ОТ АВТОРА. 6 страница

Готовность к лжесвидетельству – один из признаков, позволяющих отличить секту от нормальной религиозной традиции (сам по себе достаточный, хотя и не необходимый). Признаком секты является именно обман: когда на входе человек уверяется в одном, а в итоге ему преподносят нечто совсем другое. Например, если его приглашают на “христианский семинар” или на “лекцию по изучению Евангелия”, а через годы ему будет предложено по сути забыть о всяком христианстве, уйти из Церкви и следовать путем очередной йоги (“раджа”, “бхакти”, “агни”...).

В секте есть система посвящений, при которой человеку, впервые соприкоснувшемуся с данной общиной, внушается нечто весьма отличное от того, что будет ему открыто после того, как он всецело погрузится в ее жизнь. При знакомстве человеку говорится одно (“да что Вы, мы те же православные!”), а позднее ему раскрывается нечто совершенно иное. Есть набор рекламных цитат и деклараций (мы «терпимы» и «открыты» к диалогу), а есть такие вероучительные суждения этой же организации, от знакомства с которыми она до поры до времени предпочитает уберегать широкую публику. И лишь когда неофит наконец перестанет цепляться за христианские предрассудки, ему и откроется подлинная суть «тайной доктрины».

Это обычный принцип рекламы оккультной чернухи, которая пытается притвориться радугой: дескать, я все вмещаю, я всего глубже, во мне есть место для всех красок...

Здесь нельзя не согласиться с суждением К. Кудрявцева, человека, бывшего одним из основателей Российского теософского Общества, вскоре порвавшего с этим движением: “В аптеке все медикаменты должны находиться каждый на своем месте и под своим наименованием. Иначе, думая, что принимаешь бром (братство религий), можешь принять яд (антихристианство)”[217].

Признаюсь, что и в православной традиции есть допущения о полезности и необходимости лжи. “Если предлежат душе две вещи вредные и никак нельзя избежать одной из них: что надобно делать? - Из двух вредных вещей должно избрать менее вредную. В Отеческих сказаниях написано: некто пришел просить у другого динария, и тот не дал ему, сказав: "мне нечего тебе дать". Когда же спросили его, отчего не дал ему, отвечал: если бы я дал ему, это причинило бы ему душевный вред, а потому я и предпочел лучше нарушить одну заповедь, нежели допустить пагубное для души”[218]. “Вопросил однажды авва Агафон авву Алония такими словами: Научи, как охранять мне уста мои. И говорит ему авва Алоний: Если лгать не будешь, много грехов примешь на душу. Тот спрашивает - Как это? И говорит ему старец: Вот два человека дрались на глазах у тебя, и вышло убийство, и убивший бежал в келейку твою и укрылся в ней, а начальник ищет его и вопрошает тебя так: "Не на глазах ли у тебя совершилось убийство?". Если не солжешь, предашь человека на смерть; а лучше отпустить его пред лицем Бога твоего, не ввергая в узилище. Бог сам все рассудит”[219]. “Обманщиком справедливо должен называться тот, кто пользуется этим средством злонамеренно, а не тот, кто поступает так со здравым смыслом. Часто нужно бывает употребить хитрость, чтобы достигнуть этим искусством величайшей пользы, а стремящийся по прямому пути нередко наносит великий вред тому, от кого не скрыл своего намерения”[220].

Но есть абсолютное табу и в православии: нельзя врать, когда речь идет о твоем вероисповедании. Христианская традиция почитания святых, берущая свое начало в культе мучеников, считает недопустимым называть себя не-христианином. Даже если христианин услышал свое имя при зачитывании списков иноверцев, язычников, и просто промолчал, не опротестовал эту ошибку – Церковью третьего века он уже считался отступником.

Рерихи же лжесвидетельствуют именно в вопросе о своем вероисповедании. И уже хотя бы по этому они находятся вне православной традиции.

Православная традиция знает, что надо по разному проповедовать Евангелие разным людям: “для Иудеев я был как Иудей, чтобы приобрести Иудеев; для подзаконных был как подзаконный, чтобы приобрести подзаконных; для чуждых закона - как чуждый закона, для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти по крайней мере некоторых” (1 Кор. 9,20-22). Она знает, что одним надо давать облегченное понимание духовной жизни (“молочко”), другим – более глубокое (“твердая пища”): “Я питал вас молоком, а не твердою пищею, ибо вы были еще не в силах” (1 Кор. 3,2).

Но и при христианский миссионер не имеет права приписывать христианству то, чего в нем нет, не может утверждать то, что Евангелие на самом деле отрицает, а также не может отрицать то, что на самом деле в христианстве есть. Нельзя ради миссионерского приспособления к предубеждениям греческих философов-спиритуалистов сказать, что, мол, христианство не проповедует воскресения мертвых. И нельзя ради приспособления к индусам сказать, что христианство, мол, вполне согласно с идеями кармы и переселения душ.

То есть - христианин не может действовать подобно теософам и … Будде. “В отношении Будды к нирване проявляется та же самая стратегия, которая уже прослеживается в его отношении к проблеме атмана – приспособление к уровню аудитории. Нирвана должна отличаться от всего того, что известно человеку, т. е. быть разительным контрастом его привычной жизни. Но вместе с тем она должна быть и привлекательной целью (едва ли большинство последователей Будды могло бы вдохновиться идеалом “ничто”). Поэтому для них Будда связывает ее с блаженством, а для более “продвинутых” йогов говорит о прекращении сознания”[221].

В христианстве подобное поведение невозможно. Можно менять акценты и способы аргументации, но нельзя в одной аудитории говорить нечто противоположное тому, что сказано соседнему собранию – особенно, если речь идет не о политике, а о содержании христианского вероучения.

Христианин не может назвать себя буддистом[dddd]. Иногда мне жаль, что я не могу использовать этот миссионерский прием. Он был бы сегодня очень успешен. Я знаю, какое волшебное слово я должен произнести в школьном классе или в университетской аудитории, если я хочу, чтобы близлежащие женские монастыри получили пополнение. Стоит мне произнести лишь одно слово. Мне надо только сказать, что я к ним пришел из монастыря по имени – Шаолинь. Мол, я к вам послан ради того, чтобы посвятить вас в великую эзотерическую тайну удара левой пяткой по правому уху. И все. Все мальчишки встают и уходят за мной. А девочки остаются «соломенными вдовами». И дорога им лишь одна – в монастырь…

И все же я не могу так говорить. Я не могу назвать себя ни буддистом, ни жрецом культа Вуду (тоже о-ч-ч-чень популярное верование у молодых потребителей голливудской продукции). После некоторых газетных статей бывает стыдно ходить по улице в православной рясе. Но сменить ее на что-то более незаметное я не могу.

Но теософы могут называть себя чужими именами и даже отрекаться от своего собственного (“мы не оккультисты!”).

Эта, мягко говоря, необязательность честности в свидетельстве о себе самих давно уже подмечена у теософов. Например, Владимир Соловьев в рецензии на книгу Е. Блаватской “Ключ к теософии” замечает: “С первых слов на вопрос: есть ли “теософия” религия, автор отвечает решительным отрицанием. Впрочем, на стр. 4 и след. о “теософии” говорится как о некоей единой, начальной и сокровенной религии, на стр. 13 прямо заявляется: “Theosophy, as already said, is the Wisdom-Religion”. Таким образом, это и есть, и не есть религия. Кажущееся противоречие разрешается на стр. 58, где автор объясняет, что “теософия” не есть религия потому, что она, как абсолютная истина, есть сущность всех религий”[222]. Итак, по мнению теософов их доктрина не есть религия всего лишь потому, что она гораздо более религия, чем все остальные религиозные традиции.

Эта тактика “гримировки” была избрана теософами уже в самом начале их деятельности в Европе. “Когда в 1884 г. Блаватская, Олкотт и Могини поехали или посланы были в Европу, — вспоминает о годах своей дружбы с Блаватской Вс. С. Соловьев, — они явились с хитростью, объявили свое общество чисто ученым, занимающимся лишь разработкой “восточных знаний” и не только не касающимся, но и глубоко уважающим верования своих членов, к каким бы религиям они ни принадлежали. Они печатно, в своем уставе объявили это. Но теософическое общество возмутительно обмануло тех людей, которые записались его членами, доверившись уставу. Мало-помалу выяснилось, что это вовсе не всемирное ученое братство, принадлежать к которому, с чистой совестью, могут последователи различных религий, а прямо группа людей, начавшая провозглашать, в своем органе “Теософист” и других своих изданиях, смешанную религиозную доктрину. Наконец, и эта доктрина, в последние годы жизни Блаватской, уступила место прямой и открытой пропаганде самого правоверного эзотерического буддизма с провозглашением “наш Господь Будда”[eeee] и с постоянными нападками на христианство”[223].

Чуть позднее тот же самый обман в деятельности Теософского общества в России обнаружил К. Д. Кудрявцев. Поверив, что теософское движение является научно-философским и христианским, он начал сотрудничать с ним и даже стал секретарем Петроградского Теософического Общества. Наблюдение изнутри за образом деятельности Общества привело его к выводу, что, вопреки своим рекламным заверениям, на деле оно оказалось “замаскированным религиозным антихристовым движением, принадлежать к которому с чистой совестью можно лишь по неведению или заблуждению[224].

И здесь не уйти от вопроса: почему в сердце Теософского Общества процветает буддизм, и зачем нужен этот переход из христианства в буддизм, если по заверению самих теософов все религии равны и во всех них раскрывается одна и та же истина?

И еще один вопрос нельзя не задать теософам, яро отрицающим свою религиозность: если “проповедовать Христа” или “проповедовать Аллаха” считается религиозной деятельностью, то на каком основании “проповедовать Брахму” оказывается всего лишь “культурной работой”? И если деятельность апостолов по созданию христианской Церкви является религиозной деятельностью, то отчего же труды Рерихов по созиданию их церкви («Явленное вами сложит камень драгий учения Единой Церкви» - говорили духи Рерихам[225]) надо считать деятельностью светской?

Вопрос о «проповеди Брахмы» я задал еще в «Сатанизме для интеллигенции», то есть – в 1997 году. И до сих пор никто из рериховцев его не заметил… Кстати, стоит заметить, что Будда как раз и начал свою проповедь с отрицания Брахмы[226]. Весь классический буддизм сформировался в противостоянии ведическому теизму: “Идея единобожия была настолько прочно укоренившейся в известных, по крайней мере, мыслящих кругах Индии, что такие антитеисты, как буддийские учители, считали необходимой боевую полемику с монотеизмом”[227]. Но Блаватская весьма развязна в использовании историко-религиозного материала. И ей, конечно, ничего не стоит присягнуть на верность “нашему Господу Будде”, и одновременно проповедовать то (Брахму), против чего Будда не уставал бороться.

Итак, теперь понятно, в чем сложность анализа теософии. Цитаты – даже воспроизведенные с фотографической точностью - могут врать. Ибо не все, что писали теософы, они писали для открытия своих мыслей; многое они писали и говорили ради их сокрытия. Как различить – где “маскировка” и “внешние щиты”, а где “тайная доктрина”? Надо анализировать внутреннюю логику теософской системы. Надо помнить ее истоки. В случае обнаружения противоречий между теософскими текстами, надо обращаться к “Тайной доктрине” Блаватской, – ибо “Учение Наше заключает “Тайную Доктрину”” (Мир огненный. 1,79) - а противоречащие ей утверждения рериховских статей считать не более чем маскировочным прикрытием…

И, вступая в дискуссию с теософами-рериховцами, надо быть готовым к самым головокружительным трюкам: подмене значения слов и откровенным лжесвидетельствам, к мгновенным переменам позиций рериховцев на ровно противоположные. И, конечно, надо быть готовым к тому, что рериховцы сделают вид, что они напрочь не слышат аргументы своих оппонентов…

Это – не диспут с учеными или философами. Тот, кто начинает разговор с теософом или рерихианцем, должен знать, что перед ним – пропагандист и вербовщик. В зависимости от сиюминутной пропагандистской потребности он может установить самые разные “маскировки” – даже взаимоисключающие. Поэтому теософские тексты невозможно рассматривать как нечто целостное. Одно и то же слово может иметь совершенно разные значения на разных страницах даже одной и той же книги. Один и тот же тезис может отрицаться в одном месте и утверждаться в другом.

Кроме того, излюбленный миссионерский прием теософов – это reservatio mentalis: употребляется слово или символ, о котором говорящему заведомо известно, что слушатель воспримет его не в том же значении, в каком его употребляет сам говорящий.

Теософ знает, что он сам в некое слово вкладывает один смысл. Знает он и о том, что его собеседник это слово понимает совсем иначе. Но теософ сознательно не разъясняет, как употребленные им слова осмысляются в теософии. Говорим «Сергий» - подразумеваем «Кришна»[228] или «Махатма Мориа»[229]. Говорим «Христос» - подразумеваем «девятый Дхьяни-будда»[230]. Говорим «Ориген» - подразумеваем опять же «махатму Мориа»[ffff]. Говорим «Космос» - подразумеваем «духи» или даже «Бог Махатм»[gggg]. Говорим «Магнит» - подразумеваем предмет влечений оккультистов, то есть опять же их «богов»[hhhh]. Говорим «Культура» – подразумеваем «почитание творческого огня, который есть жизнь"[iiii]. А потому рериховский призыв «защитим Культуру» на деле означает защиту «огня» («вибраций»), исходящих от космических духов[jjjj].

Поэтому рериховцы считают критику Рериха отрицанием культуры как таковой. Этот отождествление частного и целого смешно в своей напыщенности и очевидной глупости. Вот Ницше (упоминаю имя философа, симпатичного Рерихам) – несомненно интересная часть мировой философской и литературной культуры. Но если человек не согласен с Ницше и полемизирует с ним – это же не значит, что он враг культуры, философии и т.д. Вот так же и полемика христианский философии с теософами – это внутрикультурная полемика (точнее – полемика двух школ религиозной философии), а не война христианства против культуры как таковой. Между Рерихами и культурой нет знака тождества. Можно быть культурным человеком и при этом не принимать философию Рерихов и не быть в восторге от картин Николая Константиновича.

Но рериховцы искренне не видят этих своих передержек, потому что смысл не ими созданных слов они давно и удобно подогнали под параметры своей идеологии. Если культура – это вибрация в космическом огне, то и в самом деле, кому же как не Рериху быть вождем и символом такой культуры. Но если вы говорите на своем эзотерическом языке – то хотя бы не возмущайтесь тем, что у других людей возникает непонимание и несогласие с вами.

Руководясь принципом reservatio mentalis, рериховцы не возражают, когда их размышления о “Матери мира” воспринимаются “профанами” как размышления о Богородице, о Деве Марии. В их журнале некий восторженный профан пишет: «София - олицетворение Женс­кого Начала, Матери Мира, Богородицы. Царица Не­бесная Утешительница, Она дает жизнь свет и счастье. Она вдохновляла и вела этот народ через все этапы его герои­ческой истории. Она осеняла его святых, вождей и гениев. Она открыла глаза народу на красоту, которая пронизывает все сущее и в которой Она сама является им»[231].

А что на самом деле думали Рерихи о «Матери Мира»? Да то, что она никакого отношения к евангельской Марии, к Божией Матери, воспеваемой православными гимнами, не имеет: «Матерь Мира закончила свои земные воплощения еще во времена Атлантиды»[232]. «Матерь Мира нельзя понимать как земную Мать Христа»[233]. Это Парабрахман, непроявленный Абсолют: «Пространство называется Матерью до его кармической деятельности»[234]; «Оно вне измерения во всех смыслах»[235]. Ясно, что бездеятельное и непроявленное начало никого не может «вести». Сама с покрывалом на глазах (именно так она предстает на полотнах Николая Константиновича), она никому не может «открывать глаза»

Остается лишь поразиться духовному чутью русских церковных иерархов предреволюционных лет: еще не зная рериховского учения, Синод отказался дать благословение на освящение храма в Талашкино, в котором была фреска Рериха «Матерь Мира». Церковь почувствовала, что это – не о ее вере. Не Та, Которой молится она, изображена Рерихом. Символом рериховской «Матери Мира» по позднейшему признанию его супруги является индусская богиня Кали[236]. Богиня смерти, кстати говоря…[kkkk]

Внутренная мозаичность и даже противоречивость теософских текстов имеет много причин.

Первая – необходимость постоянного притворства (с буддистами – надо выдавать себя за буддистов, с христианами – за христиан). В одной и той же книге может быть написано, что “Учение Будды изгоняло отрицание”[237]. И тут же будет дан перечень того, что именно Будда яростно отрицал: “Будда отрицал существование личного Бога. Будда отрицал существование вечной и неизменной души”[238]. Здесь же говорится, что “так велика была его терпимость, что он никогда не говорил против обрядов или верований”[239]. И совсем невдалеке – “С самого начала он порицал все ритуалы и другие внешние действия… Все ваши правила, - говорил Будда изуверам, - низки и смешны”[llll].

Между прочим, согласно Рерихам, не только в Будде не было отрицания[mmmm]. Еще его не было… в Ленине: “В великом Владимире поразительно отсутствует отрицание”[nnnn].

Вторую причину мы увидим позже – она состоит в медиумичности самих создателей теософии. Если обычная научная и философская книга появляется как результат систематических и последовательных размышлений автора, то теософские трактаты пишутся как “диктант” духов, чьи уверения проверке не подлежат – “Сам сказал!”. Человек–медиум не властен над “сообщаемым” ему материалом, не вполне властен в его обработке и построении[oooo]. Поэтому противоречия тут неизбежны.

Третья - философская и научная бесталанность теософских писательниц.

Нельзя сказать, что в теософских книгах вообще нет логики (за исключением книг из цикла Агни Йоги, где логическое выведение одних тезисов из других отсутствует напрочь). Но она – кусковая. Некоторые обрывки логических цепей можно проследить. Но попытка систематизации всей теософской классики немедленно заставит делить эти тексты по их назначению: что было сказано всерьез, а что для пропаганды; что логично с точки зрения одной из перевариваемых теософией религиозных систем, но не логично с точки зрения остальных.

Страничка, логичная с точки зрения пантеизма, может противоречить с другой страничкой, которая логична с точки зрения буддизма. Внутри себя каждая из страниц логична - но между собой они будут несовместимы[pppp].

Поэтому позволим себе до поры до времени не обращать внимания на те многочисленные теософские декларации, в которых теософы отрицают религиозность своего мировоззрения. Посмотрим – не существуют ли в теософской традиции какие-то иные свидетельства, на основании которых исследователь может самостоятельно определить отношение теософии к миру религий.

Так что не все те, кто называют себя учеными, действительно логичны. Не все те, кто трубит о своей “терпимости”, действительно таковы, когда речь заходит о Церкви. Не все те, “кто обеспокоен торжественностью утверждений”[240], считают необходимым быть честными.

“Открытое общество”, в которое нас «перестроили» – это очень сложный организм. И в нем есть свои раковые клетки. Лев Гумилев называл их “антисистемы”. Один из критериев антисистемы – это внутреннее разрешение на ложь. Если внутренние инструкции некой структуры разрешают и даже предписывают на публику говорить одно, а внутри исповедовать совершенно иное – от этой организации лучше держаться подальше.

Тем более, если эта организация прямо заявляет в своем журнале: “Живая Этика может и должна стать новой идеологией России”[241], а экс-премьер и кандидат в президенты присягает: «Я думаю, что всем нам, кто любит Рерихов, кто понимает их значение в мировой культуре, необходимо сделать всё, чтобы и следующие поколения относились к Рерихам так же, как относимся к ним мы» (Примаков Е. М)[qqqq].

 

.

 

Гл. 4. ЧТО ТАКОЕ РЕЛИГИЯ?

 

Все наше дело в этом мире - мешать расползанию, ставить границы; очерчивать неназванные действия, проводить ту линию, которой нет в природе и которой обводят на рисунке человеческое лицо. Повторю: богоравный человеческий разум призван оберегать нас от того расползания, которое смешивает все воедино. Быть может, именно так надо понимать текст об Адаме, нарекающем имена

Г. К. Честертон[242]

 

Является ли рериховское движение религиозным? Таков первый предмет для дискуссии: действительно ли теософия есть чисто светское, чисто культурно-познавательное движение?

“Рерихи всегда подчеркивали, что их духовное учение имеет отношение к философии и культуре, то есть к проявлениям светской духовности. Но никак не к религии”[243]. Верно - Рерихи это всегда подчеркивали. Но говорили ли они при этом правду? Или маскировались?

Агни Йога выдает себя за чисто светскую идеологию, которая при этом ухитрилась вобрать в себя все лучшее, что только есть во всех религиях мира — но все равно осталась светской. Христиане считают иначе. Обсуждение этого вопроса позволит проиллюстрировать приведенный выше тезис о том, что мэтры теософии, как и вообще масоны, способны спокойно лгать. Каковы же аргументы сторон?

Когда однажды вице-президент Международного центра Рерихов Л. Шапошникова захотела обвинить меня в невежестве, она написала: “Вся статья (речь идет о моей статье в “Новом мире” — А. К.) исходит из того, что уникальное философское учение “Живой Этики” есть новая религия. Я не берусь объяснять диакону, что такое религия и чем она отличается от философии. Полагаю, ему, бывшему аспиранту Института философии, это известно”[244]...

Действительно известно. И как бывшему студенту кафедры научного атеизма МГУ, и как бывшему аспиранту Института философии, и как нынешнему преподавателю кафедры философии религии и религиоведения МГУ[rrrr]. Мне известно, что изучение религиозной философии само по себе может не быть религией. Смею предположить, что мне известно и то, что такое религия.

Чтобы вести разговор на эту тему корректно, надо прежде всего договориться о терминах. Общепринятое определение религии гласит, что религия выявляется сочетанием трех характеристик — наличием религиозного учения; наличием религиозной практики (культа) и наличием религиозной организации. Это определение вошло в текст Закона о свободе совести и о религиозных организациях (ст. 6,1): «Религиозным объединением в Российской Федерации признается добровольное объединение граждан Российской Федерации, иных лиц, постоянно и на законных основаниях проживающих на территории Российской Федерации, образованное в целях совместного исповедания и распространения веры и обладающее соответствующими этой цели признаками: вероисповедание; совершение богослужений, других религиозных обрядов и церемоний; обучение религии и религиозное воспитание своих последователей».

На мой взгляд, это неэффективное определение, совершающее логическую ошибку idem per idem "то же самое через то же самое". Это круг в определении. Надо определить, что такое религиозная организация, а нам говорят: это та организация, в которой есть религиозность ("религиозные обряды, религиозное обучение"). Но какое обучение является "религиозным"? Какие действия являются "религиозными обрядами"? По закону выходит, что религиозными являются действия, совершенные религиозной организацией. А если некая группа не зарегистрировалась в качестве религиозной и не употребляет термина "религия" применительно к себе - то ее деятельность будет рассматриваться как светская, как культурная даже в тех случаях, когда она является прямо магической.

Получается, что Закон дает неработающее определение. Стоит только какой-либо группе сказать "а у нас не вероучение, у нас духовное знание", как ее уже нельзя будет определять в качестве религиозной. Тем самым исключительное право определять, являются ли религиозными то или иное учение и практика, Закон предоставляет самим адептам этих учений. За государственными инстанциями и за судом Закон такого права не признает - ибо дает бессодержательное и неработающее определение религии.

Более содержательно определение проф. Гараджи: «Религия — это совокупность взглядов на мир, которые чаще всего основываются на вере в бога, этот мир и самого человека сотворившего и давшего ему в “откровении” знание; религиозные верования составляют мировоззренческий, интеллектуальный компонент религии. Это, затем, совокупность действий, составляющих культ, в которых религиозный человек выражает свое отношение к богу и вступает с ним в связь в молитве, жертвоприношении и т. д. Это также совокупность норм, правил поведения, которым должен следовать человек как требованиям, предъявляемым ему богом. И, наконец, это объединения религиозных людей в те или иные организации, такие как церковь или секта, монашеский орден. Признаки, фиксирующие лежащие на поверхности проявления религиозной жизни, образуют то, что называется феноменом религии”[245].

Но и оно не лишено существенного изъяна. Логическая ошибка, присутствующая здесь, состоит в том, что часть берется вместо целого (pars pro toto). Пробуя дать определение религии как таковой, проф. Гараджа дает определение, покрывающее собою лишь один из видов религии. Далеко не все религии говорят о Боге, сотворившем мир. Не все религии считают Творца источником гнозиса (знания). Не все религии видят в Боге деятельное и творческое начало. В этом определении речь идет только о «пророческих» (профетических) религиях, исповедующих связь с Единым Личным Богом. Да, таковы христианство и ислам. Но это определение оставляет без внимания мистические культы, не знающие ни исторического уникального “откровения”, ни акта творения.

Аналогичную проблему обходит стороной и определение религии, предложенное Владимиром Соловьевым: «Религия, вообще говоря и отвлеченно, есть связь человека и мира с безусловным началом и средоточием всего существующего»[246]. Политеистические культы не претендуют в каждом своем обряде и в каждой своей молитве на «связь с безусловным началом». Огромное количество архаичных религий, напротив, достаточно сознательно выводит из сферы своего интереса «безусловное начало». Индонезийское племя батаков помнит "о райских временах, когда Небо было ближе к Земле и между богами и людьми существовало постоянное сообщение. Верховный бог - Mula djadi na bolon ("Тот, чье начало в нем самом"), творец Вселенной и других богов, обитает на последнем небе и, повидимому, подобно всем верховным богам "первобытных" людей, стал deus otiosus ("праздным богом"); ему не приносят жертву»[247]. «Во многих краях Африки наблюдается странная ситуация: в бога верят, но считают его столь великим и удаленным, что не окружают постоянным почитанием. Менде Сьерра Леоне думают, что после совторения мира он удалился на небеса и сегодня имеет лишь малое отношение к мирским делам. Так же считают многие нигерийские народы»[248]. В греческой мифологии первоначальный бог – Уран – оказался оттеснен своими потомками (Кронмо, а затем Зевсом). Аналогичен сюжет шумерской мифологии (Тиамат – мать всех богов - убивается своим внуком Мардуком). Вне истории и культа оказываются изначальные божества у хеттов и в Угарите… Даже на Руси эта инерция языческого благочестия сохранялась: первые три столетия после принятия христианства не строили храмы в честь Бога и только преп. Сергий Радонежский воздвиг храм Самой Троице.

Полнее то определение религии, которое дает французская экциклопедия Лярусс: «Религия - поклонение, оказываемое Божественному»[249]. Но и это определение слишком узко: оно не позволяет считать религией поклонение, оказываемое тем персонажам мифов, которые в них выступают в качестве антагонистов Бога или богов.

Весьма распространенны попытки определить религию через «веру в сверхъестественное»[ssss]. «Основным определяющим признаком религиозный характер тех или иных представлений, является их связь с верой в сверхъестественое – нечто стоящее вне законов материального мира, неповинующееся и противоречащее им»[250]. Из такого рода формул понятно лишь одно: религия – это то, что «не мое» с точки зрения автора этой формулы. Далеко не каждый религиозный человек сможет признать себя в ней. Для большинства «языческих» религий боги вполне материальны[tttt], а для современных оккультистов – «тонкоматериальны».

Джайны и буддисты признают существование демонов и богов, но при этом полагают, что бытие этих существ включено в «естественный» порядок вещей, ибо подчинено законам кармы, а, значит, несвободно и включено в космический круговорот.

«Вера в сверхъестественное» - крайне предвзятое определение религии, даваемое на самими религиозными людьми, а их светскими критиками, которым кажется, будто их кругозор и есть нечто «естественное», а то, что выходит за рамки их обихода, есть нечто «сверхъестественное». Этот термин, не присущ, пожалуй, языку ни одной из религиозных традиций. На языке православного богословия, например, слово «сверхъестественный» более всего уместно для указания на личностное бытие: личность, возвышающаяся над «природой» и владеющая ею (речь идет об ипостасях Троицы, владеющих Божественным естеством, о Богочеловеческой ипостаси Христа, владеющей двумя естествами (Божеским и человеческим) и о человеческих личностях, владеющих человеческой природой).

А для внешней, религиоведческой оценки термин «сверхестественное» малопригоден по причине своей безнадежной субъективности и вкусовщины: граница между «естественным» и «сверхестественным» проходит по разному для разных людей и культур. Шаман, совершивший чудесное исцеление своим камланием, вряд ли склонен считать, что но совершил нечто «сверхъестественное»: в его мире взаимодействие с духами есть нечто привычное, традиционное, нормальное. Напротив, человек архаического общества, оказавшись в цивилизованном городе, может счесть чем-то аномальным «чудеса» современной техники.