ОТ АВТОРА. 2 страница

Рериховцы обижаются, когда об их движении говоришь как о секте. Но сам способ выражения ими своей обиды лишь подтверждает эту их характеристику. Сектанты не умеют слышать и слушать оппонентов. Они назойливо, до отчаяния монологичны. Если вам удастся вставить свое слово в их монолог, максимум на что можно рассчитывать – они терпеливо дождутся окончания вашей реплики и продолжат свою речь ровно с того места, где вы их прервали, нимало не отвечая на высказанные вами доводы. С таким же успехом можно вести диалог с магнитофоном.

Обидно я сказал, да? Ну, простите. И все же попробуйте понять, почему нельзя дать более мягкой характеристики взаимоотношениям Церкви и рериховского движения. Проблема в этих отношениях есть? – Есть. С одной стороны, Церковь (устами своего высшего органа – Собора) сказала, что не может считать Рерихов и их учеников своими, а с другой стороны (и задолго до Собора 1994 г.) Елена Рерих передала своему мужу и сыну, что тот дух, с которым они общаются - «Владыка Шамбалы» - «очень предупреждает держаться дальше от всех отживших и церковных кругов»[23].

Если два человека спорят друг с другом, то, может имеет смысл хотя бы понять, о чем у них спор, какие именно тезисы в позиции одного из них вызывают несогласие другого и какие аргументы приводит этот несогласный в объяснение своего несогласия.

Но в том-то и странность нашего диалога с рериховцами, что они напрочь не слышат наших ответов. Уж сколько книг и статей написано о том, в чем различие рериховского мировоззрения и христианского. А рериховцы все ставят риторический вопрос: «Почему же с такой яростью и беспощадостью современные священнослужители клеве­щут на великого русского ученого?»[24]. В нескольких книгах я пояснял – почему (не «клевещут», впрочем, а спорят). Привел десятки примеров фундаментального расхождения рериховского учения с христианством. Но рериховцы не обращают ни малейшего внимания на наши доводы, но продолжают вопрошать: «почему?», причем делая все от них зависящее, чтобы не позволить ответить на это вопрошание и не расслышать наш ответ.

Хорошо, еще раз поясню – «почему». Не в последнюю очередь, потому, что я не люблю ложь.

Ложью, к примеру, является миф о Николае Рерихе как о «великом ученом». Но покажите мне хоть один ученый труд Н. К. Рериха![o] Неужели путевые очерки и газетные статьи есть вклад в науку? Он исследователь-этнограф? Но что это за этнограф, который не знает языка исследуемой страны и даже не испытывает к нему интереса[p]? Что это за этнограф, который пренебрежительно относится к деталям верований и обрядов?[q]

Востоковед, не знающий восточных языков – это поистине восьмое чудо света, чудо саморекламы[r]. Как скромно назидал о себе сам Николай Константинович – “отныне, говоря или давая что-либо в газеты, надо упомянуть о глубоком знатоке Востока, но не вдаваясь в детали”[25]. Вот это очень ценно, это и в самом деле универсальный ключ к теософии: “не вдаваясь в детали”. Тогда, если не вдаваться в детали, можно выдать человека, путешествующего с переводчиками, за ученого-востоковеда. Если не вдаваться в детали, то можно счесть продолжателем традиции “Добротолюбия” человека, который сам дает советы - как организовать рекламную кампанию за присуждение ему же Нобелевской премии…

Вам не известен этот эпизод? Что ж – посмотрите, как скромный Николай Константинович, образец русского интеллигента, добивается своей «Анны на шею»: “Людвиг Нобель полезен для Нобелевской премии… Он – лучший канал для передачи в комитет. Он очень ценит меня как художника. Но в этом случае не называйте меня художником (премии по искусству нет). Называйте меня всемирно-известным деятелем по пропаганде мира. Пишите от групп интеллигенции. Каждый год подписывайте иными именами”[26]. «Помогите с н[обелевской] пр[емией], и Вам будет легче, собирайте необходимые сведения»[s]. Интересно, что когда рериховские агенты начали хлопотать о присуждении ему нобелевской премии, выяснилось, что «никто ничего не знал» о Рерихе[27].

Нет, нет не за это стремление к почестям Рерих отлучен от православной Церкви… Просто и в этой капельке видно, как далеко расходятся миф о Рерихе-отшельнике, мудреце и художнике с реальным образом его жизни и мысли.

Александр Бенуа, знавший Рериха с детства, писал, что его картины гималайского цикла «являются показателем все той же мании величия, которая толкает Рериха на роль какого-то пророка, чуть ли не Мессии и которая его заставляет заниматься оккультизмом»[28]. «Считается вообще, что гордыне Рериха нет пределов, что главной движущей силой, заставляющей его неразрывно сочетать личное творчество с каким-то мировым мессианством (требующим еще больших, несравненно больших усилий), - что этим мотором является тщеславие. Такое мнение сильно распространено, и оно даже вредит серьезности успеха Рериха… Скажу откровенно, мне лично все это мессианство Рериха не по душе, и главным образом потому, что оно, с моей точки зрения, даже мешает Рериху-художнику исполнять свою главную, художественную миссию»[29].

Князь Сергей Щербатов также иллюзий о человеческих качествах Николая Рериха не питал: «Человек он был, несомненно, умный, хитрый, истый Тартюф, ловкий, мягкий, обходительный, гибкий, льстивый, вкрадчивый, скорее недобрый, себе на уме и крайне честолюбивый. О нем можно сказать, что интрига была врожденным свойством его природы. На нем была словно надета маска, и неискренний его смех никогда не исходил от души. Всегда что-то затаенное было в его светлом, молочного цвета лице с розовыми щеками, аккуратно подстриженными волосами и бородой»[30].

Другой князь – Дмитрий Шаховской, в монашестве принявший имя Иоанна и позднее ставший архиепископом Сан-Францисским, надеясь, что расхождение между мифом о Рерихе и реальным человеком все же не слишком велико, предостерегал Николая Константиновича: «Ваш путь, Н.К., не евангельский. Люди из Вас делают кумира и божка (а в Америке это легко обращается и в средства, конечно), а Вы не останавливаете таких людей… Ваша книга не выводит человека из этого мира относительности духовных понятий и ценностей, а культ Вашего имени, допускаемый Вами, более чем тревожен»[31].

Но для Рериха-то как раз культ его имени был весьма и весьма желателен: «утверждение имени всеми способами есть самая насущная задача наша»[32]. Настолько желателен, что его супруга начинает браниться, когда Николая Константиновича – «этого Гиганта и Титана Мысли и Творчества»[33] - ставят в один ряд с … Достоевским: «Замечательно также сравнение искусства Н.К. с искусством Достоевского!!! Одно это уже указывает на культурный уровень этого господина! Истинно, мы живем в век акультурности!»[34].

Но стоило некоему Г. Гребенщикову написать статью в защиту Рериха[t] – и вот уже «Вас я считаю лучшим писателем Земли Русской»[35]. Не Бунин и не Куприн, не Шолохов, не Булгаков, не Зайцев, не Шмелев, не Ахматова, не Цветаева… Ну и вкусы, однако, у культурнейшей Елены Ивановны…[u]

Прорериховские выступления повергали в шок своим совершенно безмерным превознесением имени художника. «Николай Рерих — один из учителей современной мысли, своей живописью, своими философскими и научными работами, пpимеpом такой полной и плодотворной деятельности, создает движение взаимнаго согласия между нациями, основанное на международном сотрудничестве, которое с каждым днем все более и более претворяется в спужение красоте и знанию", - так характеризует деятельность Рериха французский бюллетень, посвященный его юбилею.

Приведя подобные цитаты, более критично настроенный современник отметил: «Даже и при поверхностном отношении к этим льстивым речам бросается в глаза, что здесь имеет место не обычное при различных чествованиях преувеличение заслуг и значения чествуемого, а нарочитая трескучая реклама, «делание име­ни», создание «знаменитости». Ведь, положа руку на сердце, вряд ли хоть один честный и объективный наблюдатель сможет признать за Рерихом ту массу заслуг перед человечеством, которая ему приписывается. Ведь нелепо же утверждать, что мир, потрясенный не имеющей ceбе прецедента по размерам и значению революцией, мир, производящий переоценку ценностей в гигантском масштабе, мир измученный и обезкровленный, мог признать, что Рерих оказал ему хоть какую-нибудь услугу своими, сумбурными по форме и содержанию, писаниями»[36].

Отошедшие от Рерихов их бывшие ученики имели все основания сказать им на прощанье: «Под маской духовности мы наблюдали служение эгоизму и самовосхвалению»[37].

Больше же всего расстояние между мифом и реальностью в вопросе об отношении семьи Рерихов к христианству. В ходе нашей работы мы еще услышим немало крайне резких выпадов Рерихов в адрес Православия. «Отжившие догмы» и все такое… Но стоит нам в ответ сказать, что мы не можем принять такую оценку нашей веры и нашей святыни Рерихами, как нам возмущенно заявляют: «Не смейте оскорблять Великое Имя Художника! Он боролся за мир и культуру!».

Поэтому прежде всего давайте определим область нашего несогласия и тему наших дискуссий.

Церковь НЕ критиковала миротворческую деятельность Рериха.

Церковь НЕ высказывает никаких суждений о картинах Рериха.

Церковь НЕ выступает против призывов Рериха к диалогу культур и к терпимости.

Церковь НЕ осуждает труды Рериха по защите памятников культуры.

Конечно, и эти темы не табуированы. И отдельные люди высказывали свои критические суждения и об этих сторонах деятельности Рериха (но не Церковь).

Например, Сергей Маковский подметил о картинах Рериха: "В его религиозных композициях отсутствует все умиленное, светлое, благостное; пламя христианства погашено языческой ворожбой. Помню, я почувствовал это впервые, любуясь огромным эскизом церковной фрески "Сокровище Ангелов"... другие ангелы, целые полки небесных сил. Недвижные, молчаливые, безликие, с копьями и длинными щитами в руках, они стоят и стерегут сокровище. От их взора, от общаго тона картины, выдержанной в сумрачных гармониях, делается страшно и замирают молитвы"[38].

У Максимилиана Волошина схожее впечатление от рериховских картин: “Растительное царство загадочно чуждо творчеству Рериха. Деревья на его картинах встречаются лишь в форме грубо отесанных бревен, из которых сложены срубы городищ и построены остроконечные частоколы, похожие на оскаленные зубы, или в форме тяжеловесных, богато и грубо раскрашенных кораблей, напоминающих хищных земноводных. На земле Рериха так много камней и так мало почвы, что дереву негде там вырасти. Он, действительно, художник каменного века, потому, что из четырех стихий он познал лишь землю, а в земле лишь костистую основу ее — камень. Пред его картинами невольно вспоминаются все кельтские предания о злых камнях, живущих колдовской жизнью... И во всем остальном растущем, поющем, сияющем и глаголящем мире Рерих видит лишь то, что есть в нем слепого, немого, глухого и каменного. Небо для него становится непрозрачным камнем, докрасна иногда во время закатов раскаленным, и под тускло-багровым сводом он мечет тяжкие каменные облака... И не только воздух, деревья, человека и текущее море видит Рерих каменными — даже огонь становится у него едкими зубцами желтого камня... И люди, животные видимы для него лишь с точки зрения камня. Поэтому у его людей нет лица. Так бывает, когда проходишь по музею оружия среди кованых доспехов, хранящих подобие человека... У Рериха нет людей — есть лишь ризы, доспехи, звериные шкуры, рубахи, порты, высеченные из камня, и все они ходят и действуют сами по себе. Нет ни лица, ни взгляда... Ужас зияющей пустоты есть в этом отсутствии лика” (Максимилиан Волошин)[v][39].

Вот очень точная, на мой взгляд, рецензия «Советской культуры»: Торжественны вершины Гималаев – сияющие снегами купола мира. Стынут под слепящим солнцем синие льды, мрачно недоступны горные кряжи, нечто жуткое таят в себе пасти пещер, таинственно молчит вода в недвижных чашах–озерах. Пустой небесный купол объемлет первозданное величие гор и ледников. С какой силой говорит художник об этой красоте, но какая это неприступная. Неживая, жестокая красота! Кажется, от века царствует в природе величавое, стылое молчание. Кажется, нет человека на свете и не нужен он – природа сотворила себя ради одной лишь смутной власти камня. И чем сильнее звучит восторг художника перед холодным великолепием застывших сил земли, тем сильнее чувстуешь в себе внутренний протест: хочуешь движения, душевного тепла, чтобы обласкало тебя хоть что-то живое… В мире, созданном Рерихом, ты чужой! Зов его искусства волнует, но это зов - в никуда»[w].

Из финской прессы: «Рерих не относится к природе с уважением или любовью, он берется за нее довольно грубыми руками, подчиняет ее своей идее. Она для него является полем, где он ведет поиск цветовых решений и драматических настроений»[x].

Вот В. В. Стасов передает мнение Репина: «В разговоре со мною Репин сказал: "Рерих способен, да­ровит, у него есть краска, тон, чувство колорита и известная поэтичность, но что ему мешает и грозит — это то, что он не­доучка, и, кажется, не очень-то расположен из этого положения выйти. Он мало учился, он совсем плохо рисует, и ему бы надо было — не картины слишком незрелые писать, а засесть на 3—4 года в класс, да рисовать, да рисовать. А то ему грозит так навеки и остаться очень несовершенным и недоученным. Учиться надо. Рисовать серьезно надо! И тогда можно наде­яться, что из него выйдет настоящий и замечательный худож­ник... Одною даровитостью ничего не возьмет еще...". Таковы слова Репина. И хотя я и не художник, и не тех­ник, а думал всегда то же и Вам говорил. Человеческие фи­гуры всегда меня оскорбляли у Вас, особливо во 2-й (ны­нешней картине). Чего тут ехать за границу, когда надо не ехать и смотреть иностранцев (Вы этого уже достаточно проделали на своем веку), а засесть за натуру человеческую и рисовать с нее упорно, ненасытно! Я всегда это думал и говорил, думаю и говорю и теперь. А заграница — еще не уйдет от Вас!!! Прислушайтесь к моим резонам». [40]

За свою жизнь, Рерих написал свыше 7000 картин. Несколько раз я спрашивал собрания художников: «Скажите, что можно сказать о качестве творчества человека, написавшего за свою жизнь семь тысяч полотен? Вдобавок, если этот человек часто был вынужден менять место жительства, путешествовал, писал много писем, статей и книг, участвовал в политике?». Имени я не называл. А вот ответ всегда был одинаков: «Это ремесленник».

И мне живопись Н. Рериха кажется чужой: холодной, бесчеловечной, безблагодатной. На мой вкус, свет, которым пронизаны его полотна — это не теплый свет Евангелия, это действительно ледяное излучение космоса[y]. То, что с помощью художественной техники, которую использует Н. Рерих, можно изображать совершенно иной мир — показал позднее Сарьян... Но это — вопрос вкуса, вопрос ощущения... Но вновь скажу: это впечатления отдельных людей, и совсем не на них строится суждение Церкви о Рерихе (и уж точно нет и не может быть суждения Церкви о живописи Рериха).

Не все были в восторге и от «миротворческой» деятельности Рериха. Еще при жизни Рериха была подмечена одна странность в его поведении. Призывая защищать мировую культуру, он почему-то довольно глухо, камерно протестовал против уничтожения русской культуры... Это обстоятельство послужило причиной появления в июне 1935 года статьи “Пакт Рериха или несколько вопросов акад. Рериху и членам Комитета Пакта Рериха”, опубликованной в эмигрантской печати. Елена Рерих отзывается о ней: «Русские ханжи в невежестве своем упрекнули Н.К. за то, что он не протестует против уничтожения церковных памятников в России”[41].

Вот о чем писали «ханжи»: “В тот самый момент, в конце 1929 года, когда Пакт получил высокую санкцию и вошел в европейскую жизнь, по советской России прокатилась страшная варварская волна разрушения памятников старины и искусства. В 1929-31 гг. у России отбирались последние национальные сокровища истории и свозились или на свалки, или на иностранные базары. Скандалы происходили в Голландии, в Швейцарии, в Англии, во Франции, общественные круги большей части мира отказывались покупать награбленное, купцы и коллекционеры бойкотировали коммунистические аукционы, составленные из национальных сокровищ российского искусства, протестовали сами музеи, университеты, эмигрантские организации. Не возмущались нигде только представители Пакта Рериха, не протестовал нигде только сам академик Рерих, не организовывал выступлений в защиту сохранения русских памятников заграницей только комитет Пакта Рериха. Это молчание по самому острому вопросу, чрезвычайно близкому для всей деятельности Рериха за последние годы, является не только странным, но и зловещим”[42].

Не вполне правдив (скажем так) миф о том, что Н. Рерих «многие храмы спас от разрушения в годы преследования церкви со сто­роны советского государства»[43]. Ни разу Рерих не обращался к советским властям с призывом остановить разрушение храмов, ни разу публично не взывал к ним с протестом. Лишь в «листах дневника» он позволил себе пару раз возмутиться происходящим в СССР. Но дневник есть дневник… Частные записи в дневнике трудно назвать борьбой за спасение храмов.

Рерих действительно защищал памятники культуры… Хотя и малоэффективно: его духовный ученик Рузвельт, первым подписавший «Пакт Рериха», приказал бомбить мирные кварталы немецких городов…[z] Хотя и выборочно: большевистские художества почему-то не давали ему повода для пламенно-обличительных проповедей (при всем желании из многотомья рериховских трудов его нынешние защитники не могут найти соответствующего антибольшевистского материала более чем на три абзаца)...

Но не будем критиковать человека за то, чего он не сказал, за то, на что он не решился, за то, что ему не удалось… За то, что все-таки сделал Николай Константинович в защиту мира и культуры – спасибо ему.

Но он делал не только это. Сводил ли сам Рерих свою деятельность к защите памятников культуры и к своей живописи?

Нет – главное дело своей жизни Рерихи видели в пропаганде того “учения”, что диктовал им некий дух по имени “Махатма Мория”, он же - “Владыка М.”[aa], он же – «архангел Михаил». Но если для самих Рерихов книги “Агни Йоги” важнее их собственных картин[bb], то отчего же рериховцы от нас требуют, чтобы мы смотрели на Н. Рериха как только на художника?

«Искусство», «непреходящие человеческие ценности», «культурное делание» не вызывают полемической реакции со стороны православных христиан. Нас интересуют прежде всего суждения Рерихов и их учеников о нашей вере. Главное: она им не нужна: «Именно, не нужна общепринятая религиозность» (Озарение 4,3).

Так как же христианин должен воспринять учение, лишающее нас даже «права на существование»? В этом случае разве странным оказывается наше чувство протеста?

Кроме того, что рериховцы говорят о нас, для нас значимо и то, какими духовными путями идут они сами. Поскольку и христиан рериховцы приглашают пойти по пути своих учителей – нас интересуют и те духовные опыты, которые ставили и переживали сами Рерихи. Нас интересует вопрос об их совместимости с той традицией духовного делания, что отражена, например, в «Добротолюбии».

Я готов принять за чистую монету призыв Е. Рерих: «Не следует смущаться никакими спорами между представителями разных религиозно-философских систем»[44]. Вы это всерьез? Вас не смущают споры философов? Меня тоже. Что ж, тогда давайте говорить.

Давайте не будем стыдиться и прятать наших разногласий, но будем их честно и взвешенно, аргументированно обсуждать… Я признаю за каждым человеком право свободы совести и свободы выбора, то есть право не принимать христианство и даже критиковать его. Но и вы уж тогда будьте добры - признайте и за нами право критиковать ваши суждения (тем более те, в которых вы критично говорите о нашей вере).

 

Гл. 2. РЕЛИГИИ, КОТОРЫЕ РАЗРЕШАЮТ ЛГАТЬ

 

Современные люди свободны выбирать любую философию. Плохо не то, что они выбрали другое, чем я, - плохо, что они сами не знают, что выбрали.

Г. К. Честертон[45]

 

При посещении выставки рериховских картин ничего плохого о православии прямо вам не скажут. Здесь вообще не говорят лишнего “непосвященным”, и тем более не отзываются поначалу плохо ни об одной из религий. Все религии тут считают предтечами одной, наисовременнейшей… А разве Вы еще не слышали, что все религии на самом деле говорят об одном и том же? И знаете, на чем они сошлись? На том, что все они своими величайшими пророками и истолкователями признали семью Рерихов. Жрецы древнего Египта говорили об “Агни Йоге”. Пророки Израиля проповедовали о том же. Философы Индии и Китая тщились выразить те же самые мысли – да вот только им не удавалось сделать это так здорово, как это получилось у Елены Ивановны Рерих. Христианские святые и богословы тоже, оказывается мыслили под диктовки Рерихов и их друзей (в те века Рерихи носили иные имена, но все равно принадлежали к “Великому Белому Братству Посвященных”, которые, принимая разные облики, создавали все духовные движения на планете).

“Объединение религий”… Красивые слова. Но нельзя ли уточнить: что именно пропускается в этот “синтез”, а что в нем подлежит цензурному устранению ради того, чтобы ничто не выбивалось из общей шеренги? Когда я впервые начал знакомиться с трудами Рерихов, я по наивности полагал, что они и в самом деле решили взять самое лучшее из всех религий. И я попробовал честно поинтересоваться - что же именно они сочли “лучшим”, что, откуда и как взяли Рерихи для своего “творческого синтеза”.

Знаете, когда приходишь в семью, где есть новорожденный, то присматриваешься к малышу и пробуешь понять, от кого он заимствовал больше - от папы или от мамы. Вот и я для начала посмотрел на рериховскую доктрину спокойным глазом историка религий. На какую же из прежде существовавших исторических религиозных традиций рерихианство похоже более всего? На христианcтво или на буддизм? Оказалось, ни на “маму”, ни на “папу”. Ребенок оказался прижит вообще далеко на стороне. Обнаружилось, что более всего теософия Рерихов похожа на... каббалистику. И здесь, конечно, пришлось задаться вопросом: почему традиционно русская интеллигентная семья вдруг оказалась проповедником каббалистических идей? “Откуда у парня испанская грусть?”

Чтобы ответить на этот вопрос, надо перелистать страницы весьма давней истории.

Какой синоним есть у слова “средневековое общество”? – “Христианская теократия”. Под “средневековой европейской культурой” обычно понимают “христианскую культуру”. А это не вполне верно. Мир средневековой и новой Европы никогда не был всецело христианским. Во всех “христианских государствах”, в центрах европейских городов были очаги совершенно иной культуры. И не просто иной культуры – но иной религии. Через все столетия европейской истории прошла нить истории еврейской[cc].

Как и все остальные религии, религия иудейская стремилась к защите своих верований. Своих верующих и своих детей она стремилась оградить от влияния того, что ею воспринималась как “внешняя среда”. Тем более, что среда эта была весьма агрессивной: она брала к себе еврейские священные книги и говорила, что их нужно толковать не так, как это делают раввины, а так, как это делают христианские священники.

Публичные диспуты вспыхивали иногда. Но всегда в христианских школах учили тому, как спорить с иудеями, а в иудейских школах поясняли, как спорить с христианами[dd]. Вообще-то в этом нет ничего дурного: для человеческой мысли естественно развиваться и оттачиваться в дискуссии.

Конечно, как опять же всякая иная религия, иудаизм стремился к тому, чтобы создать по возможности более благоприятное отношение к себе у внешних людей. Пусть даже они не примут все иудейские верования, но хотя бы будут лояльно и уважительно относиться к еврейской религиозной традиции. Не ставя прямой миссионерской задачи обращения не-евреев в иудаизм, интеллектуальные еврейские круги все же стремились к тому, чтобы в других народах были люди, которые готовы были бы понимать те различия, что есть между христианством и иудаизмом, и хотя бы в некоторых случаях разъяснять и защищать именно иудейскую позицию.

Прямо призвать своих гойских собеседников отказаться от Евангелия и следовать Каббале было бы опрометчиво. Но под рукой оказался очень удобный способ для такого прозелитизма. Дело в том, что после исчезновения в Израиле пророков религия иудеев претерпела быструю и довольно предсказуемую метаморфозу: лишившись благодатной поддержки и сдержки, израильский народ создал обычную народную религию – язычество со свойственными для него верованиями и магиями… Поэтому философия средневекового иудаизма оказалась замечательно схожа с учениями языческой философии Греции. Пантеизм, присущий большинству философских школ Греции, характерен и для каббалистики. Вера в переселение душ, проповодуемая Пифагором и платоническими школами, также получила прописку в средневековом иудаизме. Та неразличимость философии и магии (“теургии”), которая была присуща античному способу философствования в период его последнего кризиса III-VI веков[ee], оказалась сущностной чертой и позднейшей иудейской мистической мысли.

Это сходство позволяло проповедовать новейшие иудейские верования под видом ознакомления с учениями уважаемых древних греков. “Да, уважаемый Жак, христиане верят в воскресение тел… Но Вы же знаете, как Ваша же Церковь чтит великого Платона, именуя его “христианином до Христа”… Да, да, для нас он тоже великий. Так вот, этот Платон говорил о том, что душа входит во многие тела… И Пифагор говорил так же. Правда, интересно? Ну, между нами говоря, и наши еврейские мудрецы тоже говорят об этом… Нет, к сожалению, эта древняя мудрость была утрачена позднейшими церковными ханжами и лицемерами”.

Так создавались школы “западного эзотеризма”, в которых каббалистика проповедовалась под прикрытием греческой или египетской мудрости… В этих “эзотерических обществах” были люди, которые публично от христианства не отрекались, но которые принципиальные религиозно-философские вопросы решали совершенно иначе, чем христиане. Им ближе были греческие философы, мистики и маги, нежели библейские апостолы и пророки. Самые известные эзотерические течения – это розенкрейцеры и масоны[ff].

Участие иудеев в возникновении этих течений несомненно - вероучительные книги этих обществ являют поразительную близость именно с каббалистическими книгами средневекового иудаизма: отрицание Бога как Личности по ходу проповеди безличностного (пантеистического) представления о Божестве. Жгучий интерес к магии, алхимии и астрологии. Вера в переселение душ. Утверждение о глубинном единстве добра и зла. И просто прямые апелляции к Каббале как к высшему авторитету – все это поразительно сближало “эзотериков” и каббалистов[gg].

Но прямо проповедовать антихристианские идеи было небезопасно. Поэтому “эзотерики” таились: днем публично декларируя свою верность христианству и посещая храмы по воскресным дням, они вели и “ночную” религиозную жизнь. Так в жизнь некоторых интеллектуальных кругов вошло странное правило: оно разрешало и даже предписывало ложь и лицемерие. “Эзотерики” говорили “посвященным”: “Клянись и лжесвидетельствуй, но не раскрывай тайну”… (Человек, сделавший весьма немало для пропаганды черных культов в России — писатель Иеремия Иудович Парнов, автор рекламной книги “Трон Люцифера”, говорит, что это “великий и очень человечный принцип”[hh]).

Религиоведу хорошо известно, что не всегда его респондент сообщает полную информацию о своей вере и своей религиозной жизни. Более того, в истории религии хорошо известен феномен «эзотерического разрыва».

Этот феномен порождает одну из сложнейших проблем в религиоведения – проблему репрезентативности тех данных, что те или иные религиозные группы сообщают о себе внешнему исследователю. Сведения о своей вере, предоставляемые «внешним», могут разительно отличаться от внутренних установок этой же религиозной группы. Если в религиозной группе осознается, что публичное изложение веры может маскировать, скрывать или же даже прямо отрицать верования и обряды, существующие в этой группе, но при этом раскрываемые лишь «посвященным», то приходится говорить об «эзотерическом разрыве».

«Эзотерический разрыв» между начальной и итоговой информацией о мировоззрении религиозной группы, в контакт с которой входит обращаемый, надо отличать от научной и философской процедуры наращивания знаний. Если бы из первично сообщаемой информации можно было бы логически вывести последующие ходы — перед нами была бы философская доктрина. Но в «эзотеризме» «тайная» доктрина с каждым посвящением открывает нечто, совсем не очевидное с предыдущей ступени. “Гнозис”, сообщаемый на высшей ступени, не вытекает из того, что быЛо сообщено на низшей, а иногда даже прямо его отрицает.

«Эзотерический разрыв» надо отличать от педагогических и миссионерских упрощений или умолчаний. Речь идет не о том, что сознание новообращенного неизбежно должно обогащаться и что представления неофита об обретенной им общине будут изменяться; дело не в углублении его первоначальных познаний.

«Эзотерический разрыв» надо также отличать от присущей любой религиозной традиции практики путешествия к конечному постижению, «погружения в смысл» - когда конечное «переживание» и «постижение» предполагается просто недостижимым без предварительной практики по перемене сознания адепта[ii].

«Эзотерический разрыв» предполагает сознательную маскировку тех тезисов вероучения или тех сторон обрядовой жизни группы, которые, как заранее известно лидерам, вызовут негативную реакцию у людей, еще не прошедших соответствующую постепенную индоктринацию под их руководством. Маскировку – вплоть до отрицания. Тем самым человек, думая, что вступает в организацию, исповедующую одни принципы, на деле попадает в общину совсем иной веры[jj].