Шедший за ним по пятам Аш услышал тихое бормотание друга и понял, что он молится – вероятно, благодарит богов. Потом они достигли лестничной площадки, и Сарджи отодвинул в сторону тяжелый занавес и жестом велел Ашу войти.
Во временной комнате было на удивление прохладно.
А еще там было очень темно: поверх всех тростниковых чиков, кроме одного, висели толстые красно-коричневые шторы, расшитые желто-черными узорами и украшенные маленькими круглыми зеркальцами на принятый в Раджпутане манер. Чик, являвшийся единственным исключением, висел в проеме между двумя центральными колоннами, выходящем на площадку для сожжения, и его узкие щелки впускали в комнату скудный свет и обеспечивали прекрасную видимость любому смотрящему изнутри, одновременно скрывая его от взоров всех находящихся снаружи.
Темное помещение площадью примерно пятнадцать квадратных футов казалось полным людей, часть которых сидела. Но Аш увидел только одного человека. Стройную фигуру, стоящую чуть в стороне от остальных в странной застывшей позе, мгновенно наводившей на мысль о диком животном, оцепеневшем от ужаса.
Джули…
До сих пор Аш не верил по-настоящему. Даже после торопливых сбивчивых объяснений и несмотря на доказательство, зажатое у него в руке, он по-прежнему подозревал, что это какая-то уловка, придуманная Сарджи и Гобиндом, чтобы выманить его с террасы и насильно удерживать, пока все не кончится и не станет слишком поздно для вмешательства.
Она стояла перед не затянутым тканью чиком, и потому сначала он увидел лишь темный силуэт на фоне светлого прямоугольника – безликую фигуру, одетую, как и все прочие, в форму дворцового слуги. Любой посторонний человек, зашедший сюда, принял бы Джули за мужчину. Но Аш узнал ее мгновенно. Он подумал, что узнал бы ее, даже если бы был слепым, потому что существующая между ними связь реальнее и глубже всего зримого и внешнего.
Он стянул вниз желто-красный муслин, прикрывавший лицо, и они посмотрели друг на друга через пространство затененной комнаты. Но хотя Аш спустил под подбородок свободный конец своего тюрбана, Анджули не последовала примеру, и ее лицо оставалось закрытым, не считая глаз.
Прекрасные, с золотыми крапинками, глаза, которые он так хорошо помнил, были все такими же прекрасными – они не могли быть иными. Но как только его собственные глаза привыкли к полумраку, он осознал, что в глазах Анджули нет ни радости, ни тепла – наверное, такие глаза были у маленького Кая из андерсеновской «Снежной королевы», чье сердце пронзил осколок зеркала. Этот бессмысленный, застывший взгляд привел Аша в ужас.
Он двинулся к ней, но кто-то быстро встал у него на пути и удержал за руку. Гобинд, почти неузнаваемый в костюме дворцового слуги, но с незакрытым лицом.
– Ашок, – промолвил Гобинд.
Он не возвысил голоса, но своим тоном и жестом предостерег так красноречиво, что Аш резко остановился, вовремя вспомнив, что никто из присутствующих не знает об отношениях, существующих между ним и овдовевшей рани, и не должен знать – особенно сейчас, поскольку любой из них испытал бы такое же потрясение, какое испытали Сарджи и Кака-джи, а ситуация и без того достаточно опасная, чтобы еще настраивать союзников против себя.
Аш оторвал взгляд от Анджули, совершив над собой изрядное усилие, и посмотрел на Гобинда, который испустил протяжный вздох облегчения – он боялся, что сахиб вот-вот опозорит рани и приведет в замешательство всех присутствующих открытым проявлением чувств. По крайней мере эта опасность была предотвращена, и он отпустил руку Аша и сказал:
– Я благодарю богов, что вы пришли: надо еще многое сделать, а за присутствующими здесь необходимо присмотреть. В первую очередь за женщиной – она будет кричать, если сможет, а в пределах слышимости отсюда находятся, самое малое, два десятка стражников внизу и в павильоне над нами.
– Какая женщина? – спросил Аш, который пока видел лишь одну.
Гобинд указал тонкой рукой, и Аш только сейчас заметил остальных людей, находившихся в огороженном занавесами помещении. Их было семеро, не считая Манилала, среди них одна женщина, вероятно служанка Джули. Жирный, похожий на слизняка мужчина с гладкими, как у ребенка, щеками и тройным подбородком мог быть только одним из евнухов занана, а что касается прочих, то двое, судя по одежде, являлись дворцовыми слугами, другие двое – солдатами бхитхорской армии, а последний – стражником из личной охраны покойного раны. Все они сидели на полу с заткнутыми ртами, связанные по рукам и ногам. Все, кроме одного – мертвого. Он был убит ударом кинжала в глаз, и рукоять тонкого стилетоподобного клинка, глубоко всаженного в мозг, все еще торчала из раны.
Работа Гобинда, подумал Аш. Никто другой не сумел бы нанести удар с такой смертоносной точностью, выбрав единственное уязвимое место. Кольчуга и толстый кожаный шлем, окаймленный длинной металлической сеткой, отразили бы любой удар, направленный в голову, горло или тело. Так что оставался всего один шанс…
– Да, – сказал Гобинд, отвечая на непроизнесенный вопрос. – Мы не могли оглушить стражника ударом по голове, как остальных, а потому пришлось его убить. Кроме того, он заговорил через занавес с евнухом, которого мы уже благополучно скрутили к тому времени, и из его слов стало ясно: кое-кто намерен позаботиться о том, чтобы Анджули-Баи понесла наказание за то, что избежала смерти на костре, а следовательно, не выполнила свой долг как рани Бхитхора. Она не получит разрешения вернуться в Каридкот или поселиться в одном из малых дворцов, а отправится обратно в занан Рунг-Махала. А чтобы жизнь не казалась ей медом, они постановили ослепить ее сразу, как только первая рани умрет и больше не сможет заступаться за нее.
Аш задохнулся и стал судорожно ловить ртом воздух, словно легкие у него отказали, а Гобинд мрачно сказал:
– Да, ваша реакция понятна. Но они решили поступить именно так. Жаровня уже приготовлена, и железные штыри тоже. Когда огонь хорошо разгорится, дело сделали бы прямо здесь – вон те двое, евнух и мерзкая падаль, что валяется там с моим кинжалом в мозгу, а женщина и остальные помогали бы. Как подумаю об этом, начинаю жалеть, что не убил их всех.
– Это можно поправить, – сквозь зубы процедил Аш.
Он находился во власти холодной лютой ярости и жаждал придушить жирного евнуха и женщину – и остальных четверых, пусть связанных и беспомощных, – за бесчеловечное дело, которое они задумали сотворить с Джули. Но тихий повелительный голос Гобинда прорвался сквозь кровавый туман, окутавший сознание Аша, и вернул его к действительности.
– Пускай живут, – сказал Гобинд. – Они всего-навсего орудия в чужих руках. Те, кто заставил их приказом или подкупом сделать такое, пойдут в похоронной процессии, недосягаемые для нашей мести. Несправедливо убивать раба, выполняющего приказы, когда хозяин, повелевающий рабом, остается безнаказанным. Кроме того, у нас нет времени на месть. Если мы хотим выбраться отсюда живыми, нам понадобится обмундирование стражника, а также одежда одного из слуг. Мы с Манилалом займемся этим, коли вы и ваш друг приглядите за пленниками.
Не дожидаясь ответа, он отвернулся и принялся стаскивать с мертвого мужчины предметы экипировки, начав со шлема, еще почти не запачканного кровью, поскольку Гобинд предусмотрительно оставил нож в глазнице и рана кровоточила совсем слабо.
Аш позволил себе бросить быстрый взгляд на Джули, но она по-прежнему смотрела на площадку для сожжения и людское море внизу. Стоя спиной к нему, она снова превратилась всего лишь в темный силуэт на фоне светлого прямоугольника. Он отвел от нее взгляд, вытащил револьвер и встал над пленниками, тогда как Сарджи занял позицию у входа. Гобинд и Манилал проворно и методично расстегивали пряжки и стягивали кольчугу с трупа – процесс, несмотря на все их старания, отнюдь не бесшумный.
Кольчуга с лязгом билась о мраморный пол и звенела у них в руках, и производимые ею звуки казались очень громкими в маленьком замкнутом пространстве. Но занавесы обеспечивали шумоизоляцию, а гула громадной толпы снаружи хватило бы, чтобы заглушить любой звук тише пронзительного вопля – или выстрела. Чтобы заглушить выстрел, потребовался бы изрядный шум, и Аш понимал, что револьвер сейчас бесполезен: если он спустит курок, стражники и слуги, находящиеся этажом выше и ниже, мгновенно прибегут сюда.
К счастью, пленники, похоже, не сознавали этого. Одного вида револьвера для них оказалось достаточно: они оставили всякие попытки освободиться от пут и неподвижно застыли на месте, уставившись вытаращенными от ужаса глазами на незнакомое оружие в руке Аша.
Гобинд и Манилал закончили раздевать труп и принялись помогать Сарджи снимать форму дворцового слуги и надевать форму стражника.
– Нам повезло, что вы с ним одного роста, – заметил Гобинд, натягивая на него кольчугу через голову. – Хотя лучше бы вы были потолще: эта тварь имела более плотное телосложение, чем у вас. Ну, здесь ничего не поделать, и, по счастью, люди снаружи будут слишком поглощены погребальным обрядом, чтобы заметить такую мелочь.
– Будем надеяться, – промолвил Сарджи с резким смешком. – Но что, если они все-таки заметят?
– Тогда мы умрем, – бесстрастно сказал Гобинд. – Но я думаю, мы останемся в живых. Так, теперь давайте займемся этими…
Он окинул связанных пленников оценивающим взглядом.
Смуглое лицо женщины позеленело от страха, а бледная физиономия евнуха непроизвольно дергалась и кривилась. Никто из них не ждал пощады (оно и понятно, ведь сами они не пощадили бы овдовевшую рани), и, увидев гибель своего товарища-палача, они, вероятно, решили, что способ убийства – молниеносный удар кинжалом в глаз – является возмездием за увечье, которое сам он собирался причинить второй рани, и что с ними как с соучастниками преступления поступят точно так же.
Это вполне могло бы случиться, если бы не Гобинд (и не некий предмет, найденный Манилалом под складками платья женщины), поскольку Сарджи и Аш без малейшей жалости покончили бы с ними тем или иным способом, если бы они своим дальнейшим существованием угрожали безопасности Анджули или их собственной. Оба разделяли мнение Манилала, который решительно сказал:
– Лучше убить их всех: они заслуживают смерти и умертвили бы нас, если бы оказались на нашем месте. Давайте убьем их прямо сейчас, чтобы они уж точно не могли поднять тревогу.
Но Гобинд привык спасать жизни, а не отнимать, и он не согласился. Он убил стражника в шлеме единственно потому, что не видел иного способа обезвредить его: это было необходимо, и он не сожалел о своем поступке. Но хладнокровно умерщвлять остальных не имеет смысла (при условии, что они лишены возможности позвать на помощь), ибо это уже умышленное убийство. В следующий миг Манилал, наклонившийся, чтобы потуже затянуть веревку на руках женщины, обнаружил, что в поясе из полосы ткани, обмотанной вокруг талии, она прячет некий твердый и увесистый предмет, который на поверку оказался золотым ожерельем с жемчугом и изумрудами. Столь великолепное украшение ни одной служанке не могло достаться честным путем.
Отдавая Гобинду ожерелье, Манилал заметил, что эта дьяволица еще и воровка ко всему прочему, но женщина лихорадочно затрясла головой, и Гобинд коротко ответил, что, скорее всего, драгоценность является платой за услуги.
– Взгляни на нее. – Женщина съежилась и смотрела на него немигающими глазами, точно загипнотизированная. – Это плата, выданная ей вперед за черное дело, которое она согласилась сотворить. Тьфу!
Он бросил ожерелье на пол с таким омерзением, словно это была ядовитая змея, и Аш быстро наклонился и поднял украшение. Ни Гобинд, ни Манилал не могли узнать легендарную драгоценность, но Аш видел ее дважды: первый раз – когда при нем проверяли по списку наиболее ценные вещи из приданого каридкотских невест, а потом на Анджули во время торжественного отъезда новобрачных из Жемчужного дворца. Он резко сказал:
– Там еще должны быть два браслета. Посмотрите, не у евнуха ли они. Быстрее!
У евнуха браслетов не оказалось (их нашли у двух дворцовых слуг), но у него обнаружили предмет, который Аш узнал без труда: бриллиантовое колье, по краям отделанное жемчугом.
Он смотрел на него невидящим взглядом. Так значит, стервятники уже делили добычу! Рана умер только сегодня ночью, но враги Джули, не теряя времени, завладели ее имуществом и использовали часть ее собственных драгоценностей в качестве платы ее будущим палачам. На столь циничный поступок способен лишь человек вроде визиря, который в прошлом надеялся удержать приданое Джули, при этом разорвав брачное соглашение с ней и отправив ее с позором обратно в Каридкот. Зная коварный нрав и изощренный ум визиря, Аш ни на миг не поверил, что тот стал бы столь щедро платить за работу, которую мог бы приказать выполнить даром.
Скорее всего, он не случайно расплатился со своими пособниками именно драгоценностями: после совершения ужасного злодеяния визирь заявил бы, что ничего о нем не знал, и арестовал бы женщину и ее сообщников. А найденные у них украшения позволили бы обвинить их в том, что они ослепили рани, дабы она не узнала о похищении своей собственности, и приговорить к казни через удушение. Тогда у визиря не осталось бы причин для опасений, и после смерти своих марионеток он спокойно прибрал бы драгоценности к рукам. «Коварный план, достойный Макиавелли», – цинично подумал Аш.
Он посмотрел на связанных людей, которых еще минуту назад хотел убить, и подумал: «Нет. Это несправедливо». И с этим старым, знакомым протестом его детства гнев на них утих у него в душе. Да, они порочны и греховны, но Гобинд прав: несправедливо мстить простому исполнителю, если направлявшие его рука и ум остаются безнаказанными.
Он склонился над евнухом, и тот выпучил глаза от ужаса, ожидая смерти, но Ашу просто нужен был кусок муслина. Он оторвал лоскут ткани от одежды мужчины, завернул в него драгоценности, положил сверток за пазуху и отрывисто сказал:
– Нам пора уходить. Но сперва надо позаботиться о том, чтобы эти паразиты не подняли тревогу слишком скоро. Они запросто могут подкатиться к занавесам и проползти под ними, едва мы уйдем. Их надо связать вместе и привязать к одной из колонн. У вас есть еще веревка?
– Нет, мы использовали всю, что принесли с собой, – сказал Гобинд. – Но здесь полно ткани.
Он поднял с пола тюрбан Сарджи, и с помощью него и тюрбанов пленников (чьи кушаки служили кляпами) они связали всех шестерых друг с другом, усадив в кружок спиной к одной из центральных колонн, а потом прочно прикрутили к ней, обмотав коконом разноцветного муслина.
– Ну вот. Больше они не представляют опасности, – сказал Аш, завязывая и туго затягивая последний рифовый узел. – А теперь, бога ради, пойдемте отсюда. Мы уже потеряли много времени, и чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше.
Никто не пошевелился. Связанная женщина шумно дышала со странным булькающим звуком; занавесы легко колебались от дуновений блуждающего ветерка, и маленькие зеркала на них сверкали и мигали, точно пристально наблюдающие глаза. Толпа на террасе и площадке для сожжения хранила относительное молчание, прислушиваясь к отдаленному гулу, сопровождавшему приближение похоронного кортежа. Но в огороженной занавесами комнате никто не пошевелился.
– Пойдемте же, – сказал Аш прерывающимся от напряжения голосом. – Мы не можем позволить себе ждать. Голова процессии будет здесь с минуты на минуту и произведет достаточно шума, чтобы заглушить стоны этих существ. Кроме того, нам нужно до темноты удалиться на значительное расстояние от долины. Чем позже мы уйдем, тем скорее после нашего ухода кто-нибудь явится сюда и обнаружит, что рани исчезла.
Но никто по-прежнему не шевелился. Аш окинул быстрым взглядом лица товарищей и был озадачен смешанным выражением недовольства, смущения и тревоги, которое увидел на них, а также тем, что все они смотрят не на него, а на Анджули. Он круто повернулся к ней и увидел, что она по-прежнему стоит спиной к ним и тоже не сдвинулась с места. Она не могла не услышать его последних слов, ибо он не понижал голос. Однако она даже не повернула головы.
– Что такое? – резко спросил он. – В чем дело?
Вопрос был обращен скорее к Анджули, нежели к трем мужчинам, но ответил на него Сарджи.
– Рани-сахиба не уйдет, – раздраженно сказал он. – Мы поначалу решили, что, если наш план сработает, хаким-сахиб и Манилал выведут ее отсюда сразу, как только она переоденется дворцовым слугой, а я разыщу тебя, и мы последуем за ними. Так было бы лучше для всех нас, и сперва она согласилась. Но потом вдруг заявила, что не уйдет, пока не увидит, как сестра станет сати. Попробуй переубедить ее. Мы не сумели, хотя, видят боги, очень старались.
Гнев полыхнул в душе Аша, и, не обращая внимания на присутствующих, он стремительно прошагал через комнату, схватил Анджули за плечи и рывком развернул лицом к себе.
– Это правда?
Резкость его тона не передавала и малой доли ярости, владевшей им, и, поскольку Джули не ответила, он в бешенстве тряхнул ее.
– Отвечай!
– Она… Шушила… не понимает, – прошептала Анджули, чьи глаза по-прежнему хранили застывшее выражение ужаса. – Она не понимает, что… что ее ждет. А когда поймет…
– Шушила! – Аш выпалил имя так, словно это было непристойное ругательство. – Всегда Шушила, эгоистичная до самого конца. Полагаю, она взяла с тебя обещание сделать это? Очень на нее похоже! О, я знаю: она спасла тебя от смерти на костре вместе с ней, но, если бы она действительно хотела отблагодарить тебя за все, что ты для нее сделала, она бы спасла тебя от мести визиря, приказав тайно вывезти тебя из княжества, а не попросила бы явиться сюда и присутствовать при своей смерти.
– Ты не понимаешь, – безучастно прошептала Анджули.
– О нет. Здесь ты ошибаешься. Я прекрасно все понимаю. Ты по-прежнему загипнотизирована этой истеричной маленькой эгоисткой, и ты готова рискнуть своим побегом из Бхитхора и подвергнуться ужасному увечью, заодно погубив всех нас: Гобинда, Сарджи, Манилала и меня, – чтобы только выполнить последнюю волю своей дорогой сестрицы и посмотреть, как она совершает самоубийство. Мне плевать, какое там обещание она взяла с тебя. Ты его не выполнишь. Если ты не пойдешь сама, я понесу тебя на руках.
Он испытывал неподдельный гнев, но одновременно часть его сознания говорила: «Это Джули, которую я люблю больше всего на свете и которую не надеялся больше увидеть. Наконец-то она здесь, со мной, а я в состоянии лишь злиться на нее…» Это не имело смысла. Как не имела смысла и угроза понести ее на руках, ибо если что-нибудь и привлечет к ним внимание, так именно это. Он не может нести Джули, она должна идти сама, и идти добровольно. Другого пути нет. Но если она не пойдет?..
Похоронная процессия находилась уже совсем близко. Нестройный резкий вой раковин и возгласы «Кхаман кхер!» и «Хари-бол!» становились все громче с каждой минутой, и отдельные голоса в толпе внизу начали подхватывать крики.
Анджули машинально повернула голову, прислушиваясь, и при виде этого медленного, заторможенного движения Аш внезапно осознал, что в нынешнем своем шоковом состоянии она не поняла ни слова из его гневных речей. Он глубоко вздохнул и овладел собой, его руки у нее на плечах расслабились и стали нежными. Ласково, словно уговаривая ребенка, он сказал:
– Ты должна понимать, милая: пока Шу-шу думает, что ты здесь и молишься за нее, она чувствует удовлетворение. Послушай меня, Джули. Она не узнает, что тебя здесь нет. Хотя мы с тобой все видим сквозь чик, никто из находящихся снаружи нас не видит. Ты даже не сможешь подать ей знак. А если ты закричишь, она тебя не услышит.
– Да, я знаю. Но…
– Джули, ты только причинишь себе жестокую муку зрелищем, воспоминание о котором будет преследовать тебя до конца жизни. И это ей не поможет.
– Да, я знаю… но ты можешь. Ты можешь помочь ей.
– Я? Нет, дорогая. Ни я, ни любой другой из нас уже ничего не в силах сделать для нее. Мне очень жаль, Джули, но это правда, и ты должна смириться с ней.
– Нет. Это неправда.
Анджули схватила Аша за запястья, и глаза ее, прежде остекленелые, расширились, обрели осмысленное выражение и взглянули на него умоляюще, и он наконец увидел ее лицо, потому что конец тюрбана ослаб, когда он тряс ее за плечи, и сполз под подбородок.
При виде этого лица острая боль пронзила сердце Аша. Оно страшно изменилось – гораздо сильнее, чем он мог себе представить. Исхудалое до крайности, оно носило печать горя и отчаяния и было таким бескровным, словно последние два года Джули провела в подземной темнице, куда не проникал ни единый луч света. На нем появились скорбные складки и глубокие впадины, каких не было прежде, а темные круги у нее под глазами не имели ничего общего с искусным применением краски для век или сурьмы, но свидетельствовали о страхе, и невыносимом нервном напряжении, и о слезах – океане слез…
Слезы и сейчас стояли у нее глазах и слышались в сдавленном, умоляющем голосе, и Аш отдал бы все на свете за возможность обнять ее и утешить поцелуем. Но он знал, что этого делать нельзя.
– Я хотела уйти, – задыхаясь от рыданий, проговорила Анджули. – Я сразу же хотела уйти с твоими друзьями, ибо не смогла бы вынести этого ужасного зрелища, и если бы они не пришли, я бы закрыла глаза и уши, чтобы ничего не видеть и не слышать. Но потом они – хаким-сахиб и твой друг – сказали мне, почему тебя нет с ними и что ты собирался сделать, чтобы я не сгорела заживо, а умерла быстро и без мучений. Ты можешь сделать это для нее.
Аш отпрянул назад и хотел отдернуть руки, но теперь Анджули крепко держала его за запястья и не отпускала.
– Пожалуйста… пожалуйста, Ашок! Я прошу не о многом: просто сделай для нее то, что сделал бы для меня. Она всегда безумно боялась боли, и когда… когда огонь… Эта мысль меня убивает. Ты можешь избавить Шу-шу от мучений, и тогда я с радостью уйду с тобой… с радостью.
Голос ее пресекся, и Аш хрипло проговорил:
– Ты не понимаешь, о чем просишь. Все не так просто. В случае с тобой дело обстояло бы иначе: я собирался уйти из жизни вслед за тобой, а Сарджи, Гобинд и Манилал ко времени нашей смерти уже находились бы далеко отсюда. Но сейчас мы все находимся здесь, и, если выстрел услышат и кто-нибудь заметит, откуда стреляли, мы все умрем гораздо более страшной смертью, чем Шушила.
– Но выстрел не услышат. Не услышат в таком шуме. И кто станет смотреть в нашу сторону? Никто… никто, уверяю тебя. Сделай это для меня. Я умоляю тебя на коленях…
Она отпустила руки Аша и, прежде чем он успел помешать ей, упала перед ним на колени и низко склонила голову, касаясь пола красно-оранжевым тюрбаном. Аш быстро наклонился и поднял Джули на ноги. Сарджи у него за спиной отрывисто сказал:
– Сделай, как она просит. Мы не можем нести ее на руках, а если она не пойдет с нами, пока ты не выполнишь просьбу, у тебя нет выбора.
– Ты прав, – согласился Аш. – Ладно, раз у меня нет выбора, я сделаю это. Но при одном условии: вы четверо уйдете сейчас же. Я последую за вами позже, когда покончу с делом, и встречусь с вами в долине.
– Нет! – В голосе Анджули послышалась паника, и она бросилась мимо Аша к Гобинду, который отвел глаза от ее неприкрытого лица. – Хаким-сахиб, скажите Ашоку, что ему нельзя оставаться здесь одному. Это безумие! Тогда некому будет следить за входом на случай появления других людей или помогать обезвредить их, как вы трое обезвредили этих семерых. Скажите, что мы должны остаться вместе.
Несколько мгновений Гобинд молчал. Потом кивнул, хотя и с видимой неохотой, и сказал Ашу:
– Боюсь, рани-сахиба права. Мы должны остаться вместе. Человек, глядящий сквозь чик и выбирающий удобный момент для выстрела, не может одновременно видеть, что происходит у него за спиной, или прислушиваться, не раздаются ли шаги на лестнице.
Сарджи и Манилал выразили согласие, и Аш пожал плечами и сдался. В конце концов, это было самое меньшее, что он мог сделать для бедной маленькой Шу-шу, которую привез из дома на севере в это глухое средневековое княжество среди безводных гор и раскаленных песков Раджпутаны и передал порочному и развратному мужу, чья никем не оплакиваемая кончина стала для нее смертным приговором. И возможно, это было самое меньшее, что могла сделать для нее Джули: хотя она оказалась в таком положении только из-за истеричного отказа Шу-шу расстаться со сводной сестрой, под конец маленькая рани все же сделала все возможное, чтобы загладить свою вину. Если бы не ее вмешательство, Джули сейчас шагала бы по пыльной дороге под палящим солнцем за похоронными носилками мужа навстречу мгновенной и безболезненной смерти от пули из револьвера своего возлюбленного. И если он был готов сделать это для Джули, несправедливо отказывать в такой милости ее маленькой сестре… хотя одна мысль об этом приводила Аша в ужас.
Поскольку он любит Джули, любит больше жизни и не мыслит жизни без нее, неотъемлемой части своего существа, он застрелил бы ее со спокойной душой и не почувствовал бы за собой вины. Но всадить пулю в голову Шушилы – это совсем другое дело. Жалость, пусть даже острая, не является столь сильным побудительным мотивом, как любовь. Вдобавок в данном случае о самоубийстве речи не пойдет. Он не пустит следующую пулю себе в висок и по одной этой причине будет чувствовать себя убийцей или палачом, хотя это абсурдно: ведь он знает, что Джули встретила бы смерть на костре куда с меньшим ужасом и вытерпела бы боль куда более стоически, чем бедная Шу-шу, однако твердо намеревался спасти ее от мучений… а сейчас содрогается при мысли о необходимости сделать то же самое для Шу-шу.
Сарджи отвлек Аша от смятенных раздумий, заметив обыденным тоном, что отсюда расстояние до цели больше, чем с края террасы, и стрелять придется вниз и с позиции, находящейся на двенадцать-пятнадцать футов выше прежней, так что попасть в цель будет непросто. Подобным тоном он мог бы обсуждать какой-нибудь трудный выстрел из мачана во время одной из вылазок на охоту в лес Гир, и, как ни странно, ему удалось несколько умерить ужас этой в высшей степени ужасной ситуации. Потому что Сарджи говорил дело.
Если стрелять, то стрелять надо наверняка и в самый последний миг, чтобы все решили, что Шушила лишилась чувств, взойдя на погребальный костер. Промах обернется катастрофой не только для Шушилы, но и для всех них: если хлопок единственного выстрела потонет в шуме толпы, то второй или третий непременно привлекут внимание или выдадут позицию, откуда они производились.
– Как по-твоему, ты попадешь отсюда? – спросил Сарджи, подходя и вставая рядом с Ашем.
– Я должен. Промахиваться нельзя. У тебя есть нож?
– Для чика? Нет, но я могу воспользоваться вот этим… – Сарджи принялся орудовать коротким копьем, какие носили все стражники из личной охраны правителя, и прорезал в тростниковом занавесе маленькое продолговатое отверстие. – Ну вот. Пожалуй, этого достаточно. Тростник вряд ли изменил бы направление движения пули, но рисковать не стоит.
Он пронаблюдал, как Аш достает служебный револьвер и, прищурившись, смотрит вдоль ствола, и промолвил приглушенным голосом:
– До цели будет добрых сорок шагов. Я никогда не имел дела с подобным оружием. Оно стреляет на такое расстояние?
– Да. Но я не знаю, насколько точно. Револьверы не рассчитаны на длинные дистанции, и я… – Он резко повернулся к другу. – Нет, так не годится, Сарджи. Я не рискну стрелять отсюда. Мне придется подойти ближе. Послушай, если я снова спущусь вниз, с тобой и остальными… да, точно. Почему нам раньше не пришло это в голову? Мы все выйдем отсюда, а когда достигнем террасы, вы трое пойдете дальше с рани-сахибой, а я вернусь на свое прежнее место у парапета и…
– Тебе туда не пробраться, – бесцеремонно перебил Сарджи. – Толпа слишком тесная. Я сам еле-еле к тебе пробился, а сейчас тебя ни за что не пропустят, даже несмотря на твою форму. Кроме того, уже слишком поздно. Слышишь?.. Они идут.
Снова резко загудели раковины. Но теперь сей заунывный нестройный вой звучал оглушительно громко, а последовавший за ним рев толпы доносился с последнего короткого участка дороги, пролегающей в самой роще. Через минуту-другую похоронный кортеж будет здесь, и у Аша не осталось времени, чтобы спуститься на террасу и попытаться пробиться через тесную, болезненно возбужденную толпу. Для этого было действительно слишком поздно.
Толпа на площадке внизу волновалась, подаваясь то вперед, то назад, точно приливная волна между опорами пирса. Люди толкались, пихались, вытягивали шеи в попытке разглядеть что-либо поверх голов или уворачиваясь от беспорядочных ударов латхи, которыми орудовали солдаты, расчищавшие путь для медленно ползущей процессии. Головной отряд выступил из-под тенистой сени деревьев на ослепительный золотой свет дневного солнца – фаланга бритоголовых браминов из городских храмов, в белых набедренных повязках, с бусами из семян тулси[18]на голой груди, со знаком в виде трех полосок на лбу, оставленным трезубцем Вишну.
Выступавшие впереди дули в раковины, шагавшие в заднем ряду крутили длинные веревки с нанизанными на них медными колокольчиками над головами шедших посередине, а за ними следовало разношерстное сборище других праведников, человек двадцать или больше: святые, садху и аскеты, звенящие колокольчиками и поющие, обнаженные и измазанные золой или облаченные в ниспадающие свободными складками одеяния шафранного, оранжевого, темно-красного или белого цвета; одни с обритыми головами, другие с косматыми спутанными волосами и бородами, никогда не знавшими ножниц и почти достигающими колен. Дикое сборище, какого Аш прежде не видел. Они собрались здесь, точно коршуны, видящие смерть с огромного расстояния, стеклись со всех уголков княжества, дабы присутствовать при сати. За ними высоко над толпой плыли похоронные носилки, колеблясь и покачиваясь в такт шагам носильщиков, словно лодка на волнах неспокойного моря.
