосах”, “парафохате”, а уж тем более о “непроявленном Абсолюте” тоже являются предметом веры, а отнюдь не знания или доказательства. Не через доказательства входит человек в мир Агни Йоги, а через обучение правилам оккультного языка. Один оккультный термин объясняется через другой; один оккультный текст подтверждается ссылкой на другой оккультный же авторитет. Вера в “Иерархию” есть условие вхождения в рериховский мир. Так что с помощью критерия “веры в Высшее начало” рериховцам не удастся отгородить себя от мира религий.

Культ же совсем не обязательно должен быть “хорошо разработанным”; культ может совершаться просто как посвящение своего сердца Владыке. Такое поклонение, такой культ считается нормативным, высшим в христианстве. Такой же идеал и такую же практику предлагает “Живая Этика” (к сожалению, как мы увидим позднее, это поклонение теософия адресует иному “владыке” - отнюдь не евангельскому Христу).

У протестантов явно нет столь разработанного культа, как у православных или у католиков, но это никак не значит, что пятидесятничество или баптизм - не религия...

Хотя, впрочем, сами-то они порой не прочь – как и рериховцы – выдать себя за людей безрелигиозных. Вот, например, баптист Виктор Гамм уверяет, что «логически слово «религия» происходит от латинского религио, что означает «связать». Таким образом, религия есть нечто, связывающее человека… Человек закабаляет себя всевозможными путами, в том числе и религией. Он становится рабом буквы, страха, обряда, одежды, мнений и догм. Исходя из этого определения религии, можно смело сказать, что христианство не есть религия, вопреки всем утверждениям религиоведов. Учение Христа не связывает людей, а, напротив, освобождает»[272]. Ну, что, согласятся ли и рериховцы считать, что баптизм – это не религиозное, а чисто культурное движение?

Не только баптисты, но и апостолы Христа не составляли подробных инструкций о совершении богослужения - но это не значит, что их деятельность не была религиозной. Православные монахи-пустынники молились в чрезвычайно простой обстановке и по принципу “келья устава не знает”. Означает ли это, что жизнь пустынников была исключительно культурно-философской, а религиозная жизнь Византии теплилась только в пышных столичных соборах?

Евангелие говорит – «когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне» (Мф. 6,6). Станет ли С. Ключников утверждать, что человек, молящийся по этому совету Христа, перестает быть религиозным?

С. Ключников любит сближать йогу и исихазм. Содержательно это сближение искусственно. Но с точки зрения формальной: если С. Ю. Ключников согласится считать священнобезмолвие св. Григория Паламы религиозным деланием, то почему бы ему не счесть религиозной практику йогической медитации, по его мнению столь близкую “умной молитве” христиан?

Формула Ключникова предполагает, что религия имеется только в случае храмовой коленопреклоненной молитвы перед иконой; а если исихаст совершает сердечную и неслышную молитву у себя в келье похоже, что занимается он чисто светской деятельностью.

И это — не что иное как оскорбление религии, унижение ее через редуцирование религии к внешнему обряду. Обряд — это порог религии, но не ее сердце. Понятие религиозной деятельности шире понятия обрядовой деятельности. Практика молитвенного труда богаче практики внешнего обряда.

Редукция христианства к обряду очень важна и нужна для неоязычников: тем самым они дают столь необходимое для неофитов нравственное разрешение на совмещение православия и паганизма. “Раз ты заходишь в православный храм и ставишь свечку — значит, ты православный, и Церковь не может ожидать от тебя чего-то большего. Сам же по себе ты следуй возвещаемым нами принципам каббалы и практикуй йогу, конечно, числясь при этом христианином”. Однако в христианстве есть своя религиозная мысль, есть своя философия. И тот, кто не разделяет именно ее — не является христианином.

Сегодняшнее постхристианское общество вновь вернулось к чисто языческому пониманию религиозности. Религия сведена к культу, и внешний культ считается ее определяющим признаком. Так уже было в античности. Представление о религиозной жизни как о внутренней работе человека было бы затруднительно обнаружить у греков и римлян[eeeee]. Греческие слова eusebeia (благочестие) и qeosebeia (богочестие) прилагаются для обозначения “публичного культа”, то есть того, что выражается в приношениях и жертвах, предписываемых полисом. Латинское слово religio означало сумму предписаний, правил, запретов, не отсылая к сердечному почитанию божества. Именно христианство создало понятие о религии как о чем-то, что отличается от мирской, повседневной внешней сферы деятельности[273]. Противопоставление внешней религиозности язычников и сердечного ощущения “Царства Божия”, приходящего “внутрь вас”, общепринято в раннехристианской литературе: “Лучше вера под открытым небом, чем пышное богопочитание (qeosebeia); и трое собравшихся во имя Господа лучше многих, отвергающих Божество” (св. Григорий Чудотворец. Нравственные наставления, 3). Христианство обособило религию от социальной деятельности. Религия стала полагаться не только во внешнем, социально требуемом благочестии, но и во внутреннем чувстве, переживании, убеждении.

Именно в этом христиане видят суть религиозной жизни. А потому те же самые стремления они чувствуют и у рериховцев. И говорят: вы – люди религиозные. Как и мы. Вот только зачем-то вы все время врете о самих себе и говорите, что к религии вы не имеете отношения. Зачем?